Текст книги "Генералы и полковники РККА в плену в годы Великой Отечественной войны"

А у полковника А. С. Прудникова впереди были почти четыре года плена. Дважды он бежал: один из могилевского лагеря, второй – из Кальварии, но всякий раз неудачно, за что был отправлен в Бухенвальд. Третий побег он совершил 2 мая 1945 года из эшелона во время этапирования заключенных. С двумя товарищами полковник пробрался в Чехословакию, где их укрыли местные жители. До подхода частей Красной Армии А. С. Прудников даже успел повоевать в партизанском отряде.

Генералы М. Ф. Лукин, И. П. Прохоров, полковник И. А. Волков

Обращение немцев с советскими высокопоставленными военнопленными – генералами и полковниками, – было разным, но, как правило, им старались обеспечить необходимый медицинский уход. В качестве примера можно привести воспоминания генерала М. Ф. Лукина, которому после своего пленения пришлось пройти через несколько медицинских учреждений противника. Сначала его доставили в немецкий лазарет в д. Семлево, размещенный в школе. Здесь оказали первую медицинскую помощь и провели первичный опрос. Бывший командующий 19-й армией на вопросы военного характера – о составе и численности дивизий, маршрутах выхода комсостава из окружения, – отвечать отказался. Обращаясь к одному из допрашивающих, он сказал: ««Господин полковник, а если бы вы были на моем месте, вы рассказали бы все и предали свою родину?» Он говорит: «Нет». «А почему же вы тогда меня спрашиваете? Я вам больше ничего не скажу. То, что меня касается, вы меня, пожалуйста, спрашивайте, а про это я говорить не буду» [467, с. 13].

Несмотря на отказ давать показания, неоднократные попытки сорвать повязки, немцы предприняли все необходимое, чтобы сохранить пленному генералу жизнь. Они даже приставили к нему унтер-офицера, австрийца, чтобы тот постоянно следил за его состоянием. Благодаря усилиям персонала немецкого госпиталя М. Ф. Лукин, несмотря на его тяжелое состояние, выздоровел. Хотя в своем интервью К. М. Симонову командарм именовал медиков противника не иначе как «зверьми» [467, с. 13].

По воспоминаниям генерала М. Ф. Лукина, еще в лазарете его попытались завербовать немецкие разведчики, но он решительно отказался. После чего от немцев последовало предложение улучшить условия его содержания. Состоялся такой разговор: «Мы знаем ваше тяжелое положение, нам известно, что вы очень храбрый генерал, храбрых генералов мы уважаем. Мы хотим создать для вас более приличные условия». Сразу насторожился я. «Какие условия вы мне хотите создать?» – «Мы ничего вам не предлагаем, вы не беспокойтесь, пожалуйста. Мы только хотим вас перевести в более хорошие условия, в немецкий госпиталь». Я говорю: «Я один не пойду. Вот если возьмете артиллерийского генерала (бывшего моего начальника артиллерии), я тогда пойду» [466, с. 14]. М. Ф. Лукин имел в виду генерала И. П. Прохорова, старясь добиться для него хороших условий содержания. И немцы на такого рода «ультиматум» согласились.

Через несколько дней обоих генералов перевели в немецкий госпиталь. В нем, «условия, конечно, были уже лучше. Там у них и солдаты, и офицеры – все вместе были. Это тоже был передовой какой-то госпиталь. Кормили там довольно сносно. Там санитарками работали наши женщины из Смоленска», – рассказывал после войны генерал М. Ф. Лукин К. М. Симонову [466, с. 14].

В книге В. В. Муратова и Ю. М. Городецкой, которая написана на материалах воспоминаний генерала М. Ф. Лукина, можно отыскать ряд важных подробностей. Так, из семлевского лазарета его на грузовой машине доставили на станцию, откуда в пульмановском вагоне (опять этот пульман!) вместе с немецкими солдатами привезли в Вязьму, а уже оттуда вновь на грузовой машине – в Смоленск, где поместили в госпиталь. Он находился в здании бывшего медицинского техникума и предназначался для советских пленных.

Здесь М. Ф. Лукина поместили в одну палату с начальником артиллерии 20-й армии генералом И. П. Прохоровым. Тот рассказал, как остатки его объединения пытались выйти из немецкого «кольца». В последнем бою 12 октября 1941 года, как сказано в наградном листе, «был тяжело ранен в поясницу, голень левой ноги и грудь, и в таком состоянии был пленен».

Если сравнить между собой интервью К. М. Симонову о пребывании в госпитале, с книгой В. В. Муратова и Ю. М. Городецкой, может сложится впечатление, что речь идет о разных лечебных учреждениях. В первом случае – немецком госпитале со сносным уходом и питанием, во втором – о госпитале для советских пленных с ужасными условиями, от которых «ежедневно умирало 300–400 человек».

В этом же госпитале оказались раненые полковник-пехотинец И. А. Волков и полковник-артиллерист Е. Н. Мягков. У последнего началась гангрена, и врачи без наркоза ампутировали ему ногу выше колена. В начале февраля 1942 г. генералов М. Ф. Лукина и И. П. Прохорова, а также полковника И. А. Волкова в купейном вагоне отправили в Германию, в лагерь Луккенвальде [401, с. 228, 229].

Полковник А. И. Старунин

В начале 1942 года стали предприниматься первые попытки деблокады Ленинграда. В них важную, но трагическую роль довелось сыграть печально известной 2-й Ударной армии. В январе ее частям удалось пробить брешь в немецкой обороне, в которую устремился 13-й кавалерийский корпус и 191-я стрелковая дивизия. Стоял сильнейший мороз, достигавший 42 градусов, передвигаться приходилось по глубокому снегу, через болота и густой лес. Местность мало населенная, деревни редки, и ночевать бойцам, как правило, приходилось под открытым небом. Неудивительно, что за две недели боев 546-й полк смог продвинуться всего на 2,5 км.

В начале февраля начались бои за ст. Померанье. Приказ о захвате станции поставил командующий оперативной группой генерал П. Ф. Привалов. Через своего адъютанта-подполковника он требовал от дивизии занять шоссе и перехватить железнодорожную ветку Чудово – Любань.

Командир 191-й дивизии полковник А. И. Старунин пытался возражать, указывая в разговоре 17 февраля, что в ротах насчитывается всего по 30–50 человек, у которых имеется продовольствия 3–5 сухарей, а боеприпасов – 5–7 патронов на винтовку, станковых пулеметов нет, имеется несколько 82-мм минометов с 10–15 минами к ним. Артиллерии вообще нет никакой – ни полковой, ни дивизионной. Полковник полагал, что такое состояние частей дивизии с очевидностью указывает любому командующему на невозможность наступления. Но передавший приказ подполковник «успокоил», сказав, что генерал П. Ф. Привалов все знает и «все учтено».

По партийной линии попытался обосновать абсурдность данного приказа и военком 191-й дивизии старший батальонный комиссар С. А. Алексеев. Но безрезультатно. Тогда он проговорил: «Хорошо, мы пойдем, но за последствия и нашу гибель Родина спросит с вас». Сказал и бросил трубку. Обернувшись к оторопевшему телефонисту, приказал обрезать провод.

Командир 546-го полка П. В. Богатырев получил приказ захватить железнодорожную станцию Померанье, организовать вокруг него круговую оборону и ждать прибытия основных сил дивизии. Утром полк прорвал немецкую оборону и вошел в прорыв. Колонна двигалась мимо дорог, через лес напрямую по глубокому снегу. Впереди – разведчики на лыжах, за ними – основные силы 546-го полка, следом – штаб дивизии. На исходе вторых суток марша колонну обнаружила «рама» и вызвала огонь артиллерии. Начался обстрел тремя орудиями, во время которого погибло до 50 бойцов, был убит радист и уничтожена единственная рация.

На следующий день подошли к узкоколейной железной дороге. Ее беспрепятственно успела миновать 4-я рота, а остальные силы полка оказались отсечены огнем противника. Немцы, узнав о прорыве, успели поставить на пути движения 191-й дивизии заслон. Все попытки перебраться через насыпь оказались безуспешными и привели только к новым жертвам. Потери с нашей стороны составили около 100 человек убитыми и ранеными. От уничтожающего огня пришлось отойти в лес. К исходу дня бойцы окончательно выбились из сил, вымотались физически и морально. Боевой дух, и так не очень высокий, упал до минимума. В бесплодных атаках прошла неделя. До цели наступления – станции Померанье осталось еще 15 км, но узкоколейка оказалась непреодолимым препятствием.

Осознав бесперспективность атак, полковник А. И. Старунин решил созвать совещание. Собравшиеся командиры в один голос утверждали, что наступать в такой ситуации невозможно. Военком С. А. Алексеев оборвал их, сказав, что «нам поставлена задача и мы ее должны выполнить. Не выполним – пойдем под трибунал» [265, с. 246–248].

Однако полковник А. И. Старунин не согласился с мнением комиссара. Он приказал выбираться к своим, разбившись на малые группы. На вопрос командира 546-го полка П. В. Богатырева, где и как будет выходить штаб соединения, грубовато ответил, что это не его дело. Следует отметить, что командиры всех трех стрелковых полков смогли выбраться. Но, по словам бывшего командира комендантской роты И. С. Осипова, эти командиры и комиссары «поступили не лучшим образом», оставив «свои полки на попечение начштабов, а сами со своими ординарцами ушли самостоятельно».

На следующее утро после ухода полков группа штаба дивизии вышла к линии фронта на участке 559-го полка и расположилась на отдых в брошенных немецких окопах. В этот момент ее накрыли залпом «катюши» и батарея 76-мм орудий, видимо, приняв за немецкую войсковую часть. Пришлось уйти в лес на северо-восток. Началось блуждание по лесам в поисках выхода из окружения. Голод, холод, постоянный страх перед опасностью окончательно вымотали людей. Некоторые просто падали в снег, не в силах идти дальше, иные сходили с ума.

Через шесть–семь дней полковник А. И. Старунин вызвал к себе командира комендантской роты штаба старшего лейтенанта И. С. Осипова и попросил его отобрать группу, вырваться через линию фронта и сообщить, где находится штаб дивизии. Через несколько дней, уже в начале марта, они вышли в расположении своей дивизии, и старлей И. С. Осипов смог доложить о случившемся. Однако никто ничего предпринимать не стал. Через пару дней в 191-ю дивизию назначили нового командира, а про старого уже не вспоминали.

В окружении остались: полковник А. И. Старунин, комиссар С. А. Алексеев, начштаба майор С. Д. Крупичев, начальник разведки майор Е. Д. Сидоренко, начальник связи подполковник И. А. Зинченко, старший уполномоченный Особого отдела и некоторые другие. Всего с командиром дивизии находилось около 80–100 человек [422, с. 252–254, 256, 258, 266–267].

Группу полковника А. И. Старунина 7 марта 1942 года обнаружили солдаты 254-й пехотной дивизии противника. Немецкая разведка, прочесывая лес, захватила в плен трех командиров, политрука и шесть красноармейцев. От них узнали, что неподалеку на лесной прогалине находится командир 191-й дивизии с остатками своего штаба. Тогда командир разведгруппы решил взять его в плен.

Появление немцев полковник А. И. Старунин заметил вовремя, достал пистолет и сделал несколько выстрелов. Ответным огнем он был легко ранен. В последний момент оружие отказало, и полковник оказался беспомощным перед приближавшимся противником. Через несколько минут немцы взяли его в плен.

На вопрос, почему он не вышел из окружения, полковник А. И. Старунин ответил, что в одиночку он легко бы выбрался, так как за несколько дней хорошо изучил систему немецкой обороны и патрулирования, но он не хотел бросать в лесу раненого военкома. А когда тот от полученных ран скончался, стало уже поздно. Огорчало полковника лишь то, что он не смог погибнуть в бою.

Остается только сказать, что полковник А. И. Старунин из плена уже не вернулся.

Полковник В. Л. Матвеенко

В статье А. Д. Немцева, аспиранта КГУ, посвященной действиям кавалерийских частей в начале 1942 г., есть такие строки: «Наибольшие потери при отражении вражеского наступления понесли части 32-й кавдивизии. В журнале боевых действий дивизии сделана запись: «c 27.01.42 г. из района Вышне-Ольховатое противник 8 танками атаковал 86-й, 121-й кавполки и штаб дивизии. В результате атаки пропало без вести и ранено 16 человек комсостава, в том числе полковник Матвиенко…» [411, с. 58–59].

Противником нашей 32-й кавалерийской дивизии в этом бою оказалась опытная 9-я танковая дивизия. Она нанесла существенные потери советским войскам, и те оставили на поле боя многочисленных убитых и раненых. Среди них оказался полковник В. Л. Матвеенко, занимавший должность заместителя командира соединения. В ночь на 28 января 1942 г. он был допрошен офицерами отдела Ic.

Когда немцы стали сравнивать показания полковника с только что переведенными обнаруженными документами, то обнаружились противоречия. Недолго думая, немцы подвергли пленного повторному допросу, указав на несоответствия. Полковник В. Л. Матвеенко был вынужден изменить свой рассказ. Доставленный с обмороженными руками на допрос начальник связи 32-й дивизии майор Невский подтвердил показания своего командира. На этом допрашивавшие командиров немецкие офицеры удовлетворились [17, Fr. 1067].

В немецких документах ничего не говорится о ранении полковника В. Л. Матвеенко, как ничего не сказано о том, применялась ли по отношению к нему сила в ходе допросов. Из плена полковник не вернулся.

Полковник И. А. Истомин

Нередко немецкие документы задают больше вопросов, чем предоставляют ответов на них. Это в полной мере применимо к истории командира 244-й дивизии полковника И. А. Истомина. Считается, что его соединение попало в окружение 13 июня 1942 г., вело тяжелые бои с численно превосходящим противником, стараясь пробиться из «кольца». Когда все надежды на благополучный исход растаяли, полковник И. А. Истомин покончил жизнь самоубийством. Произошло это или 13 или 19 июня 1943 г. [283, с. 80].

Сегодня известно, что непосредственно против советской 244-й действовали части немецкой 297-й пехотной дивизии. Захваченные ею 13 июня 1942 г. пленные рассказали на допросах о последних часах существования своего соединения и судьбах его командования.

В условиях наметившегося охвата полковник И. А. Истомин принял решение отводить войска в направлении с. Малый Бурлюк. После продолжительного изнуряющего ночного марша штаб соединения разместился в с. Москалевка. Неожиданно с севера, откуда не ждали опасности, в село ворвались немецкие танки. Штаб, не успев организовать оборону, рассыпался. Некоторые бросились по домам, надеясь найти там хотя бы временное укрытие, другие, отстреливаясь, бросились бежать к околице.

Среди последних оказался командир дивизии полковник И. А. Истомин со своим адъютантом лейтенантом Д. В. Бородай. Им не повезло: оба получили тяжелые ранения и были вынуждены сдаться (ergeben sich). Военком соединения полковой комиссар Б. С. Давидович также был ранен и вместе с начальником артиллерии полковником С. Г. Князятовым укрылся в домике штаба. Когда к ним приблизились немцы, оба командира застрелились, чтобы не попасть в плен. Начальник штаба подполковник А. Т. Соколов погиб в бою [97, Fr. 341; 107, Fr. 348]. Однако в сводных документах о военнопленных, захваченных 297-й пехотной дивизией, полковник И. А. Истомин не фигурирует. Конечно, можно предположить, что его ранение было настолько тяжелым, что он вскоре скончался, но подтверждений этому не обнаружено. Нельзя исключить также ошибку со стороны пленных красноармейцев.

Генерал П. С. Иванов

«Журнал боевых действий» отдела Ic группы армий «Центр» дает возможность прояснить судьбу еще одного генерала Красной Армии, а именно командира 18-й кавалерийской дивизии П. С. Иванова. В записи от 22 июля 1942 г. говорится: «При попытке прорыва севернее Ивановки противник потерял 439 убитыми и 137 пленными, среди которых ген.-майор Иванов (ком. 18-й к. д.), который тяжелораненым попал в плен и между тем умер» [118, Лю 141]. Из показаний подполковника М. Корнишева стало известно, что во время прорыва он был ранен в ногу, также была ранена его дочь Тамара, находившаяся при нем неотлучно [36, Fr. 570]. С. А. Герасимова, автор книги по Ржевским сражениям 1942– 1943 гг., указывала, что немцы оказали раненому генералу необходимую медицинскую помощь прямо на поле боя, однако ранение оказалось слишком серьезным, и спасти ему жизнь не удалось. В этот же день его похоронили с воинскими почестями [304, с. 98].

17. Комиссары

Дивизионный комиссар Е. П. Рыков, бригадные комиссары Г. Н. Жиленков, К. В. Герасименко, полковые комиссары Е. М. Фомин, А. К. Фоминов, А. Г. Артамонов, Н. В. Руденко, М. Л. Одишария, П. И. Ларькин, П. С. Николаев, С. Ш. Прейс, Д. Д. Малиевский, Т. Г. Попов

Разведывательные отделы IX армейского корпуса вермахта и подчиненных соединений 21 июня 1941 года, накануне нападения на Советский Союз, получили устное указание от начальника корпусного штаба, видимо, исходящее от армейского командования, следующего содержания: «Политические комиссары, в случае, если они как организационные структуры войск противника не будут уничтожены в ходе боевых действий нашими войсками, должны быть – изолированно от остальных пленных, – переведены на дивизионные сборные пункты и там, при посредстве фельджандармерии, – ликвидированы (beseitigt werden). Предварительный допрос органами Ic имеет смысл лишь в том случае, если имеется перспектива получить таким образом важные показания военного характера» [237, Fr. 960].

Комиссары, в званиях от политруков до полковых и даже корпусных, также оказывались в немецком плену, прекрасно понимая, что их там может ожидать. Многие из них заблаговременно старались скрыть свою принадлежность к политическому составу, срезая комиссарские звезды с рукавов и, снимая знаки различия из петлиц. Иные, на всякий случай, переодевались в красноармейские гимнастерки, выдавая себя за рядовой состав, а во время допросов называли фальшивые имена и фамилии. Вот почему процент пропавших без вести среди политического состава столь несоизмеримо высок.

Очутившись в лагерях вместе с рядовыми красноармейцами, они попадали в несравненно более тяжелые условия существования, нежели те, к каким привыкли. К тому же, среди пленных зачастую были сослуживцы, знавшие их в лицо. В таком случае, оставалось только надеяться, что эти люди не выдадут их лагерному начальству. Зачастую, такие надежды оставались несбыточными.

Неизвестный полковой комиссар перед расстрелом, район г. Киев, август 1941 года

Свою роль, к сожалению, сыграла и собственная пропаганда, распространителями которой были сами же политработники. Одним из самых распространенных аргументов против сдачи в плен использовалось утверждение, что комиссаров, а особенно комиссаров-евреев, в плену ждут издевательства, пытки и неминуемая гибель. Поэтому многие политработники, не желая оказаться в таком положении, предпочитали смерть плену.

Немцы, в свою очередь, отмечали, что в определенных случаях советские командиры и комиссары совершали самоубийство во избежание попадания в плен. Причем так поступали не только те, кто занимал не самые высокие должности, но и представители высшего звена – генералы. В частности, в донесении за 15 сентября 1941 года говорится, что соединения L армейского корпуса прорвали позиции советских войск у д. Лукаши, которые оборонял 173-й полк 90-й дивизии. При зачистке позиции немецкие солдаты наткнулись на так называемый бункер, – землянку или блиндаж, – где, по их сведениям, находились крупные начальники. Однако захватить их не получилось: «командующий красной 42-й армией и комиссар армии избежали пленения самоубийством, в бункере они были обнаружены мертвыми» [119, Fr. 595].

Важное уточнение нашлось в «Журнале боевых действий» 6-й танковой дивизии. В нем сказано, что 15 сентября ее части проводили зачистку оборонительной системы, подрывая те блиндажи, в которых находящиеся там красноармейцы не желали сдаваться. Тем же занимались и солдаты соседней 269-й пехотной дивизии. Именно на ее участке покончил с собой командующий 42-й армией [149, Fr. 234].

Немцы не потрудились назвать фамилии погибших, поэтому нам остается только попробовать угадать, кого же именно они имели в виду. Генералом, как представляется, мог быть начальник штаба 42-й армии генерал Г. А. Ларионов. В настоящее время он числится пропавшим без вести. Один из документов, касающихся его судьбы, относится к 19 июня 1942 года. В нем начальник отдела укомплектования 42-й армии подполковник Чернышев записал, что генерал Г. А. Ларионов приказом по войскам Ленинградского фронта № 0295 от 16.9.1941 года был освобожден от должности начальника штаба армии и переведен в резерв фронта. Фронт на него никаких документов не оформил, видимо, туда он так и не прибыл, и поэтому отдел укомплектования 42-й армии задним числом оформил генерала пропавшим без вести с 18 сентября 1941 года [406, Л. 115]. Кто же был тем комиссаром, что покончил жизнь самоубийством вместе с ним, – до сих пор остается загадкой.

Изменение отношения к комиссарам прослеживалось в ходе военных действий. Уже 5 июля начальник штаба 2-й танковой группы отправил в части указание: «В связи с изменением распоряжения танковой группы относительно распоряжения фюрера II (№ 273/41), абзац 2, приказываю, чтобы все политические комиссары отправлялись дивизионными штабами наверх в танковую группу» [238, Fr. 297].

Летом 1942 года, а точнее 14 августа, в 11-й танковой дивизии появился новый приказ, разосланный во все части и подразделения. Он категорически запрещал с момента получения расстреливать комиссаров [75, Fr. 373]. Через два дня приказ особо повторили для 11-й панцер-гренадерской бригады, указав, что комиссары должны быть направлены в отдел Ic как особые пленные [81, Fr. 353]. Но в 1941-м все было иначе.

Полковой комиссар Е. М. Фомин

Самым известным комиссаром начала Великой Отечественной войны стал полковой комиссар Е. М. Фомин, занимавший должность заместителя командира 84-го стрелкового полка по политической части. Про него написано достаточно много, а его сын Ю. Е. Фомин даже опубликовал в Киеве целую книгу, посвященную своему отцу. Мы же остановимся на единственном сюжете из биографии полкового комиссара – последнем бое, пленении и гибели.

Об обстоятельствах, при которых комиссар Е. М. Фомин попал в плен оставили воспоминания сразу несколько бывших участников обороны Брестской крепости. Одним из первых это сделал писарь штаба 84-го полка А. М. Филь. За ним последовали рассказы П. П. Кошкарова и других, причем все они существенно отличались друг от друга в главном: попал ли полковой комиссар в плен в бессознательном состоянии или же сдался. А. М. Филь, который сам не был очевидцем и писал сыну Е. М. Фомина с чужих слов, утверждал, что полковой комиссар «был без сознания, когда немцы ворвались в занимаемое нами здание», «взрывом он был оглушен и контужен, но скоро пришел в память». Следовательно, Е. М. Фомин, по его версии, находился в беспомощном состоянии, сопротивления оказать не мог, и был захвачен в плен, а не сдался. В тот же день комиссар был расстрелян «у первого форта на пути через деревянный мост от крепости к г. Тирасполю. Там был своего рода “сборный пункт”, и подлая часть, самая малая из числа проходивших 45-дневный сбор “западников” … указала на Вашего отца и его звание» [275, с. 312–313].

Из воспоминаний П. П. Кошкарова следовало, что «несколько бомб прямым попаданием ударили в здание казармы инженерного полка, как раз туда, где размещался штаб. Рухнули перекрытия второго, третьего этажей, и нас, то есть капитана Зубачева, полкового комиссара Фомина, меня и нескольких красноармейцев засыпало с руками. В бессознательном состоянии мы попали в плен» [262, с. 297].

А вот другой очевидец и участник тех событий, красноармеец Д. А. Алексеев, рассказывал об этом совсем иначе. После восьми суток обороны в живых осталось несколько человек, закончились боеприпасы. Немцы, зная о безвыходном положении защитников, ожидали их сдачи. В этот момент полковой комиссар попросил, чтобы ему остригли волосы под машинку так, чтобы походить на красноармейца. Его просьбу выполнили, нашли форму рядового состава, переодели. «Тогда комиссар тов. Фомин … приказал положить пулеметы и все оружие, чтобы не осталось немцам, вытащил из кармана документы и говорит нам: “Ну, товарищи, пришел конец нашей защите крепости, жгите документы”». В течение нескольких минут оставшиеся в живых уничтожили все бумаги – сожгли или порвали в клочья.

Теперь нужно было выходить. Полковой комиссар Е. М. Фомин опасался, что кто-нибудь выдаст, что он политработник, но все убеждали его, что с ним такого не случится. Однако, как только вышли из помещения и сдались, «тут же комиссар был продан, от нас его сразу взяли, и вели нас по разбитой, неузнаваемой крепости, а комиссара вели совсем отдельно и говорили всем, что комиссар». За деревянным мостом через р. Буг у каменного склада полкового комиссара Е. М. Фомина расстреляли [253, с. 320–321].

В конечном счете в качестве официальной версией из всех прочих, видимо, по идеологическим соображениям, приняли первую, более героическую. Однако, как справедливо указывает В. В. Бешанов, несмотря на это комиссар Е. М. Фомин так и не удостоился звания Героя Советского Союза [262, с. 297].

Признанным памятным местом, отмеченным мемориальной доской, возле которого был расстрелян полковой комиссар, стала стена возле Холмских ворот. Почему же именно здесь, а не за Бугом, решили увековечить память Е. М. Фомина? Ведь несколько очевидцев уверенно указывали, что казнь комиссара состоялась за деревянным мостом по дороге на Тересполь. Ответ может оказаться простым: за Бугом уже начиналась территория Польши, а место почитания Героя Брестской крепости должно было остаться на территории Родины.

Полковой комиссар А. К. Фоминов

В самом начале войны оказался в плену заместитель командира 48-й стрелковой дивизии полковой комиссар А. К. Фоминов. Во главе со своим командиром генералом П. В. Богдановым соединение приняло первый бой уже 22 июня 1941 г. в районе с. Эржвилки. Уже на следующий день в полосе обороны назрел кризис. «Журнал боевых действий» 11-го стрелкового корпуса, в состав которого входила 48-я дивизия, так описал этот момент. «Ночью на штаб 125 сд … произведено нападение немцев. В результате нападения почти полностью разбит ОБС, уничтожены и захвачены средства связи. Убиты и пропали без вести ряд командиров штаба… Потеряно было управление отходящими полками. Появилась некоторая растерянность в управлении.

… С утра на фронте 48 сд противник при поддержке авиации и танков перешел в решительное наступление за овладение Рос-сиенами. В дивизии также без вести пропали (предположительно были подожжены на КП) – командир дивизии генерал-майор Богданов, начштаба дивизии и представитель штакора батальонный комиссар Серебряков… Имея превосходство наступающих сил пр-ка, потерю связи управления, батальоны 48 сд стали панически отходить в напр. Шауляй. Попытка задержать их в р-оне м. Лиоляй не удалась» [349, Л. 6–6 об.].

Через два дня, к 24 июня, дивизия, противостоявшая немецкой 6-й танковой дивизии, оказалась на грани уничтожения, ее остатки на следующий день разбрелись по лесам у г. Расейняй. Командир соединения генерал П. В. Богданов вместе с небольшой группой бойцов и командиров после нескольких дней блужданий по немецким тылам 7 июля 1941 г. сдался в плен у с. Новосвенцяны.

Будучи переведен в лагерь в г. Сувалки, бывший командир 48-й дивизии увидел среди военнопленных полкового комиссара А. К. Фоминова и 26 июля на одном из построений выдал его немцам. Комиссара вывели из строя, в лагерь он больше не вернулся и, скорее всего, был расстрелян [454, с. 31].

Свой проступок генерал П. В. Богданов впоследствии объяснял так: «Мною руководило тогда и теперь руководит мое политическое сознание на базе непримиримой злобы к преступному руководству советского правительства с его интернациональной политикой и подлинно жидовской “диктатурой пролетариата”, чуждой интересам русского народа» [348а, с. 141]. Как видим, комиссаров, как носителей большевистской идеологии, могли выдать не только простые красноармейцы, но даже командиры соединений в звании генерала. Политработники ни с кем и нигде не могли чувствовать себя в безопасности.

Полковой комиссар А. Г. Артамонов

Среди комиссаров, оказавшихся в плену, был и заместитель командира 4-й бригады ПВО по политчасти полковой комиссар А. Г. Артамонов. Уже в лагере военнопленных его выдал охранник из числа белоэмигрантов, по фамилии Попов. Он вообще «прославился» умением выискивать среди красноармейцев командиров и политработников. Его стараниями были выявлены майор Павловский (помощник начальника Каунасского пехотного училища), военюрист 3-го ранга К. В. Антонов (прокурор 113-й дивизии) и другие [389, с. 127–128].

Полковой комиссар Н. В. Руденко

К 6 августа 1941 года части 16-й танковой дивизии оказались отрезаны от остальных соединений 2-го мехкорпуса. Не дождавшись помощи, командир соединения полковник М. И. Мындро принял решение выводить подчиненные войска. Как и многие другие старшие командиры в таких случаях, он отправился на прорыв в танке. Немецкие артиллеристы вскоре подбили танк, его экипаж погиб, а полковник получил ранение в живот. По одной из версий, полковник М. И. Мындро погиб через несколько минут, пытаясь выбраться из горящей машины. «Когда Мындро погиб, Руденко гневно вскипел, вырвал из головы клок волос, до крови закусил губы и сказал: “Ребята, будем выполнять задачу, поставленную нашим командиром, и мы ее выполним!”» [451, с. 44] (другую версию гибели полковника М. И. Мындро см. ниже).

Командование оставшимися бойцами принял на себя военком соединения полковой комиссар Н. В. Руденко. Однако новая попытка прорыва также закончилась неудачей, как и последующие. В боях погибло много красноармейцев и командиров, 16-я танковая дивизия перестала существовать как соединение. Ее остатки предприняли последнюю попытку в ночь на 8 августа. Полковой комиссар Н. В. Руденко и сопровождавшие его семеро красноармейцев в сгущавшихся сумерках добрались до речки и укрылись в прибрежных зарослях.

Во время переправы их заметили немцы и открыли огонь. Группа комиссара уже через несколько минут боя была уничтожена: часть погибла, остальные попали в плен. Среди последних оказался и полковой комиссар Н. В. Руденко. По рассказам тех, кому посчастливилось выйти из Уманского окружения, комиссара вскоре опознали, и немцы расстреляли его в Умани [311, с. 33, 34].

Судьбы комиссаров А. Г. Артамонова и Н. В. Руденко подтверждают выполнение немцами приказа, предписывавшего уничтожение советских политработников. Между тем следует иметь в виду, что отношение противника к комиссарам не всегда было одинаковым. Многое зависело от конкретного командира части, ситуации, наконец, от звания военнопленного. Чем оно было выше, тем более имелось у политработника шансов избежать расстрела.