Текст книги "Арахно. В коконе смерти"

Нетрудно догадаться, кто поджидал его в пульсирующей красноватой тьме. Правда, теперь Бельмондо стоял в непривычной позе, вполоборота, как будто ему и дела нет до Антона и его метаний, а вздернутый к небу подбородок наглядно демонстрировал осуждение.

– Мне это… не понадобится? – не раскрывая глаз, Антон протянул вперед клочок бумаги.

Бельмондо пожал плечом и как будто пренебрежительно фыркнул.

– Ты же… выведешь меня?

Моргание спустя Жан Поль обернулся. Добрые морщинки залучились вокруг глаз.

«Наконец-то ты понял!»

Антон разжал пальцы, не заботясь о том, куда упадет предательница-схема, неожиданно легко поднялся с земли и уверенно пошел за своим кумиром, единственным человеком на свете, кому он еще мог доверять.

И не свернул с пути, даже когда понял, что с каждым шагом все больше удаляется от Лежбища. От взгляда жены, в котором молчаливая надежда, с какой она встречает каждое его возвращение, уже через минуту сменяется привычным упреком: «Как же ты мог так рисковать мной? Даже не мной, нами!» От ее постоянных «Тош, Тош», от которых ему временами становилось тошно. От шумных и каких-то нелепых ссор вроде той, последней, разгоревшейся из-за непонятно куда подевавшейся банки сгущенки. То есть теперь-то, наверное, понятно. В конце концов, это ведь она сама отрезала ему путь к возвращению.

И он снова последовал за проводником сейчас, безропотно, будто и не было никакого завтрака в открытом ресторанчике на берегу Сены, и официанта в черной бабочке, и сверкающего колпака из хромированной стали. «Какая разница, когда ты по-настоящему голоден?» – с теплой улыбкой повторил Антон и, не раздумывая, полез в подозрительный лаз, стоило его проводнику небрежно махнуть рукой куда-то вправо и вниз.

И почти сразу услышал далекий гул.

Так мог шуметь ветер, загнанный в ловушку аэродинамической трубы. Или поток машин, непрерывно несущихся по загородному шоссе. Но не на глубине в сотню метров! Нет, тут шумело что-то другое.

Антон почувствовал, как хищно затрепетали крылья носа. Это был еще не запах, только предвкушение его. Сколько там до источника звука, километр, полтора? Может, и все пять, если вспомнить задачу про крысу и сыр в лабиринте. Главное – не забывать, что двигаться, ориентируясь на звук или запах, и приближаться к вожделенной цели – не обязательно одно и то же. Хорошо, что у Антона есть проводник получше, чем интуиция и несовершенные органы чувств. Он подмигнул одним глазом – оказывается, достаточно и этого – и прошептал голосом раскаявшегося грешника: «Хорошо, что ты есть». И вместо ответа получил встречное подмигивание. «Ты тоже ничего».

Поворот, другой, развилка, которой Антон даже не заметил. Трудный подъем по крутой осыпи, где ноги утопали по колено, как в песочном торте. Лаз-шкуродер, через который им с рюкзаком пришлось протискиваться по очереди. Но все это – под жизнерадостный аккомпанемент несмолкающего, наоборот, постоянно усиливающегося шума.

Откуда здесь взяться такому чуду, когда на поверхности все сухое и трава стоит зеленая всего месяц в году? Вопрос!

Еще одна осыпь, на этот раз круто уходящая вниз. Круче только с парашютом. Тут бы штурмовой шест употребить или хоть пару дюралевых крючьев вбить выше по склону и веревочкой за пояс обвязаться. Но Антон спокойно зашагал по осыпи, то есть почти побежал, ставя ступни параллельно, «лесенкой», и временами подпрыгивая, даже не перекрестился. Да и не умел он, если честно. Ну ткнул бы тремя пальцами в лоб, ну в живот, а потом куда? К правому плечу или к левому? Нет, такими пособиями Антон в жизни не интересовался.

Коварная осыпь уперлась в стену, похожую на воплощенное в камне понятие «полуплоскость»: снизу-пол, граница, зато уж во всех остальных направлениях скала простиралась настолько, что нащупать ее края не удалось ни лучику фонарика, ни скудному человеческому воображению. Долго бы пришлось Антону бегать взад-вперед вдоль этого «наглядного пособия», если бы не гул, который мало-помалу перерос в рокот, и не улыбающаяся физиономия Бельмондо с немым вопросом на пухлых губах: «Ну что, парень? Ты на финишной прямой, может, ускоришься?»

И Антон ускорился, понесся вдоль стены еще быстрее, чем с горки, привычно задирая вверх левое, наиболее чуткое, ухо, хотя чего тут прислушиваться, этот грохот разберет и глухой!

Глухой не глухой, а эпицентр он все-таки проскочил, не смог вовремя остановиться. Да и кто же знал, что столько шуму исходит наружу не то что бы из ничего, но из такого узкого просвета, что и боком едва протиснешься. Особенно если на спине рюкзачище – вдвое шире хозяина. Даже не дверь в стене – какое-то окошечко в мир иной, право слово, слуховое!

Ох, как весело и легко в одночасье сделалось на душе у Антона, как он удачно хохмил и сам же смеялся своим шуткам, а как задорно напевал «ходють кооони над ри-икооою, ищуть кооони…» и т. д., благо никто его пения не услышит-в эдаком грохоте.

«Здесь даже лучше, чем в душе. Или под пылесос», – подумал Антон и заливисто расхохотался, уже чувствуя лицом первые, самые мелкие брызги, а подошвами – жадно зачавкавшую почву. У самого берега он упал на колени, в гальку, в песок, и сотворил нечто вроде молитвы, какой уж сумел, сугубо атеистической. Во имя Жана, и Поля и, в общем, Бельмондо. Аминь?

Каким же сладостным был его первый глоток! Антону казалось, что он не пьет воду, а впитывает, как губка. Или как растение – всеми своими устьицами. Микроскопические капли сперва наполнили царапины на ладонях, затем проникли в трещинки на губах, оросили каждый сосочек на воспаленном языке, коротко прокатились по стенкам пересохшего горла – и все, до ссохшегося в нитку пищевода не дошло ни грамма, все впиталось где-то по дороге. Нуда ничего, это как заливать снежную горку зимой, первые несколько ведер льешь как будто впустую, чтобы еле-еле размочить верх склона, а потом потихонечку-полегонечку процесс набирает темп, первая порция снежка схватывается и пропускает воду дальше. К тому же погружать сложенные лодочкой ладони в ревущий поток, а потом трепетно подносить их ко рту гораздо легче, чемс полным ведром, а то и двумя взбираться по скользким, кое-как протоптанным ступеням. Уж эту-то упоительную, не сочтите за каламбур, процедуру Антон был готов продолжать, сколько потребуется. А потом повторить с начала.

Напившись немного, вымыв лицо и шею и замочив в прибрежной пене перетруженные ноги, Антон не выдержал, защелкал фонариком, как японский турист фотокамерой. Огляделся по сторонам, насколько позволила крепость пальцев и убогая мощность лампочки. Он увидел огромный зал, целую анфиладу залов, направляющей осью которой служила подводная река с порожистым руслом. И какая мощная – куда там Малой Вьюжке с ее трехметровым падением уровня на километр. И ведь наверняка глубокая. Не по колено и даже не по пояс – то место, в котором Антон беззаботно мочил стертые пятки, в каком-нибудь любительском отчете назвали бы «высокой» водой. Насколько высокой – Антон не собирался выяснять. Смоет же, как… в общем, мало не покажется.

Он достал из рюкзака первую попавшуюся ветошь – то ли полотенце, то ли старую майку, теперь уже не разобрать – обтер ноги. «Было бы что-нибудь согревающее – посетовал, – хотя бы чай, можно бы рискнуть ополоснуться целиком. Или гидрокостюм – тоже защищает от переохлаждения. Ага – поддел себя сам, – а еще лучше – байдарка. Нет уж, спасибо! Плавали, знаем… Эх, а может, воду прямо в каске вскипятить? На спичках! Осталось еще штук восемь охотничьих. Они в воде не гаснут, но вот греют ли?»

Он попил еще немного и уже присматривал себе местечко посуше и желательно без брызг, чтобы вздремнуть, а потом, проснувшись, снова пить и плескаться в воде, и опять заснуть, и опять проснуться, и так до бесконечности, но неугомонный призрак красавца-француза требовательно завис над правым плечом и поманил куда-то красивым сильным пальцем.

«Куда еще?» – недовольно спросил Антон, поднимаюсь, однако, на ноги и шаря рядом с собой в поисках скинутых сапог. Спросил мысленно, орать в ревущем бедламе было бесполезно.

«Куда, куда!» Из легкомысленного жеста проводника следовало: на тот берег.

«Сумасшествие! – подумал Антон, судорожно натягивая на ногу воспоминание о носке. – Вода – градусов восемь. Форменное сумасшествие!»

Сначала проводник повел его вдоль берега. Миновали один зал, другой. На границе с третьим – остановились. Рев потока в этом месте, на слух почти оглохшего Антона, достиг апогея, а водяная пыль насытила воздух до консистенции густейшего тумана, сделав его почти непригодным для дыхания. Что бы это значило? Водопад?

Антон мысленно попросил у проводника прощения и взялся за фонарик.

Вжик-вжик-вжик.

Да, водопад. Очередной зал оказался метров на пять ниже чем тот, где находился Антон. Вода обрушивалась вниз с ужасающей мощью, разбивалась о камень и взмывала в высоту миллиардами мельчайших брызг, после чего опять собиралась в поток и заполняла новое русло. Но перед самым изломом, прежде чем ринуться в бездну, стремительный поток, должно быть, для пущего эффекта, избавлялся от всего лишнего или, чтоб уж не изменять изысканному стилю, скажем: наносного. А нанесла безымянная река немало. Целый глыбовый завал воздвигся поперек русла, вода подныривала под него, и огромный курган из валунов и камней, весь мокрый от брызг, все-таки оставался по большей части над бурлящей поверхностью. И если хорошенько постараться…

Вжик-вжик-вжик.

Да, можно попробовать.

Антон еще раз попросил прощения, теперь – за недоверие.

Что ж, он готов. Как учили, без страховки и каскадеров. Но все-таки – немножечко – со светом, хорошо? Без света тут и черт ногу, и ангел голову, а уж простой человек наверняка и то, и другое… Ну так как, о'кей? Или как там у вас, уи? Смешно, как поросята повизгивают, уи-уи… Ты только не обижайся, ладно? Поросята – это же полезные зверушки. Они трюфеля ищут. Под землей. Ты не думай, я свет не буду сильно включать. Так, вжик-вжик и готово.

Загрузив голову подобной успокоительной и непонятно к кому обращенной галиматьей, Антон медленно и осторожно двигался по шатким и очень скользким камням. Прежде чем ступить на камень, проверял его устойчивость носком сапога. Иногда камень срывался, но Антон успевал отпрянуть. Фонариком, как и обещал, старался не злоупотреблять, боялся спугнуть проводника. Поразительно, но ревущего прямо под ногами потока он боялся меньше.

Шаг. Остановка. Другой. Остановка. Вот до балкона добрался он ловко. Ловко…

Слова знакомого с детства стихотворения как нельзя лучше сочетались с занятием Антона. Он повторял их как считалочку, по слову на камень. Если камень подводил, он возвращался на слово назад и, стоя в позе цапли, придирчиво выбирал новый.

Через высокий барьер. Высокий барьер перелез, двери от… От уж ты ж, у-у, с-с-сволочь!

Погрозил пальцем коварному булыжнику.

Двери открыл и в квартире… В квартире…

До противоположного берега оставалось всего ничего, но, как назло, то же самое можно было сказать о количестве подходящих камней, валяющихся под ногами. Так что несколько раз Антону приходилось довольно далеко откатываться назад и искать удачу на новой скользкой тропке.

Двери открыл. Двери. Двери открыл и-и-и…

Перепрыгнуть, что ли?

Вжик-вжик. О!

Ловко он забрался… Нет, добрался. Ага. Добрался он ловко, через высокий барьер пере… перелез… Смотри-смотри! Двери открыл и в кваррр.:. И в квартире и…

Все. Не могу больше. Прыгаю.

Он максимально твердо обосновался правой ногой на «квартире», левую, вообще-то толчковую, осторожно опустил на край неустойчивого «исчез», зажмурился, сказал: «Жан, Поль» и дважды кивнул, как если бы это были два разных человека – и прыгнул. В прыжке он перенесся через черно-белую лакуну бурляще-пенящейся воды, обойти которую по камням оказалось невозможно, дотянулся-таки подошвами до места, где снова стало сухо и твердо, но при этом очень узко и остро и на цыпочках помчался по этому окаменевшему гребню бронтозавра, быстро-быстро перебирая ногами, как канатоходец, потерявший и шест, и страховку за несколько шагов до спасительной тумбы. Спинные пластины реликтового животного крошились и проминались под весом Антона и его рюкзака, шатались кто вправо, кто влево и выпадали, как молочные зубы у яростного поклонника сгущенного молока, но тем не менее он добежал.

Почти что посуху.

Почти что до конца.

Строго говоря, ему не хватило каких-то двух метров. Может быть, полутора. Но тут, как на чемпионате по прыжкам через пропасть, неважно, насколько метров ты не дотянул до противоположного края. В любом случае места на пьедестале тебе уже не занять.

Цыпочки подломились, ноги разошлись пьяными ножницами, перевешенное рюкзаком тело завалилось на правый бок.

– Э-э! – успел крикнуть Антон, но никто не услышал.

Падение с пятиметровой высоты оглушило его. По счастью, внизу был не только камень. Многие тонны падающей воды успели продолбить в тверди основательный колодец, Антон своим телом пронзил его до дна. Оттолкнулся рефлекторно, свел воедино лопатки, выпростал руки из перекрученных лямок, и вынырнул – сперва из рюкзака, а потом и на поверхность. Отплевался, вдохнул с присвистом и потащился по камням.

Его трепало и волочило жестоко, хуже, чем щепку в ручье. Щепке что, несется себе по водной глади, закручивается в водоворотах, ее же не тянет на дно промокшая одежда и зачерпнувшие полные голенища сапоги. В потрясающих подробностях повторялось то, чего Антон с избытком хлебнул в Малой Вьюжке. И снова, как тогда, первые его мечущиеся мысли были не о себе. Вернее, о себе, но не о спасении, а… То ли шок от удара сказался, то ли отрезвляющий эффект ледяной воды, толи пелена какая слетела с глаз, только думал он в этот момент: «Как же это? Что же это я? Она же там! Там ОНА!» Вдруг, вынырнув на очередном буруне, заорал что было мочи:

– Алька, держись! – и на этот раз перекричал поток.

Сложно сказать, через сколько еще залов протащила Антона игривая река. Водопадов на пути случилось всего три, это он хорошо запомнил. Когда поток, вдоволь нарезвившись, позволил ему зацепиться за какой-то валун и вползти на его скользкий бок на дрожащих локтях и коленях, Антон чувствовал себя так, словно его, связанного, прицепили к заднему бамперу автомобиля и проволокли по щербатому отечественному асфальту километров десять. Он свалился с валуна на безопасный пляж, попытался подставить руки, но те совсем не держали, упал боком на обкатанные водой голыши, похожие на крупные, наполовину обсосанные леденцы. Галька воспринималась пуховой периной после торчащих из воды зубов дракона, с которыми Антон имел дело последние несколько минут. Он дважды перекатился через спину, убираясь подальше от потока, который так и норовил слизнуть его с зыбкой границы берега и, видимо, дососать до состояния такого же вот неаппетитного монпансье. N'est ce pas?

Пока перекатывался, было больно, но терпимо, это позволяло надеяться, что обошлось без серьезных травм. Это хорошо. Кровотечениями и ушибами он займется потом, сейчас нет сил. Никуда они не денутся, синяки и царапины, если он немного поспит. Или хотя бы полежит с закрытыми глазами. Вот так.

Он упал ничком, спрятав лицо в ладонях. Кончики сложенных пальцев неприятно давили на веки, и Антон немного изменил положение рук, чтобы стало удобно. Но поздно: пальцы уже оставили скрытые отпечатки на глазных яблоках и теперь перед внутренним взором Антона, близко, будто сразу же за веками, парили два светящихся бледно-оранжевых круга с выколотыми в центре черными дырками размерами со зрачок. Они то медленно бледнели по краям и сужались почти до самых зрачков, то снова расширялись и наполнялись оранжевым светом.

Что ж, пусть себе светят, усмехнулся Антон. Вполне возможно, что эти круги станут теперь единственными источниками света в темном царстве его жизни. Они, да еще двенадцать светящихся насечек на циферблате, плюс три стрелки, включая магнитную. Кажется, часы все еще на нем. Непромокаемые, противоударные, настоящие часы охотника за приключениями. Антон оторвал голову от ладоней и взглянул на левое запястье. Да, кожаный ремешок не подвел, часы были здесь. Все три стрелки, как сговорившись, смотрели точно вверх, часовая пряталась за минутной и указывала на север. Сколько это? Двенадцать дня или ночи? И если дня, то, интересно, какого? Выходного или буднего? Антон прикусил губу. Это казалось кощунственным. В то время как он валяется тут ни жив ни мертв, черт знает сколько суток протянув без еды, зато питья хлебнув по самое горло и еще с горкой, его соотечественники, рассевшись за обеденным столом или укладываясь в теплую постельку, слушают по радиоточке концерт по заявкам «В рабочий поддень» или вечерний гимн! Боммм, боммм.

Он уронил голову на ладони. Знакомое оранжеватое свечение немедленно скользнуло под веки. Что-то в нем присутствовало такое, что не давало уснуть, и подумав немного, Антон сообразил, а вернее, вспомнил, что же такого тревожного таится в оранжевых кругах с выколотыми центрами.

Доставшаяся ему на память о летних сборах спецаптечка, которую Аля иногда называла бесполезной, – слабо понимая, насколько это важно, чтобы она как можно дольше оставалась именно бесполезной – тоже была оранжевого цвета, но дело не в том. В тот раз, на вторые или третьи сутки после «землетрясения» он, отправляясь в очередную вылазку, украдкой от жены взял с собой оранжевый пластмассовый ящичек, решив, что пришло наконец его время, но надеясь всей душой, что все-таки ошибается. Мало ли что он читал о землетрясениях и сейсмических волнах, у разрозненных бумажных источников, как ни тяжело это признавать, нет прерогативы на истину, природа причудливей и многообразней, чем представление человека о ней. Кто его знает, вдруг да случаются раз в сто лет локальные сотрясения земной коры, вызванные одним-единственным толчком продолжительностью в полминуты и силой в 7-8 баллов по субъективным ощущениям того, кто его пережил. Вдруг!

Но, апеллируя не к душе, а к разуму, Антон с прискорбием осознавал, что вероятность такого «вдруг» ничтожно мала. И всякий раз, когда в разговоре с женой всплывало «землетрясение», он заключал слово в мысленные кавычки.

Он ушел к обрыву – судя по рисунку трещин и его собственным смутным воспоминаниям о прохождении волны, эпицентр располагался где-то в той стороне.

Антон отыскал удобный плоский камень, опустился перед ним на колени, положил рядом зажженный фонарик и раскрыл заветную аптечку.

На этот раз его интересовали не таблетки в немаркированных капсулах из прозрачного пластика, различить которые можно было только по цвету и по памяти: голубые – обезболивающее, розовые – мощный антибиотик общего действия и черные, которыми Антон надеялся никогда не воспользоваться. В капсулах с голубыми и розовыми не хватало по три таблетки – пришлось дать Але, чтобы заснула и чтобы не случилось заражения. Он оставил без внимания и портативный ручной насос для закачки воздуха, и противодымные фильтры, и бумажные кассеты с индикаторными трубками. Все эти красивые стеклянные трубочки с запаянным внутри силикагелем и разноцветными ампулами с реактивами -с красным кольцом и точкой, с тремя зелеными или с одним желтым кольцом каким-то чудом выжили при так называемом «землетрясении». Но зарин, зоман и прочая химия, которой вряд ли кто-нибудь соберется травить безобидных подземных жителей, сейчас мало волновали Антона. Если бы что-нибудь серьезное попало в воздух, они с Алькой давно бы ощутили отравляющее действие на себе. Но у них пока ни рвоты, ни сонливости, ни слез, кроме тех, что от боли и бессилия. Только сломанная нога и изгрызенная совесть. Да еще галлюцинации, уже во второй раз, но это только у Альки, последствия ранения, перенесенной боли и шока, а может, и контузии.

Из цилиндрического гнезда под кассетами Антон достал короткую трубку весом в 23 грамма и поразился, до чего удивительно устроена человеческая память. Ведь столько времени прошло с тех летних сборов, чуть не полжизни, а вот всплыли же откуда-то бесполезные цифры. Он снял защитную обертку из фольги, зажал трубку в ладони, выключил фонарик и стал ждать. Все должно определиться в течение семидесяти секунд. Правда, инструктор во время демонстрации грел стекло спичкой, но Антона-то величина погрешности не интересует, измерительного устройства у него так и так нет, а для грубой качественной оценки хватит и тепла ладони. Ну, сколько уже прошло? Наверное, достаточно. Наверное, уже не начнется. Ф-фух. Ну и слава тебе…

Однако не успел он закончить мысль, как все началось. Антон вздрогнул и едва не выронил трубку. Пальцы как по команде мелко затряслись. Вот черт!

В принципе, попытался убедить он себя, ничего опасного в этом нет. Она все равно повсюду, носится в воздухе, оседает на камнях и одежде, на коже и волосах, проникает в горло и легкие – эта дрянь, которая заставляет светиться алюмофосфарное стекло, активированное серебром. Но почему-то первобытная жуть поднимается из потаенных закромов души, когда видишь, как между твоими судорожно сжатыми пальцами начинает вяло просачиваться болотно-могильный оранжевый свет.

Жалко, что у него только детектор, а не дозиметр, дозу поглощенной радиации на глазок не определишь. Но, вроде бы, не смертельная. То есть, конечно, не смертельная, раз они до сих пор живы. И все-таки интересно бы узнать, какая точно? Это знание могло бы успокоить, если бы величина оказалась ниже предельной. А если запредельной? Тогда, наверное… ничего бы не изменилось. Да, скорее всего, так.

Он много читал о радиационном мутагенезе. Им с Алькой, конечно, ничего подобного не грозит, а вот их потомству… если они когда-нибудь выберутся наверх и у них еще будет потомство… Впрочем, к чему загадывать, выбраться бы сначала. Но признаков лучевой болезни он не чувствует. Антон с силой провел пятерней по волосам. Вроде, ничего, все та же жесткая шерсть, граблями не расчешешь, клочьями пока не лезет, и это хорошо.

Он аккуратно завернул трубку, которая уже вся равномерно окрасилась в тускло-оранжевое, снова в фольгу и убрал в отведенное гнездо, присыпав сверху бумажными кассетами с бесполезными индикаторными трубками.

Але о своих исследованиях он не сказал ни слова. Зачем? Изменить что-либо они все равно не в силах: ни провести дезактивацию местности, ни убраться побыстрее из пораженного района. А лишний раз расстраивать жену сейчас не стоит. Пусть думает, что это было обычное землетрясение. Просто перед сном он положит ей в рот еще одну таблетку. Черную, хотя в темноте все таблетки черные. Всех радионуклидов из организма, конечно, не выведешь, но, может, хотя бы часть…

«Аля, Аленька, как она там?» – подумал Антон и по нахлынувшей нежности, которая последнее время посещала его только в полузабытье, понял, что сейчас заснет.

И хорошо. И пусть. Ему надо уснуть. Уснуть и видеть сны. И во сне дождаться того момента, когда к нему на безупречном французском языке обратится его… о-ла-ла, как же это по-русски? подлость?

Той ночью так и не дождался.

Проводник отстал где-то по пути.

Отвязался.