Текст книги "Дикий Порт"

Интересно, что случилось, пока она смотрела запись и пела украдкой? Будет грустно, если Светочка опять поссорилась с Костей. Хорошо бы она просто отправилась погулять. Город под усиленным наблюдением, на улицах полно полиции, примыкающий к «Кайссару» район проверен вдоль, поперек и на километр вглубь, так что ее отпустили. Корректоры не способны работать взаперти…

Номер набран.

– Костик? – и Алентипална невольно прыскает в кулак, любуясь буйно-изумрудной шевелюрой злополучного Солнца.

– Баба Тиша, здрассте! – радуется тот, – а что?.. А Света…

– Тшш, – она прикладывает палец к губам. – Юрочка рядом?

– Тут, – в поле записи всовывается голова Каймана. – Р-рад, кр-райне р-рад.

– Слушайте меня внимательно, мальчики. Через полчаса к крыше левого флигеля «Кайссара» – машину. Поскромнее. Одну. Обернуться надо быстро. Маршрут вы оба должны помнить.

Бывшие «запасные крылья» Алентипалны переглядываются и улыбаются до ушей. Нет ничего радостней, чем видеть эти улыбки. Дети понимают ее и разделяют ее стремление – это счастье…

Теперь очередь за Стеллой. В этом году Волшебной Бабушке некогда гулять по парку, и даже зайти в пару-тройку палат она не успеет. Если Алентипална верно рассчитала время, то в санатории-интернате «Ласковый берег» она будет как раз к обеду. Если нет – придется его задержать или начать раньше. Те, у кого приступ, кто лежит пластом, самые маленькие…

Ничего не поделаешь.

В следующий раз.

Если доживут.

– Это что? – спрашивает белокурый крашеный юноша свистящим полушепотом, у него выходит «ш-ш-што?», и последний слог – точно выстрел. Менеджер вздрагивает, будто получив щелчок по лбу. Он бледен. Уже два раза, минуя по пути в кладовую зеркало, он доставал платок и убирал пот со лба.

Обычное дело, капризный клиент. Но с этими двумя форменная чертовщина. У обувного бутика «Люччиола» контракт с поставщиком чуть ли не с самого основания колонии, и до сих пор ему можно было верить как себе, но что, кроме производственного дефекта, могло заставить каблук сломаться в этих тонких наманикюренных пальцах? Жеманный паренек явно не держивал в руках ничего толще хрена.

У девицы-недоростка скучающий вид. На предыдущей паре оказалась царапина.

– Послушайте, – очень вежливо говорит она. – Я всего лишь хочу купить качественную обувь. Здесь есть магазины поприличнее?

Мелькает мысль отправить парочку куда подальше. Но такая стерва, как этот блондинистый гей, наверняка устроит базар, и «Люччиоле» обеспечена дурная слава, а менеджеру – увольнение.

Он тщательно скрывает вздох.

– Позвольте, я попробую еще что-то подобрать?..

…Света кривит губы, провожая взглядом преющего в костюме типа. Это, конечно, не «орк»; это, на птичьем жаргоне, «кислятина». Человек, который втихую презирает всех окружающих, кто бы они ни были и чем бы ни занимались. На Димочку такие слетаются, как осы на мед… и один из охранников казино по сю пору сидит орлом на фаянсовом друге.

– Надоел? – спрашивает Синий Птиц.

– Ага.

– Пойдем обедать?

– Пойдем.

Флейта поднимается с пуфика.

Играть оказалось невыносимо скучно. Они ушли часа через два, большую часть этого времени потратив на любование азартными игроками и игривые перешептывания. Должно быть, просто не рассчитали силы воздействия. Оба они очень давно не обходились без энергетиков, забыли о настоящих своих возможностях и грянули от души, во всю мощь совокупной тридцатки. Рулетка, венец случайности, слишком легко поддалась оперативникам Райского Сада.

Приветливо поднимает двери «Яхонт Горностай». От безделья Васильев спел еще одну песню, и в казино обнаружилось представительство элитного проката. Умопомрачительная спортивная машина – для звезд, богатых наследников, состоятельных молодоженов, проводящих на Терре медовый месяц…

Света улыбается, садясь, но улыбка быстро сходит с ее лица. Тихорецкая слишком спокойно ведет себя для корректора. Кажется уравновешенной. Как Ратна. Димочка знает, что это маска, приросшая к коже, и все-таки чуждая; еще он знает, отчего такая рождается. Ему самому уже скучны любимые игры, и недавний фейерверк не доставил радости. Минует сколько-то времени, окончательно уйдет в прошлое его тройка, улетит энергетик, и Синий Птиц тоже станет очень, очень спокойным.

Возможно, поэтому сейчас он жалеет не только себя.

Смутно хочется, чтобы глаза Флейты не были такими старыми.

– Алентипална задумывает что-то ужасное, – говорит она, когда Васильев поднимает машину в небо.

– Капустник? – предполагает Димочка и содрогается.

Света щелкает его по лбу.

– Ай!

– Я не шучу, – говорит золотая девочка Райского Сада и смотрит в окно, вниз, где проплывают летучие острова Управления флота.

Мальчик-звезда вздыхает.

– Почему ужасное?

– Она сама этого боится. Вот она с нами разговаривала, а сама об этом думала и боялась. Когда она о делах думает, то не боится.

– Света, – Димочка медлит, – а тебе страшно было – тогда?

Тихорецкая опускает ресницы, наматывает косы на тонкие запястья. Думает.

– Нет. Я вообще за себя не боюсь. И баба Тиша тоже за себя не боится…

«Горностай» описывает дугу над Управлением, над «Кайссаром», над «Пелагиалью», мягко снижается. Для «крысы» Город невелик, до любого уголка можно добраться очень быстро, но затем ли нужна роскошная, безумно дорогая машина, чтобы держать ее на стоянке?

– Ладно, – говорит, наконец, Птиц. – Если что, нам позвонят.

…и им звонят.

Белые домики – как скорлупки. Климат в этих местах мягкий, нет нужды в дорогом строительстве. Подымаются к небу зеленые горы, пенные волны лижут золотой пляж. Небо синее-синее, и плывут по нему бесшумные белые облака.

Опустив спинку сиденья, Волшебная Бабушка смотрит в окно. «Искра» мчится к Городу, под брюхом машины – уже ближний поселок. Алентипална чувствует себя молодой, такой молодой, какой последний раз была на Древней Земле, много десятилетий назад. Вспоминается, что говорил Элик по поводу альтернативной столицы Ареала. Золотая у него голова. Конечно, за годы и годы успеешь сродниться с суровым Уралом, но не выйдет всерьез предпочесть его Терре-без-номера, такой золотой и зеленой, приветливой и прелестной.

– Поспали бы вы, Алентипална, – говорит Кайман, обернувшись. – Вы же устали. Я же чувствую.

Бабушка качает головой. Глаза ее светятся, задумчивый взгляд точно устремлен внутрь.

– Нет, Юрочка. Это не та усталость… Знаешь, удивительное ощущение – что ты взаправду живешь. Это самое важное.

Они успевают точь-в-точь. Солнце добыл какую-то особенную машину, не из местного проката. Ее хозяин увлекается любительскими гонками, и безобидная с виду, семейная «Искра Ласточка» куда резвей, чем задумывали конструкторы.

На самом деле труднее всего спеть удачную поездку: то, что все по плану, без непредвиденных сложностей, что не подводит человеческий фактор, и всевозможный форс-мажор удаляется в область фантастики. Многолетний опыт целительства сводит саму задачу к действиям на уровне рефлексов. У синдрома Мура много обликов, случаются разные осложнения, но все они Алентипалне хорошо знакомы. Нет нужды вдумываться в истории болезни, просить консультации у лечащих врачей.

…столовая «Ласкового берега». Она просторна и полна света, всюду живые цветы, и у дальней стены журчит маленький рукотворный водопад. Белое терранское дерево – словно льняное кружево: так тонка резьба. Под потолком медленно крутятся, помахивают крыльями, косят вниз огненным глазом чудесные птицы; деревянные веера-хвосты, веера-крылья. По поверьям, эти птицы приносят счастье. Но Волшебная Бабушка знает, что дети редко на них смотрят, им интересней герои сказок, выглядывающие из-за колонн. У бедной Бабы-Яги постоянно выдирают нитяные волосы, рвут тряпичный платок и передник – верят, что вместе с Бабой сломается болезнь. Стелла несколько раз пыталась убрать страшноватую скульптуру, но ее тут же требовали назад.

Алентипална проходит между рядами столов. Здоровается. Улыбается. Приходится сдерживать желание прикоснуться – другим будет обидно, а каждого из двух с половиной сотен не погладишь.

Некрасивые лица, уродливые скрюченные тела – и глазищи, глазищи, глазищи… словно с древних картин.

Все они слышали про Волшебную Бабушку.

Не стоило бы превращать сказку в знание, и приходила мысль затеряться среди нянечек и подавальщиц. Но Костю с Юрой при всем желании нигде не спрячешь и не затеряешь.

Пусть так.

Мурята небыстро управляются с едой: руки не слушаются. Помогать им стараются только в крайнем случае, позволяя все делать самим. И Волшебная Бабушка с двумя не менее волшебными спутниками, промелькнув, исчезла еще до того, как разнесли чай…

«А Костик-то сильнее Вани вырос, – полуудивленно думает Алентипална. Она помнила, что Солнце непревзойденный энергетик среди младшего поколения, но теперь сознает, что он даст фору и Ивану Михайловичу. – Или Ванечка сдает… годы-то уже не те».

Еще маленькая радость – знать, что растет смена.

Будь Димочка хоть чуть-чуть поспокойней, Алентипална, не колеблясь, уступила бы ему первенство в золотой тетрактиде.

До «Кайссара» – двадцать минут пути. Местра Надеждина смыкает веки. Она действительно устала, теперь понимает это. Подключение к молодой, непривычной энергии Солнца словно швырнуло ее в небеса, и только сейчас Кайман смог окончательно убрать нервное напряжение.

Алентипална счастлива.

Она чувствует, что многим, несмотря на урезанное время, на самом деле смогла помочь. Ей досталось множество маленьких радостей, множество сияющих взглядов; если несколько сотен человек уверенно считают тебя всесильной кудесницей, как можно не быть ею?

Знакомое ощущение.

Алентипална спела удачу – и не упустила песню.

Что же, можно считать, что визит окончен…

…и как только ей приходит эта мысль, запястья касается дрожь браслетника.

«Благодарить собралась, – добродушно думает местра Надеждина, триумвир Седьмой Терры, видя номер Стеллы Ароян, главного врача санатория. – Батюшки-светы…»

– Стелла? – ласково роняет она.

Но визуальной связи нет.

Бабушка недоуменно подносит браслетник к уху.

– Стелла?..

Шорох.

Вздох.

Скрип на канале, точно пробуют глушилку. Что-то, похожее на глухой удар.

– Стелла Чингизовна! – строго требует Бабушка, выпрямляясь.

– Местра Алентипална, – шепчет браслетник, – здесь… здесь… какие-то люди… с оружием… я не знаю…

Снова удар. Безнадежный крик. Рыдания.

Расширенными, незрячими глазами Бабушка смотрит прямо перед собой, оцепеневшая и немая. Даже руки не дрожат; дрожит что-то внутри, учащает биения настолько, что, кажется, вот-вот выйдет из строя.

Кайман змеей проползает между передними сиденьями. Сжимает ее запястья, стоя на коленях на полу машины. Браслетник Алентипалны падает, Этцер подхватывает его, подает.

– Спасибо, Юрочка, – шепчет она. Делает несколько глубоких вдохов.

Местра Ароян рассказала все не потому, что успела – потому, что так было велено. Так хотел человек, целившийся ей в грудь, пока она объясняла Алентипалне, что случилось. Он, вооруженный, подсказывал ей, когда она терялась, прикрикивал, когда она теряла самообладание.

…появились сразу же, как только машина ушла к Городу.

Отовсюду.

«Я не знаю…» – местра Ароян повторяла это снова и снова, как заклинание.

«Не знаю, откуда».

«Не знаю, сколько их».

«Не знаю, за что нам это!»

Обширный парк лечебницы хорошо просматривается системами наблюдения. Экзоскелеты и гравикресла позволяют детям относительную самостоятельность, синдром Мура не отражается на умственном развитии, зачастую мурята смышленей и организованней здоровых сверстников. Но следить необходимо: случайный обморок, внезапное обострение…

Никто не заметил чужих.

Нет, со сторожами сейчас связи нет, но вчера главврачу лечебницы они сказали, что ничего не случилось…

– Я ничего не понимаю, – шептала Стелла, – они ничего не говорят… Я стою на улице, я не успела вернуться после того, как проводила вас, Алентипална… они уже все были здесь… – и потом, тверже, звенящим от ужаса голосом, явно повторяя чьи-то слова, – здание заминировано. Внутри дети, медицинский и обслуживающий персонал. Пока никаких требований не предъявлялось. Ответственность за происходящее берет на себя «Независимость».

Алентипална поднимает лицо. У нее дрожат губы.

Объяснять ничего не нужно.

После обеда все должны были отправиться на процедуры. Детей не выпускают из столовой. Это значит, что они пропустят прием лекарств. Это значит, что многим из них осталось жить несколько часов.

– Зачем? – шепчет Бабушка.

После вооруженного восстания, которое силы внутренних войск колонии подавили тридцать лет назад, «Независимость» перешла на нелегальное положение. Редкие пикеты, вялые сетевые скандалы и громкие, но лишенные логики статьи – более никак движение не проявляло себя. Даже судебных процессов за тридцать лет случилось два или три.

«Лаэкно очень интересуюся этой историей, – сказал Элия. – На Терре-без-номера никогда не существовало серьезного сепаратистского движения. С самого начала оно было инспирировано и профинансировано Землей. Показательный процесс. Превентивный».

Последнее, что сказала Стелла – ей велено позвонить в полицию. Рассказать то же самое. Как только на контакт выйдут официальные инстанции, террористы предъявят требования…

Солнце смотрит на местру Надеждину, члена триумвирата, куратора Райского Сада, председателя семитерранской комиссии по делам несовершеннолетних. Спокойный, задумчивый, прищуренный взор.

И та вдруг понимает, что машина по-прежнему мчится – к Городу.

– Костя, – тихонько велит Алентипална, – мы возвращаемся.

Озаренные летним днем зеленые горы больше не радуют глаз. Не камень в груди – тяжкая, холодная погребальная плита навалилась на сердце и легкие.

Минута за минутой мерцают, легкие точно тени, стремительные…

Алентипална думает, что в Городе идет официальная встреча. Все силы полиции, вся агентура колониальной СБ задействованы. Кто посмеет высунуть нос, получит изрядного щелчка. Люди из «Независимости» отлично понимали это.

Но лечебница!

Несчастные, ни в чем не повинные дети!

…а в Городе идет официальная встреча на высшем уровне. Встреча глав колоний, негласно заявивших на Анкай о неповиновении центру. И оттянуть силы – значит ослабить охрану высших лиц периферии Ареала. Местер Лауреску понимает это, как не может не понимать, что именно этого, вполне вероятно, добиваются террористы. Перед ним встанет ужасный выбор. И Алентипална знает, какой выбор сделают они – Лауреску, Ценкович, Кхин.

Контртеррористическая операция, конечно, будет.

Так сообщат СМИ.

Она, конечно же, будет.

Завтра утром. Или завтра вечером. Когда все подготовят. Когда о детских жизнях можно будет уже не беспокоиться – они умрут до этого, погубленные не террористами, а собственной, крайне тяжелой, почти неизлечимой болезнью…

Местра Надеждина думает, что ее уже хватились. Спросили дежурных, куда она отправилась. Ищут. Скоро новости взорвутся сенсацией, Ване обязательно доложат, и он, опознав название лечебницы, догадается обо всем. Может быть, уже выяснили ее маршрут, и спутник услужливо показал машину. «Как же тяжело будет», – успевает вздохнуть Бабушка. Тихо журчит голос браслетника на запястье. Алентипална рефлекторным движением разворачивает его, принимая вызов. Не нужно визуальной связи: и без того слишком тяжело…

– Ша! – объявляет голос Ценковича, – и вот уже никто никуда не летит. Тиша, чего это ты надумала? Поворачивай-ка давай.

Полетаев вопросительно смотрит через плечо. Бабушка отрицательно качает головой. Элик уже в курсе… Пусть займется делом. Организацией оперативного штаба. В чем – в чем, а в таких вещах он знает толк.

– Тиша, – настойчиво повторяет Ценкович, и тень страшной тревоги проскальзывает в выверенных интонациях ксенолога. – Не безумствуй, милая. Возвращайся. Все будет хорошо. Клянусь тебе. Я сам этим займусь.

Бабушка молчит.

– Тишенька! Ты мне – мне! – веришь? Это Терра-без-номера. На том берегу Академия Джеймсона. Они уже давили эту чертову «Независимость». Вызовем всю академию!

Алентипална горько улыбается. Кажется, они уже успели все решить. За считанные минуты управились. Конечно, это замечательный выход, это симметричный ответ: зрелищный, мощный, жестокий. Удар по рукам: «не сметь!»

Вот только, чтобы экстрим-команды добрались с того берега к этому, потребуется семь часов… нет, гораздо больше. Семь – это только путь туда и обратно.

Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы рассчитать такое.

– Тиша, – голос Элии тяжелеет. – Ты не имеешь права. Ты не ча…

– Извини, Элик, – шепчет Алентипална и обрывает связь.

«Я не частное лицо. Это значит, что я могу немного больше», – она опускает выключенный браслетник на сиденье и стискивает ладонями виски.

– Баба Тиша, – едва слышно окликает ее Кайман. Он так и не поднялся с пола «крысы», сидит внизу. – Вы… уверены? Элия Наумович…

Корректор Высокой тройки останавливает его жестом.

– Я же знаю Элика, – отвечает Алентипална грустно. – Он станет думать, рассчитывать, прикидывать, а потом окажется, что уже поздно, и проблема исчезла сама собой… но так же нельзя… это же дети! – в ее расширенных глазах бесконечное изумление – это же дети, больные дети, можно ли настолько не иметь сердца?..

– А Иван Михайлович?

– Ваня… – Бабушка прерывисто вздыхает, – Ваня человек прагматичный. И… на самом деле – очень жестокий.

Слыша вызов собственного браслетника, Полетаев хмыкает: этого следовало ожидать. Решение принято, менять его он не собирается, но просто отклонить звонок такого лица невозможно.

– Батя – Солнцу, – глухой рык. – Полетаев, разворачивай машину. Это приказ.

Солнце клонит к плечу зеленоволосую голову, не отрывая глаз от дороги. Бабушка позади на сиденье напрягается, просительно вскидывает брови.

– У меня другие инструкции, – отвечает Солнце.

Молчание.

– Костя, – падает тяжко. – Я тебя расстреляю.

Алентипална закусывает губу.

Полетаев усмехается краем рта.

– Извините, Иван Михайлович.

Второй браслетник выключен. И третий тотчас: Кайман не ждет очередного звонка.

Машина уносится по налетанному пути – туда, откуда пришла.

– Коня на скаку остановит, – беспомощно говорит энергетик Высокой тройки, роняя голову на руки. – В горящую избу войдет… дура! нашла двух дураков! молодых! Элька! Чего делать?

У Ценковича отрешенный вид. Слишком спокойный. Застылый.

– Она живет в своем собственном мире. – Элия пожимает плечами. – Где «делай, что должно – и будь, что будет». И она может себе это позволить. А парни слишком ей доверяют.

– Головы поотрываю, – горестно сообщает Кхин. – Безмозглые.

Ценкович поднимается. Накидывает пиджак, подтягивает галстук.

– Вот теперь я все понял, Ваня.

– Что?

– Нужно закрыть колонию. Пусть отменят все рейсы. Позвони командующему гарнизонным флотом. Я уверен, что есть космодромы помимо городского.

– Есть, – отзывается Батя. – Толку не будет.

– Это почему?

– Чтобы бывший пират не прошел мимо армейских сканеров?

На мгновение Элия замирает. Потом кулак его с размаху врезается в лакированную поверхность стола.

– Вызову «Азаров», – свистящим шепотом говорит Ценкович. – Эскортный флот в боеготовность. И перехват.

– А вот это лишнее, – мрачно отвечает премьер Седьмой Терры. – Элька, не увидят здесь люди прямой связи. Увидят прямую агрессию. А единственная агрессия, которая нам сейчас разрешена – против исполнителей…

Кхин отвечает на звонок губернатора, в двух словах одобряет предложение Лауреску – снять руководителя местного управления безопасности с должности главы штаба. Сам губернатор возьмет на себя ответственность. Не произнесено, но все понимают – местер Лауреску подозревает, что в его СБ есть пособники террористов. У него не так много способов доказать союзникам свою лояльность.

С ректором Академии Джеймсона уже связались. Обсуждают детали. Ясно, что экстрим-команды не успеют вовремя; но их все же вызовут. Это необходимый шаг.

Внутренние войска и местный спецназ все время визита находились в состоянии повышенной готовности. Никаких эксцессов в Городе не случилось. Кроме первого истерического пикета не отмечалось и волнений. Сейчас не столь многочисленные силы придется распылить. Отправить полицейских в пригородные поселки. Выделить группы для усиления периметра безопасности вокруг космопорта, для охраны морских портов. Наконец, значительный отряд должен отправиться к лечебнице.

Людей не хватает.

Обращаться к жителям колонии Лауреску опасается. Может начаться паника, активизируются скрытые сторонники «Независимости» – рядовые граждане, не знающие никаких инструкций, кроме собственного мнения. Тогда ход событий не предсказать никому. Даже руководителям сепаратистов.

– Местер Лауреску, – глуховато, почти мягко говорит Иван Михайлович. – Вы можете лично связаться с руководством «Независимости»?

Губернатор отводит взгляд. Ему заметно тяжело смотреть в лицо семитерранину.

– Это было первое, что я сделал, – признается он. – Они отрицают причастность к захвату. Кто-то использует их имя.

Кхин сидит, угрюмый и молчаливый, скрестив на груди руки. Оперативный штаб в экстренном порядке собирается в вестибюле «Кайссара». Через считанные минуты высшие лица двух колоний отправятся к «Ласковому берегу». Название лечебницы звучит странной и страшной насмешкой.

– Ваня, – говорит Ценкович, – честно скажу: я всю жизнь верил только в бесконечный прогресс науки и величие человеческого разума. Но сейчас готов молиться какому угодно богу, чтобы Тишка не ринулась в самое пекло. С нее же станется. Как Януш Корчак. Если нельзя помочь, то хоть умереть вместе…

Батя невнятно ругается, не меняя позы. Долго и многоэтажно.

– Ты понял, чего она хочет? – спрашивает он, наконец.

– А ничего другого и не остается, – вскидывается Борода. – Север!

Кхин не помнит, когда Элия переключил браслетник в режим прямой связи, но экран вспыхивает немедля. Никаких посредников. Впрочем, Руслана и Гюнай Батя сам уже успел отправить в оперативный штаб.

Устанавливается голограмма. Темноволосый парень озадаченно смаргивает, но удивления в его чертах нет.

«В большой дружбе с Солнцем, – проскальзывает мысль. – Знал… ладно, потом разберемся».

– Васильева и Тихорецкую ко мне, – приказывает Элия, не давая особисту даже выговорить приветствие. – Ты с Чиграковыми – тоже. Морально готовься ко временной спайке.

– Эльнаумыч, а Кайман…

– Я вас сам амортизирую.

На потрясенное молчание уходит не больше доли секунды.

– Есть.

Ласковый ветер струится с моря. В жарких лучах плывут цветочные ароматы. Деревья, точь-в-точь похожие на земные сосны, словно поют, стройные, недвижные в невероятно прозрачном воздухе. По краям клумб сидят, как большие белые птицы, врачи и медсестры лечебницы – те, что постарше. Остальные стоят. Метрах в двадцати есть скамейки, но никто не решается отойти.

Местра Надеждина смотрит на одноэтажное здание столовой. Такое красивое. «Ласковый берег», последнее детище Андрюши Хасанова, создавшего когда-то Райский Сад…

За плечом триумвира беззвучно рыдает Стелла.

Ее выпустили, доступно объяснив, что к чему. Отобрали браслетник, сунув взамен в руки карточку связи. Белая эта карточка до невозможности похожа на визитку триумвирата, и функция у нее приблизительно та же – только один номер… Браслетник выключили, на случай, если захотят выйти на связь сами.

Местра Ароян снова и снова напоминает себе, что она – врач, она – начальница здесь, вся ответственность лежит на ней, и нужно блюсти достоинство, сохранять спокойствие, готовиться к риску и принять наказание, которое безусловно заслужила…

– Алентипална, – с трудом выдавливает она, – там… я подумала, что можно было бы сбежать через кухню или туалеты, но так только здоровые дети бы смогли… а потом… одна повариха, Ева, решила попробовать… и они ее… ее…

– Вы пытались вступить в переговоры? – спрашивает местра Надеждина.

Стелле хочется закричать, что ей в спину тыкали дулом, и вот все переговоры, какие были!.. но перед ней – не Волшебная Бабушка, которую ждут каждый год куда больше, чем Деда Мороза, которая одаряет не всех, зато настоящими чудесами.

Даже не добрейшая местра Алентипална.

Перед главным врачом «Ласкового берега» – триумвир Седьмой Терры.

Ей не жалуются.

Ей докладывают.

– Некоторое время я сама была в числе заложников, – говорит Стелла, чувствуя, как возвращается самообладание. – Мне объяснили ситуацию. Потом… потребовали, чтобы я стала посредником.

– Я не об этом. Вы лично, персонал лечебницы – уже предлагали обменять себя на детей?

Местра Ароян прикрывает веки.

– Они отказались.

– Передать медикаменты?

– Отказались.

– Они сообщают, как чувствуют себя больные?

– Нет.

Алентипална закусывает губу.

– Ясно. Костя?

Одного взгляда на лицо Солнца достаточно, чтобы дыхание остановилось от страха. Стелла сглатывает и переводит взгляд на местера Этцера, сидящего рядом на корточках. Почему-то его вид успокаивает.

– Хорошо оплаченные, – мрачно говорит Полетаев, щурясь. – Вон, мобильные мины шляются… видите, вроде пауков, поблескивают? Это на случай штурма. Я десяток насчитал, пока кругом ходил, значит, внутри еще. Если стандартная модель, при подрыве заденет даже тот корпус.

– Там нет палат, – торопится Стелла. – Процедурные кабинеты.

– Их «крысы» – на крыше, – продолжает Полетаев. – Обычная планировка, я такую видел. На Терре-Три школу захватывали, квазицитами выкуп требовали. При выполнении требований «крысы» снимаются. Пока мины на связи, погоня невозможна. Когда уже нет – есть серьезная фора и шанс уйти.

– Они не выдвигают требований, – всхлипывает Стелла. – Вообще никаких. Уже два часа прошло, как обед кончился. Я уже всем позвонила, кому велели… они сказали, когда официальные лица выйдут на связь, предъявят требования…

– Я – официальное лицо, – спокойно говорит местра Надеждина. – Дайте карточку.

Этцер перехватывает покорно протянутую руку Стеллы.

– Алентипална, – на грани тревоги, – может, лучше подождать? Посоветоваться? Я уверен, что из Города вот-вот…

– Я тоже уверена, – качает головой Бабушка. – Именно поэтому надо поторопиться. Иначе все окажется бестолку. Карточку, Юра. Стелла, как зовут их командира?..

– Добрый день, – говорит он, и в голосе слышится улыбка. У карточки только одна функция – аудиосвязь. Алентипална благодарит небо за то, что не видит лица. Ненависть истощает.

– Здравствуйте, местер Эмиз. Моя фамилия Надеждина. Я председатель комиссии по делам несовершеннолетних, и вхожу в триумвират Седьмой Терры.

Бабушка молчит.

И добавляет просительно:

– Я ценный заложник.

– О! – отзывается террорист с интонациями почти куртуазными. – Вы хотите обменять себя на детей?

Алентипална прикрывает глаза. Касается пальцами подбородка. Хмурится.

– Нет. Дети нуждаются в медицинской помощи. Им нужно регулярно принимать лекарства, иначе неизбежны приступы. Возможны летальные исходы. Пожалуйста, пустите меня к детям.

И, обернувшись к дрожащей Стелле, совершенно другим, жестким и властным голосом:

– Шприц-пистолет, насадки, четыреста доз эфарилемина, двести – иммуномодулятора. Быстро!

Одна из медсестер уже бежит к процедурному корпусу.

– Интересно, – говорит местер Эмиз. – Очень интересно, любезнейшая местра Надеждина. Вы даже не поинтересовались нашими требованиями.

– Прежде всего – жизнь, уважаемый местер. О политике можно позаботиться потом.

– Мне нравятся нестандартно мыслящие люди.

– Если бы вы хотели выполнения требований, вы бы не стали держать их в тайне так долго, – мягко объясняет Алентипална. – Поэтому я думаю, что цель вашей акции – устрашение.

– Мне нравятся мыслящие люди, – Эмиз смеется. – Буду рад побеседовать с вами. Идите.

Алентипална берет из рук подоспевшей медсестры серую сумку с жесткими боками. Осторожным, плавным движением снимает с плеч главврача белый халат – Стелла только рот успевает открыть – перекидывает через руку.

Трогается с места.

Туки-тук – стучат каблуки: женщина в сером деловом костюме идет по аллее вдоль скверика, через площадь перед столовой, под сотнями взглядов со всех сторон – в лицо, в спину, со спутников в небесах. В руке у нее маленький чемоданчик, серый, как ее костюм, серый, как ее глаза.

В чемоданчике – две сотни жизней.

Эмиз встречает ее у дверей.

Кайман, наблюдающий за встречей, глухо, злобно шипит: с боков ублюдка защищают колонны крыльца, точно перед собой он держит Алентипалну. Лучше амортизаторов стреляют только корректоры, но этого снять не удастся…

Его лицо – странное, неподвижное, с белесой кожей. Маска из биопластиковой ленты, под которой никакой сканер не прочтет истинные черты.

Полетаев едва успевает остановить соратника: Этцер невольно рвется ближе к цели. Отсюда перехватить контроль над чужим биопластиком невозможно, а как неплохо было бы поглядеть на сцену пожирания гнусной рожи ее собственной маской…

– Не надо, – ровно говорит Солнце. – Он не один. И там мины.

Эмиз Флорес смотрит Алентипалне в лицо. Его глаза чуть сужаются: под маской улыбка.

И стреляет.

– Успокой сердце, Ми-тян, – говорит Терадзава, показываясь в дверях тясицу. – Ты не совершила никакой ошибки.

Минако-химэ, глядя в сторону, сжимает кимоно у горла.

– Из-за меня тебе пришлось приносить извинения, ото-сан. Я была так себялюбива. Так слаба. – Она пытается взглянуть на отца, но из-за стыда не находит сил, и смотрит лишь на тень Сигэру. Принцесса стоит возле большого валуна с выемкой, похожей на естественную чашу. В ней еще осталась вода. Зеленеет лишайник, камень слегка поблескивает, пригоршня дождевой влаги кажется восхитительно холодной. Нестерпимо хочется опустить в нее руку.

Отец улыбается. Минако чувствует это, даже не видя.

– Ми-тян, я наслаждался этой беседой. Поверь мне. Она позабавила меня, я ведь предвидел то, что случится потом. Сейчас мои извинения служат уральцам не слишком большим утешением.

Он подходит ближе и кладет руку ей на плечо.

Минако закрывает глаза. В ее сердце по-прежнему бьется тревога.

Все не так, как прежде.

С тех пор, как семейство Терадзава покинуло Дикий Порт и поселилось на Фурусато, течения времени как бы не существовало. Ни отец, ни Ми-тян не старели, благодаря душевному покою и биопластику; все те же верные и привычные слуги сопровождали их, своей чередой шли развлечения и дела, в деталях сберегался древний уклад. Они жили подобно богам на Равнине Высоких Небес, в безвременье, в вечности.

И вот – отец улыбается, просит ее быть спокойной, но сам далеко не так безмятежен, как прежде. Он точно опустел, как опустела сейчас ниша-токонома в чайном домике. В его руках – лист электронной бумаги, ордер на казнь Начальника Дикого Порта. Одна из любимых вещей.

– Старый дурак, – едва слышно, разочарованно цедит отец. – Зачем ты?.. это было очень глупо с твоей стороны…

Ему одиноко.