Текст книги "Армия Наполеона"

Однако окончательная катастрофа Великой Армии в России не могла не отразиться на настроениях в странах наполеоновской Европы: «Печаль, вызванная этим огромным бедствием… в Голландии, Бельгии, Швейцарии, во всей Италии от Милана до Неаполя и от Венеции до Турина, даже вплоть до Иллирийских провинций… подготовила распад наполеоновской Империи на мелкие части. Ведь погибшие в России были главным образом немецкие, итальянские и иные генералы, офицеры различных наций, которые верили в звезду Императора и обеспечивали ему верность своих соотечественников; ведь это были чужеземные полки, которые он закалил в бою, артиллерия, которую он организовал, солдаты, которые научились выкрикивать на всех языках Европы “Да здравствует Император!” и рисковать своей жизнью за его похвалу в Бюллетенях или за крест Почетного Легиона»[867]867
  Lavisse E., Rambaud A. Histoire genérale du IV siècle à nos jours. R, 1897, t.9 p. 808.


[Закрыть], – справедливо писал Альфред Рамбо.

Действительно, в бескрайних русских просторах погибла не просто армия, здесь погибла наполеоновская Европа. «Ее место готовилась занять другая Европа, она заявила о своем пришествии 30 декабря 1812 г. неожиданной изменой Йорка фон Вартенбурга»[868]868
  Ibid.


[Закрыть]. В этот день командующий прусским контингентом, намеренно отстав на марше от франко-польских частей Макдональда, подписал так называемую Таурогенскую конвенцию, согласно которой прусские войска объявлялись нейтральными. Хотя король Пруссии в ужасе дезавуировал демарш своего генерала и формально отрешил его от командования, остановить начавшийся лавинообразный процесс было невозможно – катастрофа Великой Армии резко изменила отношение к Наполеону в Германии. Конечно, в политике проигравший никогда не пользуется сочувствием, и от него отворачиваются его вчерашние друзья, однако эта в общем вполне закономерная реакция проявилась в Пруссии, где имелось более чем достаточно причин для недовольства наполеоновской системой, в особо резкой форме.

Начиная с января 1813 г. вся страна была охвачена националистическим подъемом, который был столь силен, что король под общим давлением и нажимом русских подписал 28 февраля 1813 г. договор о союзе с Россией. Отложение Пруссии от наполеоновской системы стало фактом бóльшим, чем переход одного из государств «Империи Европы» в стан ее противников – это было начало новой Германии и, более того, начало совершенно другого взгляда на мир.

Наполеоновская Империя, выросшая из последствий волны национального подъема во Франции, в эпоху Революции была парадоксальным образом связана по своему духу с Европой века Просвещения с его почти полным отсутствием национализма, а с расширением Империи она все больше проникалась идеями «Римского мира» и Европейского единства. Не случайно в официальных речах, письмах, воззваниях Наполеон почти никогда не обращался к национальным героям Франции. Зато почти всегда говорил об Александре Македонском, Цезаре, Августе, Карле Великом… Нигде и никогда Наполеон не объявлял какие-либо из народов недоразвитыми, а французов «сверхчеловеками». Да, он отдавал предпочтение материальным интересам «старых департаментов», но не из-за того, что считал Францию пупом земли, а потому, что рассматривал ее как наиболее верную лично ему часть Империи. Выдающийся специалист современности по истории Империи Жан Тюлар справедливо отмечает: «Вопреки тому что иногда пишут, Наполеон старался избегать ломки местных особенностей, он уважал язык, религию и традиции стран, находившихся в его Империи. Он старался привлечь к себе местные элиты и никоим образом не покушался на своеобразие народов, входящих в орбиту французского влияния. Нигде в наполеоновской Империи вы не найдете ни следов геноцида, ни интеллектуального империализма, ни презрения к побежденным. Единственное, что требовалось, – это принятие учреждений и законодательства Французской Империи, среди которых первое место занимал Гражданский кодекс»[869]869
  Tulard J. Le Grand Empire 1804–1815. R, 1982, p.188.


[Закрыть].

Во всех его действиях куда больше прослеживается стиль императора Траяна, чем буржуазный национализм эпохи Директории. Именно поэтому с такой легкостью, а подчас с восторгом, вставали под знамена, увенчанные бронзовыми орлами, итальянцы, поляки, немцы, швейцарцы, бельгийцы, голландцы…

«Пассионарный взрыв» (как сказал бы Лев Гумилев), который произошел в Германии в начале 1813 г. был пронизан совершенно другими идеалами. Государственные деятели, священники, писатели и поэты на все лады призывали немцев к «настоящей войне», проповедовали богоизбранность Германии и ненависть к чужаку. Впервые среди лязга оружия в унисон священникам зазвучали и голоса «ученых мужей». «…именно в вас изо всех новых народов определенно видны задатки человеческого совершенствования, и вам вручается прогресс дальнейшего развития», – проповедовал знаменитый профессор Иоганн-Готлиб Фихте в своих «Речах к немецкому народу», произнесенных с кафедры Берлинского университета. Поистине патологической кровожадностью и слепой ненавистью переполнены строки немецких «романтических» писателей и поэтов того времени: Клейста, Кёрнера, Рюкерта, Уланда, Платена и Шенкендорфа.

В произведении Клейста, в котором он описывает битву в Тевтобургском лесу, где, как известно, германские племена разгромили римлян (в этом образе, разумеется, выведены французы Наполеоновской эпохи), есть эпизод, когда Арминий, вождь германцев, переполненный ненавистью, восклицает по поводу доброго поступка римского центуриона: «Я не хочу любить это злое дьявольское отродье! Пока оно будет хвастаться здесь, в Германии, ненависть – моя обязанность и мщение – моя добродетель».

«Теперь пусть ваша возлюбленная сотрясает воздух и мечет искры, – писал Кёрнер в “Брачном гимне сабле”. – Настает свадебное утро! Да здравствует железная невеста!»

Эти настроения со всей очевидностью отразились и в военной эстетике, появившейся в 1813 г. в Германии, – черные мундиры, черные кресты, черные знамена, черепа со скрещенными костями, церемонии с факелами, – словно все мрачное, древнетевтонское вырвалось на поверхность…

Конечно, не следует преувеличивать результаты этого идейного сдвига – в обществе того времени было еще достаточно много консеранкулли проявили себя как отличные командиры, возбуждая храбрость бойцов и являя им образец и пример»[870]870
  Ibid., p. 226, 255.


[Закрыть].

А вот как сражался маленький отряд 13-го баварского, окруженный во время вылазки союзниками и сумевший закрепиться в небольшом доме: «Оставленные совершенно одни, без продовольствия, без боеприпасов, умирая от жажды, среди пожара, охватившего дом, они не испугались никаких угроз, отвергли все предложения о сдаче и презрением ответили на все посулы врага…» Чтобы спасти храбрую горстку солдат, на следующий день была произведена атака силами батальона, который, несмотря на тяжелые потери, сумел освободить храбрецов. «Естественно, – рассказывает Рапп, – я выразил всю свою признательность этим людям в приказе на день. Я перечислил те опасности, которым они подвергались, и рассказал об отваге, которую они проявили. Раненых я разместил в своем особняке и каждый день приходил их проведать и узнавал, хорошо ли за ними ухаживают»[871]871
  Ibid., p. 260–261.


[Закрыть].

Однако подобное поведение союзных немецких контингентов в кампанию 1813 г. можно рассматривать скорее как исключение. В большинстве своем они сражались все более вяло. 6 сентября 1813 г. под Денневицем саксонский корпус предался панике, а еще через месяц с небольшим в великой битве народов под Лейпцигом саксонская пехота просто-напросто перешла на сторону врага и открыла огонь по дивизии Дюрютта – своим недавним товарищам по оружию. Вюртембергская кавалерия Нордмана и саксонская легкая кавалерия также перешли на сторону коалиции прямо в ходе битвы.

Дни наполеоновской Германии были сочтены. Саксонский король, бывший до этого верным союзником Императора, вынужден был влиться в ряды антифранцузской коалиции. В октябре 1813 г. рухнуло также и Вестфальское королевство, перешла на сторону союзников Бавария. 2 ноября Вюртембергский король Фридрих заключил с Австрией договор в Фульде, за ним то же самое сделал Великий герцог Гессен-Дармштадский, 20 ноября присоединился к коалиции Великий герцог Баденский, последний, правда, выразил Наполеону… свое «живейшее и искреннее сожаление».

Эти вести докатились и до далекого Пиренейского полуострова, где 10 декабря 1813 г. полковник фон Крузе, командир 2-го полка Нассау, воспользовавшись ночным маршем, перешел со своим полком и Франкфуртским батальоном на сторону англичан. Впрочем, на испанском театре военных действий в ходе долгой войны солдаты союзных контингентов, с одной стороны, более чем где бы то ни было, привыкли идти плечом к плечу вместе со своими французскими товарищами по оружию, а с другой стороны, здесь для решительно не желающих воевать за Императора представлялось тысяча возможностей дезертировать, что они, ватизма и инерции, чтобы быть полностью охваченным новым влиянием. Однако идеологический выброс произошел, и, хотя он найдет свое полное логическое завершение лишь в Германии второй четверти XX в., его последствия не замедлили сказаться и на Германии наполеоновской поры.

Нужно также подчеркнуть, что катастрофа в России и взрыв германского шовинизма не оборвали историю иностранных контингентов, сражавшихся в рядах наполеоновского войска и тем более иностранных полков на службе Франции. Однако роль и тех и других становится все более второстепенной. За исключением польских полков, все так же отважно бьющихся за свободу своей отчизны, и итальянцев (северной Италии), не желавших возвращения австрийского господства, иностранные солдаты все с меньшей охотой шли в огонь. Европейская империя отныне была потеряна и война становится делом прежде всего французов, которые сражаются за интересы Франции. Интересно, как остро в это время простой пехотный офицер наполеоновской армии ощутил на себе резкое изменение обстановки. 6 марта 1813 г. он написал: «Еще сосем недавно, в счастливые времена, когда я приближался к границам Франции после долгого отсутствия, я почти не испытывал никаких чувств – Европа была моим отечеством. Теперь я вернулся к более скромным понятиям, и вид французского берега Рейна произвел на меня совершенно новое, сильное впечатление»[872]872
  Fantin des Odoards L.-F Journal du général Fantin des Odoards. Etapes d’un officier de la Garde Armée, 1800–1830. R, 1895, p.353.


[Закрыть].

Все сказанное выше представляет собой, конечно, лишь глобальный процесс, происходивший в 1813 г. Совершенно очевидно, что он развивался не просто и не прямолинейно. Для начала необходимо отметить, что государства Рейнской конфедерации в 1813 г. выставили контингенты, которые потребовал у них Наполеон:

Бавария – 9000 человек

Саксония – 15 000 человек

Вюртемберг – 9500 человек

Баден – 7000 человек

Вестфалия – 8000 человек

Берг – 800 человек

Мелкие германские государства – 9300 человек

_____________

Итого: 58 600 человек

Итальянское королевство поставило под ружье 28 тыс. солдат, Неаполь – 13 тыс., Дания – 12 тыс. Польша из последних сил мобилизовала еще 25 тыс. рекрутов, в результате чего численность польских войск снова увеличилась до 37 540 человек, вместе же с поляками на французской службе в рядах Великой Армии сражалось до 40 тыс. уроженцев берегов Вислы и Варты.

В результате в рядах наполеоновского войска в начале 1813 г. было не менее 150 тыс. солдат иностранных контингентов. Равным образом из примерно шестисот тысяч солдат, состоявших на службе во Французской армии, около четверти, т. е. также 150 тыс. человек, были нефранцузами. Таким образом, и в 1813 г. Великая Армия во многом сохраняла ещё свой интернациональный характер.

Войска союзников и в эту кампанию будут совершать подвиги. Не говоря уже о поляках и итальянцах, сражавшихся с отвагой и постоянством, все так же безупречно, как в предыдущей войне, дрался баденский контингент. 18 апреля под Веймаром блистательной атакой баденские драгуны разгромили прусских гусар. Среди раненых пруссаков был и командир отряда подполковник Блюхер, сын знаменитого фельдмаршала. А за доблесть в битве под Люценом, свидетелем которой был маршал Ней, полк баденских драгун получил 25 крестов Почетного Легиона.

Но, пожалуй, самым удивительным «рудиментом» наполеоновской Европы стал гарнизон Данцига под командованием неутомимого Раппа. Здесь, в крупном порту и городе-крепости на побережье Балтики, собрались остатки многих разноязычных полков, принявших участие в Русской кампании. Здесь же они были блокированы в самом начале 1813 г. Отрезанные от своих стран и правительств, от воздействия настроений на родине каждого из них, они оказались в замкнутом воинском коллективе, на который их энергичный командир сумел повлиять, воздействуя на благородные струны человеческой души: солдатское товарищество, чувство долга, братство перед лицом опасности. Он смог не только удержать войска в подчинении и верности присяге, но и повести их на подвиг. В то время как в рядах главной армии все более и более чувствовалась апатия союзников Франции, и прежде всего немцев, в гарнизоне Данцига, как еще недавно, плечом к плечу отважно сражались поляки, французы, баварцы, испанцы, вестфальцы, неаполитанцы и даже… африканцы! Противник пытался разложить гарнизон, подбрасывая в Данциг подрывные листовки. «Но я знал верность моих войск, – пишет Рапп, – и полностью им доверял. Я дал им доказательство своего доверия. Если какая-нибудь прокламация попадала к нам, ее зачитывали перед фронтом войск. Солдатам понравилась эта откровенность… и у них было только больше презрения к врагу, который надеялся сломить их честь и отвагу»[873]873
  Rapp J. Mémoires du général Rapp, aide de camp de Napoléon, écrits par lui– même. R, 1895, p.216.


[Закрыть].

Гарнизон Данцига сражался с удивительной доблестью: «Поляки были несравненны в бою, все – командиры и солдаты – бросались на врага с таким порывом и самоотверженностью, которые не знают себе равных… Неаполитанцы были не менее отважны… Генерал Пепе, полковник Лебон, командиры батальонов Банатье и Сурде, капитаны Шивандье и Чи-

разумеется, уже давно и сделали. Поэтому здесь данный эпизод являлся исключением.

Реакцией на эти события, последовавшие за битвой под Лейпцигом, был Императорский декрет от 25 октября 1813 г., который официально ставит точку на мечте о Великой Империи Европы. В письме военному министру герцогу Фельтрскому от того же дня Император разъясняет причину и резюмирует суть данного документа: «Очевидно, что в том положении, в котором мы находимся, мы не можем больше доверять ни одному иностранцу. Поэтому мне не терпится получить известие о том, что все части, включенные в декрет от сегодняшнего дня, разоружены. Это даст нам недостающие ружья и отнимет их у врага»[874]874
  Correspondance… t.26, p. 466..


[Закрыть].

Согласно декрету, расформировывался 4-й иностранный (вспомним, что это бывший Прусский полк), а из 1-го и 2-го иностранных полков должны были быть исключены и разоружены все немцы. Распускался также Иллирийский полк. Хорватские полки упразднялись и превращались в так называемые «пионерные батальоны», то есть в инженерные части, лишённые оружия и имеющие лишь шанцевый инструмент. Равным образом полк Жозефа Наполеона разоружался и трансформировался в три «пионерных» батальона. Распускалась испанская королевская гвардия. Французы, служившие в ней, должны были быть направлены в Бордо для дальнейшего включения во французские части, а из испанцев формировались все те же «пионеры». То же самое предписывалось проделать и с прочими испанскими формированиями на службе короля Жозефа, а также и с остатками Португальского легиона. Но самым, пожалуй, жестоким пунктом этого декрета было то, что все вестфальские, баденские, вюртембергские и нассауские части, сражавшиеся в Испании, должны были быть немедленно разоружены и отправлены во Францию как военнопленные!

Этот декрет потряс солдат и офицеров союзных контингентов, продолжавших сражаться под знаменами Империи. Маршал Сюше, который как дисциплинированный военный и аккуратный администратор прилежно исполнил данный ему приказ, не мог не отправить по инстанции письмо, которое заслуживает того, чтобы мы привели его почти полностью:

«Маршал Сюше – военному министру.

Генеральная квартира в Хироне,

26 декабря 1813 г.

После измены союзников на севере я хотел сам узнать, каково настроение немецких войск, входящих в мою армию. Я, к своему глубокому удовлетворению, нашел офицеров, безукоризненно следующих принципам чести и желанию славы. Я решил испытать их верность и 1 декабря, атакуя врага, приказал вестфальским шеволежерам и элитным ротам 10-го легкого полка Нассау двинуться одним в авангарде. Они выполнили свою боевую задачу с рвением, и ни один из них не дезертировал…

Я должен был исполнить императорский декрет. Разоружение произошло одновременно в разных местах. Полк Нассау сложил оружие в Барселоне, вестфальские шеволежеры спешились в Сен-Селони. Генерал Ордонно доложил, что многие из них были в слезах и восклицали: “Пусть нас поведут на врага – и тогда увидят, готовы ли мы пожертвовать жизнями за Императора Наполеона!..”»[875]875
  Sauzey. Op. cit. T.6. Les soldats de Hesse et de Nassau…, p. 279–280.


[Закрыть].

Гвардейские эскадроны князя Нассау спешились в Хироне и Фигейрасе. Майор барон Оберкампф, который командовал этим полком, был в отчаянии и выразил свои чувства следующими словами: «В течение пяти лет я служу во французских рядах. Я получил много лестных отзывов командования о моем поведении и поведении моего полка, и я хочу сохранить вечное доказательство этому, получив крест Почетного Легиона»[876]876
  Ibid., p. 280.


[Закрыть].

Вюрцбургский батальон был разоружен в Пюисерда. Вольтижер Ланц из 1-го Нассауского желал любой ценой остаться в рядах 18-го легкого полка. «Я был три раза ранен в Каталонии, – говорил он, – сражаясь плечом к плечу с французскими солдатами, с ними я получил награду, и с ними я хочу окончить мою жизнь…»[877]877
  Ibid.


[Закрыть].

Не менее трогает своим благородством и рыцарственными чувствами письмо, которым полковник Мебер, командир 1-го полка Нассау, ответил на самые выгодные предложения английского генерала Клинтона:

«Барселона, 20 декабря 1813 г.

Господин генерал, мне доставили письмо, которое Вы написали мне из Виллафранки 18 числа сего месяца. Для человека чести Ваше предложение слишком оскорбительно и неприемлемо.

У меня нет ничего более святого, чем сражаться за дело Его Величества Императора Наполеона Великого… Ваше предложение лишь еще больше укрепило меня и мой полк быть верным долгу. Как человек чести и верности я считал своей обязанностью передать Ваше письмо моему дивизионному генералу и еще раз уверить его в преданности моего полка»[878]878
  Ibid., p. 281.


[Закрыть].

Октябрьский декрет произвел впечатление удара грома не только на личный состав частей сражавшихся в Испании, но и на солдат иностранных полков. Месяц спустя после подписания этого документа 500 человек – остатки полка Жозефа Наполеона – собрались для последнего смотра. В рядах застыли ветераны Русского похода и кампании 1813 г. Генерал Тилли прочитал императорский декрет по-французски, а Кинделан перевел его на испанский язык.

«Наименование “пионеров” произвело на солдат впечатление, которое можно передать только одним словом – отчаяние, – писал в своем рапорте Тилли. – Воины, покрытые ранами в последних кампаниях, были возмущены тем, что им дали наименование саперов-рабочих, они сказали, что, если так их отблагодарили за службу, они никогда не возьмут в руки кирку»[879]879
  Rigo. Le régiment Joseph Napoléon…, p.30.


[Закрыть].

Генерал Михал Сокольницкий (1760–1816).

Польский офицер, участник восстания Костюшко, служил в польских легионах с момента их создания на французской службе, впоследствии генерал герцогства Варшавского, произведен в дивизионные генералы за отличие в боях под Сандомиром. В 1812 г. Сокольницкий был начальником контрразведки Великой Армии. В 1813 г. командовал кавалерийской дивизией. Защищал Париж в 1814 г. После первого отречения императора вернулся в Польшу

Действительно, нельзя не признать, что декрет от 25 октября 1813 г., несмотря на всю критичность положения, в котором находилась Империя, был скорее продиктован эмоциями, которые вызвала у Наполеона измена союзников Рейнской конфедерации, чем жесткой необходимостью. Он обрушился всей тяжестью как раз на тех, кто, несмотря ни на что, остался в строю: те, кто не хотел оставаться, давно уже разбежались.

Без сомнения, вопрос присутствия на службе Франции иностранных контингентов в условиях отложения союзных государств, а также присутствия в иностранных полках подданных этих государств требовал скорейшего разрешения, но, возможно, имелись способы сделать это более тактично, уважая заслуги тех, кто проливал свою кровь за общее дело.

К началу 1814 г. на службе Императора оставалось считаное число иностранных частей:

Вислинский пехотный полк (остатки одноименного легиона); три иностранных полка – 1-й, 2-й, 3-й; швейцарские полки; польские гвардейские конные полки и вислинские уланы; наконец, ряд экзотических формирований типа «ионических» или албанских подразделений, находившихся в далекой Иллирии. О них, очевидно, просто забыли.

Кроме того, вся армия Итальянского королевства до последнего часа существования Империи продолжала сражаться под знаменами Наполеона.

Разумеется, в рядах французских полков оставалось большое количество итальянцев, немцев левого берега Рейна, голландцев, бельгийцев, некоторое количество поляков (офицеров).

Почти во всех боях короткой и трагической кампании 1814 г. доблестно сражались отважные польские уланы, в рядах гвардейских гренадеров бились голландцы – остатки 3-го гвардейского гренадерского полка, в строю армейских пехотных и кавалерийских полков солдаты и офицеры родом из «новых департаментов». Однако их отвага и самопожертвование отныне были отданы лишь Франции. В письме Ожеро от 7 февраля 1814 г. Наполеон давал такой рецепт успеха: «Нужно снова наполниться решимостью и надеть сапоги 93 года». Нужно сказать, что и в смысле национальной политики он тоже вынужден был вернуться к истокам, к тем силам, которые привели его на трон. Народ Франции, патриотизм, жертвенность во имя Отечества – вот что стало лозунгом дня. Разумеется, иностранцы были здесь лишними. Те же из них, кто продолжал идти за Наполеоном, либо связали окончательно свою судьбу со своим новым отечеством, либо сражались лично за Императора, говоря языком Средневековья, как «верные вассалы, не желающие покидать своего сюзерена в трудный час».

Последнее особенно характерно для поляков. Они, конечно, испытывали довольно теплые чувства по отношению к Франции, ставшей для многих из них почти что второй родиной, и все же они прежде всего видели Императора, их Императора – «короля народа», монарха справедливого и честного, великого полководца, когда-то вернувшего свободу и честь далекой отчизне, снова исчезнувшей по милости врага с карты Европы. Полк польских улан-разведчиков под командованием Юзефа Дверницкого был единственным, который не последовал за маршалом Мармоном в то время, когда он перешел на сторону неприятеля. До самого отречения Наполеона ни один польский отряд не покинул его армию.

Но преданность этой горсти ветеранов уже не могла спасти Империю, Император отрекся, и с ним исчезла не только наполеоновская Европа, но и наполеоновская Италия и сама наполеоновская Франция.

* * *

По возвращении Императора с острова Эльбы в период Ста дней армия Франции приобрела практически гомогенный национальный состав. Из полков исчезли солдаты – выходцы из новых департаментов, ни одно иностранное государство не присоединило свои контингенты к войскам Империи. Однако, желая пополнить как можно быстрее свою небольшую армию опытными солдатами, Император решил прибегнуть к созданию иностранных частей. Декретом от 11 и 15 апреля, а также 20 мая 1815 г. было создано восемь иностранных пехотных полков:

1-й – преимущественно из пьемонтцев

2-й – преимущественно из швейцарцев

3-й – преимущественно из поляков

4-й – преимущественно из немцев

5-й – преимущественно из бельгийцев

6-й – преимущественно из испанцев и португальцев

7-й – преимущественно из ирландцев

8-й – преимущественно из итальянцев (не пьемонтцев)

Был воссоздан также 7-й шеволежерский полк (из поляков), а 16-й конно-егерский должен был быть укомплектован бельгийцами.

Речь отныне шла лишь о подобии «иностранного легиона». Хотя энергичное обращение призывало иностранцев, бывших солдат Великой Армии, снова встать под знамена Императора, но декрет от 31 марта 1815 г. фактически перечеркивал красивые слова этого обращения, так как он постановил, что «никакой иностранец не может быть допущен в гвардейские части»[880]880
  Цит. по: Fieffe E. Op. cit., t. 2, p. 368.


[Закрыть], ставя тем самым нефранцузов на службе Империи в положение людей второго сорта. Последний декрет, впрочем, не распространялся на гвардейских польских улан, которые сопровождали Императора на о. Эльбу и которые под командованием полковника Жермановского позже героически сражались при Ватерлоо.

Основная же масса иностранных полков находилась лишь в состоянии формирования, когда началась новая война, и до момента окончательного падения Империи под их знамена в общей сложности было набрано лишь 548 офицеров и 2694 солдата. Исключение составил 2-й иностранный полк, который был довольно быстро сформирован и принял участие в кампании 1815 г. в составе корпуса Вандамма. В ряде второстепенных операций приняли участие также поляки (3-й полк) и испанцы (6-й полк).

Хотя кампания 1815 г. была еще более «французская», чем предыдущая, символично, что в последней победе Империи – бою под Роканкуром 1 июля 1815 г., где кавалерия под командованием генералов Пире и Экзельманса разгромила прусскую кавалерийскую бригаду фон Зоора, – не последнюю роль сыграли польские уланы 7-го шеволежерского полка.

Наконец, одни из самых последних выстрелов Наполеоновской эпохи прогремели 3 июля 1815 г. на мосту у Севра, где защищались польские пехотинцы.

* * *

Подводя итог, можно с уверенностью сказать, что иностранцы, сражавшиеся под знаменами Императора, внесли огромный вклад в победы и славу Великой Армии. Без упоминания об их отваге и жертвах немыслимо описание войн наполеоновской Франции. Однако их роль в ходе этих войн была очень неодинакова в разные периоды времени; мы видели, как от весьма скромной в начале эпохи Империи она становилась постепенно все более значимой, пока не стала к началу войны 1812 г. определяющей. Армия Наполеона перестает быть французской, превращаясь фактически в армию Европы. Падение Великой Империи Запада естественным образом приводит и к исчезновению многонациональной армии, и она снова становится почти чисто французской.

Несмотря на это, память о былой славе в рядах Великой Армии еще долго жила в умах поляков, итальянцев, немцев и бельгийцев. Парадоксально, что эти воспоминания о былом могуществе породят первые ростки будущего национального возрождения, а офицеры-ветераны войн Империи станут в Италии первыми деятелями Рисорджименто, а в Польше и Бельгии – героями национально-освободительных восстаний.