Текст книги "Армия Наполеона"

Нужно отметить, что командование весьма прохладно, отнеслось к инициативе 1-го батальона 23-го линейного. Сразу по получении известия о случившемся, командующий армией Альп Пеллапра послал рапорт в Париж военному министру Бушотту… Реакция последнего была не восторженной, равным образом как и представителя народа при армии Альп Гастона, который указом от 13 жерминаля II года объявил незаконным собрание батальона и не имеющими юридической силы все новые назначения командиров. Тем не менее он не решился вернуть изгнанных офицеров, обещав лишь проводить их в почетную отставку[53]53
  Ibid.


[Закрыть].

В данном эпизоде наиболее интересным является уверенность солдат и унтер-офицеров в том, что они действуют в соответствии с декретом Конвента об изгнании дворян из армии, который «враги народа» сокрыли от масс: «Согласно изложенному участвующие в собрании постановили, что они не сомневаются, что декрет (об изгнании дворян) был принят Конвентом, и если он еще не послан в эту армию (Альп), то возможно, что эта задержка происходит по вине чиновников… из-за их злых намерений скрыть от истинных санкюлотов основополагающие декреты республики»[54]54
  Ibid.


[Закрыть].

Наряду с чистками, отстранениями, разжалованиями, казнями и т. д. якобинцы усиленно пытались политизировать армию. В войска отправляется большое количество пропагандистской литературы. Военный министр распорядился выплатить Эберу 118 600 ливров за миллион экземпляров крайне левой газеты «Пер Дюшен», которые предназначались для солдат и офицеров[55]55
  Matiez A. Les subvention accordées à la presse // Annales historiques de la Révolution française, 1918, p.112.


[Закрыть]. Именно через эту прессу солдаты воспитывались в духе бдительности по отношению к их командирам. «Пер Дюшен» был для армии до ареста Эбера, т. е. до марта 1794 года, одним из основных источников информации о событиях в Париже, а также средством идеологического воздействия.

Наряду с газетой Эбера военный министр закупил для армии и другие издания, в частности ультрареволюционное «Ле ружиф или Франк на аванпостах», исходившие от Армана Гюффруа, члена Комитета общей безопасности.

Наиболее решительные «представители в миссиях» самыми строгими мерами добивались того, чтобы в войска поступала республиканская пресса. Мильо и Субрани, представители народа в Армии Восточных Пиренеев, особенно обращали внимание в этом смысле на командный состав. Те из офицеров, кто не зачитывал войскам «Бюллетень Конвента», газеты, прокламации и т. д., должны были быть разжалованы и, как «подозрительные», отправлены в тюрьму[56]56
  Chuquet A. Op. cit., p.174.


[Закрыть].

Конечно, не всегда и не всюду солдаты и офицеры получала эту прессу, не всегда она находила положительный отклик. Тем не менее отрицать ее воздействие на войска невозможно. Некоторые фразы из газеты «Пер Дюшен» настолько вошли в обиход солдат и офицеров, что десятилетие спустя, в 1805 году под Аустерлицем пехотинцы дивизий Сент-Илера и Вандамма, наступавшие на Праценское плато, пели во все горло «Пробуждение Пера Дюшена»[57]57
  Castelot A. Napoléon. P, 1968, p.81.


[Закрыть].

Неслучайно поэтому якобинцы в качестве еще одного метода воздействия на войска широко использовали музыку и песни как пропаганду, легко воспринимаемую и заучиваемую наизусть часто неграмотными солдатами. Поэты писали слова песен, в том числе и по заказу военного министра Бушотта. В его счетах, можно найти сумму 80 тысяч ливров, выплаченную гражданину Руссо. Руссо был членом Комитета по народному образованию при Конвенте и написал для Шометта, прокурора Коммуны Парижа, сборник из 17 песен, который был отпечатан в сентябре 1793 года. Каждый волонтер, отправлявшийся на войну, получал подобный сборник[58]58
  Bertaud J.-P La révolution armée… p. 148.


[Закрыть].

Разумеется, «Марсельеза» была одной из самых знаменитых песен и одновременно мощным средством психологического воздействия. Гувийон Сен-Сир рассказывает в своих мемуарах, какой мощный эффект производила эта песня в бою…[59]59
  Gouvion Saint-Cyr. Mémoires sur les campagnes des armées du Rhin et de Rhin– et Moselle de 1792 jusqu’à paix de Campo-Formio. P,1829, T.2, p. 8.


[Закрыть].

Конкретные политические идеи сообщались армии посредством праздников, организованных таким образом, чтобы добиться наибольшего психологического эффекта. Вот, например, как согласно описанию Дюбуа-Крансе выглядело одно из этих празднеств, данное 20 мессидора II-го года (8 июля 1794-го) в честь «амальгамы»: «…После того, как снова был произведен смотр всем войскам, которые должны были составлять полубригаду, был дан сигнал барабанным боем, и три знамени были составлены в пирамиду в центре площади. Оружие было также составлено в пирамиды перед фронтом каждой роты, после чего солдаты заняли свои места в строю. Тогда представитель народа обратился к войскам, он описал им блага братства и ужасы деспотизма, силу и праведность республиканского правительства. После этой речи солдаты, офицеры и унтер-офицеры смешались в одной массе, обнимаясь с представителем народа, тысячу раз повторяя: “Да здравствует союз всех французов! Да здравствует республика!”

Было дано время излиться чувствам братства, после чего была снова подана команда барабанным боем. Каждый занял место в строю, разобрав оружие. Представитель народа назначил офицеров, которые должны были составить штаб полубригады. Закончив эту операцию, он приказал поставить знамена в соответствующие батальоны. После этого раздался барабанный бой, и представитель народа произнес следующую клятву: “Клянитесь сражаться за Свободу, Равенство и Французскую республику – единую и неделимую. Клянитесь подчиняться законам и уважать собственность, поддерживать воинскую дисциплину. Клянитесь ненавидеть тиранов и их сообщников!” Войска многократно повторили: “Клянемся!” при самых бурных овациях. Затем войска прошли парадом перед своими новыми командирами»[60]60
  Цит. по: Bertaud J.-P La vie quotidienne des soldats de la Révolution, 17891799. P., 1985, p. 204–205.


[Закрыть].

Уже упоминавшиеся Мильо и Субрани рассматривали праздник как важное средство пропаганды, последний говорил: «Фанатичному и суеверному народу нужны процессии и праздники, ну что ж, мы будем их часто отмечать»[61]61
  Цит. по: Chuquet A. Dugommier… p.108.


[Закрыть].

В январе 1794 года в Перпиньяне силами армии был дан огромный праздник в честь победителей под Тулоном, 8 февраля был организован праздник в честь местного якобинского клуба. Наконец, большим праздником для военных и для гражданского населения был праздник разума, который торжественно отмечали во всей Франции. В армии Восточных Пиренеев его праздновали с помпой:

«7 марта отряды гарнизона и различных частей армии… собрались на площади и двинулись, предшествуемые национальной жандармерией и эскадроном гусар, к резиденции Дюгоммье (командующего армией), в то время как музыка играла повсюду “Марсельезу” и “Ça ira”. В таком сопровождении Дюгоммье и его штаб присоединились к представителям народа и представителям местных властей. Кортеж направился к храму Разума. В голове его шли двести девушек и женщин, одетых в белые платья, перехваченные на талии трехцветным поясом; шли дети, которые держались за руки своих матерей; старики. Многие ораторы поднялись на кафедру храма. Среди них Мильо, Дюгоммье…. который говорил с пылом юности и захватил собравшихся… Церемония закончилась народным ужином и танцами. Столы были выставлены перед каждым домом. Хорошо угостившись, республиканцы и республиканки исполнили огромную фарандолу, которую вели генералы Ла Бар и Мика…»[62]62
  Цит. по: Chuquet A. Dugommier… p. 169–170.


[Закрыть].

Отметим, что во всех этих церемониях и празднествах подчеркивалась неразрывная связь республиканской армии с гражданским обществом. По сути дела, не было чисто гражданских или чисто военных праздников. Все гражданские торжества обязательно сопровождались отрядами войск, оркестрами и т. д., и наоборот, военные церемонии организовывались подобно гражданским, стараясь также привлечь население, местные патриотические клубы и т. д.

Одним из средств идеологического воздействия якобинцев на армию стал также культ «мучеников свободы», т. е. солдат и офицеров, павших на поле боя. Этот культ, спонтанно родившийся в войсках, был поддержан якобинцами, ибо перекликался с идеей культа Высшего Существа. Правительство распорядилось выпустить сборник, где описывались героические деяния республиканцев.

Э. Детайль.

Знаменосец 23-й линейной полубригады и солдаты, разглядывающие знамя

Наконец, немаловажным способом идеологической пропаганды в войсках была республиканская символика. Нужно сказать, что в разработке рисунков знамен, мундиров войск, костюмов магистратов, декоративных композиций на экипировке участвовали виднейшие художники своего времени и, в частности, знаменитый Жак-Луи Давид.

Праздничность, красочность и прекрасный художественный вкус, с которым были выполнены эти атрибуты, также должны были оказывать соответствующее воздействие на войска. В этих эмблемах и атрибутах отразились, как в зеркале, не только политическая борьба, но и воззрения якобинцев на организацию войск. Так, например, батальоны волонтеров имели каждый свои собственные знамена, сильно отличающиеся по рисунку и символике, нередко можно было видеть на них девизы и символы, связанные с местностью, в которой формировались батальоны, позже на них появились также и надписи, связанные с участием батальона в боях и походах. Для якобинцев это было недопустимым партикуляризмом, подчеркиванием отличия от других, проявлением «ésprit du corps» (духа части), так усиленно изгоняемого радикальными республиканцами из армии. Поэтому в 1794 году для всех полубригад были установлены знамена одинакового образца; единственное, что отличало полубригады, был номер и расположение национальных цветов, которое могло быть самым неожиданным. По поручению Конвента это расположение было разработано в марте 1794 года художником Шальо де Прюс[63]63
  Le Diberder G. Les armées françaises à l’époque révolutionnaire (1789–1804). P, 1989, p. 9; Rigo. J’étais à Marengo // Tradition, № 4, p. 36.


[Закрыть].

Что же касается надписей на знаменах и центрального мотива, они были одинаковы для всех полубригад. Надписи были по-республикански лаконичны и строги: на одной стороне «Дисциплина и подчинение воинским законам», на другой «Французская республика». Наконец, знамена вторых батальонов всех полубригад были почти полностью одинаковы, различаясь только номерами. Эти знамена были символом единства, подчеркивая спаянность и гомогенность армии.

Меняется и вся система символики в обмундировании, амуниции и эмблемах на официальных бумагах.

На смену белому мундиру королевской пехоты приходит сине-бело-красный республиканский мундир и трехцветная кокарда. А лилии и короны на бляхах гренадерских шапок и патронных сумок, пряжках ремней и на нагрудных знаках заменяются революционными символами: фригийским колпаком, ликторскими пучками, гениями свободы и т. п. Повсюду отныне призывные надписи: «Жить свободным или умереть», «Война тиранам», «В нашем союзе – сила», «Победа или смерть»[64]64
  Le Diberder G. Les armées françaises… p. 66–71.


[Закрыть].

Все это вместе взятое: революционная пресса и действия представителей народа в армии, военные празднества и музыка, культ «мучеников свободы» и высокохудожественная республиканская символика – все призвано было создать солдата и офицера нового типа, человека новой эпохи.

Каким видели якобинцы новый идеал воина и прежде всего офицера? На эти вопросы можно найти ответ в речах Сен-Жюста и других лидеров монтаньяров, а также в республиканской прессе.

Командир – это первый среди равных, и его задача – брать образец поведения с народа. Комиссары Конвента исходили из следующего принципа: народ добродетелен, солдаты – это народ, следовательно, солдаты добродетельны. Именно в их среде можно найти воплощение таких идеалов как мужество, бескорыстие, любовь к Отечеству. Подражая солдатам, офицер будет жить жизнью народа. Офицер должен быть скромным в одежде и отличаться строгостью нравов. Он не должен предаваться порокам, обязан избегать падших женщин и чрезмерности в употреблении вина. Офицер должен принимать солдат как своих братьев, в тоне и манере разговаривать избегать всего, что может походить на высокомерие, быть выдержанным и корректным с подчиненными. В лагере и за его пределами должен читать патриотическую прессу, особенно интересоваться законами и информировать о них своих солдат. Каждый день офицер должен готовиться к бою, изучая все необходимое в его деле. Наконец, на поле сражения он должен подавать пример отваги и хладнокровия, биться, не отступая ни на шаг назад.

Э. Детайль

Солдаты Революции на походе

На того, кто не следует в своём поведении этому образцу, его подчиненные должны были донести властям, ибо не следует забывать, что якобинцы рассматривали доносительство как гражданскую добродетель. Однако нужно заметить, что предполагалось, что за клевету солдат мог быть сурово наказан. Наконец, необходимо добавить, что в отличие от левацкого подхода парижских санкюлотов к вопросу кадров, якобинцы предполагали не только ответственность командира перед подчиненными, но и строгое подчинение солдат офицеру-патриоту.

Будет справедливо отметить, что якобинцам удалось в немалой степени реализовать свою задачу воспитания армии на новых идеалах…

Последнее время в популярной исторической литературе модно описывать великие революции (и, разумеется, французскую) как продукт деятельности неполноценных личностей, маньяков, а то и просто уголовников, обращать внимание на самые темные и грязные стороны революционных событий, патологически упиваясь описанием казней или кровавых погромов. Нам никоим образом не хочется ни вступать в полемику об облике Дантона, Робеспьера или Марата, ни вести дискуссию о причинах революции, до глубины потрясшей Францию и Европу, споря о том, являлась ли она неизбежным продуктом естественного исторического процесса или была сделана кучкой заговорщиков. Все это слишком удалило бы от темы нашего исследования.

Нам важно констатировать лишь один абсолютно очевидный для нас факт – люди, ушедшие ценой своей жизни защищать революцию в рядах новой армии, к числу политических проходимцев и маньяков с патологическими отклонениями не относились. Армия, слившаяся в единое целое благодаря «амальгаме», была охвачена волной искреннего, идущего из самой глубины сердца энтузиазма и порыва. Этот порыв, это необычайно приподнятое состояние духа наивной веры в то, что солдаты и офицеры, сражаясь с врагами, открывают новую эру в истории человечества, воюют за «светлое будущее», причем не только Франции, но и всего мира, надолго оставили след в сердцах и умах тех, кто в этот момент дрался под знаменами Республики.

Позже бывшие офицеры Революции, став генералами и маршалами Империи, а затем Реставрации, познав за свою бурную жизнь смену многих режимов, будут очень обтекаемо писать в мемуарах о своем участии в революционных войнах, сосредотачивая внимание на сухих перечислениях маневров и чисто военных аспектах операций. Но даже сквозь страницы этих намеренно лишенных эмоций и политически осторожных произведений нет-нет да и прорываются фразы, выдающие чувства, которые некогда испытали их авторы, в молодости ушедшие сражаться во имя новой веры.

«Вся страна взялась за оружие, все, кто был в состоянии выдержать тяготы войны, ушел сражаться. Молодой человек почувствовал бы себя неловко, если бы остался в такой момент дома… Война, которую я пытаюсь описать, была войной, участием в которой я горжусь, потому что она была одной из самых справедливых»[65]65
  Gouvion Saint-Cyr L. de. Mémoires sur les campagnes des armées du Rhin et Rhin-et-Moselle de 1792 jusqu’à paix de Campo-Formio. P, 1829, t. 1, p. LVII, XIX.


[Закрыть], – вспоминал о революционных войнах военный министр Людовика XVIII и, конечно, благонамеренный «роялист» маршал Гувийон Сен-Сир.

А другой маршал, и по иронии судьбы также королевский военный министр (при Луи-Филиппе), Жан-Де-Дье Сульт так писал о солдатах и офицерах французской армии 1794 г.: «Офицеры подавали пример преданности, с ранцем за спиной, без жалованья… они принимали участие в раздачах, как солдаты, и получали, как рядовые, свое обмундирование со складов… Никто, однако, не жаловался на трудности и не отвлекал свое внимание от службы, которая одна была предметом соревнования. Во всех чинах тот же порыв, то же желание идти далее того, что предписывает долг; если один отличился, то другой старался превзойти его своей храбростью, своими талантами, своими делами; посредственность нигде не находила поддержки. В штабах – бесконечная работа, охватившая все области службы, и тем не менее считалось, что ее недостаточно. Мы желали принять участие во всем, что происходит. Я могу сказать, что это период моей службы, когда я более всего работал и когда начальники казались мне более всего требовательными… Что касается солдат, здесь была та же самая преданность, то же самое самоотречение. Завоеватели Голландии переходили замерзшие реки и заливы при 17 градусах мороза босыми и в лохмотьях, и это в то время, когда они находились в самой богатой стране Европы. Перед ними были все соблазны, но дисциплина соблюдалась неукоснительно. Никогда армии не были столь послушными и наполненными таким пылом. Это была эпоха, когда я видел больше всего добродетелей среди воинов»[66]66
  Soult J.D. Memoires du maréchal-général Soult, duc de Dalmatie, publiés par son fils. P, 1854, vol.1 p. 198–199.


[Закрыть].

В этой армии сыновья пахарей и ремесленников шли в одном строю с сыновьями буржуа и художников, вчерашние студенты соседствовали с бывшими маркизами. Многие из них горячо приветствовали Революцию, и это была не только молодежь, как, например, Бонапарт, который написал в едином порыве брошюру «Ужин в Бокере», где выступил как ярый республиканец. Здесь были люди и старшего поколения, такие как Дюгоммье, афишировавший свои революционные убеждения и безжалостно приводивший в действие закон о казни эмигрантов, взятых с оружием в руках.

Но необходимо еще раз заметить, что армия всегда оставалась средой, несколько более консервативной, чем гражданское общество. К этому вынуждает особенность военного ремесла с его неизбежным командованием и подчинением, внешними различиями чинов и их иерархией. Солдаты, а особенно офицеры, нередко проявляли оппозицию, иногда открытую, чаще пассивную, к санкюлотским попыткам превратить армию в политический клуб, блокировали активное проникновение крайне левой прессы, и не руководствуясь какими-то конкретными политическими убеждениями, а потому что это мешало исполнению ими служебных обязанностей.

Выше уже было отмечено, насколько высок был процент офицеров – выходцев из рядов командного состава королевской армии, было обращено внимание и на значительное количество дворян среди офицеров республиканских войск. Все это приводило к тому, что, несмотря на чистки и репрессии, в армии порой представлялось больше возможностей для самосохранения дворян (особенно тех, чьи родственники были в эмиграции), чем в гражданском обществе.

Потому, подчеркивая высокую степень политизации армии, необходимо все же признать, что тезис авторов начала XIX века об армии, стоявшей за пределами политических схваток внутри страны, об «облаке славы, которое словно окутывало границы, мешая врагу видеть внутреннюю борьбу», не лишен основания.

Как известно, 9 термидора II года Республики (27 июля 1794 г.) произошел государственный переворот, свергнувший власть якобинцев. Робеспьер, Сен-Жюст и ряд их сторонников были казнены. Этот переворот поставил точку в утопическом периоде Великой французской революции.

На место кровавых романтиков к власти пришли те, ради кого, собственно, и делалась революция, а именно, представители буржуазии.

Однако в бурный, полный опасностей и неожиданных поворотов фортуны момент обогатиться сумели не тихие почтенные коммерсанты и талантливые организаторы производства, а деляги и жулики всех мастей, нажившиеся на скупке и перепродаже земель фонда «национальных имуществ», на спекуляции продовольствием и поставке в армию некачественных предметов амуниции и гнилого хлеба. Именно эти «новые богачи»[67]67
  Новые богачи – nouvaux riches – «нувориши», термин появился во Франции в период термидора.


[Закрыть] стали хозяевами жизни, именно они отныне определяли вкусы, нравы, внутреннюю и внешнюю политику страны.

В то время как народ нищал, спекулянты сколачивали фантасмагорические состояния. Невиданная коррупция охватила весь чиновничий аппарат, стремительная инфляция ассигнатов свела на нет доходы всех зарабатывающих честным трудом людей, бандиты властвовали на дорогах. «Деньги стали богом, единственным предметом поклонения и предметом стремлений, – писал современник, – политика – базаром, где все продается». Перо свидетелей тех лет постоянно выводило слова: цинизм, пошлость, отсутствие всякой морали, развал государства, а в отношении народных масс эпитеты: разочарованность, безразличие к политике, апатия…

Антиякобинский переворот 9 термидора, результаты которого незамедлительно сказались в гражданском обществе, далеко не сразу отразился на армии. Мощный импульс II года продолжал воздействовать на войска. Вслед за победой под Флерюсом 26 июня 1794 года французская армия снова заняла Бельгию, 27 декабря республиканские войска форсировали Маас и 20 января 1795 г. вступили в Амстердам. Голландский флот, вмерзший в лед бухты Тексель, был взят стремительной атакой французских кавалеристов, поддержанных горсткой пехотинцев и артиллеристов. Самбро-Маасская армия перешла Рейн и заняла Кёльн и Кобленц, осадив Майнц. На юге войска под командованием Периньона теснили испанцев и оккупировали часть Наварры и Каталонии. Армия Альп двигалась на Турин. Повсюду войска республики одерживали победу за победой.

Под этими ударами антифранцузская коалиция начала разваливаться. 9 февраля 1795 года в стане неприятеля наметились первые политические потери: великий герцог Тосканский подписал мир с республикой. Пруссия 5 апреля 1795 г. также вышла из борьбы, подписав мирный договор в Базеле, где она признала оккупацию левого берега Рейна французами, наконец, 22 июля того же года был заключен мир и с Испанией…

Э. Детайль.

Дивизионный генерал и капитан штаба

Однако, хотя армия продолжала одерживать успех, ее внутреннее состояние стало серьезно осложняться. Прежде всего начала падать численность войск. Обычно это снижение связывают с отсутствием притока свежих сил. Это не совсем так. Хотя, разумеется, войска получали меньше пополнений, чем в период якобинской диктатуры, численность вновь прибывших оставалась существенной. С августа 1794 года по август 1795 было призвано 29 210 человек, а до лета 1796 – еще 30 550[68]68
  Bertaud J.-P La Révolution armée… p.271.


[Закрыть].

Несмотря на это пополнение, согласно рапорту министра Петие из 732 474 человек, стоящих в строю (по документам) на август 1794 года, к августу 1795 осталось (также по спискам) 484 363 человека, а еще через год это число уменьшилось до 396 016 человек[69]69
  Ibid.


[Закрыть]. Разумеется, реальная численность была еще меньше.

Эти катастрофические потери нанесли прежде всего не ядра и пули неприятеля и даже не болезни (которые, как будет видно из последующих глав, в армиях того времени являлись основной причиной смертности), а повальное дезертирство, которое охватило войска в период термидорианского Конвента и Директории. Только из одной армии Альп в мессидоре III года дезертировало около трех тысяч человек, что составляло почти 10 % ее численности[70]70
  Woronoff D. La république bourgeoise de Thermidor à Brumaire 1794–1799. R, 1972, p. 40.


[Закрыть]. Не многим лучше обстояли дела в других армиях Республики, которые буквально захлестнуло дезертирство.

Велика была также убыль среди призываемых на службу. Из 1300 набранных в департаменте Крез в VII году только 300 присоединились к своим частям. В департаменте Верхней Луары из 1400 солдат 1-го вспомогательного батальона 1100 отсутствовало. В VII году из 1200 новобранцев, призванных в департаменте Ланды, осталось только 60 в конце первого дня дороги. В следующем году из 333 юношей, покинувших Ардеш, чтобы присоединиться к своей части в Дижоне, только 6 явились на место назначения[71]71
  Forrest A. Déserteurs et Insoumis sous la Révolution et l’Empire. R, 1988, p.192.


[Закрыть].

Без сомнения, главой причиной этого колоссального дезертирства является ужасающее материальное положение солдат и офицеров. Дивизионный генерал Александр Бертье, будущий знаменитый начальник штаба Великой Армии, в 1795 году писал в Париж генералу Кларку о состоянии Итальянской армии Шерера: «Я нашел все в полной дезорганизации, я еще никогда не видел столь разваленную армию»[72]72
  Цит по: Zieseniss J. Bertier, frère d’armes de Napoléon. R, 1985, p. 64–65.


[Закрыть]. Капитан Бернье из той же армии писал военному министру: «Уже пятый день как армия получает только хлеб, за исключением вчерашнего дня, когда мы получили унцию мяса… Если бы это было только временным явлением, мы бы не жаловались, но это случается слишком часто, и мы заболеваем»[73]73
  Цит. по: Bertaud J.-R La Révolution armée… p. 285.


[Закрыть].

Документ на бланке административного совета 42-й линейной полубригады (VII г.)

Подобное положение было и в других армиях. Мармон рассказывает в своих мемуарах о том, как жили командиры Рейнской армии в 1795 году: «Судьба офицеров была ужасной; ассигнаций больше никто не принимал, и потому всем офицерам, от лейтенанта до генерала, выплачивали восемь франков серебром в месяц – ровно 5 су в день…»[74]74
  Marmont A.-F-L.-V Mémoires de 1792 à 1841. R, 1857, t.1, p. 47.


[Закрыть]. И снова письмо из Итальянской армии: «В течение всей кампании (1795 года) можно было видеть офицеров, идущих во главе своих рот на мародерство, часто бывает так, что, когда выдают жалованье солдатам, офицеры занимают у них су, чтобы побриться»[75]75
  Цит. по: Gachot E. La première campagne d’Italie 1795 à 1798. R, s.d., p. 49.


[Закрыть].

Было бы, конечно, явным преувеличением говорить, что реальное положение солдат и офицеров во много раз осложнилось по сравнению с эпохой якобинской диктатуры. Хотя определенное ухудшение имело место, оно не было, вероятно, уж столь значительным. Но теперь оно стало куда менее терпимым. Если еще год назад солдаты и офицеры видели, что о них заботятся, что, если они не дополучают свои рационы, то и фанатичные представители народа, такие как Сен-Жюст, жили их жизнью. Теперь же военные комиссары, как писали офицеры: «…роскошествуют в пище, в то время как солдатам не хватает хлеба, и ездят на шикарных лошадях, когда в кавалерии нет и плохих»[76]76
  Цит. по: Bourdeau H. Les armées du Rhin au début du Directoire. R, s.d., p. 224.


[Закрыть].

Если недавно солдаты знали, что, несмотря на трудности, для них стараются сделать все, что возможно, то теперь они все больше ощущали себя париями нации. Одновременно и цели войны становились для многих менее и менее понятными. У солдат протест против подобного положения выливался в дезертирство, катастрофически уменьшавшее численность войск. В результате, полубригады постепенно ослабли до такой степени, что на поле боя они уже не могли действовать в соответствии с регламентами. Возникла необходимость переформирования, ибо возможность заполнения вакансий в рядах за счет призыва новых рекрутов стала весьма сомнительной.

Это переформирование, или так называемое «второе сведение в полубригады» (Second embrigadement), было декретировано 7 января 1796 года и осуществлено весной того же года. В результате, около двухсот существовавших к этому времени полубригад пехоты, а также еще остававшиеся «неамальгамированными» батальоны волонтеров, были сведены в 110 новых полубригад линейной и 30 полубригад легкой пехоты с одинаковыми структурой и организацией[77]77
  Rigo. J’étais à Marengo… p. 36.


[Закрыть].

Заметим, что, несмотря на все пертурбации в пехоте, кавалерийские полки претерпели лишь незначительные изменения и оставались в большинстве своем такими, какими они были при Старом порядке, и даже сохранили почти полностью свою униформу.

О степени серьезности переформирования пехоты говорит тот факт, что многие новые части были созданы из 5-10 и более старых. Так, например, 70-я линейная полубригада была сформирована в 1796 году из 50-й, 134-й, 157-й полубригад, 73-го, 74-го полков (т. е. еще «неамальгамированных» частей старой армии), батальонов волонтеров Кальвадоса, Дордони, Эро, Лота-и-Гаронны, батальона «Равенство» и депо 12-го батальона парижских волонтеров. Впрочем, рекорд в этом смысле принадлежит 4-й линейной и 28-й легкой полубригадам, которые были сведены из 22 батальонов каждая, 63-я линейная была образована из 19 батальонов, 70-я – из 17 и т. д.[78]78
  Ibid., p.36, 40.


[Закрыть]

Армия в результате переформирования стала еще более гомогенной, и с этого времени можно говорить об ее окончательном становлении в новой форме. Необходимо отметить, что, несмотря на резкое падение численности войск, боевые качества тех, кто оставался под знаменами, не падали, а скорее улучшались. Армия, ряды которой сильно поредели, закалилась в боях и лишениях. Остались те, кто имел достаточно доброй воли, те, кто верил еще в справедливость войны Республики против «тиранов», и те, кто надеялся отличиться и подняться по ступеням военной иерархии.

Рапорты инспекций, подробно характеризующие качества частей в эту эпоху, очень неодинаковы. Наряду с удручающими, есть и такие: «Инспектор увидел с большим удовлетворением те положительные изменения, которые произошли в 24-й полубригаде по сравнению со смотром, который он провел 19 мессидора IV года… Он нашел, что униформа офицеров в общем регулярна, что униформа унтер-офицеров и солдат настолько хороша, насколько позволяют обстоятельства… Офицеры в общем проявили много старания, чтобы экипировать и обучить часть. Солдаты показали точность в упражнениях и умение. Регулярность, с которой они действуют оружием, показывает, что с ними постоянно занимались…»[79]79
  S.H.A.T X-b-245.


[Закрыть]. В общем, степень подготовки офицеров в 1797 году оценивалась инспекторами как «хорошая» или «достаточно хорошая»[80]80
  Lofficier français… p. 131.


[Закрыть].

Однако лучшим критерием качества войск является практика, умение солдат и офицеров действовать в боевой обстановке. В этом смысле документы показывают явные изменения по сравнению с эпохой создания республиканской армии.

Даниэль Решель в своем исследовании, посвященном маршалу Даву, приводит отчеты о действиях на поле боя различных французских воинских частей в период Директории. Особенно он обращает внимание на дошедшее до нас подробное описание боя при Ротенсоле в кампании 1796 года, где отчетливо видны практические приемы, в совершенстве применяемые французскими войсками.

Решель делает вывод: «Исполнение пяти фаз боя в течение нескольких часов, где с гибкостью переходят от наступления к обороне, где под огнем врага по желанию выказывают то спокойствие, то поспешность, где выделяют и снова вводят в батальоны стрелков с их взводами поддержки, где командующий с уверенностью по неуловимым признакам определяет состояние неприятеля – все это показывает высокое боевое мастерство, которым овладела эта армия…»[81]81
  Reichel D. Le maréchal Davout, duc d’Auerstaedt. Neuchatel, 1975, p. 260.


[Закрыть].

Генерал Моро в своем письме от 5 мая 1797 года подтверждает данную мысль: «…Отброшенная часть (французская) не отходит в беспорядке и двухсот шагов; она снова строится и идет на неприятеля»[82]82
  Ibid. p. 269


[Закрыть].

Но если чисто боевые качества войск скорее улучшились, чем ухудшились, то связь армии с гражданским обществом была потеряна полностью.

Как уже было показано выше, якобинцы стремились до предела политизировать армию, и, следовательно, держать ее в курсе политической борьбы, распространять в среде солдат и офицеров свои идеи и, как необходимое средство этого, не только держать командование в узде, но и пытаться морально вознаградить воинов, воздать должное тем, кто на поле брани проливал кровь за Республику.

Новые властители Франции, быть может, менее жестокие, но в то же время более эгоистичные, были лишены пыла и энтузиазма, которые были свойственны якобинским «пассионариям». Они не могли зажечь и воспламенить сердца, но, как уже упоминалось, не обладали и возможностью удовлетворить желудки. Оставшиеся на передовой должны были сражаться, не чувствуя за собой поддержки страны, и не надеясь, как в первые годы революционных войн, на радостный прием в чужих краях.