Текст книги "Армия Наполеона"

«Вода, которую наливают в котелок, должна иметь объем один литр в расчете на каждые 250 г мяса, – гласил устав. – Это мясо кипятится в воде на большом огне, чтобы добиться быстрого выделения пены, затем огонь убавляют и кладут соль из расчета 8 г на литр воды. Добавляют овощи в зависимости от сезона, их кладут за 1–2 часа до того, как будет вынуто мясо. Когда же мясо проварится 5–6 часов, а объем бульона уменьшится на 1/5 часть, поверх кладут куски хлеба, и котелок остается на слабом огне до момента принятия пищи, чтобы бульон не остыл…»[525]525
  Manuel d’infanterie ou résumé de tous les réglements (décrets, usages, renseignements propres à cette arme). P, 1808, Titre 1er. Instruction mécanique, p. 2–4.


[Закрыть].

В то время как солдаты, вооружившись ложками, по очереди зачерпывали суп из аппетитно пахнущего котла, дежурные офицеры проводили осмотр казарменных помещений на предмет чистоты, заодно контролируя и качество пищи.

В 10.30 новый сигнал барабана объявлял окончание приятного для многих занятия и сзывал полк на построение. Войска строились в три шеренги во дворе казармы в форме, предписанной приказом, отданным накануне, с оружием или без него, за исключением солдат и унтер-офицеров, заступивших в караул: они всегда должны были быть в полной форме и с заряженным оружием. Новый караул заступал на посты в 11.15. Что же касается всех прочих, они занимались по программе, установленной накануне. Чаще всего это были военные упражнения – «школа солдата», «взводная школа», «батальонная школа».

Строевая подготовка, разболтавшаяся в эпоху Революции, активно подтягивалась в армии в эпоху Консульства, именно тогда, когда большая часть войск действительно находилась в казармах. Вот что вспоминает об этом знаменитый генерал гвардии Роге, тогда командир 33-го линейного полка: «Надо было организовать обучение, а это было непросто: у большинства офицеров были весьма туманные представления о строевых упражнениях, мало кто толком знал устав… Я не оставил никому времени для безделья, больше некогда было болтать о политике, заниматься распутством и мелкими интрижками…»[526]526
  Roguet F Mémoires militaires du lieutenant-général comte Roguet, colonel en second des grenadiers à pied de la Vieille Garde. P, 1862–1865, t. 2, p. 351, 356.


[Закрыть].

Официальный регламент предполагал, что три раза в неделю солдаты должны были маневрировать в составе всего батальона, а два раза в неделю заниматься стрельбой по мишеням. Кроме того, как и во всех армиях мира, солдаты заступали в различные наряды, работали по благоустройству казарм и т. д. Особенно доставалось кавалеристам, ведь кроме обычных солдатских обязанностей им приходилось ухаживать за лошадьми, и потому распорядок дня был несколько иным, чем в пехоте.

Вот что рассказывает о своих служебных обязанностях рядовой полка Почетной гвардии Станислас Жирар: «Примерно в пять часов утра трубач трубит подъем, а в 5.30 труба возвещает: “Дать сено лошадям”. В шесть часов утра перекличка: все кавалеристы должны выйти на построение с мешками для овса. Сначала перекличку проводят бригадиры, затем вахмистры. После построения “направо равняйсь, налево равняйсь”… каждый идет к своей лошади, выводит ее из конюшни и в течение получаса чистит ее, ведет ее на водопой, ставит обратно в конюшню и находится при ней, пока она ест овес. Затем надо отправляться за фуражом. Одни идут с веревками для вязанок сена, другие – с мешками для овса. В 9 или 10 часов трубят “Седлай!”, нужно выносить все снаряжение и седлать, иногда лишь только для того, чтобы проверить оголовье или уздечку, но иногда для того, чтобы отправиться на учение в поле. По возвращении надо расседлать лошадей и занести наверх в спальные помещения всю амуницию: седло, потник, чепрак, оголовье и т. д. Затем мы обедаем: суп, бульон, овощи… Затем надо чистить обмундирование и амуницию и аккуратно разложить все по местам, иногда от усталости засыпаешь на кровати. В три часа труба объявляет нам, что надо снова чистить лошадей, а в пять часов вечера мы снова садимся в седла. Часто утром мы ездим в холщовых штанах для конюшни и ведем лошадей на реку, по вечерам нам отдают приказ, в какой форме надо быть, а также как седлать – класть только одно седло или весь “гардероб”…»[527]527
  Girard S. Campagne de 1813–1814. Journal de marche d’un Grde d’honneur. P, 1920, p. 18–19.


[Закрыть].

Впрочем, в этой однообразной рутинной жизни были и некоторые неожиданные моменты, характерные для армии Наполеона. Так, например, в ряде полков были организованы школы, где солдаты и унтер-офицеры обучались читать и писать. «Солдаты обучались бесплатно, сержанты платили франк в месяц… Занятия проходили тогда, когда не было маневров, с 11 часов утра до трех часов после полудня. Начало занятий возвещалось барабанным боем, сами же занятия проходили в двух залах казармы Пепиньер, где были расставлены столы и стулья… Тот из “учеников”, кто пропускал занятия без уважительной причины, лишался увольнения на восемь дней»[528]528
  Roguet F. Op. cit., t. 2, p. 421–422.


[Закрыть].

Но солдаты не только занимались с книжками, как прилежные школьники, но и в некоторых полках проходили даже курсы… танцев! Уже известный нам суровый гвардейский генерал Роге, служака и рубака, которого трудно было бы назвать утонченным любителем светских развлечений, очень серьезно относился к подобной деятельности своих подчиненных: «Эти занятия (танцами) необходимы солдатам, они придают им изящество, заставляют следить за своей формой и быть точными в выполнении своего долга, они удаляют их от пьянства – порока, который разрушает нервы и отупляет того, кто ему предается. Солдат, который любит танец, обычно хорошо выполняет все обязанности, он старается избегать наказаний, которые лишили бы его почтенного удовольствия. Занятия танцами позволяют солдату завести приятные знакомства, которые могут помочь ему иметь семейную жизнь, а также удаляют его от тех размышлений, которые никогда не должны приходить ему в голову»[529]529
  Ibid., p. 426.


[Закрыть].

В казармах нередко организовывались и школы фехтования для желающих, а таких было немало, ибо мания дуэлей была распространена во французской армии не только среди офицеров (см. гл. XI).

Видно, что день солдата наполеоновской эпохи был заполнен достаточно основательно, по крайней мере, должен был быть таковым. Обычно учения продолжались до 17 часов летом или до 16 часов зимой, когда треск барабана возвещал об их завершении. Солдаты снова отправлялись по своим комнатам, чтобы отведать супа из артельного котелка. Этот второй, и последний, прием пищи назывался «вечерним супом». После него солдаты получали немного времени, чтобы заняться личными делами. В час, назначенный командиром части, барабаны били отбой. С этого момента все унтер-офицеры и рядовые должны были находиться в казарме, где спустя полчаса проводилась вечерняя поверка. Снова составлялись рапорты наличия личного состава, казармы запирались, и никто без письменного разрешения командира роты не имел права выйти в город.

Устав не уточнял, в котором часу нужно было ложиться спать. Этот час определялся командиром части, и сигналом ко сну был барабанный бой (в кавалерии он подавался трубой) – «тушение огней» (extinction des feux). Гасли свечи, и казармы погружались во тьму и тишину, нарушаемую лишь звуками шагов часовых. Иногда, впрочем, в ночное спокойствие вносились коррективы. Специальный патруль мог обойти казармы, чтобы удостовериться, что все солдаты находятся на своих местах.

Описанный распорядок относился к будним дням, субботы и воскресенья имели свою особую программу. В субботу, если вышестоящее командование не «радовало» своих подчиненных большими маневрами, солдаты занимались основательным наведением чистоты в казармах: мылись столы и стулья, выбивались одеяла и матрасы, чистились мундиры, оружие и экипировка. Наконец, воскресенье было торжественным днем. В 10.30 полковник проводил генеральную инспекцию части. В этот день уже наверняка выбритые солдаты в приведенных в полный порядок мундирах, сверкая начищенными бляхами, пуговицами и оружием, застывали в парадных рядах в ожидании своего командира. А для полков, расквартированных в Париже, и прежде всего для гвардии, воскресный смотр превращался порой в великолепный парад в присутствии самого императора.

Мадемуазель Жюли де Вилла, девушка из провинции, посетившая Париж в 1810 году, оставила одно из наиболее красочных описаний парада на площади Карусель[530]530
  Точности ради отметим, что события, описанные Жюли, состоялись в четверг 7 июня 1810 года, однако это было редким отступлением от правила, согласно которому император проводил парад по воскресеньям.


[Закрыть]: «Пехота, которая должна была совершать парадные эволюции, заполняла двор Тюильри и была облачена в нарядную тщательно вычищенную униформу. Так как места на площади не хватало, войска стояли также на прилегающих улицах, где они ожидали своего часа. Площадь Карусель была занята кавалерией, а также толпой любопытных, которые занимали все свободные уголки, ими же были заполнены все окна, выходившие на площадь, и даже крыши домов. Перед главным входом во дворец маршалы и генералы ждали императора, белого коня которого держали четверо форейторов.

За несколько мгновений до часа тридцати раздались фанфары. Площадь тотчас же приветственно загудела. Император появился на пороге, он вскочил на коня и проехал вдоль первых шеренг в сопровождении своих маршалов. С этого момента все внимание сосредоточилось на этом удивительном человеке, которого я видела в первый раз, и сходство которого со всеми известными мне его портретами было столь поразительно, что я могла бы легко узнать его только по лицу, но он еще больше выделялся из окружающих простотой своего костюма. Простая черная шляпа, высокие сапоги, скромный синий мундир, на котором блестели лишь эполеты и выделялась орденская лента – таково было облачение самого великого монарха мира…

Произведя смотр части собравшихся войск и побеседовав с солдатами, он сошел с коня, встал перед входом во дворец, чуть впереди группы маршалов, и приказал начинать парад. Перед ним совершили эволюции части, стоявшие во дворе, и двинулись к выходу, чтобы дать место другим. Невозможно в полной мере передать мое восхищение порядком и стройностью движения войск, которые маршировали, словно единый монолит.

Император снова сел на коня и объехал ряды кавалерии и не спешивался уже до возвращения во дворец. Это восхитительное зрелище – парад кавалерии. Ничто не может быть столь прекрасным, столь блистательным и одновременно столь удивительным, ибо непонятно, как эти гордые и непокорные кони могут быть выучены так, чтобы двигаться так слаженно и в точности выполнять все эволюции, которые всадники требуют от них. Полк польских улан был особенно великолепен. Их изысканный костюм и длинные пики, на концах которых развевались маленькие красно-белые флажки – все это было просто очаровательно.

Тяжелая артиллерия, представленная восемнадцатью-двадцатью пушками, также приняла участие в параде и заслужила похвалу Его Величества…»[531]531
  Villas J. de. Feuilles d’Histoire. 1910, p. 517–519.


[Закрыть].

Увы, эти блистательные парады, как, впрочем, и жизнь в казарме, составляли лишь короткий момент в жизни солдат наполеоновской эпохи. Армия воевала, что значило для большинства людей, ее составляющих, что она находилась в постоянном движении: «Мы шли направо, налево, вперед, иногда назад, мы шли и шли… Часто мы не знали почему, но разве крутящаяся шестеренка спрашивает у часового механизма, почему она это делает? Она крутится, вот и все, так что мы делали как шестеренка… Когда же мы останавливались, мы с удивлением пытались узнать, в чем дело: “Странно, что-то не так, часы остановились”»[532]532
  Blaze E. Op. cit., t. 2, p. 75–76.


[Закрыть].

Если месяцы, проведенные в казарме, оставили лишь бледный след в памяти наполеоновских солдат, то марши, их трудности, лишения и редкие радости запечатлелись в их умах до конца жизни. Откройте любые военные мемуары эпохи Империи, и можно почти не сомневаться, что вы найдете там очередное описание тягот походной жизни.

Впрочем, прежде чем перейти к эмоциональной стороне этого вопроса, приведем несколько цифр, которые, возможно, красочнее любого драматического повествования. Это цифры, которые характеризуют состояние ряда соединений Великой Армии с июня по август 1812 г., в начальный период кампании. Данные сведения интересны для нас тем, что, во-первых, речь здесь идет о сравнительно долгом безостановочном марше, одновременно рассматриваются разные и весьма многочисленные отряды войск. Следовательно, никак нельзя сказать, что их потери были вызваны какими-нибудь случайными факторами, как то внезапной катастрофической непогодой, недисциплинированностью того или иного полка, деморализацией вследствие проигранного боя и т. д.

Потери на марше выступают здесь в своем почти что чистом, «незамутненном» никакими обстоятельствами виде. Те пехотные соединения, численность которых мы приводим, фактически не участвовали в боях вплоть до Смоленска, т. е. до 17 августа 1812 года, а дивизии тяжелой кавалерии – вообще вплоть до Бородина (7 сентября 1812 года). Вся убыль численности в исследуемый период приходится только на сам факт марша в глубь России, сопряженного уже тогда со значительными трудностями. Одновременно, так как маршевые батальоны большей частью еще не догнали свои полки, пополнения, полученные в это время, были незначительны, так что динамика уменьшения численности войск проступает здесь очень отчетливо.

Во-вторых, важно, что речь идет о строго документальных цифрах ежепятидневных отчетов, представляемых в ставку, а не об индивидуальном видении того или иного мемуариста. Наконец, интересно то, что приводимые данные относятся к периоду летнего наступления, то есть касаются маршей в сравнительно сносных неэкстремальных условиях, в то время как, например, потери в печально знаменитом отступлении из России являются, конечно, исключением из правил.

А. Адам. Перед Пилонами неподалеку от Немана 29 июня 1812 г. Во множестве павшие лошади – результат первых маршей по территории России

Кроме того, последние были вызваны не только холодом, голодом и болезнями, а в значительной степени определялись и боевым воздействием: беспрестанными атаками казаков, тяжелыми арьергардными боями, нападениями партизан, так что вычленить, что здесь связано с потерями чисто маршевыми, не представляется возможным. Впрочем, проследить динамику численности в период отступления все равно невозможно, оставаясь в рамках строгого исследования, так как документов, сравнимых с ежепятидневными результатами перекличек, на период отступления не сохранилось.

Потери частей на марше были колоссальными. Так, численность 1-й дивизии Великой Армии (дивизия Морана из корпуса Даву) уменьшилась менее чем за сорок дней марша (с 25.06 по 3.08) на 3282 человека, с 12 834 солдат и офицеров до 9552. Дивизия потеряла, таким образом, 25,6 % своего состава. Дивизия Фриана из того же корпуса за тот же период времени оставила позади 3477 человек из 12 985 (т. е. 26,9 %), наконец, дивизия Ледрю (10-я дивизия Великой Армии, корпус Нея) из 10 777 человек потеряла 3258, или 30,2 % состава. При этом ни одно из перечисленных соединений вообще не участвовало с 25 июня по 3 августа в сколько-нибудь значительных боях.

Видно также, что, как и в бою, в стойком перенесении лишений похода не последнюю роль играл моральный фактор. Соединения союзных войск в большинстве своем таяли значительно быстрее французских. Также не участвовавшие в боях в этот период времени (с 25.06 по 3.08) итальянские, вюртембергские и польские дивизии понесли колоссальные потери:

Польская дивизия Зайончека из 11 569 человек потеряла 4999 (43,2 %)

Польская дивизия Каменецкого из 9059–3920 (43,3 %)

Вюртембергская дивизия Маршана из 7991–3984 (49,9 %)

Итальянская дивизия Пино из 12 069 – 6456 (53,5 %)![533]533
  Fabry G. Campagne de Russie. P, 1900–1903, t. 4, p. 262–390.


[Закрыть]

Капитан вюртембергских войск вспоминал о первом периоде русской кампании: «Эти тяжелые марши в соединении с лишениями, которые нам приходилось выносить, опустошали наши ряды с неожиданной силой, тысячи людей исчезли за короткий промежуток времени, сотни из них покончили с собой, не имея возможности более выносить то, что выпало на их долю… В строю моей роты, смотр которой провел наш генерал, стояло лишь 38 человек. Когда она покидала гарнизон в родном краю, в ней было 150 солдат и офицеров. Так что она потеряла за несколько месяцев 112 человек, не приняв участия даже в самом ничтожном бою, не сделав ни одного ружейного выстрела!»[534]534
  Suckow K.-F-E. von. Fragments de ma vie. D’Iéna à Moscou. P, 1901, p. 156.


[Закрыть]

Очень быстро таяла на походе тяжелая кавалерия. Кирасирская дивизия Сен-Жермена с 25 июня по 23 августа уменьшилась в составе с 3111 человек до 1404, т. е. потеряла 1707 бойцов (54,7 % состава)![535]535
  Fabry G. Op. cit.


[Закрыть] Правда нужно отметить, что дивизия участвовала в бою под Островно и в ряде авангардных стычек, однако ее общие потери в боях составили лишь одного убитого и трех раненых офицеров и около сотни нижних чинов. Следовательно, боевые потери составляли лишь малую долю в общей убыли дивизии.

Кстати пехотные дивизии, впервые серьезно вступившие в дело под Смоленском и Валутиной горой, также потеряли от огня куда меньше солдат, чем на марше. Например, совокупный урон обеих польских пехотных дивизий в результате отчаянной атаки в предместьях Смоленска (17 августа) составлял 1330 бойцов. Напомним, что при этом за месяц с лишним марша эти же дивизии лишились 8919 солдат и офицеров! Похожее соотношение и в дивизии Маршана. Вюртембержцы потеряли в бою под Смоленском, где, как известно, они не отсиживались в тылу, около 600 человек убитыми и ранеными, в то время как для того чтобы дойти до Смоленска от границы они потеряли не менее чем 4 тысячи солдат[536]536
  Fabry G. Op. cit.


[Закрыть].

Конечно, не все выбывшие из строя во время марша пропадали безвозвратно. Многие просто отстали, а что касается кавалерии, то ее потери были связаны прежде всего с падежом лошадей. Лишившись коня, кирасир или гусар мгновенно выбывал из «игры». Впрочем, слово «отсталый» не должно восприниматься слишком безобидно. Оставшийся без всякой связи со своей частью, без присмотра офицеров солдат часто превращался в мародера, откуда был недалек путь и до дезертира, иногда же он становился добычей партизан или просто разгневанных местных жителей.

А. Адам. Марш 4-го корпуса по дороге из Пилоны в Кроны 1 июля 1812 г. Рисунок с натуры А. Адама убедительно иллюстрирует беспорядок, царивший на марше, в начале кампании 1812 г.

«В Испании мы не путешествовали поодиночке, – рассказывает мемуарист, – первое же дерево послужило бы виселицей для того, кто непредусмотрительно отправился бы один в дорогу. Нужно было двигаться плотно сплоченной колонной с авангардом и арьергардом и быть всегда готовым открыть огонь»[537]537
  Blaze E. Op. cit., t. 2, p. 125.


[Закрыть]. Так или иначе, по крайней мере в пределах одной кампании, отставшие принадлежали скорее к категории безвозвратных потерь.

Именно поэтому умение совершать марши считалось поистине искусством. «Когда вы видите полк, идущий по большой дороге, вы, очевидно, воображаете, что нет ничего проще, чем им управлять. По команде “Марш!” все идут вперед, думаете вы, и если шагают прямо достаточно долго, то в конечном итоге придут к цели. Полковник, который не принял бы других мер для обеспечения движения, кроме этой нехитрой команды, растерял бы половину своих людей после первого же перехода»[538]538
  Ibid., p. 109.


[Закрыть].

Как же осуществлялся марш в наполеоновской армии?

В период ведения боевых действий войска начинали свое движение очень рано, нередко в 5–6 утра. Еще засветло в лагере или на биваке по всей линии войск раздавался грохот барабанов, выбивавших «Генеральный сбор» (La générale), и призывные звуки труб, игравших для кавалеристов команду «Седлай» (Boute-selle). По этим сигналам лагерь, бивак или казарма приходили в движение. Пехотинцы одевались, наскоро приводили в порядок амуницию, разбирали оружие; кавалеристы кроме этого седлали лошадей; артиллеристы и обозные запрягали пушки, зарядные ящики, повозки… Офицеры пехоты, кавалерии, артиллерии и штабные чины поторапливали подчиненных. Необходимо было быстро изготовиться к отправлению.

Через полчаса после сигнала «Генеральный сбор» лагерь снова оглашался треском барабанов и звуками труб. Это были команды «Построение» и «По коням». По этим сигналам роты строились, производилась перекличка, если выступали с бивака, то тушили бивачные костры. Если же это было в самом начале кампании и солдаты покидали казармы, то в этот момент майоры выступающих в поход частей в сопровождении офицеров инженерных войск и военных чиновников должны были обойти казармы, проверить их состояние и составить протокол ущерба, нанесенного казарме, если таковой имелся. Этот ущерб должен был быть возмещен из полковой казны. Если же части выступали с постоя, то в этот момент должен был осуществляться прием всех жалоб от городского муниципалитета и населения, и также, в случае нанесения ущерба имуществу жителей, этот ущерб должен был быть немедленно возмещен. Трудно, правда, вообразить, что последнее предписание особенно тщательно выполнялось в военное время, особенно его заключительная часть – о немедленном возмещении убытков. Тем не менее такое правило существовало и в момент совершения марша по территории империи и союзных государств в общем соблюдалось.

Во время сбора капитаны должны были осмотреть свои роты, проверить их обмундирование и вооружение, а также проконтролировать наличие у всех солдат фляг с водой (причем в каждую флягу воды должна была быть добавлена ложка уксуса для дезинфекции).

После сбора рот капитаны выводили их на линию общего построения. Батальоны и эскадроны становились развернутыми линиями фронтом в ту сторону, где был неприятель. Снова трубили трубы и трещали барабаны – это была команда «К выносу знамени» (Аux drapeau). По этому сигналу бронзовые орлы, несомые орлоносцами, в сопровождении элитных рот появлялись перед застывшими в торжественном молчании рядами.

Теперь войска были готовы отправиться в путь. Наставления того времени советовали не заставлять солдат томиться ожиданием, а поскорее начинать марш. Приказ к началу движения отдавал либо командующий войсками, собранными в данном лагере, либо назначенный им генерал. Короткий сигнал барабанов, и массы войск приходили в движение – начинался новый день порой очень нелегкого марша.

Как выглядели эти подчас огромные массы людей и лошадей, идущие и идущие вперед по дорогам Европы? То сомкнутые и строго организованные, то похожие на огромный караван-сарай, то катящиеся, словно всесокрушающий поток, то льющиеся тонким ручейком – все зависело от тысячи обстоятельств.

Когда марш происходил в отсутствие боевого соприкосновения, пехота шла обычно «рядами» (см. главу VII), т. е. в колонну по три, когда развернутый в линию батальон по команде «направо» превращался в длинную колонну, кавалерия в колонну по два, реже по четыре. При таком марше приходилось обращать особое внимание на дистанции между солдатами, ибо колонна при малейшей небрежности в этом вопросе могла сильно растянуться. Поэтому генерал Тьебо рекомендовал: «Если, несмотря на все наставления, марш «рядами» приведет к слишком большому растягиванию войск, чтобы наказать солдат, их следует заставить совершать марш в колоннах повзводно или по отделениям»[539]539
  Thiébault D.-P-C.-H. Manuel général du service des états-majors généraux et divisionnaires. p. 266.


[Закрыть] (см. главу VII). В последнем случае батальон двигался компактной группой, но пехотинцам приходилось держать равнение во взводах, к тому же нельзя было обходить небольшие, но малоприятные препятствия в пути, как то лужи или грязь, что, конечно, не вызывало большого энтузиазма личного состава.

«Мы шли то повзводно, то “рядами”, наши офицеры были постоянно с нами в пешем строю, – писал в 1805 году в своем дневнике сержант полка линейной пехоты, – капитан Жимье шел рядом со мной во главе роты и корректировал марш. Он объяснил мне, что головной направляющий должен иметь шаг короткий и строго отмеренный, потому что, если правая часть колонны будет идти нормальным простым шагом, левая будет бежать галопом[540]540
  Речь идет о марше повзводно. А так как в каждом взводе справа стояли солдаты более высокие, чем слева, то, естественно, их шаг был шире.


[Закрыть]. Офицеры должны идти со стороны, противоположной той, откуда дует ветер, чтобы не пылить на своих солдат. Если по дороге встретятся грязь или лужи – не колеблясь, идите прямо по ним, иначе колонна растянется, и все будут еще больше уставать… Никогда не пейте по дороге. Утоление жажды вызывает лишь новую жажду. Заставьте ваших солдат держать во рту соломинку, в результате у них будут сжаты губы, и пыль не будет попадать в рот, им не будет так хотеться пить…»[541]541
  Ravy D. Journal d’un engagé volontaire pendant les campagnes de 1805, 1806 et 1807. // Histoire d’un régiment. La 32e demi-brigade (1775–1890), p. 132.


[Закрыть].

Каждый час войска на марше делали небольшую остановку на 5–10 минут, называемую «остановка для трубок» (halte des pipes). Как следует из названия, она делалась для того, чтобы солдаты могли перекурить, попить воды, поправить амуницию и, разумеется, справить свои естественные нужды. Кроме того, отставшие имели возможность догнать колонну. Раз в день делался большой привал на один-полтора часа, а иногда еще и малые привалы через четверть пути и через три четверти пути. Перед привалами войска выстраивались на дороге в линию, оружие составлялось в козлы, солдаты могли прилечь отдохнуть и перекусить, если было чем, разводить костры во время привалов запрещалось.

А. Адам. Марш дивизии Пино 16 июля 1812 г. На переднем плане – выбившийся из сил молодой солдат, его ружье несет старый гренадер, а ранец – командир батальона

Несмотря на эти меры, призванные облегчить солдатам тяжесть пути, и повторявшиеся на все лады запреты не покидать строй во время марша, все равно не удавалось избежать появления отставших. Для того чтобы предупредить хотя бы частично это явление, проект нового походного регламента от 1812 года вменял в обязанность применять ряд эффективных мер, которые, впрочем, употреблялись и до этого. Если верить генералу Тьебо, то именно так он организовал марш своей бригады в 1805 году и именно так ему, уже во главе дивизии, удалось образцово совершить переход на Сиудад-Родриго в 1811 году. Вот что он рассказывает о последнем эпизоде: «На следующий день после моего приезда в Саламанку генерал Дорсенн провел смотр своей армии, немногочисленной, но великолепной, а вечером он собрал у себя всех ее генералов. От главнокомандующего я узнал, что только что поставленная под мою команду дивизия имеет дурную привычку совершать марш в беспорядке…

Отправление моей дивизии, которой поручалось двигаться во главе армии, было назначено на семь часов утра, но я приказал, чтобы уже в шесть часов утра она была под ружьем. Прибыв к войскам, я провел смотр и был строг к малейшим упущениям, затем я собрал всех старших офицеров и капитанов девяти батальонов, составлявших дивизию, и, проинформировав их о репутации, которую имели их войска, я объявил о моей твердой решимости с этого же дня изменить ее. Чтобы добиться этого, я приказал принять меры, которые я употреблял не раз в подобной обстановке и которые всегда были успешными. Я приказал, чтобы никто из солдат не покидал ряды, кроме как на остановках, последние будут осуществляться лишь вдали от всех населенных пунктов каждый час; что если все-таки по абсолютной необходимости кто-то с разрешения выйдет из строя, он сделает это, лишь отдав ружье одному из своих, и покинет ряды только в сопровождении капрала; что господа полковники и командиры батальонов должны держаться на флангах своих войск, постоянно проезжая вдоль них от головы к хвосту и строго наблюдая за тем, что происходит на марше; что командиры бригад и я будут осуществлять такое же наблюдение – первые за своими бригадами, а я за всей дивизией; что каждый батальон должен будет выделить сержанта и двух капралов, и что эти 9 сержантов и 18 капралов под командованием решительных и опытных капитана и лейтенанта будут следовать за дивизией и прочесывать все дома, заросли, огороженные места, мимо которых будет проходить дивизия. Я уточнил, что каждый батальон, в котором хоть один солдат отобьется от строя, будет в качестве наказания в течение часа двигаться повзводно, а командир роты, к которой относится этот отставший, подвергнется аресту.

Только один солдат из 31-го легкого полка сумел избежать бдительности своих командиров, но он был задержан моим взводом унтер-офицеров, и его батальон, равным образом, как и командир роты, получили объявленное наказание. Урок пошел на пользу. Впрочем, мой начальник штаба, его помощники, мои адъютанты и я сам постоянно проезжали от головы дивизии к хвосту. Каждый в отдельности и все вместе находились под неусыпным контролем. Согласно моей привычке, я столь же строго требовал поддержания точных дистанций и такого порядка, что даже если бы враг обрушился на нас с неба, он нашел бы дивизию готовой к бою… Генерал Дорсенн, проскакав мимо моей колонны около трех часов дня, крикнул мне, не задерживая галопа: “Генерал Тьебо, невозможно вести войска лучше, чем вы!”»[542]542
  Thiébault D.-P-C.-H. Mémoires du général baron Thiébault. P, 1893–1895, t. 4, p. 508–510.


[Закрыть]

Прочитав это похвальное слово мастерству генерала Тьебо, составленное им самим, читатель может оказаться в недоумении. Либо Тьебо лжет, либо все, что мы писали до этого о потерях на марше, не соответствует действительности. Как это ни парадоксально, но, по всей видимости, мемуарист написал правду, так же как все, что говорилось до этого, – реальные факты. Объяснением кажущегося противоречия является то, что цифры потерь, которые мы приводили выше, и эпизод, описанный генералом, относится к очень разным событиям.

Марш дивизии Тьебо продолжался лишь один день и был совершен в относительно благоприятных условиях: войска были неплохо снабжены провиантом и двигались днем при хорошей погоде, армия, в состав которой входила дивизия, была сравнительно немногочисленной и, как отмечает сам мемуарист, «великолепной». Действительно, дивизия Тьебо состояла из закаленных солдат, прошедших суровую школу испанской войны.

Марш же Великой Армии по дорогам России в начале кампании 1812 года совершался гигантскими массами войск, в которых немалую часть составляли новобранцы. Он проходил в условиях немалых лишений, связанных с нехваткой провианта и фуража, и при ужасной жаре. Марш был многодневным и почти беспрерывным, а в огромном конгломерате корпусов, дивизий и обозов, двигавшихся по параллельным маршрутам и часто перекрещивающимся, было физически невозможно так же точно выполнять разумные предписания устава и правил, упоминаемых Тьебо.

Вот что вспоминает о наступлении Великой Армии летом 1812 года один из ее офицеров: «Дорога на Москву была хорошей и широкой, обрамленной с каждой стороны канавами, за которыми проходили дополнительные аллеи, обрамленные рядами деревьев. Мы двигались пятью колоннами. По каждой аллее шли одна или две пехотные дивизии, справа еще дальше от дороги прямо по полю – колонна легкой кавалерии, с левой стороны – тяжелая кавалерия, а в середине – колонна, состоявшая из всех этих дивизий. И все это топталось в пыли глубиной шесть дюймов…»[543]543
  Thirion A. Souvenirs militaires. P., 1892, p. 157–158.


[Закрыть].

В этой пыли, о которой тот же мемуарист говорит, что «она была такая, что солдаты и офицеры не различали даже всадников, которые ехали впереди и часто видели лишь уши своих коней»[544]544
  Ibid., p. 157.


[Закрыть]. Пехота и кавалерия часто вынуждены были двигаться в колоннах повзводно, что, как читатель уже знает, рассматривалось в нормальной ситуации как наказание, к тому же нередко шли по целине, ибо дорога оставалась для артиллерии и обозов. Нетрудно догадаться, что результаты подобного марша были совершенно иными, чем в движении дивизии Тьебо на Сиудад-Родриго!