Текст книги "Армия Наполеона"

И все же кажется, что это не единственная причина. Вспомним фразу саксонского генерала Тильмана о том, что «принцип чести оказывает на французского солдата неизмеримо большее влияние, чем на немецкого». На французов, у которых в желудке было пусто, можно было еще как-то повлиять, взывая к чести, достоинству и любви к славе, на немцев эти доводы натощак действовали крайне слабо. Вспомним при этом, что столь сильные на войне побудительные мотивы, как ненависть к врагу, сознание того, что защищаешь родной очаг, начисто отсутствовали у солдат Великой Армии. Интересно, что поляки, единственные, у которых были подобные эмоции, все равно несли на марше вглубь России потери большие, чем французы.

Однако в строю оставались самые преданные, и малейшие успехи снова возбуждали в них жажду приключений и мечту о славе. «В результате последних военных событий (бои под Островно и Витебском) молодые офицеры вновь поверили в звезду Наполеона, – пишет бывший капитан Вислинского легиона. – Если бы нам приказали двинуться на завоевание Луны, мы бы ответили: “Вперед!” Напрасно старики подшучивали над нашим энтузиазмом, называя нас сумасшедшими, безумцами, – мы мечтали только о битвах и победах и боялись только одного – что русские слишком быстро заключат мир»[830]830
  Brandt H. von. Op. cit., p. 253


[Закрыть].

И это были не только слова. Несмотря на то, что к кульминационному моменту кампании – Бородинскому сражению – союзные контингенты и иностранные полки подошли сильно ослабленными, их поведение в битве было более чем безупречным. Охваченные общим порывом поляки, вюртембержцы, вестфальцы, португальцы, саксонцы, итальянцы, баварцы и испанцы дрались с редкой отвагой, ничуть не уступая в доблести ни французам, ни русским.

Для полков саксонской тяжелой кавалерии, входивших в 4-й кавалерийский корпус Латур – Мобура, Бородинская битва стала поистине звездным часом. Никогда еще саксонцы и вестфальцы не дрались с подобным героизмом. Вот как вспоминал полковник Саксонского гвардейского полка фон Лейссер о действиях своих кавалеристов в этой грандиозной битве: «Противник с твердостью и спокойствием подпустил нас на 40–50 шагов и дал убийственный залп, но кони были разогнаны в атаке, шпоры вонзены в бока, нас вела стальная воля, а честь и слава ждали нас внутри русских каре. Мы обрушились на них, смели и опрокинули все, что нам противостояло. В жуткой схватке некоторые пехотинцы еще продолжали стрелять, и их огонь прекращался лишь тогда, когда они были опрокинуты наземь. Пушки неприятеля были захвачены и отконвоированы назад. Земля была устлана поверженными вражескими солдатами. Они не просили пощады, а мы ее не давали…»[831]831
  Цит. по: Sauzey. Op. cit., T.3. Les Saxons dans nos rangs… p.158.


[Закрыть].

Сражаясь с бешеной отвагой, беспрестанно атакуя или выдерживая ураганный огонь русских орудий, саксонские и польские кирасиры понесли ужасные потери. Если накануне боя бригада Тильмана насчитывала в своих рядах 1130 человек (450 кавалеристов Саксонского гвардейского полка, 400 саксонских кирасиров полка Цастрова и 180 кирасиров 14-го польского конного полка), то к концу боя в строю оставалось едва ли 500 человек: 584 всадника были убиты или ранены[832]832
  Потери бригады Тильмана


[Закрыть].

Полковник кирасирского полка Цастрова фон Трутшлер был смертельно ранен, погиб его заместитель подполковник фон Зельмиц. Полковник гвардейского полка фон Лейссер в пылу боя принял приближающийся русский эскадрон за своих, и вместе с майором фон Хойером и полковым адъютантом фон Файлитшем поскакал ему навстречу. Исправить ошибку они уже не успели. Русские кирасиры набросились на них со всех сторон. Майор Хойер и полковой адъютант были сразу зарублены насмерть посыпавшимися на них ударами палашей, полковник фон Лейссер, израненный и обливающийся кровью, был сбит с коня и взят в плен. В жестоком бою был ранен и второй помощник Лейссера – майор фон Лоппельхольц.

«Я счастлив принести к ногам Вашего Величества… рапорт о дне, покрывшем славой армию… – докладывал генерал Тильман своему королю, – но должен с глубокой болью сообщить также о смерти многих храбрецов… Особенно я оплакиваю потерю полковника фон Лейссера, капитана графа Зайдевица, полкового адъютанта гвардейского полка фон Файлитша. Первый из них был поистине всегда головой своего полка… Я могу уверить Ваше Величество, что отвага его полков вызвала восхищение всей французской армии»[833]833
  Ibid., p. 163–164.


[Закрыть].

«Саксонские эскадроны сражались в этой самой кровавой битве века с львиной отвагой и полным презрением к смерти, выполняя задачи, которые, казалось, были невыполнимыми для конницы», – так справедливо оценил в своих мемуарах полковник фон Экснер действия бригады тяжелой кавалерии Тильмана 7 сентября 1812 г.[834]834
  Exner M. Der Antheil der kgl. Sachsischen Armee am Feldzuge gegen Russland. Leipzig. 1896 // Цит. по: Sauzey Op. cit., T.3. Les Saxons dans nos rangs… p. 176).


[Закрыть]

В то время как саксонская и польская кавалерия совершала свои атаки между Семеновским и батареей Раевского, вюртембергская пехота, ведомая генералом Маршаном и самим маршалом Неем, геройски билась на Багратионовых флешах.

«Мюрат, преследуемый кирасирами противника, укрылся, чтобы не попасть в плен, на редуте, взятом штурмом и занятым 25-й дивизией, – вспоминает офицер вюртембергских войск. – Но он нашел там не несколько рассеянных солдат, как лживо говорит Сегюр, а вюртембержцев, которые после кровавого боя овладели укреплением и защищали его до конца битвы. Это были те же вюртембержцы, что добыли для маршала Нея титул князя Москворецкого, а для своего генерала – титул графа Французской Империи»[835]835
  Faber du Faur G. de. Campagne de Russie 1812 d’après le journal illustré d’un témoin oculaire. E., 1895, p. 157–158.


[Закрыть].

Здесь же, на флешах, устлали своими трупами валы и амбразуры солдаты 1-го и 2-го Португальских полков. 35 офицеров этих частей погибли или были серьезно ранены в Бородинском сражении. Буквально локоть к локтю с ними отважно дрались другие солдаты с далекого Пиренейского полуострова – испанцы 2-го и 3-го батальонов полка Жозефа Наполеона под командованием майора де Чуди, также понесшие тяжелые потери, а в километре от них на батарее Раевского сражались 1-й и 4-й батальоны того же полка, ведомые майором Дорейлем.

Здесь же, следом за ними, шел в огонь знаменитый Вислинский легион: «Нам предстояло следовать за атакующими и по необходимости поддержать их, – рассказывает офицер легиона, – они сумели взять батарею. Но какой ценой! Редут и его окрестности представляли собой самое страшное зрелище, которое только можно было вообразить. Подходы к нему, рвы, внутреннее пространство исчезли под целым холмом мертвых и умирающих, которые лежали в шесть, а то и в восемь слоев!

Фабер дю Фор. Вюртембергская пехота отражает атаку русских кирасир, на взятых штурмом Багратионовых флешах.

…Здесь вперемешку валялись пехотинцы, кавалеристы, кирасиры в белых и синих мундирах, саксонцы, вестфальцы, поляки. Среди последних я узнал командира эскадрона Яблоньского – “красавца Яблоньского”, как его называли в Варшаве»[836]836
  Brandt H. von. Op. cit., p. 277.


[Закрыть].

Сюда же, на клокочущий кратер батареи Раевского, уступая настоятельным просьбам офицеров, Евгений Богарне двинул и солдат итальянской гвардии: «Все мы испускаем радостные крики, – вспоминает очевидец об этом моменте. – Полки строятся в колонну справа повзводно. Велиты Гвардии идут впереди, за ними гренадеры, егеря и драгуны. Радость, гордость, надежда сияют на всех лицах.

Русские заметили наше движение и тотчас направляют в нашу колонну огонь из сотни орудий. Одни только крики “Да здравствует Император!”, “Да здравствует Италия!” – раздаются в шуме падающих бомб и гранат, беспрестанного свиста железа и свинца…»[837]837
  Laugier C. de. Op. cit., p. 82.


[Закрыть].

Никогда еще, наверное, с обеих сторон не проявлялось столько мужества и самопожертвования. Героизм русских солдат и героизм солдат Запада, ведомых Наполеоном, оказались достойными друг друга.

Вестфальцы, еще недавно столь вялые и неспособные к серьезным испытаниям, не уступали в доблести другим. Вот что записал в своем дневнике 7 сентября в 8 часов вечера вестфальский подполковник фон Лоссберг: «Сражение выиграно… Император поручил Жюно передать нам, что мы бились храбро. Ней оказывает нам честь и громко прославляет нас, а мы, вестфальцы, можем с уверенностью сказать, что заслужили похвалу. Даже наш командир корпуса теперь сознается, что ему никогда не приходилось командовать более храбрыми войсками. В продолжение дня мы ни одной минуты не отступали перед неприятелем… Храбрость наших войск подвергалась неоднократным испытаниям: мы несколько раз отбивали атаки русских кирасиров и останавливали пехотные линии…» На следующий день в два часа дня фон Лоссберг дополняет свои записки: «Я не могу нахвалиться, как скоро и спокойно полк сомкнулся и выстроил каре… Когда же мы изготовились против неприятельской кавалерии, я заметил на лицах всех солдат решимость и доверие к их начальникам и восхищался вниманием, с которым исполнялись все команды»[838]838
  Лоссберг Ф.-В. фон. Поход в Еоссию в 1812 году. Письма вестфальского штаб-офицера Фридриха-Вильгельма фон Лоссберга // Приложение к Военно-историческому вестнику. Киев, 1912, с. 31, 32, 36.


[Закрыть].

Ценность последнего свидетельства, несмотря на некоторые его преувеличения, заключается в том, что написано оно прямо на поле сражения, едва только стихли пушки, и не предназначено для начальства или публики. Это мысли, нахлынувшие тотчас же по окончании горячего боя, командира, который полностью доволен своими солдатами и восторгается их поведением перед лицом опасности, и если в деталях описания боя могут быть неточности, то оно абсолютно точно отражает психологическую реальность момента – вестфальцы сражались доблестно и считали себя победителями.

«Воздадим же… справедливость союзным войскам столь разных наций, следовавших в 1812 г. за орлами Наполеона, – писал барон де Бургуэн, бывший в ту эпоху молодым офицером Гвардии. – Честь и военная дисциплина столь сильно связывали воинов своими узами, а престиж Императора действовал столь волшебно, что солдаты стран, даже мало разделяющих, а часто даже просто враждебных его делу, в течение многих лет соперничали в благородном соревновании – отличиться перед его взором.

В то время как мы вели отчаянную войну на Пиренейском полуострове, малопохвальную по ее мотивам и результатам, полк Жозефа Наполеона… доблестно сражался в наших рядах. Кастильская верность и отвага не подвели. То же можно сказать о всем португальском легионе, составленном из пехоты и кавалерии. Он отличился своей храбростью и порывом в битве при Валутиной горе, где понес тяжелые потери. Этот легион участвовал с нами во всех битвах кампании и прошел вместе с нами все отступление через заснеженные равнины.

Что касается прусского контингента, он покинул нас 30 декабря. Но в течение всей кампании 1812 г. он соперничал в отваге и порыве с французскими и польскими войсками, и, согласно выражению герцога Тарентского, которое он употребил в письме, лежащем передо мной, “покрыл себя славой”»[839]839
  Bourgoing E-C.-A. de. Souvenirs militaires du Baron de Bourgoins (1791–1815). E., 1897, p. 244–245.


[Закрыть].

Последнее, пожалуй, является одним из наиболее парадоксальных моментов в истории иностранных контингентов Великой Армии 1812 г.

В то время как австрийский корпус, ведомый князем Шварценбергом, оперировавший на южном фланге главной армии, сражался именно так, как этого, в общем, можно было ожидать от традиционных противников Франции – достаточно вяло и с нежеланием, пруссаки дрались не за страх, а за совесть.

Вообще, не следует забывать, что в Пруссии, несмотря на превалирующее враждебное отношение к французской оккупации, не только уязвившей национальное самолюбие, но и нанесшей удар по материальным интересам практически всех слоев населения, существовала весьма значительная профранцузская партия, состоящая частично из образованных чиновников, частично из интеллигенции и из ряда офицеров, попавших под обаяние Наполеона и восхищавшихся его военным гением. Эта партия особенно активизировалась с того момента, когда Пруссия под давлением обстоятельств вынуждена была подписать конвенцию от 24 февраля 1812 г., в силу которой она становилась союзницей Франции. В отставку был уволен ряд высокопоставленных лиц, имевших слишком явные националистические взгляды, в частности глава тайной полиции Юстус Грюнер. Во главе же Прусского корпуса, отправляющегося сражаться в рядах Великой Армии, был поставлен генерал фон Граверт, ярый поклонник Наполеона и сторонник профранцузской политики.

«Счастливый оказаться под предводительством великого монарха и следовать к славе вместе с героями, увитыми лаврами, – писал Граверт в ответ на свое назначение, – прусский корпус желает только получить случай, чтобы показать себя достойным быть в рядах армии, подвиги которой будут вызывать изумление грядущих поколений»[840]840
  Цит. по: Bonnal H. Manœuvre de Vilna. E, 1905, p. 30.


[Закрыть].

Подобный случай очень скоро представился. 19 июля 1812 г. передовые войска Граверта (8 батальонов и 6 эскадронов), двигавшиеся на Ригу, встретили под местечком Экау русские части под командованием генерала Левиза (8 батальонов, 4 эскадрона, 3 казачьих полка). Атака пруссаков была стремительной. Войска генерала Левиза потерпели поражение и поспешно ретировались с поля сражения. Интересно, что в этом бою прусские драгуны захватили знамя 2-го батальона Ревельского пехотного полка – это было единственное знамя, захваченное в ходе первого периода войны. Несмотря на кровавые сражения под Полоцком, Смоленском, Валутиной горой и великую Бородинскую битву, ни русским, ни французским войскам не удалось взять знамен противника, кроме того, что добыли прусские драгуны.

В августе тяжело заболевший Граверт вынужден был покинуть корпус и передать командование генералу фон Йорку, который, в отличие от своего предшественника, был представителем прусского офицерства, проникнутого националистическим духом. Однако престиж императорской армии к тому времени был столь велик, что смена командования не внесла поначалу никаких изменений в поведение прусского вспомогательного корпуса. В первых числах сентября ряд прусских офицеров получили от Императора ордена Почетного Легиона за отличия в боях. «Позвольте поблагодарить Вас, монсеньор, – писал Йорк маршалу Макдональду, – за то, что Вы соблаговолили донести до Великодушного Монарха признательность и нашу благодарность по отношению к Вам за заботу о вверенных Вам прусских войсках и за эту награду»[841]841
  S.H.A.T. C2130.


[Закрыть].

Таким же витиевато напыщенным старофранцузским слогом выражали свои чувства и другие прусские офицеры: «Отличие, которым Его Величество соблаговолил меня почтить, возведя меня в достоинство кавалера Почетного Легиона, наполняет меня новым рвением к службе, – писал генерал фон Клейст, – и при каждом случае я буду стараться добиться уважения Вашей Светлости, доказывая глубокие чувства самой почтительной преданности, с которой я, Монсеньор, имею честь быть Вашей Светлости нижайшим и покорнейшим слугой»[842]842
  Ibid.


[Закрыть].

Когда же Прусскому корпусу было объявлено о результатах Бородинского сражения, фон Йорк направил Макдональду письмо, почти что переполненное энтузиазмом: «Я спешу, Монсеньор, выразить Вам нашу единодушную радость по поводу этого важного события, и я с удовольствием исполню Ваш приказ – отпраздновать со всей достойной торжественностью этот новый успех французского оружия»[843]843
  Ibid.


[Закрыть].

Нечего и говорить, что прусские части, шедшие в рядах главной армии, сражались ничуть не хуже остальных, в частности и в Бородинской битве. Но что не столь очевидно, так это то, что в глубоком тылу Пруссия притихла в ожидании вестей из России. А первые сообщения были, как известно, одно оптимистичней другого.

На территории Пруссии отмечалось даже 15 августа – день рождения Наполеона. В этот день в кафедральном соборе города Эльбинг генеральный комиссар Западной Пруссии де Буань произнес торжественную речь, которая резюмирует процесс, о котором говорилось в этой главе, и знаменует собой, очевидно, пик наполеоновской Европы:

«От далекой Иллирии до берегов Тибра и Сены, от берегов Тахо до Двины и Борисфена (Днепра), от Эгейского моря до Балтики, – говорил де Буань, – во всем этом огромном пространстве, занимаемом Империей и Цивилизацией, искусствами и науками, все нации, ее составляющие, все монархи, правящие ей, объединенные одними интересами, одними чувствами, празднуют сегодня годовщину рождения Наполеона Великого, Императора французов и короля Италии… Если Император расширил так далеко пределы своей Империи силой своего оружия и своего гения, а также мудрости… он объединил также сердца всех народов, которым он вынужден был некогда нести войну.

Я хочу прежде всего говорить здесь о жителях Пруссии. Действительно, когда-то берега Вислы и Немана были ареной боев между Империей и этим королевством, но теперь Его Величество король Пруссии дает своим подданным пример дружбы и преданности Франции и верности своим клятвам. Прусские войска сражаются под теми же знаменами, что и войска Его Императорского величества и соперничают с ним в отваге и славе…

…Все бывшие враги стали друзьями и верными союзниками Его Величества, сражаясь сегодня против Англии и России – единственных держав, противостоящих ему.

Эти огромные политические изменения – не только плод побед и результат доверия к монарху, целью которого является прочный мир… и прекращение войн, которые в течение стольких веков истощали Европу и не согласуются с тем состоянием цивилизации, до которого она поднялась…

Либеральные принципы легли в основу законодательств всех государств… и кодекс Наполеона, принятый во многих из них, станет, без сомнения, вскоре всеобщим…

Если мы вспомним также о единстве мер и весов… народы Европы будут в скором времени представлять из себя единую семью, хотя и под властью отдельных и независимых правительств, это и было бы высшим достижением цивилизации.

Нищенство – эта проказа общества – искоренено во всей Империи. Построены дома, где несчастные находят верное убежище, отдых, заботу и утешение…

Воображение изумляется, когда видишь, какие… преодолены, казалось бы, непреодолимые барьеры природы, чтобы прорубить дороги, ведущие из Франции в Италию через перевал Мон-Сенис и перевал Сен-Бернар; какие прорыты каналы, чтобы соединить море с внутренними областями Империи; когда смотришь на то, сколь много создано новых полезных учреждений, сколь большую поддержку получили науки, торговля, мануфактуры, как украшена или, иначе говоря, реконструирована столица, ставшая, несмотря на древность, новым городом – самым большим и самым великолепным; когда видишь Рим, словно поднятый той же рукой из руин и занявший место, которое он когда-то занимал в дни своей славы…»[844]844
  Ibid.


[Закрыть].

Несмотря на помпезный слог и официальную лесть, этот текст заслуживает внимания, так как ясно иллюстрирует то, как виделась Империя Европы и ее будущее в пору успехов наполеоновского войска. Здесь «Империя» понимается не только в узком смысле этого слова – Французская Империя, хотя такое значение в тексте также встречается.

Империя для автора речи – это прежде всего пространство от Тахо до Днепра, Империя, которая должна объединить все европейские народы в единой семье, создать новый мир с большей социальной справедливостью, стать империей «цивилизации, наук и искусств…».

Этой мечте, как известно, не суждено было сбыться. Московский пожар поглотит в своем пекле грезы о новом Риме… Великая Армия начала свое печально знаменитое отступление, которое в скором времени превратилось в катастрофу для нее и для идеи Европейской Империи.

Однако было бы неверным упрощением сказать, что как только Великая Армия начала свою тяжелую ретираду, составляющие ее контингенты тотчас покинули ряды единого войска. Само по себе начало военных неудач вовсе не означало мгновенного изменения поведения иностранных солдат и офицеров. Даже Прусский корпус в самых последних числах октября – начале ноября 1812 г. не выказывал существенных признаков изменения настроений. 31 октября 1812 г. генерал Йорк писал Макдональду из Миттавы: «Монсеньор, генерал Рёдерер имел любезность передать мне Ваше намерение атаковать врага, чтобы наказать его за дерзость, с которой он вышел из крепости и постоянно беспокоит наши аванпосты. Это решение мне кажется самым лучшим способом, чтобы добиться спокойствия и доставить огромное удовольствие прусским войскам, которые не желают ничего лучшего, как идти на врага под командованием Вашей светлости…»[845]845
  Chuquet A. 1812. La Guerre de Russie. Notes et Documents. E, 1912, t. 2, p. 124.


[Закрыть].

Эти слова были подкреплены делом. Немецкие войска произвели 20 ноября 1812 г. внезапную контратаку, столь решительную, что наседавшие на них части понесли жестокий урон. Только пленными пруссаки захватили около полутора тысяч человек[846]846
  S.H.A.T. C2130.


[Закрыть].

Но эпизодом войны 1812 г., который поистине можно назвать лебединой песней наполеоновской Европы, стал бой 28 ноября 1812 г. у переправы через Березину. Это событие кажется нам столь важным с точки зрения темы данной главы и обычно представляется в столь извращенном свете, что мы решили дать достаточно подробное его описание.

В начале двадцатых чисел ноября 1812 г. остатки основной группировки Великой Армии после тяжелых боев под Красным оторвались от преследующей их главной армии Кутузова и приближались к реке Березине, лежащей поперек пути отступления. В принципе Березина не представляет собой значительной в стратегическом плане водной преграды, но в конкретной обстановке, на театре военных действий, она приобрела важность, непропорциональную ее географическому значению. Дело в том, что наперерез отступавшей наполеоновской армии с юго-запада двигалась так называемая Дунайская армия под командованием адмирала Чичагова (около 35 тыс. человек), а с севера, напирая на войска Удино, наступала другая русская армия под командованием генерала Витгенштейна (около 30–35 тыс.), значительно усилившаяся

Расположение русских и французских соединений на главном театре военных действий на 22 ноября 1812 г. и их действия накануне переправы наполеоновских войск через Березину.

за счет подошедших резервных формирований. Таким образом, река Березина могла стать рубежом, опираясь на который, русская армия получала возможность остановить движение отступающих французов и раздавить их ударом превосходящих сил со всех сторон.

22 ноября в Толочине, на пути к Борисову, где находилась переправа через Березину, Наполеон получил известие о катастрофе. Подошедшие с юго-запада передовые отряды Дунайской армии, разгромив отряд генерала Домбровского, взяли борисовский «тет-де-пон»[847]847
  Тет-де-пон – от франц. tête de pont – предмостное укрепление.


[Закрыть], находящийся на западном берегу, и вдобавок заняли сам Борисов, лежащий на восточном берегу Березины.

Конечно, в иной ситуации факт нахождения на противоположном берегу реки русских войск не означал непременно трагедии для наполеоновских войск: известно, как обычно сложно было оборонять водную преграду огромной протяженности. Однако в условиях, когда на плечах у отступающих французов висели армии Витгенштейна и Кутузова, а времени и места для маневра практически не оставалось, дело приобретало поистине трагический оборот. Если же принять во внимание степень разложения большей части Великой Армии, то в подобной ситуации она просто оказалась на грани гибели.

«Дело становится серьезным», – мрачно заметил Император Коленкуру. Теперь его самые дурные предчувствия оправдывались. Впрочем, через день Наполеон получил известие о том, что 2-й корпус герцога Реджио (Удино) атаковал авангард Дунайской армии, который был непредусмотрительно выдвинут прямо навстречу главным силам французов. Удино сообщал о том, что этот авангард (под командованием графа Палена) наголову разбит и что 2-й корпус ворвался в Борисов, захватив богатые трофеи. Однако это известие было слабым утешением: мост через Березину был разрушен, а на противоположном берегу стояли русские войска.

В этой, казалось бы, безвыходной ситуации Император проявил твердость духа и мастерство полководца. Еще накануне генерал Корбино, двигавшийся на соединение со 2-м корпусом, нашел брод через Березину в районе деревни Студянка (16 км севернее г. Борисова). В то же время Наполеону донесли о существовании брода у деревни Ухолода южнее Борисова. Направив на Ухолоду небольшой отряд, а также осуществив демонстрацию попытки восстановления переправы непосредственно у Борисова, Император двинул свои главные силы на Студянку.

Вечером 25 ноября сюда прибыли части корпуса Удино, а также понтонеры генерала Эбле – мужественные солдаты, сохранившие, несмотря на перипетии отступления, порядок, дисциплину и готовность к самопожертвованию. Понтонеров было 400 человек (7 рот) с полной экипировкой и вооружением. Всего лишь за пять дней до этого в Орше вследствие недостатка упряжных лошадей были сожжены понтоны, с помощью которых можно было бы быстро навести мост. Учитывая ширину реки в районе Студянки (около 110 м), ее глубину (около 2 м) и скорость течения, на это потребовалось бы не более часа. Но теперь понтонного парка не было. К счастью для Великой Армии, генерал Эбле предусмотрительно сохранил шесть фур с инструментами, две походные кузницы и два фургона с углем. Тотчас же понтонеры и саперы приступили к делу – в сгущающихся сумерках зажглись огни походных кузниц, и закипела работа, которая продолжалась всю ночь. Пока саперы 2-го корпуса разбирали дома Студянки и пилили деревья, понтонеры ковали скобы и гвозди, собирали козлы, готовили плоты.

С рассветом 26 ноября небольшой отряд кавалерии с вольтижерами на крупах лошадей перешел реку вброд и завел бой с отрядом, обороняющим противоположный берег. Однако, к удивлению Наполеона, русские войска не оказывали значительного сопротивления. Чичагов, частично обманутый маневрами Императора, а частью обескураженный тем, что остался один на один с великим полководцем, оставил напротив Студянки только слабый отряд пехоты и несколько сот казаков, и все они по странной оплошности покинули ночью свой пост напротив брода.

В восемь часов утра началась наводка мостов. Мужественные понтонеры на лютом холоде вынуждены были войти, где по пояс, а где по плечи в ледяную воду. Немногие из тех, кто совершил этот акт самопожертвования, сумели пережить переправу… Согласно документу, относящемуся к этим событиям, пожалуй, самому точному, беспристрастному и лишенному всякой экзальтации – отчету полковника Шапеля, написанному 20 июля 1818 г., – более сотни понтонеров работали в воде. Почти все они умерли от переохлаждения вскоре после форсирования Березины[848]848
  Chapelle. Rélation du passage de la Bérézina. S.H.A.T. C2133.


[Закрыть]. Среди героев-понтонеров были и солдаты нефранцузского происхождения, а именно 11-я рота, состоящая целиком из голландцев.

К 13 часам дня правый мост для пехоты и кавалерии был готов, и тотчас началась переправа корпуса Удино. «Наполеон, который с утра не покидал берега Березины, встал у входа на мост, чтобы видеть, как проходит 2-й корпус, все полки которого шли в величайшем порядке и с решимостью вступить в бой»[849]849
  Ibid.


[Закрыть]. С большими предосторожностями по этому же мосту перевезли восьмифунтовую пушку и гаубицу, чтобы окончательно отогнать русский отряд от переправы.

Под грохот орудий и треск ружейной пальбы, раздававшийся с правого берега, стоя в воде, покрытой льдинами, французские понтонеры продолжали невозмутимо делать свое дело. В 16 часов был готов второй мост для артиллерии, и тотчас же по нему покатились пушки и зарядные фуры 2-го корпуса, за ними шли орудия гвардейской артиллерии и тяжелые повозки армейского артиллерийского парка.

В 20 часов три опоры левого моста рухнули под тяжестью повозок. Но понтонеры снова вошли в воду и нечеловеческими усилиями сумели починить мост. В 23 часа при свете костров и факелов пришли в движение пушки и фуры, тяжелые колеса которых снова загрохотали по отремонтированному настилу. Переправа продолжалась безостановочно, но ночью снова рухнуло несколько опор, и понтонеры, совершая невозможное, опять принялись за работу и отремонтировали мост к 6 часам утра.

27-го на рассвете на правый берег двинулась Гвардия, переправился сам Император со штабом, большая часть артиллерии, организованные остатки корпусов Даву, Нея, Евгения Богарне и резервной кавалерии… Все эти войска шли в порядке. На мосты, оцепленные гвардейскими жандармами, не допускались отставшие и безоружные. Впрочем, днем последних было немного. Толпы «одиночек», маркитантки с детьми, караван-сарай из повозок, карет, фур, телег – все это охвостье армии нахлынуло только к вечеру. На этот момент переправа армии фактически уже завершилась. На восточном берегу оставался лишь 9-й корпус Виктора, которому было поручено прикрыть, насколько это будет возможно, мосты от наступления русских, а также дождаться дивизии Партуно, которая была оставлена в Борисове в качестве арьергарда. В штабе еще не знали, что именно в этот момент, вечером 27 ноября, Партуно со своей дивизией (около 4 тыс. человек) наткнулся на армию Витгенштейна. Дивизия героически сражалась и потеряла в бою примерно половину своего состава убитыми и ранеными. Ее остатки, окруженные со всех сторон многократно превосходящими по численности силами, были вынуждены сложить оружие.

Однако основная часть исторической драмы, глубоко врезавшейся в память всех тех, кто стал ее свидетелем, произошла 28 ноября 1812 г. На рассвете этого дня армия Чичагова выступила со стороны деревни Большой Стахов, чтобы атаковать уже переправившиеся полки Великой Армии, а Витгенштейн, двигавшийся по восточному берегу, готовился обрушиться на тех, кто еще ожидал своей участи у переправы через Березину.

Многие источники подтверждают поразительный факт. Огромные толпы отставших, собравшиеся вечером накануне на берегу реки, беспечно провели ночь у бивачных костров, и не помышляя о переправе, в то время как мосты через реку в ночь с 27 на 28 ноября были совершенно свободны! Данное обстоятельство еще раз подтверждает, что все боеспособные части, за исключением намеренно оставленного для защиты мостов 9-го корпуса Виктора, перешли реку без существенных затруднений. Более того, в связи с тем, что силы 9-го корпуса, оставшиеся на восточном берегу, с исчезновением дивизии Партуно оказались явно недостаточными для сдерживания Витгенштейна, дивизии Дендельса было приказано вернуться обратно на левый берег! Этот приказ был выполнен немецкими солдатами Дендельса без всяких помех при переправе.

В результате с рассветом 28 ноября солдаты Великой Армии, сохранившие честь и дисциплину, выстроились на обоих берегах реки, фактически лишь для того, чтобы прикрыть своими телами нестройные толпы «одиночек» и гражданских лиц, сопровождавших армию, которые среди громадного скопища повозок с утра потянулись к мостам.

На правом (западном) берегу Березины против войск Чичагова развернулись следующие силы:

1-я линия: пехота 2-го корпуса Удино – около 4 тыс. человек; остатки пехоты корпуса Нея – около 400 человек; артиллерия 2-го корпуса – около 400 человек.

Итого: 4800 человек под общим командованием маршала Удино.

В строю этих войск находились, кроме французских частей, все четыре швейцарских пехотных полка, 3-й Португальский, 3-й Временный хорватский полк, 123-й и 124-й полки, полностью сформированные из голландцев, 128-й пехотный полк, состоящий из уроженцев города Бремена, остатки 1-го и 2-го Португальских и Вюртембергской пехотной дивизии.