Текст книги "Армия Наполеона"

Напомним, что боевые действия разворачивались не только на главном – московском направлении, но и на флангах, где русская армия и казаки ничуть не меньше, если не больше наседали на отступающего неприятеля. И что же? Мы видим, что польско-прусский корпус Макдональда понес, сравнительно с главной армией, просто ничтожный урон. Ограниченные потери были и в рядах саксонского корпуса Рейнье и австрийских войск Шварценберга. Когда в 20-х числах ноября главная часть Великой Армии, за исключением Гвардии, подходила к Березине в виде деморализованной толпы, корпуса Удино и Виктора шли монолитными рядами, сохраняя готовые к бою организованные батальоны, полки, батареи. И это несмотря на то, что они совершили отступление под сильнейшим нажимом русских войск.

Итак, главной причиной катастрофы была не русская армия, которая била отступающие толпы полувооруженных людей, не казаки, и не партизаны и не мороз. Кстати, выдающийся русский ученый Е.В. Тарле также полагал, что морозы лишь добили Великую Армию, а сражения в ходе отступления наносили удар прежде всего по «некомбатантам»: «Под Красным произошел своего рода отбор: погибли в бою или сдались в плен наименее боеспособные люди…»[723]723
  Тарле Е.В. 1812 год. М., 1994, с. 309–310.


[Закрыть].

Главной же причиной того, что произошел развал армии, знаменитый академик считал голод, который преследовал французов с самого выступления из Москвы: «Нам важно зафиксировать факт страшного голода именно в этот период, когда морозов еще не было, а стояла прекрасная солнечная осень. Именно голод, а не мороз быстро разрушил наполеоновскую армию в этот период отступления»[724]724
  Ibid., c. 89.


[Закрыть].

Нет сомнения, что данный фактор сыграл огромную роль в процессе разложения главных сил Великой Армии… Все же и подобное объяснение покажется явно неудовлетворительным, если внимательно вчитаться в дневники современников, мемуары и документы, относящиеся к началу отступления, и сопоставить их с километражем и временем пройденного пути.

Дело в том, что от Малоярославца до Смоленска, где симптомы тотального разложения были уже налицо, армия шла всего лишь две недели. Солдаты вынесли из Москвы немалые запасы продовольствия, кроме того, ежедневно в дороге падало огромное количество лошадей, которых тотчас же забивали на мясо, были даже кое-какие раздачи провианта. Конечно, жаренная на костре конина – это не бифштекс в парижском ресторане, конечно, не хватало хлеба, водки и т. д., но все же это очень далеко от смертельного голода, который мог бы разложить полные стойкости и выдержки войска.

Напомним, что отступавшие на флангах корпуса, хотя и в меньшей степени, также страдали от голода, но никак не потеряли внутренней спайки и организованности. Солдатам наполеоновской армии приходилось выносить подобные лишения в холоде и голоде польской кампании 1807 г. А в отступлении из Мадрида через Ла Манчу в том же 1812 г., где приходилось идти по безводной равнине в дикую жару, без глотка воды? Но только в русском походе произошла деморализация и развал, превосходящие все вообразимое. Как же это объяснить?

Причина, на наш взгляд, кроется именно в этом неуловимом, но всесильном моральном факторе, которому посвящена эта глава. Действительно, чтобы понять, почему произошла катастрофа главных сил, для начала надо сравнить те факторы, которые воздействовали на фланговые корпуса и на основную группировку. Холод, голод, наскоки казаков и натиск регулярных сил русской армии воздействовали на все соединения Великой Армии. Конечно, в разной степени, но все же различия были не столь велики, как результат.

Первым из действительных различий, которые бросаются в глаза, было то, что главными силами командовал сам император, а фланговыми корпусами его маршалы. Казалось бы, прекрасная возможность для хулителей полководческого таланта Наполеона сказать, что где командовал Бонапарт – там развал, а где командовали «незаслуженно» отодвинутые на второй план «скромные» герои – там порядок. Факты, однако, показывают, что, напротив, если из главной армии хоть что-то уцелело, то это лишь благодаря присутствию императора, который воодушевлял своим присутствием войска, по крайней мере Гвардию.

Есть еще одно существенное различие – главная армия дала кровопролитное генеральное сражение, Бородино. Неужели прав Толстой, считавший, что Бородино является началом конца Наполеоновской армии и империи, моральной победой русской армии? Все дневники современников, датированные 7–14 сентября 1812 г., единодушны – Великая Армия чувствовала себя победительницей. Да, это была пиррова победа, которая не принесла желаемого стратегического результата и, следовательно, оказалась бесполезной. Но хотя солдаты оплакивали потерю многих героев, дух армии был ничуть не сломлен, а когда впереди, открывшись с высоты Поклонной горы, показались башни и купола Москвы, ликованию и ощущению триумфа не было предела. Бородино нанесло чувствительные материальные потери, которые были в значительной степени восполнены подошедшим подкреплением, и никоим образом не ответственно за то разложение войск, которое произошло в период отступления.

Итак, остается только одно различие – это Москва, точнее пожар Москвы. Именно этот фактор, по нашему глубокому убеждению, явился тем мощным ударом, от которого действительно не смогла оправиться Великая Армия. Вступи Наполеон в Москву, как он вступал в Берлин, Вену, Варшаву, Мадрид… и, вероятно, никакой трагедии для его армии не приключилось бы. Но случилось иначе – древняя столица запылала, подожженная самими же россиянами.

Для Наполеоновской армии именно это и оказалось шокирующим ударом. В обычной обстановке французские войска, вступавшие в европейские столицы, вели себя с максимальной дисциплинированностью. В Вене, например, местная буржуазная гвардия салютовала входящим колоннам императорской армии, а затем совместно с французскими войсками вела патрулирование в городе. При таких условиях обеспечивалось строгое соблюдение дисциплины, пресекались все попытки военнослужащих совершить малейшие акты насилия над жителями. Иное дело – пылающая Москва. Как было объяснить солдатам, что нельзя вытаскивать ценности из домов, подожженных самими же местными жителями? Здравая логика говорила, что лучше спасти пропадающие красивые и ценные вещи, которые раз уж не нужны москвичам, то могут еще очень и очень послужить солдатам Наполеона. И солдаты тащили все: меха и картины, столовую утварь и одежду, икру и вино, хотя приказы императора, один строже другого, и требовали немедленного пресечения беспорядков. Вот только некоторые из этих распоряжений, относящихся к гвардейским полкам:

А. Адам. В Москве 20 сентября 1812 г.

«Приказ на день, 20 сентября 1812 г.

Император повелевает, чтобы грабеж в городе был немедленно пресечен. Господа майоры всех полков должны выделить из каждого батальона, который не находится на дежурстве, по 15 человек под командой офицеров. Эти патрули пройдут по всему городу, чтобы остановить мародерство и вернуть солдат в свои части…

Приказ на день, 21 сентября 1812 г.

Император крайне недоволен тем, что, несмотря на его настоятельные приказы по прекращению грабежа, отряды мародеров из самой гвардии входят в Кремль, обязанность господ Генералов и командиров частей строго исполнять приказы его Величества…

Приказ на день по Армии, 29 сентября 1812 г.

Несмотря на приказ прекратить грабеж, он продолжается во многих кварталах города.

В соответствии с этим приказываю г.г. Маршалам, командующим армейскими корпусами держать солдат в районе расположения своих корпусов.

Запрещается давать разрешения кому бы то ни было, офицеру или солдату, уходить в город отрядом или индивидуально на поиски муки, кожи и других предметов.

….

До тех пор, пока в городе не будет восстановлен порядок, ни один торговец не будет иметь права торговать.

….

Солдаты, которые будут арестованы и уличены в продолжении грабежа, с завтрашнего дня 30 сентября будут судимы специальными военными комиссиями и приговорены согласно строгости закона.

Маршал, князь Невшательский»[725]725
  Extraits du livre d’ordres du 2e régiment de grenadiers à pied de la Garde Impériale. // Carnet de la Sabretache N95, nov. 1900, p. 683, 684, 690.


[Закрыть].

Несмотря на эти повторные распоряжения и угрозы грабеж продолжался и, хотя со временем он все же затих, но принес свои «плоды». Он подорвал дисциплину в глобальном масштабе, нанес непоправимый удар по духу войск. Солдаты почувствовали вкус золота. Отныне многие из них были нагружены вытащенной из пожара богатой добычей, и им очень хотелось донести ее домой, остаться живым, во что бы то ни стало.

Офицер Вислинского легиона фон Брандт очень точно определил ту моральную рану, от которой суждено будет погибнуть Великой Армии: «Самое роковое последствие этого грабежа было развитие ростков деморализации… Когда порядок был восстановлен, в каждой части осталось тем не менее некоторое количество дурных солдат, которые убегали ночью из ее расположения, чтобы продолжать мародерствовать. Другие, хуже того, постарались вообще не возвращаться в строй. Во время выхода из Москвы было уже шесть-восемь тысяч людей подобного рода – “одиночек”, как их прозвали. Они первыми образовали тянущийся за армией хвост, а их число быстро возросло вследствие тягот отступления, среди них вооруженные солдаты составляли меньшинство»[726]726
  Brandt H. von. Op. cit., p. 290.


[Закрыть].

Дальнейший сценарий понять нетрудно. Масса «одиночек» облепляла армию со всех сторон, словно рой мух. Они забегали вперед, в стороны, мародерствовали, грабя дочиста еще нетронутые деревни. Они делали это, конечно, уже не с целью добыть богатства. Трудно было бы в нищей деревушке найти что-нибудь, сравнимое с московской поживой, теперь мародеры охотились за провиантом. В результате нормальным, шедшим в строю солдатам осталось только доедать косточки за рыскавшими повсюду подонками.

Результат очевиден, дисциплинированные люди также мало-помалу стали покидать ряды, раз уж с бичом «одиночек» не удалось справиться. Количество «одиночек» выросло на подходе к Смоленску уже до 20–30 тыс. человек. Стендаль, свидетель и участник отступления из России, точно охарактеризовал процесс развала армии: «На обратном пути из Москвы в Смоленск впереди армии шло тридцать тысяч трусов, притворявшихся больными, а на самом деле превосходно себя чувствовавших в течение первых десяти дней. Всё, что эти люди не съедали сами, они выбрасывали или сжигали. Солдат, верный своему долгу, оказывался в дураках. А так как французу это ненавистнее всего, то вскоре под ружьём остались только солдаты героического склада или ж простофили»[727]727
  Стендаль. Жизнь Наполеона // Собрание сочинений. М., 1959, т.11, с. 136.


[Закрыть].

Ситуация усугублялась тем, что среди отступающих колонн было немало мирных жителей из числа иностранцев, проживавших в Москве и теперь бежавших из города от возможных эксцессов. Их многочисленные повозки и экипажи усиливали беспорядок, а сами они множили толпы одиночек. Наконец, ряд высших чинов, поживившихся от «московской ярмарки» (так солдаты прозвали грабеж бывшей русской столицы), тащили за собой массу набитых добром экипажей и никак не могли подать пример презрения богатству для своих подчиненных. В конечном итоге следствием московского пожара стало превращение Великой Армии в хаос повозок с награбленным и тащивших свое добро людей, где каждый был сам за себя.

Нет, не морозы, не голод, не казаки и не партизаны сломили армию Наполеона. Люди и стихии били прежде всего эту толпу спасающих пожитки и собственную шкуру, чаще всего безоружных «одиночек». А эта толпа, как гангрена, постепенно охватывала все новые и новые части войска. Начальник штаба 3-го корпуса Жомини вспоминал, что солдаты всех наций, «…перемешавшись между собой, шли толпой в 30–40 тысяч человек. Эта толпа никому не подчинялась и думала только о том, как бы добыть средства, чтобы не умереть от холода и голода. Всякий, кто вследствие холода или усталости отставал от части, попадал в эту дезорганизованную массу. Она увеличивалась с каждым переходом и в конце концов, надо в этом сознаться, постепенно втянула в себя всю армию…»[728]728
  Jomini H. de. Précis politique et militaire des campagnes de 1812 à 1814. Extraits des souvenirs inédits du général Jomini. Lausanne, 1886, t.1, p. 174.


[Закрыть].

Именно поэтому, когда к «главным силам» присоединялись еще не затронутые разложением войска, они растворялись в этом хаосе почти мгновенно. Удино и Виктор героически сражались при Березине (см. главу XII), потому что… они не шли в главной армии!

«Так как наши солдаты не входили ни в какие сношения с теми, которые возвращались из Москвы, не имели ни малейшего представления о беспорядке, царившем среди этих несчастных, – нравственный дух корпуса Удино был очень высок…»[729]729
  Marbot M. de. Mémoires du général baron de Marbot. P, 1891, t. 2, p. 204.


[Закрыть] – вспоминал Марбо, командовавший тогда 23-м конно-егерским полком, входящим во 2-й корпус. Впрочем, не прошло и одного-двух дней, как разложенные контактами с гангренозной массой эти корпуса также рассеются, тем более что в это время действительно ударят суровые морозы. Все, кто присоединялся на различных этапах отступления к главной армии, абсолютно единодушны – их солдаты были шокированы, увидев дикую, никому не подчиняющуюся орду, от этого зрелища их собственный дух падал, и в скором времени они растворялись в толпе… и гибли вместе с ней.

Как неузнаваемо изменились французские солдаты! «Люди дрались за кусок хлеба, – вспоминал офицер 4-го корпуса. – Если кто-нибудь, замерзая от холода, подходил к костру, то солдаты, знавшие его, без всякой жалости прогоняли его прочь. Если кто-нибудь, изнемогая от жажды, просил солдата, несшего полное ведро воды, дать хоть несколько капель, то он резко отказывал. Часто можно было слышать, как люди, бывшие, несмотря на разницу положения, до сих пор друзьями, теперь ссорились из-за пучка соломы или из-за куска конины, который они вырезали для себя. Этот поход был тем более страшен, что совершенно исказил наши характеры, и у нас появились пороки, чуждые нам до сих пор. Люди, бывшие до этого времени честными, чувствительными и великодушными, сделались теперь эгоистами, скупыми, ростовщиками и злыми»[730]730
  Labaume E. Relation circonstanciée de la campagne de Russie. E, 1814, p. 345.


[Закрыть].

Выходит, что первопричиной катастрофы Великой Армии во время ее отступления был московский пожар, который заразой стяжательства подорвал дух армии. Враг внутренний, проникший в души солдат, оказался более сильным, чем неприятель и стихии, которые били по уже морально подкошенным людям. С каждым днем число таковых становилось больше, а воля к борьбе падала все ниже[731]731
  Известный российский историк Андрей Попов, автор известной книги «Великая армия в России. Погоня за миражом», упрекнул концепцию, высказанную в этой главе за её однобокость, ибо, пишет он в своей книге, поражение наполеоновской армии в 1812 году объяснялось многими факторами. В этом нет ни малейших сомнени… но здесь речь идёт только о корне морального разложения главных сил Великой Армии, а вовсе не о причине поражения французов в России. Это поражение, как вполне понятно, объяснялось целым рядом факторов, как политического, так и стратегического характера.


[Закрыть].

Вышедшие живыми из этого страшного отступления были не только на грани физического изнеможения – они были прежде всего сломлены духовно. В донесении военному министру от 24 января 1813 г. майор Бальтазар, осмотревший этих людей, писал: «…Трудно даже передать картину того состояния, в котором находятся остатки армии… Ужас и продолжительные страдания, которые вынесли эти люди, словно изменили их природу. В них не осталось ничего военного. Они находятся постоянно в состоянии недовольства, у них отсутствует военная субординация, и, сверх того, они панически боятся врага…»[732]732
  Reboul L. Campagne de 1813. E, 1912, t. 1, p. 95.


[Закрыть].

«Я поклялся больше не вспоминать о печальных событиях, покрывших трауром нашу страну, – записал в своем дневнике 15 марта 1813 г. Фантен без Одоар, который прошел все отступление из России, – но я ничего не могу с собой поделать. Они вновь и вновь приходят мне на ум. Днем я погружаюсь в черные мысли, ночью меня мучают кошмары. Напрасно я стараюсь отвлечься чем-либо, перед моими глазами снова и снова встает океан льда, который поглотил нашу армию и столько славы!»[733]733
  Fantin des Odoards L.-F Op. cit., p. 354.


[Закрыть]

Наступила весна 1813 года, и вместе с солнцем и таянием снегов для Великой Армии, казалось, снова начались великие дни. Как уже отмечалось, невероятными усилиями Наполеону удалось в кратчайшие сроки набрать новую армию, обмундировать, вооружить, поставить в строй тысячи и тысячи новых солдат, подобрать командные кадры, создать гигантскую материальную часть.

В армии, особенно после первых побед императора, снова возродится боевой дух, снова, как и до этого, солдаты будут драться с порывом и отвагой, снова вернется товарищеская взаимопомощь и французская веселость. «В течение этой кампании полки будут соперничать в пыле, отваге и преданности, новобранцы, ведомые молодыми солдатами, отслужившими шесть месяцев, с патронами в карманах будут сражаться со всей возможной доблестью и достойно поддержат репутацию старых частей»[734]734
  Espinchal H. d’. Op. cit., t. 2, p. 171.


[Закрыть].

Свидетельства французских источников полностью подтверждают как друзья, так и противники. «Ты не можешь вообразить, с какой отвагой сражаются эти французские мальчишки шестнадцати-семнадцати лет, – писал 17 сентября 1813 г. на родину один из датских офицеров, – Едва они завидят врага, как их охватывает ярость и бешеный порыв. У них мало физических сил, но у них есть неукротимая отвага»[735]735
  Friesenberg C.-F Souvenirs d’un officier danois, 1807–1814. E, 1897, p. 65.


[Закрыть].

Интересно, что почти в тех же выражениях рассказывал о наполеоновских солдатах 1813 г. и русский офицер, артиллерист Илья Радожицкий: «Молодые воины Наполеона, невзирая на их юность, дрались отчаянно и, будучи ободрены нашим отступлением, лезли вперед как бешеные… Смотря на пленных французов, отважных мальчиков, нельзя было не досадовать на то, что мы, старики, от них уходили, но их одушевлял гений Наполеона, который умел из юношей создавать новых героев Франции…»[736]736
  Радожицкий И. T. Походные записки артиллериста с 1812 по 1816 год артиллерии подполковника H… P… М., 1835, т. 2, с. 92, 94.


[Закрыть].

Однако катастрофа в России не осталась бесследной для морального состояния армии. Часто пишут о том, что молодые солдаты 1813 г. были уже не те, что солдаты Аустерлица и даже Ваграма, что, несмотря на отвагу, им не хватало стойкости, выносливости, умения переносить тяжелые марши, непогоду и голод. Это, конечно, так, но ведь и у неприятеля в строю было немало новобранцев, взять хотя бы пруссаков с их массовым ландвером, иначе говоря, ополчением, только что поставленным под ружье.

Не менее, а может быть более, на результате кампании скажется состояние духа высшего командования, изменившееся после войны 1812 года. Исчезла та спокойная уверенность в своих силах, то «полнокровное чувство победы», которое передавалось от маршала до младшего офицера и простого солдата, делая их непобедимыми. Отныне генералы знают, что поражение и, более того, катастрофа возможны. Они становятся более осторожными, у них пропадает отчаянная, порой бесшабашная самоуверенность, которая иногда приводила к промахам, зато столь часто приносила фантасмагорические успехи. У некоторых осторожность переходит в неуверенность, а то и просто в робость.

Разумеется, что те, у кого появлялось это чувство, искали ответственных, чтобы оправдаться перед другими и самими собой за собственную слабость, поэтому резко критиковали все действия вышестоящих лиц, а прежде всего императора. «Наши генералы устали, – вспоминает Куанье о настроениях в среде высшего командования после битвы под Дрезденом. – Я слышал в генеральном штабе чудовищные речи. Были и те, кто кощунственно говорил об императоре: “Этот… нас всех погубит”. Услышав это, я был потрясен, и я сказал себе: “Мы погибли…”»[737]737
  Coignet J.-R. Op. cit., p. 232–234.


[Закрыть] Интересно, что почти в тот же день, когда, вероятно, Куанье слышал подобные разговоры, Наполеон в письме герцогу Бассано, министру иностранных дел написал: «…Что плохо – это отсутствие веры в себя у генералов, силы врага им кажутся гигантскими везде, там, где меня нет с ними…»[738]738
  Correspondance… t. 26, p. 112–113.


[Закрыть].

Да, армия 1813 г. не была, конечно, толпой «одиночек», сгрудившихся на подходе к заснеженному Ковно, однако армией с могучим пронизывающим все духом победы она уже не стала. В ней произошел внутренний надлом. И, как следствие этого, наряду с отчаянной отвагой молодых солдат кампания 1813 г. – это также паника под Денневицем, Петерсвальдом и Кацбахом.

Кампания 1814 г. еще более акцентирует это двойственное состояние духа. Там, где появлялся на поле боя легендарный серый редингот и треуголка императора, солдаты, словно зачарованные волшебством, бились с яростным исступлением, совершая чудеса героизма, опрокидывая, повергая, уничтожая многократно превосходящего по численности противника. Но там, где Наполеон отсутствовал, словно исчезали чары, там вялость, нерешительность и робость генералитета парализуют добрую волю и смелые порывы.

«Напрасно, чтобы обмануть врага, французские солдаты кричали “Да здравствует Император!”, – пишет Анри Уссе о битве при Бар-Сюр-Об, где командовал маршал Удино. – По тому, как битва была начата, и по тому, как управляли войсками, всем было ясно – здесь Наполеона не было»[739]739
  Houssaye H. 1814. E, 1905, p. 121.


[Закрыть].

Силы были к тому же слишком не равны. На каждого французского солдата приходилось по три неприятельских. Поэтому результат, несмотря на весь гений французского полководца, был предопределен.

Падение Империи было глубоким моральным потрясением для армии. Вот что вспоминал офицер, сражавшийся под Тулузой, о том, как в его полку было встречено известие об этой катастрофе: «…мы узнали об отречении Императора и о возвращении Бурбонов. Эта новость повергла в траур меня и всех моих товарищей. Мы были далеки от политики и ее дрязг, долго сражались вдалеке от Франции и знали о Императоре лишь по его славе… Войны, которые мы вели, казались нам справедливыми и необходимыми, в наших сердцах монарх и отечество сливались в одно целое. Унижение одного, катастрофа другого, были для нас одинаково горестны. Мы были готовы умереть за Императора и за Родину. Полковник прочитал перед нашими рядами приказ, в котором говорилось о смене династии. Он поднял шляпу и крикнул: “Да здравствует король!” Никто не ответил ему. Он повторил свой возглас. Но ряды остались молчаливыми. По щекам офицеров, опустивших глаза, текли крупные слезы»[740]740
  Desbœufs Ch. Op. cit., p. 212–213.


[Закрыть].

Э. Детайль. Северная армия (1815 г.) на марше

Хотя Империя пала, но в нашем кратком обзоре эволюции духа наполеоновских войск рано ставить точку. Необходимо сказать еще несколько слов об армии 1815 года, стоящей несколько особняком в произошедшей последовательной эволюции.

Когда Наполеон вернулся с острова Эльба и европейские монархи объявили ему войну, стодвадцатитысячная армия двинулась на север Франции для того, чтобы защитить ее от вторжения 800 000 солдат союзных войск, собиравшихся на границах. Армия 1815 года резко отличалась от армии 1813 года. Обстоятельства, в которых началась война, не вызывали сомнения в ее целях: Франция защищала свой суверенитет, свое право на самоопределение от иностранных штыков, силой которых хотели реставрировать ушедшие в прошлое порядки, посадить на трон Бурбонов, которые, как метко сказал Талейран, «ничего не забыли и ничему не научились».

В войсках с особой силой возродилась патриотическая идея защиты отечества. Да и по составу армия резко отличалась от того, что она представляла собой в 1813 году. Вернулись тысячи ветеранов из русского, испанского, немецкого плена. Эти люди умели драться и рвались в бой для того, чтобы отомстить за все унижения, которые они претерпели, смыть кровью позор поражения. На войну уходили с энтузиазмом. Смотры превращались в манифестации. Один из солдат Северной армии писал домой: «Все мужчины от двадцати до сорока лет уходили на войну добровольно и с криком “Да здравствует Император!”»[741]741
  Eoulain J. Une lettre de soldat (1815). // Carnet de la Sabretache N 8, août 1899, p. 512.


[Закрыть] Эту фразу, еще недавно произносимую шепотом, с наслаждением орали во все горло. Разноцветные шинели и фуражные шапки вместо киверов, гражданские рединготы с эполетами напоминали ветеранам их молодость, которая привела их на поля Жемаппа, Флёрюса, Арколе и Риволи. Снова, как двадцать лет назад, ноги бодро шагали по раскисшим от дождя дорогам в такт «Марсельезе», «Ca ira», «Мы стоим на страже Империи».

«Никогда армия не уходила в поход с такой уверенностью в победе, – писал лейтенант Мартен. – Что нам было число врагов? В наших рядах шли солдаты, состарившиеся в победах… Тысяча оскорблений, за которые надо было отомстить, добавляли гнева к их природной отваге. Эти лица, загрубевшие от солнца Испании и льдов России, освящались при мысли о битве»[742]742
  Martin J.-F Souvenirs d’un ex-officier. P, 1867.


[Закрыть]. Это была «армия, обученная и доблестная, в которой не хватало сплоченности, потому что солдаты не знали своих командиров и не доверяли генералам, мрачная, нервная, охваченная духом II года, взволнованная исступленной страстью к Императору – она была способна на чудесные порывы, но и подвержена трагическим моментам депрессии»[743]743
  Lachouque H. Waterloo. E, 1972, p. 48.


[Закрыть].

* * *

Разумеется, что в этом моральном портрете наполеоновской армии мы вовсе не пытались отразить все аспекты, а попытались выделить главное и, в частности, те изменения, которые начались в ходе войны 1812 года. Московский пожар нанес духу армии такой ущерб, что он во многом предопределил ужасные последствия отступления из России, оно же, в свою очередь, в значительной мере предопределило исход кампании 1813 года, неудача в которой не могла не сказаться на состоянии армии в 1814-м…

Тем не менее, каким бы проникнутым нервозностью не стал дух наполеоновских войск в последние кампании, нельзя не сказать, что армия сохранила даже в самые тяжелые часы испытаний многие из своих лучших качеств. И если в последних войнах Империи молодые солдаты Наполеона не подавляли своих противников гигантским моральным превосходством, как это, скажем, было в прусском походе 1806 года, то их преданность, отвага, чувство чести, веселость и великодушие не могут не вызывать симпатии. И хотя последняя битва Империи – Ватерлоо закончилась чудовищной катастрофой, она нисколько не убавила той притягательности и обаяния, которыми наполеоновская армия привлекает и сейчас к себе внимание тысяч людей.