Текст книги "Погоня за ветром"

Глава 7

Юная Альдона, княгиня Галицкая и Холмская, сидела у ложа больного супруга. Шварн постанывал, беспокойно метался по подушке, бледное лицо его искажала боль. Альдона положила ему на живот свою прохладную ладонь, озабоченно спросила:

– Где? Здесь болит?

Чувствуя под рукой тёплое вздрагивающее в такт дыханию мужнино тело, она нежно гладила его и вымученно улыбалась.

– Вроде полегчало, – прошептал Шварн.

– Пройдёт всё, ладо, – принялась успокаивать его жена. – День-другой полежишь, схлынет боль твоя. С кажным такое бывает. То днесь[92]92
  Днесь (др. – рус.) – сегодня, ныне.


[Закрыть] на пиру излиха вина ты хлебнул. Не нать было.

Шварн, смотря на неё, слыша ласковый шелест слов, чувствовал, как отпускает, стихает жгучая доселе боль в животе, а по телу, словно поддавшись прикосновению мягкой женской руки, растекается приятная расслабляющая нега.

Он перестал метаться, закрыл глаза, затих.

Альдона любовно провела ладонью по его прямым пепельным волосам, поправила одеяло из беличьих шкурок, замерла, прислушиваясь к ровному его дыханию.

Шварн заснул, Альдона с материнской заботливостью глянула на его полураскрытый рот, качнула с сокрушением головой в убрусе.

Ей нравилось ухаживать за вечно хворым юным князем, нравилось поддерживать всегда слабого, неуверенного в себе Шварна, оберегать, охранять его от бед, в этом видела она свой крест, своё назначение. Она старалась быть сильной, какой и должна была быть дочь Миндовга, великого князя Литвы, грозы ливонских рыцарей, татар и русских. Но вместе с тем где-то в глубинах души молодая женщина чувствовала: нужен ей иной человек, ни в чём не похожий на Шварна, такой, который сумел бы стать для неё надёжной, твёрдой опорой на извилистых дорогах бытия и на которого бы она могла положиться во всяком многотрудном деле. Но такого не находила она ни среди бояр, грубых и алчных, каждый из коих тянул в свою сторону, заботясь лишь о собственных прибытках, ни среди отроков и гридней, исполнительных, послушных, но и только. Один брат, Войшелг, как-то поддерживал и оберегал её, старался помочь, но Войшелг – монах, он лишь на время вернулся в мир, чтобы отомстить за убийство отца. Кроме того, брат был порывист, жесток, способен на необдуманные поступки, в которых потом раскаивался и плакал, стойно младенец. В нём просыпались порою решимость, твёрдость, но порывы её быстро таяли, уступая место слезам и молитвам. Непоследовательность Войшелга сильно огорчала Альдону, хотя он и относился к ней всегда ровно и по-отечески ласково. Нет, ей нужен был другой, совсем другой, неведомый покуда человек. Кто он? И кем мог быть? Или он – плод её больного воображения?

Потупив очи, Альдона вздохнула. Встав со скамьи, она бесшумно выскользнула из покоя, осторожно закрыв за собой дверь.

В горнице дворца её ожидал Войшелг. Он нетерпеливо расхаживал вдоль столов, и в такт его движениям колыхались в воздухе длинные полы чёрной рясы. Светлая борода литвина была растрёпана, жёсткие волосы торчали в разные стороны, походил он на монаха, только что вышедшего из затвора, да монахом, собственно, и был.

– Ну что? Как он? – набросился Войшелг с вопросами на вошедшую Альдону.

– Заснул. Утих. Полегчало, – шёпотом ответила молодая княгиня.

Внезапно, не выдержав, она уронила голову брату на грудь и разрыдалась.

– Мне страшно, – всхлипывая, призналась она.

– Что?! Кто тебя напугал, сестрёнка?! Ну-ка, ответь мне! Кто?! Какой боярин?! Дак я его тотчас на дыбу! А может, Лев? Я вижу, он зол за то, что не получил Галич. Дозволь, я схожу к нему, всё выскажу. Пусть он убирается в Перемышль и не смеет строить здесь свои козни!

Отстранив сестру, Войшелг собрался выйти. Альдона остановила его, судорожно ухватив за рукав рясы.

– Нет, нет, брат! Не надо! Я не боюсь Льва! Не то! Совсем не то!

– Ты же у меня смелая, сестрёнка! Помнишь охоту под Слонимом? Не испугалась ты ни дикого вепря, ни медведя. – По измождённому постами худому лицу Войшелга проскользнула лёгкая улыбка. – Что же тебя пугает? Что гнетёт?

– Сама не знаю, брат. Мой страх непонятен мне самой. Я боюсь… За Шварна, за нас за всех. Это как страх перед судьбою, перед неведомым. А что бояре, что Лев? Их я научилась не бояться!

Альдона смутилась, снова вздохнула и наконец, решившись, высказала брату всё, что было у неё в мыслях:

– Шварн – он слабый человек, слабый властитель. А мне… Мне хотелось бы, чтобы рядом был иной… Чтоб был для меня поддержкой здесь, на столе Галича и Холма. Ведь я женщина, я многого не сумею. Ты?… Но у тебя иной крест, иная стезя, брате.

– Разумею тебя, сестрёнка, – хмуря чело, мрачно изрёк Войшелг. Пригладив взъерошенную бороду, он задумчиво промолвил:

– Да ты не страшись никого. Научись быть мудрой, сдержанной в словах, не гневись излиха. И помни: всё в руце Господа нашего, Иисуса Христа.

Слова брата не успокоили молодую княгиню, но словно бы оттолкнули от неё на время тревожные мысли. Только что бередившие душу, они мало-помалу отхлынули, уступив место глубокой задумчивости.

Альдона прошла на гульбище, встала возле щедро изузоренных столпов, положила руки на перила, выглянула в сад. Осень царила за стенами дворца, жёлтая листва кружилась в напоённом влагой воздухе, обильно устилая мраморные парадные дорожки и тропинки меж деревами. Дубы, липы, грабы стояли обнажённые, неприветливые, пустынно было в саду. Неподалёку, возле крыльца высокий темноволосый человек укладывал на большую телегу рухлядь, рядом с ним суетилась молодая женщина. Кажется, Альдона её знала – это купеческая вдова с Подола.

Вот мужчина выпрямился, обернулся, глаза его упали на застывшую на гульбище княгиню; обомлевший от неожиданности, он смотрел на неё неотрывно, как на сказочное видение, и Альдона, вдруг нахмурившись, словно вспоминая что-то, тоже взирала на него, будто заворожённая, со смешанным чувством удивления и любопытства.

Почему так взволновал её этот неизвестный человек? Кто он? Наверное, судя по одёжке, прислужник купчихи, какой-нибудь приказчик или челядинец. Но смотрит не раболепно, а как будто дерзко даже.

Сзади подошла Добрава Юрьевна, положила руку на плечо Альдоны. Молодая княгиня, оторвав наконец взгляд от незнакомца, спросила с наигранным равнодушием:

– Кто это вон там, на дворе? Возле повозки?

– Купец один, из Берестья. Сукна привозил разноличные, показывал нам.

– Купец? Не похож он чегой-то на купца. – Альдона с сомнением качнула головой, замечая краем глаза, как высокий человек взбирается на телегу, ударяет хворостиной вола и как возок медленно, лениво раскачиваясь из стороны в сторону, вываливается за ворота.

Тем временем Добрава Юрьевна принялась оживлённо рассказывать ей про меха, кожи и ткани. Альдона, глуповато улыбаясь, рассеянно слушала её. Она сразу и не увидела, как появились на гульбище Ольга и Констанция. Становилось шумно, княгини наперебой расхваливали свои покупки, по очереди примеряли купленную Ольгой шапку куньего меха, затем бухарский плат Констанции. Сославшись на усталость, Альдона вскоре покинула своих довольных родственниц.

«Но отчего я столь волнуюсь? Какой взгляд у этого купца! Какие странные у него глаза – тёмные, большие, умные! Чародей он, что ли?»

Идя по тёмному переходу, она вдруг углядела впереди орлиный профиль князя Льва и круто остановилась, вздрогнув от неожиданности.

При тусклом свете факела на стене Лев беседовал с кем-то невидимым за столпом, а когда заметил Альдону, сделал предостерегающий знак и повернулся к ней.

– А, любезная княгиня! – На тонких, как у змеи, устах его заиграла ласковая улыбка. – Как мой брат? Боли в животе? Огненное жженье? Спит? Енто добро. Знахари бают: крепкий сон исцеляет, очищает тело от хворости, а душу от дурных мыслей. Ты чла, княгиня, лечебник княжны Евпраксии Мстиславны, нашей двоюродной прабабки? Нет? Прочти непременно. Моя покойная матушка часто отыскивала в нём полезные советы.

Альдона промолчала, слегка склонив голову. Лев также ответил ей поклоном головы и метнулся по переходу на гульбище, откуда раздавались громкие голоса княгинь, прерываемые звонким смехом Ольги.

Альдона заторопилась к Шварну. Ей внезапно подумалось, что она обязана, должна быть сейчас с ним рядом, чтобы защищать и оберегать его. От чего? От кого? Да хотя бы от этого Льва, за ласковыми словами которого таятся зависть, злоба, ненависть.

По переходу неслышно проскользила чья-то тень. Альдона испуганно вскрикнула. Большой чёрный кот с тихим урчанием перебежал ей дорогу и нырнул в щель за столпами.

Всполошно перекрестившись, молодая княгиня бегом помчалась в покои мужа.

Глава 8

По скользкому, обильно вымытому осенними ливнями шляху Варлаам спешил в Перемышль. Вот миновал он уже отроги Розточе, перед глазами его расстилалась равнина с пологими холмиками, возле которых скромно лепились маленькие деревеньки и хутора. Он замечал утлые хаты и мазанки, крытые соломой, видел всюду убогость, нищету, скорбно тупился и поджимал уста, беспокойно размышляя и вспоминая прошлое. Варлаам был ребёнком, когда вихрем промчалась по Волыни и Галичине Батыева рать, оставляя за собой одни руины, пепел на месте жилищ да полуобгоревшие трупы убитых людей – простых пахарей, ремественников, воинов. Потом князь Даниил стал заново отстраивать города. Подымались из развалин разрушенные сёла, жизнь мало-помалу налаживалась, и казалось, Галицко-Волынская земля возрождается, становится ещё краше, ярче, величавее, чем прежде. Но теперь холодом веяло на Варлаама, словно возвращалось то, прежнее, давнее, всплывали в памяти незабываемые картины страшных разгромов и смертей. Всюду, где он проезжал, видел он следы разорения, слышал жалобы на бесчинства бояр и татарских баскаков, на Бурундая, дочиста ограбившего и пожёгшего дома и амбары. И с горечью и болью душевной сознавал он, ощущал каждой частичкой тела своего, что бессилен помочь хоть чем-нибудь страждущим, мучающимся людям. Было тягостно, обидно, он старался побыстрее проехать мимо очередной деревни и всё торопил, нещадно стегая нагайкой, борзого скакуна.

По пути Варлаам то и дело вспоминал о юной красавице, которую узрел на гульбище княжеских хором в Холме. Словно сказочное видение, выплыла она откуда-то из тьмы перехода и стояла, опираясь руками о перила, меж столпами. И смотрела она на него как-то странно, завораживающе большими серыми своими очами. Лицо её со слегка впалыми ланитами и высоким челом, с вьющимися белокурыми локонами, пробивающимися из-под узорчатого плата на голове, было прекрасно, Варлаам зачарованно качал головой, вспоминая разлёт соболиных бровей и алые уста. Кто она? Наверное, молодая жена какого-нибудь ближнего боярина. Или близкая родственница одной из княгинь.

«Глупо это! – одёргивал себя Варлаам. – Кто я? Простой отрок, а она, судя по одёжке, из знатных. Так, поглядела, верно, да и позабыла тотчас. Хотя взгляд такой грустный. И чарующий».

Чуяло сердце молодца: не в последний раз видел он эту красавицу-жёнку.

Меж тем дождь всё усиливался, капли его проникали за шиворот, неприятно обжигая холодом, струи скатывались по усам и бороде, комья грязи летели из-под копыт.

В Перемышль Варлаам въехал на третий день пути. Небо понемногу прояснело, сквозь пелену серых туч проглянули голубые осколки неба, слабый солнечный луч упал на заборол городской стены. Варлаам остановил коня и стал осматривать крепость.

До Перемышля Бурундай не добрался, а может, и с умыслом не пошёл сюда, желая сохранить этот город как защиту от нападений венгров и поляков. Стены крепости были сложены из крепкого дуба и достигали в высоту шести-семи сажен. Над ними возвышался заборол, снаружи огороженный тыном из длинных, плотно пригнанных друг к другу жердей. Во многих местах чернели отверстия для стрел. Тын примыкал к прямоугольным зубчатым башням с оконцами, были башенки и поменьше, увенчанные двускатными крышами, окрашенными в зелёный цвет. Наверху кипела работа, слышен был стук топора и жужжание пилы.

Въехав в обитые медными листами ворота, которые с внешней стороны ограждала опускающаяся сверху металлическая решётка с острыми концами, Варлаам оказался на крепостном дворе. В некотором отдалении от стены располагалось небольшое торжище, по правую руку от него находился княжеский дворец, выложенный из дерева, с каменной башней посередине. Из-за крыши с золочёными краями выглядывал купол церкви, неподалёку от него виднелась дубовая башня-повалуша с узкими стрельчатыми забранными решёткой окнами.

Мимо Варлаама просеменил на низкорослых мохноногих лошадях небольшой татарский отряд. Его обдало терпким запахом конского пота и мочи. Досадливо сплюнув, Варлаам отвернулся и отъехал посторонь. Громко переговариваясь и смеясь, татары проскакали мимо торжища и свернули на одну из кривых улочек, ведущую к противоположным, западным, воротам крепости и дальше вдоль Подола к берегу Сана.

«Вот так. Хозяева земли». – Варлаам горестно вздохнул.

…Дружинник в шишаке[93]93
  Шишак – остроконечный шлем полусферической формы.


[Закрыть] долго рассматривал грамоту князя Льва, затем задрал вверх голову и прокричал:

– Мирослав! Сойди-ка!

Человек лет тридцати, сероглазый, с длинными прямыми светло-русыми волосами, облачённый в лёгкий жупан поверх белой с алой вышивкой сорочки, легко сбежал по крутой винтовой лестнице с заборола.

– Прочти-ка. – Дружинник протянул ему грамоту и указал на Варлаама: – Ентот вот привёз.

Повертев грамоту в руках и прочитав её, Мирослав обратился к Варлааму:

– Ты, молодец, кто таков будешь? Князь Лев велит принять тебя с честью.

– Варлаам я, Низинич. Взял меня князь Лев на службу.

– Понятно. А я вот Мирослав, сын тысяцкого[94]94
  Тысяцкий – в Древней Руси должностное лицо в городской администрации. В обязанности тысяцкого входило формирование городского ополчения во время войны.


[Закрыть] здешнего. Может, слыхал? Род наш – один из самых древних на Руси. Пращур мой, Мирослав Нажир, ещё у Мономаха в первом ряду на совете сиживал. От него и повелось: каждого старшого сына в нашем роду Мирославом нарекают. Дед мой покойный вуем, воспитателем у князя Данилы был, а отец вот ныне – тысяцкий. Ране он и под Ярославом, и супротив Куремсы ратоборствовал. А ты сам откудова будешь?

– Из Бакоты отец мой. Сейчас во Владимире обретается. А сам я давеча от фрягов воротился.

– Ого! И что ж ты там делал?

– Учился там, в Падуе, по княжому повеленью. Воротился, а тут как раз и прознал: князь Даниил на смертном одре возлежит. Вот и пошёл ко князю Льву в отроки.

– Вот как. Ну, что ж. Пойдём, отроче, к нам в хоромы. Тамо и обскажешь, что ныне в Холме деется.

Обогнув бревенчатую ограду княжеского дворца, они проследовали к воротам большого, сложенного из толстого бруса дома с двускатной крышей и крутым крыльцом. Два оружных ратника несли возле ворот охрану.

Мимо Варлаама с Мирославом с гиканьем пронёсся вдоль шляха татарский отряд.

– Тот, передний, в округлой шапке, баскак Милей, – хмурясь, зло бросил Варлааму через плечо Мирослав. – В Бакоте твоей доселе свирепствовал, топерича тут, у нас.

Расположившись в горнице, Мирослав со своим отцом – тысяцким, седеньким низкорослым старичком, сначала сытно накормили гостя, а затем подступили к нему с вопросами. Варлаам поведал обо всём, что творится в Холме.

– Хоть и грех о покойниках худое молвить, а неразумно князь Данила поступил, – промолвил молодой Мирослав, выслушав его рассказ. – Зря он Шварну стол галицкий завещал. Такого князя, как Шварн, ни бояре, ни князья слушать не будут. И татары с ним не посчитаются николи. Тот же Милей лихоимствовать почнёт безнаказанно. Доныне-то он с опаскою, сторожко делишки свои проворит, боится, помнит, как князь Данила с Бакоты его погнал.

– Не тебе, птенец, князь Данилу судить! – сердито оборвал Мирослава отец. – У Шварна родичи в Литве, князь Войшелг. Вот он-то ему подмогой и будет. А у Льва у нашего такой опоры и подмоги нетути.

– Зато, отче, Лев – не юнец какой. На бояр крамольных, таких как Григорий Василич, он управу сыщет, а там, может, и с татарами как-нибудь поладит.

Тысяцкий недовольно засопел и досадливо махнул рукой, тем самым прекращая спор. Резко вскочив с лавки, он поспешил к двери, проворчав по дороге:

– Со Львом вашим каши не сваришь. Ведаю я, каков он.

Мирослав, поглядев ему вслед, промолвил:

– Там видно будет, как и что. Стало быть, отроче, князь Лев вскорости в Перемышль пожалует?

– Да вроде так. – Варлаам кивнул.

– И ты, выходит, такожде тут останешься. У тебя как – жена, чады?

– Да нет, откуда ж. Во фрягах не до того было.

– И невесты у тя несть?

– Нет покуда.

– Счастливый ты. – Мирослав тяжко вздохнул. – А то у меня вот… Была невеста, боярского роду. Дак, ты представь, пошла за Милея! Нет, ты подумай только! За Милея! За баскака вонючего! Тьфу! Ежели бы… Ежели бы отказала мне, дак ладно. А то… Сговорились, всё честь по чести, а она… За мунгала. – Голос Мирослава дрогнул, он закрыл руками лицо и сокрушённо затряс светло-русой головой. – Позор, одно слово. Польстилась на богатство, на рухлядь! А была моя Пелагеюшка, стойно пава! Ходила, так словно по воздуху плыла. И лицом красна, и умом сверстна. А вот так вышло. Топерича чад Милеевых нянчит.

Мирослав налил Варлааму и себе из ендовы[95]95
  Ендова – широкая низкая большая чаша. Применялась на дружинных пирах.


[Закрыть] хмельного мёду, поднял чару и возгласил:

– Ну, за то, чтоб у тя так не вышло!

Почему-то Варлаам снова вспомнил молодую жёнку на гульбище.

Глава 9

Поздней осенью, после сороковин по отцу, в Перемышль примчался во главе малой дружины весь забрызганный дорожной грязью мрачный Лев. К тому времени Мирослав окончил работы на крепостном забороле. Варлаам поселился в доме тысяцкого и днями вместе со своим новым приятелем пропадал на стенах. Он рассказывал Мирославу, как устроены каменные гнёзда феодалов в италийских городах, говорил о потернах и барбаканах, о каменных округлых башнях.

– И у нас такое есть, – отвечал ему Мирослав. – И потайные ходы, и дверцы сокрытые в стене, такие же, как потерны твои, и пред вратами укрепления, что барбакан ихний. Только не любят у нас камень. Бают, холоден он.

– Зато не горит. Да и… Одно дело – дом, другое – крепость. Просто мало у нас на Руси камня, а древа – сколь угодно. И труден камень для обработки. Вот и редки потому у нас строенья каменные. Больше храмы да княжьи дворцы, чем стены городские, – говорил Варлаам.

…Лев вызвал его к себе на второй день по приезде.

Ступая по каменным плитам дворцовых переходов, Варлаам думал, что отныне надолго, а может, и навсегда связал он свою жизнь с этим честолюбивым, вечно хмурым человеком.

Князь сидел на широком дубовом стольце, подлокотники которого украшали резные волчьи головы с разверстыми пастями.

Поглаживая эти головы ладонями, Лев говорил:

– Первое важное дело доверяю тебе, Варлаам. Поедешь в Краков, к свояку моему, князю Болеславу. Скажешь ему и палатину[96]96
  Палатин – глава совета при короле в Венгрии и в Польше.


[Закрыть]: брат мой Шварн порушил договор в Тарнуве, какой заключил с Болеславом мой покойный отец. Собирается он идти на Польшу войною. Пусть будет польский князь наготове, не даст застать себя врасплох. По сведениям моим, чрез две седьмицы намерены Шварн и его бояре в поход выступить. И, Варлаам, непременно добейся встречи с палатином. Свояк мой – дурак, не при княгине Констанции это сказано будет. Ибо княгине он по нраву. А палатин у Болеслава – умный. Всё содеет как надо. Ещё скажешь ему: мол, князь Лев сам против брата выступить не может, а вот предупредить вас – предупредил. Грамоты никакой тебе не дам, передашь всё на словах. Думаю, уразумел, почему так. Ну, с Богом, ступай. Выезжай тотчас, не мешкай. Ступай на конюшню, вели, чтоб скакуна тебе дали там порезвее. Поторопись. И помни: содеешь дело как надо – недолго будешь в отроках ходить. И ещё: никому, ни единой душе о поручении моём не сказывай.

Низко поклонившись князю, Варлаам едва не бегом ринулся на конюшню.

«Это хорошо, что он мне доверяет. Уж я постараюсь. Ежели сдержит своё обещанье, боярином стану, как Мирослав. А там…»

Он снова внезапно вспомнил красивую жёнку на гульбище холмского дворца.

В Краков Варлаам мчался галопом, с поводным конём. Добрых жеребцов дал ему старший конюх Льва. Первый – серый в яблоках тонконогий аргамак[97]97
  Аргамак – старинное название породистых верховых лошадей.


[Закрыть], второй – быстрый вороной актаз[98]98
  Актаз – порода коня; в Средние века известны актазы, разводимые в Болгарии Волжско-Камской.


[Закрыть] с густой спадающей вниз гривой. Боясь утомить коней, Варлаам часто пересаживался с одного на другого.

Дорога шла по равнине, окаймлённой с южной, левой по ходу стороны отрогами Бескид. Горы, покрытые хвойным тёмно-зелёным лесом, проплывали где-то вдали под облаками, Варлаам изредка бросал на них взгляд, но времени, чтоб полюбоваться красотами осенней природы, у него не было – в горячке он гнал и гнал коней вдоль размытого дождями шляха.

Выглянуло слабое солнце, прорезав серую пелену туч, на душе стало как будто теплее и легче, Варлаам принялся прикидывать, далеко ли ещё до Кракова. Немного успокоившись, вытерев с чела обильный пот, он перевёл скакунов на рысь.

Вскоре впереди показались строения Тарнува. Не желая попадаться на глаза, Варлаам свернул со шляха и через густой перелесок выехал к берегу Дунайца. Река была узенькая, извилистая, до противоположного берега было рукой подать, но Варлаам, не зная брода, решил не рисковать и поехал вдоль берега, в сторону города. На его счастье, спустя примерно полчаса он наткнулся на стоянку рыбаков, которые за звонкие пенязи щедро накормили его свежей ухой и перевезли через Дунаец. Хотя уже смеркалось, Варлаам решил не задерживаться и продолжил свой путь.

Наутро он, уже не прячась, переехал по мосту через Вислу и оказался возле крепостных укреплений Кракова. Здесь, как и в Перемышле, шло строительство, клали новые стены, опоясывающие торгово-ремесленный район города – Старе-Място, возводили мощные каменные башни, ставили ворота. Зодчие-фряги в коротких плащах и узких штанах отдавали громкие приказы, везде царили шум, суета, каменная пыль струилась в воздухе.

Мимо большого выложенного из красного кирпича собора Святого Анджея и центральной городской площади, на которой выделялись крытые лавки суконщиков, Варлаам направился к Вавельскому холму, где размещался внутренний город с домами знати и королевским дворцом. Вообще, Краков казался Варлааму чем-то средним между Падуей и волынскими градами. В Старе-Мясте было много деревянных домов и даже мазанок, крытых соломой, но вместе с тем встречались обширные каменные строения богатых купцов и ремесленников. Было много кузниц, скудельниц, по широким прямым улицам разъезжало немало верховых. Доносилась речь и немецкая, и славянская, и угорская. У лавок суконщиков вовсе было столпотворение, а такого богатого выбора разноличных тканей прежде Варлаам не встречал нигде. Фландрские и лунские сукна соседствовали с восточной зендянью, рядом с отрезами драгоценной арабской фофудии[99]99
  Фофудия – дорогая узорчатая восточная ткань.


[Закрыть] лежали византийские паволоки[100]100
  Паволок – здесь: дорогая шелковая или хлопковая ткань, одноцветная, узорчатая или расшитая золотом.


[Закрыть], даже заметил Варлаам у одного купца зелёный аксамит[101]101
  Аксамит (или гексамит) – дорогая византийская узорная ткань сложного плетения с золотой нитью, род бархата, обычно синего или фиолетового цвета, с круглыми медальонами, изображающими львов и грифонов.


[Закрыть] с медальонами – великая редкость по нынешним временам. Здесь же торговали и щепетинным товаром – всяческими пуговицами, скрепками, гребнями, запонами.

Выбравшись из толпы, Варлаам въехал на Вавель. Остановив коней возле врат каменного королевского замка, он обратился к стражу в булатной кольчуге, в шеломе[102]102
  Шелом (др. – рус.) – шлем.


[Закрыть] с бармицей[103]103
  Бармица – кольчужная сетка, защищающая затылок и шею воина.


[Закрыть] и с копьём в деснице:

– Вели передать: гонец ко князю Болеславу. От свояка его, князя Льва.

…Гулко отдавались шаги на каменных плитах пола и на ступенях лестниц. Мрак и сырость окружили Варлаама. Через анфиладу тёмных залов он проследовал за начальником стражи – боярином в дощатом панцире и высоком коническом шлеме на голове, в главную палату дворца.

Ярко горели свечи. На небольшом возвышении посреди палаты стоял трон, на нём восседал одутловатый светловолосый человек лет около тридцати пяти. На голове его сверкала золотом зубчатая корона.

«Се и есть Болеслав», – понял Варлаам, прикладывая руку к груди и отвешивая ему поясной поклон.

На Болеславе была красная мантия, отороченная горностаем. Варлаам заметил невзначай, что левая щека князя слегка подёргивается. Время от времени он подносил к лицу десницу и оглаживал свои тонкие рыжеватые усы.

По левую руку от трона стоял высокий боярин в лилового цвета долгом платне, перетянутом поясом с раздвоенными концами. Бросалась в глаза его узкая чёрная борода, обрамляющая немного скуластое овальное лицо.

– Князь Лев шлёт тебе тревожную весть, княже польский Болеслав, – начал Варлаам, выпрямившись в полный рост. – Младший брат его, князь Холмский и Галицкий Шварн, презрел договор, заключённый в Тарнуве меж тобою, княже, и покойным князем Даниилом. Идёт он на тебя ратью. Не позднее чем через две седмицы выступит он на Краков.

Варлааму самому понравилось, как складно и вместе с тем немного высокопарно, уверенно и чётко изложил он свою мысль. Замолчав, он даже слегка улыбнулся.

Внезапно Болеслав, доселе спокойно слушавший его речь, с силой ударил кулаком по подлокотнику трона и заорал, словно его кто укусил:

– Что?! Рушить клятву?! Презирать договор?! Как он смеет?! Клятвопреступник! В геенне! В геенне огненной гореть ему! Проклятый схизматик! Голову! Голову ему с плеч!

Лицо князя исказила судорога, он хрипел, брызгая в бешенстве слюной, и вертелся на троне, как уж. Варлаам застыл в полупоклоне, растерявшись, не зная, что ему теперь делать.

Выручил высокий боярин. Заслонив собой бесновавшегося князя, он подошёл к Варлааму и спокойно промолвил:

– Мы благодарим князя Льва, нашего друга и родича, за его предупреждение. Дозволь, мы оставим эту палату.

Он взял Варлаама за локоть и вывел его в боковую дверь. Вослед им неслись дикие крики Болеслава.

Навстречу спешил седой старичок в суконном домотканом платье.

– А, пан лекарь! – обрадовался его появлению высокий. – Вы как раз вовремя! Князю опять плохо, с ним истерика. Получил недобрую весть и сильно разволновался. Прошу вас, поспешите и поскорее успокойте его.

– Да, да, пан палатин! Я бегу, уже бегу! – Старичок проворно юркнул в палату.

«Стало быть, се и есть палатин. Что ж, удача меня покуда не обходит», – подумал с тайным облегчением Варлаам, следуя за высоким вверх по крутой лестнице.

Поднявшись на верхний ярус дворца, они очутились в небольшой комнатке с узким стрельчатым окном, из которого был виден далеко внизу берег Вислы с широкой крутой излукой.

– Как зовут тебя, посланник? – спросил палатин, смерив Варлаама с ног до головы взглядом своих чёрных изучающих глаз.

Варлаам ответил.

– Молод ты, – по устам палатина скользнула снисходительная усмешка. – Не следовало сразу говорить нашему князю о такой большой неприятности. Ибо князь Болеслав не выносит никакой несправедливости, он – истинный христианин. Любое предательство ранит его тонкую, чувствительную душу, как острый нож. Теперь он будет скорбеть о душе князя Шварна, презревшего отеческие заветы, будет долго лить слёзы. А меж тем, – палатин вздохнул, – нам надо спешить собирать войско. Кстати, а князь Лев? Он выступит против Шварна?

– Достопочтимый палатин, князь Лев покуда не в силах оказать вам достойной помощи. У него слишком мало ратников. А у князя Шварна сильные союзники.

– Ты говоришь о Войшелге Литовском? – хитровато прищурившись, спросил палатин.

– Да, о нём.

Палатин промолчал, побарабанив пальцами по столу.

– Ну что же. Хоть так, – процедил он и, подняв глаза на Варлаама, сказал:

– Коней твоих накормят овсом, самого тоже голодным не оставят. Ступай.

Резким жестом руки палатин указал на дверь.

Внизу, в гриднице[104]104
  Гридница – помещение в княжеском дворце, где жили гридни (младшие дружинники князя). В гриднице часто устраивались пиры, проходили торжественные приёмы.


[Закрыть] к Варлааму подошёл княжеский слуга и протянул ему три шкурки горностая.

– Князь Болеслав дарит князю Льву, – коротко объявил он.

Варлаам поспешил спрятать подарки в дорожную суму.