Текст книги "#Малоизвестная актриса и #Простостихи"

«Нет разницы, давний мой, с кем ты нежен…»

 
Нет разницы, давний мой, с кем ты нежен.
Ты только запомни, что ты мне важен.
Плевать, кем ты пойман и как обезврежен,
С кем робок и тих, с кем нелепо отважен.
Кто снится тебе – это тоже детали.
По ком твои тонкие пальцы тоскуют,
Кто в тонусе держит тебя, кто в печали,
Кто помнит тебя, кто забыл, но ревнует.
За чьими глазами, зажмурившись, мчался,
В чью честь ты курил бесконечные пачки,
Кому ты и в чем там некстати признался,
В чьей жадной постели метался в горячке…
Я вижу тебя. Как без кожи непросто…
Как трудно все чувствовать. Я из таких же.
Мы разного пола и разного роста,
Но очень синхронны. Нам хочется ближе.
И в этом нет логики, впрочем, и смысла.
Но там, где тепло, резюме неуместны.
У каждого в жизни есть люди и числа,
Которые помнишь. С которыми честно.
Нет разницы, давний мой. Ты обезврежен.
То робок и тих, то нелепо отважен.
И так беспардонно и искренне нежен,
Я помню, не бойся. По-прежнему важен…
 

«Пусть теперь тебя любит кто-то другой…»

 
Пусть теперь тебя любит кто-то другой.
Все, пора передать эстафету.
Я тебя не бросаю, мой дорогой,
Просто теперь при тебе я буду во что-то одета.
Я никак не пойму, где же этот ужасный рычаг,
Где же эта дерьмовая красная кнопка,
Что вдвоем отвечают за «больше никак»,
И за «все, отпустило так сразу, что даже неловко».
Ведь вчера еще в плане железно стоял суицид
Или вечное счастье, пушистые общие дети…
А сегодня, прости, на тебя в голове дефицит.
Оказалось внезапно, что ты не один на планете.
Ты опять будешь воздухом, но для какой-то другой.
Я ей с легкостью передаю эстафету.
Я ужасное делаю дело, мой дорогой.
Так-то, в мире, ты есть… А во мне ты убит. Тебя нету.
 

«Вас очень много, господа…»

 
Вас очень много, господа.
Вы подвели меня синхронно.
Я с вами больше никогда.
Трюк с исчезаньем – мой коронный.
Нет, вас ни в чем я не виню.
Скорее, я во всем, и сильно.
Всех вас в архиве сохраню,
Но не смогу любить насильно.
Мне не подходит «как у всех»,
Не знаю «ждать» и «быть спокойней».
Надеюсь, всех вас ждет успех,
Карьера, свадьба, суп и тройня.
И это даже хорошо,
Все обсудить, пока не поздно.
Ваш век во мне совсем прошел,
А мой в вас нет, как ни курьезно.
Так будет, впрочем, проще вам,
Всем кто не любит усложнений.
Не придавайте смысл словам,
Не вспоминайте откровений.
Простите искренне за то,
Что вам мешала жить спокойно.
А если встретимся в метро,
То быстро, вежливо, достойно.
Вас было много, господа.
Вы подвели меня синхронно.
Но все. Не бойтесь. Никогда.
Трюк с исчезанием – мой коронный.
 

«Ты расскажи мне про себя…»

 
Ты расскажи мне про себя,
Нет, нет, мне правда интересно!
Где ты работаешь теперь,
И как зовут твою невесту?
Как мама? Как же так? Прости…
Я не спросила б, если знала.
Да-да, я вижу – это он,
Тот свитер, что она связала…
А я? Ну да, конечно – театр!
Такая же идеалистка.
Пока мне главных не дают,
Но роль мечты, я верю, близко!
Немножко тут, немножко там,
Конечно, сущие копейки…
Хотела бросить все к чертям,
Но поменяла батарейки,
Решила – возраст ерунда,
Еще не поздно стать известной…
Прости, я разболталась. Да,
Так как зовут твою невесту?
Ну вот, перчатку уронил!
Я подниму. Нет-нет, не сложно…
Послушай, глупо так стоять,
Смотреть, болтать и врать безбожно…
Сейчас скажу – ты помолчи,
Я никудышная артистка —
Сыграть нормально не могу,
Что мне плевать, когда ты близко.
Я помню шрам, весну, окно
И плед, наброшенный на кресло…
И мне, пожалуй, все равно,
Как там зовут твою невесту.
 

«Я кто-то, или я никто…»

 
Я кто-то, или я никто?
Лет сто фатально одиноко.
Во мне всевидящее око,
Но не зашит рукав пальто.
Я много знаю. А зачем?
Я тонко чувствую. А надо?
Все это точно не награда.
Не радость мне, на радость всем.
Когда ты спросишь, как дела,
Ты что, реально хочешь правды?
Или опять из-под кокарды
Рапортовать, что весела?
Дела хреново, оппонент.
Мне очень долго очень страшно.
И все песок, что было важным,
Но у меня абонемент.
Я с кем-то, или я ни с кем?
Вот миллион моих знакомых.
И только пять из них весомых,
С которыми без слов и схем.
Я для чего-то, или «так»?
И что с любовью? Непонятно.
Я задолбалась быть приятной.
А «быть попроще» – это как?
Я кто-то, или я никто?
Прости мне сбивчивость потока…
Поспи, всевидящее око,
Пойду зашью рукав пальто.
 

«Никаких нет претензий, что ты…»

 
Никаких нет претензий, что ты!
Я придумала все, и дура.
Все по делу, и лишь работа,
Если дороги жизнь и шкура.
Если дороги слишком люди,
Их, конечно, разумней бросить.
Ничего никогда не будет.
В рыжих сложно заметить проседь.
В рыжих сложно вообще заметить.
Рыжих проще держать подальше:
Могут просто и в лоб ответить.
Боевым. Без ума и фальши.
Боевым. Прямо в губы. С лету.
Нет на рыжих почти управы.
Все готовятся, как к полету,
И уверенны, будто правы.
И за право свое на что-то
Так нелепо и мило бьются…
И, очнувшись от апперкота,
Громче всех над собой смеются…
 

«Проблема в том, что я тебе не верю…»

 
Проблема в том, что я тебе не верю.
Ни слову. Ни улыбке. Ни руке.
Меня уже по пальцам били дверью,
Пытались содержать на поводке.
Меня уже влюбляли и любили,
Гордились мной и втаптывали в грязь,
Меня уже бросали, торопили,
Хватали за руки и за душу, смеясь.
Проблема в том, что я не научилась
Ни забывать, ни падать, ни просить,
Отделываться легким «я влюбилась».
Приходится по-честному любить.
Меня уже учили и держали,
Хотели, обещали увезти,
С другими некрасиво заставали,
Пытались убедить, понять, спасти…
Проблема в том, что я с тобой все время.
Как будто на коротком поводке.
Взаимно так. Но я тебе не верю.
Ни слову. Ни улыбке. Ни руке.
 

«Мне нравится белым мазать лицо…»

 
Мне нравится белым мазать лицо
Гримом, пахнущим глиной.
Мне нравится старое пальтецо
И путь с Маросейки к Неглинной.
Мне нравятся шрифты из старых газет
Английских, а лучше французских,
И вкус на морозе моих сигарет,
Мощенка на улицах узких.
Мне нравятся кухни нечастых друзей,
Подарки дарить без причины.
Мне нравится пыльное слово «музей»,
И в свитере с горлом мужчины.
Мне нравится умный и яростный спор,
На поезд идти с чемоданом.
И делать расческой неровный пробор,
И женское имя Ульяна.
Когда ты найдешься, в потоке чужих
(Мне нравится думать про это),
То все это станет уже на двоих.
И в шею скажу, по секрету,
Что белым мне нравится мазать лицо
Гримом, пахнущим глиной.
Мне нравится старое пальтецо,
И путь с Маросейки к Неглинной.
 

«Ты теперь стал британец, и время лечит…»

 
Ты теперь стал британец, и время лечит.
(Правда, вечно там дождь, и туман, и сырость?)
Я люблю ваш флаг, королеву и Камбэрбетча.
Так пиши же, хоть изредка, сделай милость.
Ты теперь же там папа, кудрявый-черный?
Ты на завтрак теперь что-то ешь, не куришь?
Там же ценят, и ты стал большой ученый?
Там тебе хорошо? Или нет, и дуришь?
Помнишь, в желтом конверте прислал мне книгу?
«Ливингстона» с автографом. Я проверяла…
Стыдно. Каюсь, пока ты там где-то прыгал,
Кто-то спер. Честно, лучше б сама потеряла.
Я вот думаю – как бы теперь все было,
Если ты одержал бы тогда победу?
Я ж кого-то там очень тогда любила…
В гости? Смысл? Ну, может, когда приеду…
Ты теперь стал британец, и время лечит.
(Правда, вечно там дождь, и туман, и сырость?)
Береги там ваш флаг, королеву и Камбэрбетча…
И пиши же. Но изредка, сделай милость.
 

«На палец ниточку пушистую мотаю…»

 
На палец ниточку пушистую мотаю,
Послушно повторяю «А», «Б», «В»…
Вот полчаса уже, как я считаю,
Что можно отыскать судьбу на рукаве.
Уже чуть-чуть, и будет ясно имя,
Фамилия и место, где найду.
Завистницы глядят глазами злыми,
Твердят, что глупо верить в ерунду.
А я пушистую настойчиво на палец
Мотаю быстро и считаю все равно.
На «О» попасться мог бы оборванец,
На «Г» – унылое и нудное говно…
Опасных букв угроза миновала,
Смотрю растеряно на нитку – как же так?
Я, вобщем, уже платье подбирала,
А намотался наглый мягкий знак…
 

«Ты мне, мой грубый, больше не указ…»

 
Ты мне, мой грубый, больше не указ.
Ты мне не интерес. Ты больше мне не сердце.
И твой надменно-окулярный глаз
Мне не приятнее, чем черный шарик перца.
Я больше не люблю твой запах, вкус и цвет,
И аккуратный лоб, и скомканные речи.
Ты мне недоплатил. Ты мой недовалет.
Я твой неадвокат. И скучен повод встречи.
И больше верным псом на свист не побегу,
Не буду охранять тебя всю ночь у двери.
Я без тебя легко. Я без тебя могу.
Ты, знаю наперед, ответишь: «Не уверен».
Ты мне, мой прошлый, больше не восторг.
Не бег, не радость, даже не досада.
Не воздух и не друг. Не дом и не острог.
И мне тебя не жаль. И мне тебя не надо.
Мне только жаль, что так, легко и без следов,
Проходят все мои безумства и повадки.
Каких-то пара лет, и трио важных слов
Такой же атавизм, как книжные закладки.
Износ касаний, смеха, блеска глаз…
Перпетуум-мобиле не выдуман. Ужасно.
Ты мне, мой грубый, больше не указ.
Я больше не играю, мой прекрасный.
 

«Прости, что я звоню…»

 
Прости, что я звоню
Не вовремя и поздно.
Но, знаешь, больше мне
И некому звонить.
Я просто так. Сказать,
Что как-то стала взрослой —
На каблуках давно
Пора бы мне ходить…
Пора бы завести
Свой дом и в нем собаку,
Пора бы больше знать,
Спокойней говорить,
Поменьше бы курить,
Не лезть в любую драку,
И разучиться так
Не вовремя звонить.
Пора бы понимать,
Что глупо, что серьезно.
Пора бы различать,
Где наши, где враги.
Ложиться раньше спать,
А не смотреть на звезды.
Пора бы сдать в ремонт
Часы и сапоги.
Пора бы применить
Свой опыт многослойный,
Быстрее забывать,
И долго не любить,
Запомнить – так нельзя,
Да просто непристойно…
Но, знаешь, больше мне
И некому звонить…
 

«Настроение ниже, ниже……»

 
Настроение ниже, ниже…
Как бесшумный лифт в Мариотте.
Я боюсь тебя и Парижа.
Вдруг вы оба мне не подойдете?
Ты, окажется, любишь блондинок,
Тонких, колких и длинноногих,
И Париж – не таким, как с картинок,
А мышеловкой для одиноких.
Ты, быть может, не любишь ночи
И ужасно любишь порядок.
А Париж не страннее прочих,
И ни психов там нет, ни загадок?
Ты, быть может, рассчет и прочность,
Может, даже, есть личный водитель…
А Париж так же глянец и точность,
Как мой синий путеводитель?
Может быть, от таких ужасных
Бог меня бережет сюрпризов,
И тебя я, пока, не знаю,
А в Париж мне не дали визу.
 

«Он потом обязательно позвонит…»

 
Он потом обязательно позвонит.
Когда уже год прошел, даже лучше два.
Когда ничто из внутренних не болит —
Ни сердце, ни нежность, ни голова…
Когда с тех пор минуло восемьсот
Вечерних выпусков новостей,
Когда никто ни к кому уже не придет,
Когда точно взаимно никто ничей.
Это будет глупый повод звонка.
Настолько, что даже цели его глупей.
Вялое что-то между «привет» и «пока».
А у обоих уже ни шпаг, ни портупей…
И так он не вовремя, хоть ты вой.
Неловко трубку держать плечом.
Холодной думаешь головой,
Что он вообще теперь нипочем.
Что он вообще сейчас ни зачем.
Что просто странно, как ни к чему.
И как-то глупо, что раньше всем,
Что было живого, неслась к нему.
И пока отбиваешься «нет» и «да»,
Нападаешь на мысли ужасной след,
Что такого с тобой уже никогда…
Той тебя и самой года два как нет.
Он потом обязательно позвонит.
Когда будет вообще уже нипочем.
А ничто из внутренних не болит.
Лишь неловко трубку держать плечом.
 

«Мои дорогие артистки, коллеги с голыми душами…»

 
Мои дорогие артистки, коллеги с голыми душами!
Я вас постоянно слышу, даже когда не слушаю.
Я вас очень часто вижу, даже когда вы не рядом.
Встречаемся – сразу как раньше, с первым же всполошным
взглядом.
Я вижу вас белыми, черными. Я вижу вас огненно-рыжими.
Мы многое вместе прожили. И чудом все вместе выжили.
Мы плакали, злились и корчились, смеялись и пили вскладчину.
Друг другу в запале пощечиной лепили ненужную всячину.
А после друг друга спасали в жестоком пространстве сценическом.
С тех пор даже просто молчание бывает у нас органическим.
С тех пор среди ночи и разного, недоброго, трудного, хмурого,
Есть право звонка неудобного, есть право звать друг друга дурами.
Неровные, нервные, разные, приезжие, местные, пестрые
Брызнули врозь непохожими, но настоящими сестрами.
Заметьте, у нас начинается всегда с заголовка «А помните?..»
И носятся годы и образы над нами в прокуренной комнате…
И каждая – это явление. И можно прийти не накрашенной.
И можно уйти без прощания, счастливой, пустой, ошарашенной…
Мои дорогие артистки, коллеги с голыми душами,
Вас рассказать невозможно, как воздух, как море, как сушу.
Как будто бы вместе служили. И дембель, струной звенящий…
Я вас постоянно слышу. Я помню. Звоните почаще.
 

«Так много гордости отмерили……»

 
Так много гордости отмерили…
Вполне хватило бы троим.
И в том, что «все сама», заверили
И выдали костюм и грим.
Снабдили верой безграничною,
Уменьем быстро пошутить,
И скромной быть, и неприличною,
Красиво ждать и уходить.
И рассказали, как заманивать,
А после отпускать легко.
Ну, то есть как себя обманывать,
Чтоб заходить недалеко.
И как колючками и рабицей
Прикрыть пушистое нутро,
Как быстро всем и сразу нравиться,
Как репетировать в метро.
Так много гордости отмерено,
И так хорош костюм и грим,
Что есть ли кто-то, не уверена,
Чья буду я и кто моим.
 

«Мне жалко всех, кто, не куря, любил…»

 
Мне жалко всех, кто, не куря, любил.
Всех, кто не знает горький вкус прогулки.
Ты счастлив. Сердце в кофе утопил,
Чеканишь шаг, считаешь переулки.
 
 
Мне жалко тех, кто не любил, куря,
Кошачьи развалиться на диване,
Кисть пледа машинально теребя,
Не слушал моря в стареньком рапане.
 
 
Мне жалко вас, курящих без любви,
Не выдыхавших душу дымом в осень.
О сигаретах знающих лишь то,
Что шесть смолы, а никотина – восемь.
 

«Мы робеем и рыдаем…»

 
Мы робеем и рыдаем,
Часто падаем, встаем,
Ночью нервно заедаем,
Что не получилось днем.
Врем знакомым, что привыкли,
И неведом нам мандраж.
Мелко крестимся в кулисах,
И вперед – на абордаж!
В страшном сне нам часто снится
Басня, проза, танец, стих.
Не забыть бы, не проспать бы
И не прозевать своих…
Долго-долго, трудно-страшно.
Роль, поклон, и гаснет свет.
Мы позеры-фантазеры.
Нам – работа, вам – билет.
Нам – мученья, вам – искусство.
Нам – не очень, вам – смешно.
Вам – пустяк, а нам как воздух —
Упоительно-грешно…
 

«Мы в сильной ссоре. Час молчим…»

 
Мы в сильной ссоре. Час молчим
И заперты в московской пробке.
И невесть сколько проторчим.
Ты раздраженно тычешь в кнопки.
 
 
И в нашей личной тишине
Бьют по ушам слова чужие.
Нас плотно город сжал в клешне,
Гудят коробки жестяные.
 
 
Я жму на бесполезный газ,
Ты жмешь безжалостно на кнопки.
И вдруг в машину льется джаз
Среди тупой московской пробки.
 
 
Он гладит нас по головам
И тихо говорит: «Не надо.
Вы слишком верите словам,
Слова бывают хуже яда.
 
 
Вас здесь и заперли затем,
Чтоб вы подумали о главном,
Чтобы не рисовали схем
В упорстве глупом и забавном.
 
 
Прости ее. Прости его».
Сидим счастливые в коробке.
В машину просто льется джаз
В прекрасной бесконечной пробке.
 

«Увози меня, пожалуйста, скорее…»

 
Увози меня, пожалуйста, скорее
К новым людям, лицам и мостам.
И поздравь попутно с юбилеем —
В сотый раз не то нашла не там.
 
 
В сотый раз готова сделать глупость.
В этот раз не сделаю. Не врать?
Маски есть «Дела», «Усталость», «Грубость».
Я умею точно подбирать.
 
 
Нет, конечно, схемы все известны.
Как все будет – знаю наперед.
Лучше увози меня, любезный.
Мне сейчас так проще, самолет.
 
 
Мне сейчас все время неспокойно
И все время хочется курить.
Помоги мне справиться достойно.
Меня нужно срочно увозить.
 

«Когда-нибудь морщинистой рукой…»

 
Когда-нибудь морщинистой рукой
Я буду пересчитывать монетки
И взглядом недовольным провожать
Галдящие и юные стада.
Когда-нибудь я выйду на покой,
И станут сны значительны и редки.
Забуду, что такое «обожать».
Узнаю, что такое «никогда».
Я спрячу нож, перо и пистолет.
Помаду, тушь и разные улыбки
Продам, а может, даже раздарю
Весь этот свой нехитрый арсенал.
Сведу все потихонечку на нет,
Забудутся победы и ошибки.
И жизнь польется в такт календарю,
А не от «он сказал» до «он сказал»…
И главным развлечением моим
Останутся одни воспоминания.
Я стану каждый день к ним приходить
В заброшенный печальный старый парк.
Он будет, безнадежен, нелюдим,
Дышать со мной печалью мироздания.
Тупых, но верных голубей кормить
Я буду в нем. Мне будет все не так.
Пока же, слава богу, я жива.
Могу дурить, дышать, идти войною.
На деле, пусть неловко, применять
Нехитрый боевой свой арсенал.
Могу любить и рифмовать слова.
Могу, пусть против ветра, быть собою.
Ошибками и счастьем заполнять
Свой бессистемный бортовой журнал…
Когда-нибудь морщинистой рукой
Я буду пересчитывать монетки
И взглядом недовольным провожать
Галдящие и юные стада.
Когда-нибудь я выйду на покой.
И станут сны значительны и редки.
Но я все так же буду обожать.
И слабо верить в слово «никогда».
 

«Мой друг, зима. Длиннее стали ночи…»

 
Мой друг, зима. Длиннее стали ночи.
Я для тепла включу на кухне газ.
А разговоры – проще и короче.
Про все на свете. Лишь бы не про нас.
Уж скоро снег, мой друг неясно сложный,
А мы никак не можем перейти
Тот Рубикон. Опасный, но возможный.
Или сказать друг другу: «Отпусти».
Зима и снег, мой друг. Да друг ты мне ли?
Я и сама тебе не очень друг.
А впереди морозы и метели.
Куда шагнуть: из круга или в круг?
Рвануть стоп-кран и выйти из вагона
Или ловить снежинки языком?
Махнуть тебе с замерзшего перрона
И быстро прочь трусливо и тайком?
Или кидаться, чтоб потом жалелось
О том, что в губы. С лёту. Сгоряча.
А не о том, что сделать так хотелось,
Но твой вагон умчался, грохоча…
Мой друг, зима. Длиннее стали ночи.
Я для тепла включу на кухне газ.
Поговорим? Но проще и короче.
Про все на свете. Только не про нас.
 

«Не влюблена, и не о чем писать…»

 
Не влюблена, и не о чем писать.
Начав, бросаю.
Злюсь на оба факта.
Да, в долгой пьесе трудно без антракта,
Но он не должен быть длинней,
чем двадцать пять.
 
 
Не влюблена, и некого бросать.
Быть некем брошенной.
Нет повода, азарта.
И, как назло, везет все время в карты.
А значит, нечего в ближайшее и ждать.
 
 
Не влюблена, и некого спасать.
Всегда спасаю —
Шрам дурной привычки.
Да, на ветру, конечно, гаснут спички,
Но то не повод их не зажигать.
 
 
Не влюблена. Ничьих не надо рук.
Не важен цвет,
Ничей не сладок запах.
Тоска меня качает в теплых лапах.
Сыпучие пески смыкают страшный круг.
 
 
Не влюблена. Жадна до новых лиц.
И сетка вен
В тоске без свежей дозы.
Придите. Будьте. Режьте без наркоза.
Играйте туш или уже падите ниц!
 
 
Не влюблена, и не о чем писать.
Пески, тоска и фарт ненужный в карты…
Даю вам срок, пожалуй, до начала марта.
Конец антракта. Я хочу играть.
 

«Нет баланса. Два анфаса. Снова: «Браво, браво, бис!»…»

 
Нет баланса. Два анфаса. Снова: «Браво, браво, бис!»
В томном стиле декаданса мы идем на компромисс.
Все вокруг не в нашу пользу. Будет только бред и вред.
Встанешь в рост. Я встану в позу. Но никто не скажет «нет».
 
 
Я люблю любить до крови. Ты не любишь лишних слов.
Белым – щеки, черным – брови. Мим любим, но был таков.
Мы на сцене лучше многих. Без нее мы хуже всех.
Хорошо хотеть убогих. Гарантирован успех.
 
 
Безответственно на сцене. Все так просто и легко.
Мы идем с тобой по вене. И заходим далеко.
В жизни все выходит хуже. Жизнь устроена больней.
В жизни все плотней и туже. В жизни ты уходишь к ней.
 
 
Два анфаса, нет баланса. Абсолютный декаданс.
Вы хотели резонанса? Будет сильный резонанс.
С необдуманным упорством мы идем на компромисс.
Будет плохо. Будет больно. Будет: «Браво, браво, бис!»
 

«Мне нужно ехать. Срочно, ярко, спешно…»

 
Мне нужно ехать. Срочно, ярко, спешно.
Не важно, с кем и наплевать куда.
Весной для птицы вешают скворечник,
А мне нужны билеты в города.
 
 
Мне нужно вдруг. Запихивая вещи
В свой боевой зеленый чемодан,
Я становлюсь счастливейшей из женщин.
Мне городов. Мне очень нужно стран.
 
 
Мне в самолет. Мне срочно на вокзалы.
К своим, к чужим – без разницы куда.
Мне нужно в путь. Нет, я не завязала:
Когда весна, мне надо в города.
 
 
Мне нужно лиц, историй и событий,
Мне нужен стук колес и вой турбин.
Шурши, табло отлетов и прибытий,
И ширься, сеть дорожных паутин.
 
 
Мне нужно ехать. Срочно, ярко, спешно.
Не важно, с кем и наплевать куда.
Весной для птицы вешают скворечник,
А мне нужны билеты в города.
 

«Здесь Казанова умирал…»

 
Здесь Казанова умирал.
Здесь выживали куртизанки.
Наполеон тебя терзал,
Но не добрался до изнанки.
Под каждым камнем здесь обман,
Под каждой площадью – могила.
И неразгаданная сила.
И цвета золота дурман.
Ты точно женщина – шутить
С тобой и врать тебе не надо.
Ты не отдашься без любви,
Но не отпустишь, если рада.
Здесь надо жить. И умирать,
Наверно, здесь совсем не страшно.
Потом поймешь, что это важно.
Здесь нужно просто принимать.
Сюда за тем, про что молчат,
Сюда – за запахом и цветом.
Здесь – слушать, как века звучат.
Здесь нужно быть, чтоб было лето.
Здесь Казанова пил вино,
И здесь блистали куртизанки.
А чтоб добраться до изнанки,
Здесь просто нужно лечь на дно.
 

«Линялые глаза всегда слезят…»

 
Линялые глаза всегда слезят,
И глупо перекручены колготки.
Как хорошо, что невозможно угадать
Актрису в этой странной плесневелой тетке.
Привычка старая охлопывать карман,
Изящно притворяясь, что ты ищешь спички,
Чтоб углеглазый прыгнул подкурить смутьян.
Давно уж нет его. Воняет жерло электрички,
Качают тамбуры, и все сложней успеть
Начать хвалить свое быстрее конкурентов.
Поставлен голос. Так любила петь.
Надежно ручку сумки держит изолента.
Уже не стыдно. Как-то разошлось.
В квартире неизбывный запах кошек.
На дне зрачка чернеет «не сбылось».
На дне кармана россыпь голубиных крошек.
На дне души… Да где она – душа?
Осталась в театральных коридорах.
А остальное ковыляет не спеша.
Пороховницы есть. Да высыпался порох.