Текст книги "Прожившая дважды"

Мало работал. Днем лежал на балконе. Принимал бромистый хинин. Читал. Писал.

Ездил в город (уехал в 16 часов). Был у зубного врача. Телефонировал Ежову. Как всегда, ответ – позвоните завтра. Каганович обещал, что мне позвонят о приеме у него, и до сих пор никаких вестей. Не хотят принять.

Вечером вернулся в «Сосны». Гера осталась в Москве. Лена и Оля смотрели на меня равнодушными глазами, в них не было радости встречи с отцом. Наташа, старшая дочь, вообще не посещает меня и даже не звонила во время болезни. Теперь я знаю, что они скоро-скоро забудут меня после моей смерти, смерть моя не станет для них большой раной. Зато сын начинает меня любить, глубоко. Так близки мне были только покойница-мать, да некоторые боевые товарищи, да рабочие, которым я показал свет социализма.

С 25 на 26 спал очень хорошо. Утром написал письмо Ромэну Роллану[226]226
  См. Приложение 4.


[Закрыть]. Вот его черновик (я послал его после незначительных поправок).

Тут же прилагаю письмо Марии Павловны[227]227
  См. Приложение 3.


[Закрыть], ответом на которое и является мое. Я получил его 25.

В тот же день я написал письмо тетушке Маше (двоюродной сестре моей мамы) с приглашением приехать сюда, ко мне.

Написал и Молотову о том, что болен и что Каминский, наркомздрава, и Ходоровский, завсанупр Кремля, оставили мою просьбу о помещении меня в санаторий «Барвиха» без ответа. Все это отзвуки каких-то элементов недоверия, проскальзывающих в отношении ко мне.

Начался парад. Вот тебе и 19 лет после борьбы, какую я провел: сиди дома. Смотрел с балкона на эскадрильи аэропланов. Один аппарат как-то странно скользнул на крыло, потом отстал от своей группы и полетел в обратную сторону, к Ходынке, для посадки. Как я узнал вечером от Вячи Молотова, оказалось, что у этого аппарата выпал один мотор (аппарат был трехмоторный) и упал на углу Кузнецкого моста и Дмитровки. Убил несколько человек.

Я вызвал машину и, взяв с собой жену, Лену и Олю, поехал по городу, чтоб побывать среди демонстрирующего народа. Доехали до матери Лены и Оли. Ни ее, ни Наташи дома не оказалось. Возвратились домой.

Парад и демонстрации в этом году были сокращенными и более скромными.

Я лег отдохнуть. Все время было не по себе из-за того, что фактически я оказался недопущенным на парад. Сердце ныло. Действительно, мое здоровье, а может быть, и жизнь, как пишет в своих «лекциях» проф. Кончаловский, зависят от первого попавшегося мне в жизни подлеца, оскорбляющего меня.

Вечером позвонил Молотов и пригласил с собой на дачу. У меня оставалось немного времени, так как в 10 вечера нужно было быть на торжественном приеме у Литвинова. Но так как Молотов мне позвонил около 18 часов, то я мог поехать с ним и сейчас же вернуться. Мне предстояло перед отъездом на прием Литвинова просмотреть смету на постройку дачи.

Молотов заехал за мной, потом за Мальцевым, и мы покатили за город. Молотов сознался, что читал оставленную мною у него мою рукопись его биографии. Считает, что написано поверхностно и есть неточности. Я ответил, что неточности надо исправить, а что касается поверхностности, то вообще трудно защищать свое произведение, но издательство (Детгиз) просило меня писать не сухо, а в форме рассказов, передачи моих впечатлений. Веча, однако, хотя и слабо, больше из скромности возражает против печатания и говорит: «Разве что после моей смерти». Я предупредил, что издатель будет его запрашивать.

Конечно, разговорились о параде. Я рассказал вышеописанную историю с моим пропуском. Вяча был искренне возмущен. Я решил написать Литвинову и Ежову (наркомвнудел) письмо с просьбой сделать выговор тому, кто лишил меня возможности быть на параде.

Много говорили о положении дел в писательской среде, об Андре Жиде. Ожидается от него книга против СССР. Я отметил, что был против приглашения А. Жида, так как это было сделано, т. е. не надо было его содержать за наш счет. Чтобы восстановить симпатии французского читателя, Жид теперь должен писать против СССР, доказать – он не куплен, хотя и старались его купить. Молотов согласился со мной, сказал, что я правильно поступил, проявив осторожность по отношению к А. Жиду, когда он был здесь. Таким образом, выскочки, вроде дурака, «учителя чистописания» Аплетина и измученного непосильной и неподдающейся ему работой по строительству «пролетарской культуры» Арагона, потерпели полную неудачу с приемом А. Жида. Они не учли того, что Жид приезжает к нам в момент, когда французская интеллигенция переживает колебания под влиянием растущего фашизма.

На даче у Молотова Тихомирнов. Полина, жена Молотова, прямо начала разговор со мной с того, что Наташа (моя дочь) приходила к ней, к Полине, и жаловалась, что я хочу взять ее из школы, так как в школе арестовано 5 преподавателей, оказавшихся немецкими фашистами. Я подтвердил, что сделаю это и сослался на мнение самого Молотова. Полина явно обозлилась. Мы с Молотовым говорили о пьесе Д. Бедного «Богатыри». Молотов не одобрил ее основной идеи – противопоставление богатырей-разбойников официальным богатырям. По его мнению, так называемые официальные богатыри тоже велики. Например, Святогор, Микула Селянинович, Илья Муромец. Д. Бедный не посмел высмеять их, осмеял второстепенных, чтобы посредством их «подмочить» настоящих. Пожалуй, Вячеслав прав.

Полина, ревнуя Вячеслава ко мне и желая показать свою власть над ним, стала посылать его к Светлане. Вячеслав ответил: «Сейчас». Полина нетерпеливо повторила свою просьбу. Вячеслав бросил ей: «Какое срочное приказание – сию минуту! Погоди, когда надо, пойду».

Поговорив со мной еще, он распрощался, а я поторопился в Москву. Там обсуждал смету со строителем. Конечно, она еще не готова.

Потом переоделся и поехал с женой к Литвинову. Прием как прием: фраки, шлейфы, лица, будто резиновые. Все друг другу надоели с первой же минуты, с первой же минуты осудили друг друга.

Узнал неприятные новости от испанского посла – правительство переехало из Мадрида в Валенсию. На улицах столицы бои. Впрочем, тут же прибыло новое известие: фашисты отброшены на 4 километра от Мадрида.

Вчера аэроплан АНТ-9 разбился в 90 километрах от Москвы, в нем было 7 советских и 2 японских пассажира плюс моторист и летчик.

Решил о поведении А. Жида написать Сталину.

Вчера на приеме Бубнов мне сказал, что на оргбюро ЦК рассматривался вопрос об «Интуристе». Создана комиссия под председательством Яковлева[228]228
  Я. А. Яковлев (наст. фамилия Эпштейн) – первый зам. председателя Комитета партийного контроля при ЦК ВКП(б).


[Закрыть], для рассмотрения вопроса о сближении работы ВОКСа и «Интуриста». Обязательно завтра обращусь к Яковлеву. Может быть, это слияние предоставит мне случай освободиться от ВОКСа и стать актером и писателем. Хоть остатки дней я прожил бы хорошо.

Гера еще не пережила предчувствия того момента, когда вся жизнь, как книга от ветра, вдруг внезапно захлопывается и вместо интересных и захватывающих строк жизни, развертывающихся на страницах, получается только крышка с именем (например, Александр Аросев). Так захлопнулась книга жизни моего отца на 48-ом году, т. е. на 48 главе, жизнь моей матери захлопнули белые на 47-ой главе. Жизнь моего брата Вячи приостановилась на 43 главе. Так же захлопнется и моя. Останутся и строки этого дневника. Кто-то будет его читать и разбирать.

Правда, дневники – несовершенный рисунок человеческой души. Человека посещают иногда, в последнюю минуту перед сном или рано утром, или в бессонную ночь такие чудные, странные, своеобразные мысли и образы, часто даже без выражения, что их могла бы запечатлеть только машинка, записывающая мысли, если таковая будет изобретена. И все же дневник – хороший рисунок, хотя и пунктиром, человеческих движений.

Может быть, сегодня пал Мадрид. С этого начнется новый этап фашистского разгула. В Мадриде образовалось правительство, куда впервые в истории вошли и анархосиндикалисты (четверо: юстиции, промышленности, торговли и еще чего-то). Это правительство покинуло Мадрид. Почему мы им не помогаем? Может быть, анархисты и социалисты боятся и не хотят нашей помощи. Да, судя по полемике между коммунистическим органом «Мундо обреро» и анархистским «Солидаридат обреро» анархистов отпугивает то, что у нас нет политических свобод. Там, в Испании, организованных анархистов 1.400.000 человек. Это сила. Вообще, мировая революция, которая развертывается в муках, нащупывает свои собственные пути и только отчасти воодушевляется нашим примером. Образуются даже в нашей стране силы, которые не понимают наше поколение.

Сегодня я зафилософствовался на разные темы. Надо положить конец. Примусь за переписку 1-го акта моей драмы «3 брата».

Черновик Литвинову и Ежову, с информационной целью – Молотову:

«Все прошлые годы я получал от протокольного отдела НКИД билеты на дипломатическую трибуну для присутствия на параде 7 ноября. В этому году, как и в прошлые годы, я заблаговременно обратился в НКИД. 4.11. из секретариата т. Баркова[229]229
  В. Н. Барков – зав. протокольным отделом НКИД.


[Закрыть] мне было сообщено, что билеты для меня и жены готовы и я могу получить их 6.11. Это было еще раз подтверждено 5.11. Однако 6.11. мой посланный билетов не получил, а на телефонный запрос непосредственно т. Баркову последний ответил, что на мою долю билетов “не хватило”. Вследствие этого, впервые за все время существования Советской власти я был лишен возможности присутствовать на параде. Это является ущемлением меня не только как председателя ВОКСа, но и как члена Военно-революционного комитета, руководившего октябрьским переворотом в Москве в 1917 году. Если допустить, что в данном случае имел место прямой отказ в выдаче мне пропуска на Красную площадь (что я считаю совершенно исключенным), то об этом меня известили бы заблаговременно в ответ на мое письменное обращение, без предварительного двукратного извещения о том, что билеты готовы. Следовательно, причина недопустимого обращения со мной не в отрицательном отношении к моему присутствию на параде, а в чем-то другом. Поэтому с настоянием прошу Вас выяснить причину отстранения меня от участия в общем праздновании и реагировать на это так, как Вы найдете нужным, чтобы впоследствии такие вещи не могли иметь места».

Молотову:

«Дорогой Вяча, шлю тебе в порядке информации копию того письма, которое я отправил Литвинову и Ежову, в связи с фактическим недопущением меня на парад».

Письмо т. Сталину:

«Дорогой Иосиф Виссарионович!

Я получил сведения, что находившийся в СССР в качестве гостя Международного союза революционных писателей и Союза писателей СССР, приглашенный непосредственно т. Кольцовым А. Жид издал книгу фактически против СССР.

Так как я лично знаю А. Жида и провел с ним несколько бесед, я был противником приглашения его в СССР в том виде, как это было сделано: его пригласили за наш счет. Я считаю это ошибкой.

А. Жид в беседах со мной и сам мыслил поездку за свой счет. Он представлял ее себе как рабочую для создания романа на нашем материале. Об этом я писал Вам после моего первого контакта с ним. Быть обвиненным своими читателями в том, что он «куплен» в СССР, для А. Жида самый большой страх. Тем более что, не замечая этого, А. Толстой ранил его своей статьей, где писал, что А. Жид едет в СССР потому, что его не читают на Западе. Лично мне А. Жид говорил: “Теперь я не могу ехать к вам, потому что скажут, будто я поехал искать читателей, т. е. заработка”.

Приглашение А. Жида обставили так, что он совершенно потерял чувство меры и перспективу, в которой он занимает определенное место. Он приехал втроем с писателями Эрбаром и Даби. Первый с ним был особенно дружен и сам не может похвастаться симпатиями к СССР. Все трое разъезжали по СССР, делали, что хотели, жили, как хотели. Везде их встречали коленопреклоненно и писали соответственно этому статьи.

Поведение гостей было столь своенравным, что я не решился сделать в ВОКСе ни одного приема А. Жиду. Перед самым отъездом Даби захворал и умер. У него нашли его дневник, который был передан организации, приглашавшей их. По настоянию Арагона дневник задержали в Москве. Жена Даби подняла шум и, пользуясь дружеским расположением А. Жида, влияет на него самым отрицательным для нас образом. А. Жид, она и их окружение толкуют дело так, что дневник задержан в Москве по политическим соображениям. А. Жид, которому нужно во что бы то ни стало оправдаться перед своим кругом читателей, теперь будет стараться доказать, что он не куплен. Он будет выступать против нас, чтоб показать, что вот, дескать, несмотря на то, что он жил в СССР на наш счет, его все же не удалось купить. Вопли Даби о дневнике – только прекрасная пища для питания антисоветских настроений А. Жида. Между тем, сам по себе дневник в политическом отношении ничего особенного и интересного не представляет, т. к. в нем автор описывает почти исключительно подробности своих любовных встреч с различными женщинами в различных углах мира. На днях дневник отправлен, наконец, А. Жиду для вдовы Даби.

А. Жид – человек с жидкими принципами, крайне неустойчивый, следовательно, при теперешнем напоре фашизма во Франции во все щели материальной и духовной жизни может пойти вправо. Я думаю, надо принять меры к предотвращению этого, ибо А. Жид чрезвычайно влияет на умы французской интеллигенции и может стать центральной фигурой фашистского мировоззрения на территории Франции.

Кроме того, опыт с его приглашением надо учесть и для других случаев».

Третьего дня поехал в «Сосны». Много времени проводил с милым сыном. Он делается мне все понятнее и ближе. Глядя на него, я словно смотрюсь в такое зеркало, которое отражает мое прошлое и будущее сразу.

Вечером собрался ехать в Москву, чтобы завтра с утра быть на параде. В последний момент моя секретарь сообщила, что протокольный отдел НКИД отказал мне в билете (хотя накануне было обещано) по той причине, что-де дипломатических билетов не хватило. Значит, кто-то и почему-то вычеркнул меня и жену из списков. Кто же? Наркомвнудел или протокольный? По телефонам я добрался до наркомвнудела т. Паукера (его помощника). Тот сообщил, что будто я должен завтра встречать испанскую делегацию рабочих (25 человек) и потом с ней идти на Красную площадь. На этом основании я поехал в Москву. Приехал к полночи (с женой), до часу ночи по телефону выяснял, в чем дело и должен ли я встречать делегацию. Оказалось – недоразумение. Помощник Паукера все напутал, никакой делегации я не встречаю.

Спал плохо: будил плач соседского ребенка. С утра – телефонные звонки.

«Сосны». Кончился день. Прошел короткий отдых. Вспоминаю вчерашнее.

Заседание Пушкинского комитета у Бубнова в Наркомпросе, Бубнова нет, он на другом заседании, начинаем сами. Обсуждаем: смета, реставрация мест, где жил или работал Пушкин, кого пригласить из-за границы и т. п. Но от нас ничего не зависит, каждый ощупью, робко кое-что пытается предложить. Само собой разумеется, что эти предложения не оснащены никакой идеей. Наконец приехал нарком, как всегда в форме отставного солдата. Говорит, что беседовал с Межлауком (зам. предсовнаркома). Тот сказал, что на иностранцев не дадут денег и что не надо их приглашать. Ну, может, человек 5–6 наиболее видных… Значит, Межлаук уже говорил с председателем Молотовым. В общем, решений не принято никаких. Каждый из присутствовавших обещал прислать письменный проект. Во время обсуждения кушали виноград, печенье, пирожное. Пили чай.

Оттуда в Союз писателей. Принимают испанских делегатов. Назначено на 6 вечера, начали в 8. Приехал Ставский в высокой кубанской шапке и сразу пригласил всех в ресторан. Столы заставлены винами, закуской и фруктами. Председатель – Лахути. Говорил о себе и о персидской революции, потом был перевод. Затем слово взял Серафимович. Он говорил о том, кто остался в советской литературе, назвал Д. Бедного. В этом месте Тренев наклонился ко мне и сказал, что Д. Бедный упомянут из политических соображений, для поддержки, так как согласно постановления Всесоюзного комитета по делам Искусств ругают за пьесу «Богатыри». А сначала хвалили и допустили постановку, к которой театр готовился 2 года (муз. Бородина). Вслед за Серафимовичем выступал Ставский. Он хвалил советскую литературу и ее руководство, называл современную литературу самой блестящей в мире и т. п. Говорил, как всегда, дрябло и долго, некоторые испанцы дремали. Лахути подбежал и упрашивал меня не выступать, испанцы-де уже умучены. А предварительно, еще утром, Лахути обещал, что даст мне слово на французском языке как руководителю Окт[тябрьского] восстания в Москве. По-видимому Ставский прибрал перса[230]230
  Лахути родился в Иране.


[Закрыть] к рукам, и тот, боясь его, умолял меня отказаться от слова. За это он, Лахути, обещал упомянуть, что среди писателей есть участник Октябрьского переворота в Москве. А пока за Ставским взял слово Накоряков. Он говорил о тираже книг современных авторов о Пушкине. О борьбе, геройстве и отважном испанском народе – никто ничего. Все хвалили себя.

Отвечал испанец, просто рабочий. Он с полей битвы. Сказал, что любит русскую литературу и знает русского Дон-Кихота – Обломова, что испанский народ любит свободу и поэтому борется.

В заключение Лахути предложил поднять тост за наше руководство. Потом за Испанию. Своего обещания мне Лахути не исполнил…

Мы будто продираемся сквозь дебри: так трудно жить, так трудно творить, так трудно охранять свою семью и воспитывать детей. Каждый день новые заключения детей под стражу говорят об этих событиях, потому что задерживают или защитников друзей моих дочерей, или учителей.

Люди сильно подавлены. Итак, сегодня они проводят новый процесс.

Я чувствую себя без специальности, без любви детей и жены, без матери и отца, как человек, которого крючком подхватили под хлястик жилетки и вот он повис в воздухе и болтается.

Пишу с трудом пьесу или рассказы, с трудом потому, что самый воздух, который вдыхаю, невкусный, как в склепе… Но сил много и мог бы жить бурно и творчески.

М. Кольцов, мальчишка из кадетской «Киевской мысли», сидит в Мадриде. А. Толстой только что вернулся из-за границы. Суммирует и сообщает впечатления.

Все дни на съезде Советов. Вчера не был на вечернем, т. к. принимал испанскую делегацию в моем учреждении. Сегодня вечером направился туда, но едва спустился на лифте к выходу, как начался мой обычный сердечный припадок. Я немедленно поднялся обратно. Вошел в гостиную и по «рецепту» доктора Перекрестовой, опершись двумя руками о спинку кресла, сделал такой вдох, какой необходим, когда тебя тошнит. После этого лег на диван. Тотчас же припадок начал ослабевать и через 2–3 минуты совершенно исчез. Я исключительно поражен. Неужели в самом деле я нашел средство, останавливающее мои припадки?

Прежде чем лечь в кровать и начать читать книжку Макса Валье[231]231
  Макс Валье – немецкий конструктор ракетной техники, автор книги «Полет в мировое пространство как техническая возможность».


[Закрыть] о полетах в мировое пространство, хочу записать сейчас, в 0.30 ночи, несколько философских мыслей, пришедших мне в голову во время одиночной прогулки перед сном во время симпатичного теплого снегопада.

…Природа всегда великолепна. Идет ли дождь, снег, палит ли солнце, или низко плывут свинцовые тучи, всегда природа прекрасна. Временами зимой в Париже меня начинал возмущать и беспокоить непрерывный надоедливый дождь, но ведь это не от дождя, а оттого, что это происходило в Париже. Неприятности были не от дождя, а от города. В лесу, в поле, в деревне – этот дождь мог бы навеять хоть и грустные мечтания, но все же трогательные и приятные. Природа всегда очаровательна!

Пришла жена. Надо кончать записывание. До завтра. Прощай, мой дневник.

Все важные люди на съезде смотрят на меня холодно и недружелюбно. За что? Этот вопрос колом стоит в моем сердце, заставляет его волноваться. Жестокий век. Хочется уехать к испанцам бороться!

Ровно полночь. Вернулся от брата Авива. Там веселился. Плясал, пел, дурачился. Узнал, как жена моего покойного брата, Елена Владимировна, служащая у Вышинского (прокурора) секретарем, говорила летом будто я такой, что ко мне не безопасно ходить. Что об этом ей, Лене, сказал какой-то очень ответственный человек.

Не этим ли объясняются косые, избегающие прямой встречи взгляды разных высоких особ. Стремлением избежать встречи измеряется человеческая глупость. Избегает меня старательнее тот, кто глупее.

Все эти факты, все эти взгляды, все дела, совершающиеся ежедневно вокруг меня, и вся глубина моего одиночества заставляют меня философствовать и доискиваться сущности современного момента. Его нужно, прежде всего, записать, т. е. записать все факты в том виде и порядке, как они развертываются передо мной. Потом систематизировать и наконец обобщить и сделать выводы. Жить дальше и плыть по течению нельзя. Чтобы творить, надо мыслить. Поэтому начну завтра особую тему бытия человека нашей страны.