Текст книги "Книга Москвы: биография улиц, памятников, домов и людей"

Дома-комоды
Мебель в названиях и фамилиях

Надеемся, описывать комод нашему читателю не нужно. Все всё себе уже быстренько представили: миленький компактный уважаемый шкафчик со стесненным содержимым. За сто лет образ не изменился. Почему мы в этом уверены? Да Антон Павлович Чехов подсказал. Именно домом-комодом обозвал свое жилище на Садовой-Кудринской, дом номер 6 доктор Чехов в 1886 году. И правда – похоже. Можете сами убедиться. Но остроумный и остропёрый классик был не первым, кто использовал сравнение дома с мебелью. С середины XVIII века стоит на Покровке дом, выстроенный в стиле русского барокко, – Зимний дворец в миниатюре. Вот его-то первым и назвали «дом-комод». Наверное, в те времена и при том стиле комоды как раз такими и были – с рюшечками и бантиками. В наши дни строение сие комодом точно бы не назвали, тортом – еще возможно. А тогда – как припечатали. Причем настолько крепко, что владельцев дома Трубецких, чтобы выделять из других ветвей многолюдной фамилии, стали величать «Трубецкие-комод». Ничего себе добавка к родовитой фамилии! И ведь никуда не денешься, разве что из дома съехать.

Демидовы
Чугун в Белокаменной

Вряд ли кто-нибудь из наших читателей не знаком с фамилией, как сейчас говорят, предпринимателей Демидовых. Впрочем, Никиту Демидовича, еще Антуфьева (первого в династии, давшего свое отчество ей в фамилию), и Акинфия Никитича по современной терминологии следовало бы называть олигархами. Еще бы: в середине XVIII века промышленная империя Демидовых выплавляла более половины российского металла. Демидовы построили больше полусотни заводов (читай – городов). Но, сами понимаете, в «Книге Москвы» Демидовым место отведено не за уральские подвиги.

Дом во второй столице построил еще Акинфий Никитич. Династия разрасталась – расползалась по Москве и демидовская недвижимость. Отстроились и Акинфиевичи: Прокопий, Григорий, Никита. Последнему, правда, московские хоромы были не так нужны, как старшим братьям, – он крепил могущество семьи на Камне да на Алтае.

Но Слободской дом в Лефортове был весьма неплох. Внутри народу, само собой, бывало немного (Демидовы еще считались нуворишами – дворянство, хоть и дарованное самим Петром Великим, получено в недавнем 1720-м), но главное украшение дома могла видеть и «черная» публика (которой в самом доме тоже было не место). Украшение столь великолепное, что когда Николай Никитич Демидов отдарил отцов дом Московскому обществу трудолюбия, его демонтировали, а позже установили на другом доме, принадлежащем династии.

Была это чудесная литая чугунная решетка, выполненная на Нижнетагильском заводе (демидовской гордости) мастером Сизовым по эскизу знаменитого Федора Аргунова (архитектора, не путать с художниками). Впрочем, почему была? Она и сейчас есть. Украшает бывшую усадьбу Аммоса Прокопьевича Демидова (получается, что кузена Николая Никитича) в Большом Толмачевском переулке. Решетка до того хороша, что смущает неэрудированных экскурсантов, принимающих из-за этого дива библиотеку имени Ушинского за Третьяковскую галерею: ничему иному, нежели национальной гордости, такая ограда принадлежать, по их мнению, не может. Сходите, полюбуйтесь. Мы, несмотря на то, что в Москве шедевров на улицах хватает, как минимум раз в год у решеточки отмечаемся.

Тут, правда, есть один нюанс. Для полноценного восприятия демидовского шедевра необходимо обладать некоторой долей воображения. Почему? Сейчас поймете. Один наш знакомый сказал, что социализм для него – это не планы, уравниловка, власть партии, а чугунная ограда, раз за разом, без очистки покрываемая невразумительной черной краской. Вот и с оградой демидовского особняка в Большом Толмачевском так обходятся. Жив социализм?

Но вернемся к семейству уральских магнатов. Прокопий (или Прокофий) Акинфиевич производственными проблемами не интересовался. Сферой его интересов, только не смейтесь, стала ботаника. По правому берегу Москвы-реки он развел ботанический сад, один из лучших в Европе – только ботанических редкостей в демидовском саду было более двух тысяч. Около сада был дворец. Про сад и дворец Прокопия Демидова лучше всего прочитать в главе «Нескучный сад». Здесь только отметим, что в бывшем дворце сейчас Президиум Российской академии наук.

Внук петровского любимца – ботаник – это, согласитесь, уже вызывает повышенный интерес к персоне. Но куда больше пересудов было по поводу благотворительной деятельности сонаследника уральских богатств. В 1771 году, например, он даровал Воспитательному дому 200 тысяч рублей. А всего за свою жизнь истратил на нужды общества более полутора миллионов рублей. Не беремся за точный перевод на современные деньги, но что это поболе нынешних полутора миллионов долларов – ручаемся. Отличался Прокопий Демидов и экстравагантностью поступков – попросту говоря, самодуром слыл. Но об этом чудно рассказал М.И. Пыляев в «Старой Москве».

Последовал примеру старшего брата и третий из Акинфиевичей – Григорий, тоже увлекся естествоиспытательством и садоводством. Но так, как старший брат, не прославился, хотя и был другом и корреспондентом Карла Линнея. Реванш за папашу взял Павел Григорьевич. Потомственный естествоиспытатель пожертвовал Московскому университету библиотеку, кабинет естественной истории, коллекции древностей и медалей. А сверх этого прикладного богатства, оцененного в 300 тысяч рублей, еще 120 тысяч «живыми» деньгами. Остановимся на этом даре (всего-то их множество было, но, например, знаменитый Демидовский лицей основан в Ярославле) и перейдем к наследникам Никиты Акинфиевича.

Про один из подарков Николая Никитича мы уже написали. Место для упоминания других даров обществу, к сожалению, – не эта книга, а, скажем, «Книга Флоренции». Именно там, в цитадели итальянской культуры, основал Николай Демидов картинную галерею. И ведь утер русский богач нос итальянцам, даже памятник ему во Флоренции воздвигли, на площади его же имени! А долги родным пенатам отдал уже Павел Николаевич. Учрежденные им Демидовские премии поддержали не одного ученого и были самой престижной профессиональной наградой в дореволюционной России. Анатолий же Николаевич прославился совсем иным: был женат на племяннице самого Наполеона и приобрел звучный итальянский титул князя Сан-Донато. Титул остался на память второй демидовской столице – Нижнему Тагилу: поблизости от него есть железнодорожная станция с совершенно экзотическим для Урала названием Сан-Донато.

Вы не запутались еще в демидовской генеалогии? Честно сознаемся, мы – запутались. Не в тех, конечно, знаменитых Демидовых, про которых вы уже прочли, а в кое-каких других. Впрочем, это немудрено. Ведь у Никиты Антуфьева только внуков было девять. А их внуков, ну прямо как донов Педро в Бразилии, – и не сосчитать. Мы так и не вычислили, кем приходится родоначальнику династии бригадир И.И. Демидов и даже по какой из веток мерится родство. Зачем нам это надо? А затем, что во всех известных нам книгах о Москве отставной бригадир из богачей-горнозаводчиков указан как владелец Дома Демидова. Московская достопримечательность работы М.Ф. Казакова со знаменитыми Золотыми комнатами – парадными покоями с тончайшей резьбой и лепниной (ныне там Университет геодезии и картографии, бывший Межевой институт, второе гражданское высшее учебное заведение Москвы, обитающее в Доме Демидова с XIX века) так и не определила степени своего родства с усадьбой в Толмачевском, Нескучным садом, Воспитательным домом, Басманной больницей и многими другими зданиями, обязанными своим появлением или существованием знаменитому клану. А согласитесь, с такими родственниками жить намного интересней. И это только в Москве. Впрочем, пора остановиться, иначе перечисление связей в семье, в архитектуре, в драгоценностях заведет нас совсем далеко из Москвы. Это ведь Демидовы!

Е

Богоявленский кафедральный собор (Елоховский)

Елисеевский магазин

Елисеевский магазин

Екатерининский дворец

Екатерининский институт

Венедикт Ерофеев

Елисеевский магазин
Вишневый сад с прилавками

Здание по Тверской, 14 – это тот же чеховский «Вишневый сад», только написанный языком архитектуры. Аналогия здесь прямая и близкая. Сейчас докажем.

Московские названия много говорят знающему человеку. Дом 14 по Тверской стоит на углу с Козицким переулком. Все правильно: переулкам в Москве часто давали имена домовладельцев, а дворец на углу как раз и принадлежал вдове статс-секретаря Козицкого. И не смотрите на строчки недоуменно: это и был самый настоящий дворец, построенный великим Матвеем Казаковым. Потом владение перешло к дочери Козицкой, княгине Белосельской-Белозерской, и в нем поселилась ее падчерица, знаменитая Зинаида Волконская, «царица муз и красоты» по определению Пушкина. В доме звучала музыка, собирались литераторы, страдал поэт Дмитрий Веневитинов, безнадежно влюбленный в хозяйку, прощалась с друзьями и Москвой отъезжающая к мужу в Сибирь Мария Волконская.

В 1829 году Зинаида Александровна уехала жить в Рим, дворянское гнездо опустело. А потом пришел Лопахин – да нет, конечно, Елисеев, купец крепостного роду-племени. Случилось это много позже, в 1898 году, когда особняк уже поменял нескольких хозяев и был разок перестроен, но дворцовой сути не утерял. Елисееву же дворец был без надобности, новый хозяин жизни, владелец фирмы по торговле колониальными товарами, покупал дом под магазин.

Застучали топоры, «вишневый сад» срубили, дом приобрел привычный нам вид. Гостей на открытии магазина, пишет Гиляровский, встречал сам Григорий Григорьевич с «Владимиром» на шее и орденом Почетного легиона в петлице. И если российский орден купец получил за какой-то крупный благотворительный взнос, то престижный французский – за выставку вин, удивившую видавший всякие виды и вина Париж. Алкоголь и в новом магазине занял почетное место. Только вход в винный погреб был сделан не с фасада, а с Козицкого переулка. На это у Гиляровского отдельная байка есть, будто бы померил чиновник-буквоед расстояние от ближайшей церкви и выяснил, что надобных сорока двух сажен от входа в нее не насчитывается. Новые правители отменили и церкви, и сажени, а магазин на переименованной Тверской остался. И винно-водочный отдел тоже. Если вишневый сад срубили, как теперь без стакана?

Ерофеев
На средства «Кристалла»

Известно ли вам, что в скверике на площади Борьбы (кстати, кого с кем?) установлены две не очень монументальные скульптуры? Просто стоят недалеко друг от друга мужчина (точнее – молодой человек), опирающийся на разбитое окно в электричке, и женщина (точнее – девушка), которая держит в руках конец своей роскошной косы. Он, со старомодным фибровым чемоданчиком в руках, едет и едет, а она – все ждет и ждет. Под фигурой мужчины надпись: «…Нельзя доверять мнению человека, который еще не успел похмелиться!» И подпись: «Венедикт Ерофеев». Под девичьей фигурой надпись тоже есть: «В Петушках… жасмин не отцветает и птичье пенье не молкнет». И та же подпись. Девушка, естественно, ждет под железнодорожной табличкой «Петушки», а мужчина в обнимку с чемоданчиком, конечно же, отъезжает (но ведь никак не отъедет!) от станции с названием «Москва». Вот такая скульптурная композиция из современных.

Понятно, что из современных, потому как поэма (именно поэма, как и «Мертвые души») написана в 1970 году, а напечатана в СССР полностью вообще в 1989-м. Правда, до этого была еще куча самиздатовских выпусков и издания за рубежом – и на русском, и переводы; один из французских, кстати, назывался «Моску сюр ле водка», то есть «Москва стоит на водке». И еще ясно, что из современных, потому как стиль творений скульпторов Валерия Кузнецова и Сергея Манцерева явно не из прошлых лет. И наконец, главное подтверждение современности – металлическая табличка с надписью «Скульптурная композиция создана на средства ОАО Московского завода “Кристалл”».

Реклама, как известно, двигатель торговли. Вот и расстарались водочные короли памятником певцу России, посчитав его пропагандистом их продукции. Еще бы, подумали, ведь он и про зубровку, и про охотничью пишет, тут и кубанская, и российская, и старка, и зверобой (конечно, спонсоры памятника критично относились к такому панибратскому отношению к их продукции – писать священные названия со строчной буквы и не подумать даже поставить их в кавычки). А помните знаменитые коктейли «Ханаанский бальзам», «Дух Женевы», «Слеза комсомолки», «Сучий потрох» (тут, правда, продукция «Кристалла» ни при чем, компоненты перечисленных смесей – результат деятельности предприятий бытовой химии и парфюмерной промышленности) и наконец, целую серию коктейлей «Поцелуй» – от «Первого» до «Насильно данного» (в них-то водочка родимая обязательно входит)?

Заметили, как мы увлеклись? «Кристалловские», видно, увлеклись тоже. Но это все шутки. Спасибо им за памятник, чем бы ни было мотивировано его финансирование. Только почему он на площади Борьбы стоит – никак не понять, нет этой площади среди московских адресов ни самого Ерофеева, ни Венички из поэмы. Наверное, все-таки название навеяло: боролся всю жизнь Венедикт Васильевич Ерофеев. И с собой, и с миром. Умер – и победил.

Екатерининский институт
Душечки и душки

Хотите увидеть Неглинку? Не улицу, она-то всем знакома, а реку? Нет, под землю, как Гиляровскому в свое время и диггерам в наше, вам лезть не придется, хотя общеизвестно, что Неглинку еще в начале XIX века упрятали в трубу, чтобы болот в центре города не разводила. И все же махонький кусочек речки и сейчас открывается глазу. Только этот глаз вместе с остальным телом владельца должен гулять в парке бывшего Екатерининского института на нынешней Суворовской площади. Тамошний пруд – это как раз и есть тот самый не упрятанный в коллектор отрезок Неглинки-реки.

Сам Екатерининский институт – тоже зрелище, приятное глазу. Это нередкий случай послепожарного восстановления Жилярди-сыном с соавторами творения Жилярди-отца (вспомните хоть Вдовий дом, например). Отец, правда, тоже строил не на пустом месте, а реконструировал бывшую Салтыковскую усадьбу, уже побывавшую Инвалидным домом. Потом инвалидов переселили к Матросскому мосту на Яузу, а в перестроенной усадьбе открыли Екатерининский институт благородных девиц. Ни к одной из правивших Россией Екатерин его название не относилось, поскольку полностью звучало так: Московское училище ордена Святой Екатерины.

В нем было открыли отделение для девиц мещанского происхождения, но потом решили породу не портить и создали отдельное Мещанское училище, от которого впоследствии родился Александровский институт, расположенный там же неподалеку, на нынешней улице Достоевского у площади Борьбы, которая как раз по институту до революции назвалась Александровской. Кстати сказать, площадь перед Екатерининским институтом называлась, конечно, Екатерининской. В 1919 году ей присвоили имя Коммуны, имея в виду Парижскую, а при массовом уничтожении следов советской власти на карте Москвы площади досталось имя Суворова, поскольку на ней уже стоял его памятник. А где же, рассудите, ему стоять, если рядом – и Центральный театр Красной (потом Советской, теперь Российской) армии, и Центральный дом Красной (потом Советской, теперь Российской) армии.

И если театр в виде пятиконечной звезды архитекторы Алабян и Симбирцев построили в 1940 году специально, то помещение для Дома долго искать не стали: просто душечек-институток сменили душки-военные. В середине парадного двора воздвигли бюст Михаила Фрунзе, столь же уместный на фоне классического портика, как книжки маркиза де Сада в школьной библиотеке. А парк стал общедоступным и теперь помечен на картах как сад ЦДРА или Екатерининский парк. Или вообще никак не помечен – если их авторы не определились, в какой стране они живут. Их можно понять, сами никак не разберемся.

Екатерининский дворец
Любимое место императриц и танкистов

Самая большая колоннада из 16 коринфских колонн, единственный сохранившийся в Москве императорский дворец, сопоставимый по архитектурной значительности с пригородами Петербурга, – вот, пожалуй, и все, чем знаменит Екатерининский дворец в Лефортове, если судить по краеведческой литературе. А загадки? Их здесь, как, впрочем, и всюду в Москве, – не считано.

Никто теперь точно не знает, кто соорудил на этом месте первый дворец и первый парк, начинавшийся с берега Яузы, – то ли генерал-адмирал Федор Головин, то ли уже Петр I, купивший у него усадьбу. Все сходятся в одном: на этом месте дворец был. К 1730 году он обветшал и – внимание! – новоназначенная царица Анна Иоанновна приказала построить тут же рядом деревянный одноэтажный дворец, что и исполнил великий Растрелли. Очень уж приглянулось Петровой племяннице местечко, так что даже сад поблизости она велела называть как дворец – Анненгофом. В любимую царицей рощицу даже выписали заморские деревья аж из Персии, но все они, как пишут, от «худого присмотра» погибли в дороге. Как видите, небрежение обязанностями и казенными средствами не есть особенность только нашего с вами времени.

Вслед за Анной на русский престол вступила Елизавета Петровна. И этой не нравилось в Кремле! Опять пошла речь об Анненгофе, но не том, что был у Анны (тот сгорел вскорости), а о другом, тут же рядышком срочно возведенном. В нем она дожидалась коронации, в него вернулась с коронационных торжеств. Сюда привезли пятнадцатилетнюю Софью Фредерику Августу Ангальт-Цербстскую, здесь ее обратили в православие, отсюда же отвезли в Кремль на обручение с Петром Федоровичем, отсюда, наконец, завершив все дела по превращению немецкой принцессы в будущую русскую царицу Екатерину Алексеевну, отправили в столицу. Что, в Москве другого места для цариц не было? А этот дворец, к тому времени в Головинский дом переименованный, имел еще дурную манеру – чуть что гореть. В 1746 году горел, в 1753-м горел. Наскоро отремонтировали, простоял до 1772-го, тут приехал Григорий Орлов, Екатеринин фаворит, на третий день дворец опять занялся и тут уж сгорел до основания. Что притягивало к нему огонь – такая же тайна, как и влечение к этому месту царственных дам. Ведь и Екатерина не угомонилась: тут же велела дворец отстраивать лучше прежнего – каменный. Его еще несколько раз туда-сюда строили-разбирали (опять загадка – почему?) и наконец достроили окончательно аккурат в тот год, когда Екатерина II померла, так в него и не войдя. А сыночек Павел, люто и взаимно ненавидевший маменьку, немедля отдал дворец под казармы. Казарменный дух не выветрился из него вплоть до наших дней: в Екатерининском дворце помещалась Военная академия бронетанковых войск, которая ныне влилась в Общевойсковую академию Вооруженных сил Российской Федерации, мир с ними обеими.

Елоховский собор
Кафедральный собор

Только, наверное, в официальных документах Елоховский собор (а вообще-то, обычно еще проще – Елоховская церковь или совсем уж панибратски – попросту Елоховская) именуется собором Богоявления в Елохове. А в официальных документах его поминают почаще других – как-никак некогда патриарший, а ныне кафедральный, собор. Назначен он таковым в середине тридцатых, когда к кремлевским храмам у Церкви доступа не было, как не было и резиденции патриарха в столичном Даниловом монастыре. Выбрали, видимо, за величину. Но и история собора примечательна.

Для начала: именно в селе Елохове (Ольховке в примерном переводе на современный язык) родился Василий Блаженный – тот самый, чьи мощи дали общепризнанное название собору Покрова Пресвятой Богородицы, что на Рву. Деревянный храм села Елохова с 1722 по 1731 годы перестроен в каменный, причем кирпич на стройку пожаловал, представьте себе, сам Петр I. Именно в этом соборе крестили Александра Сергеевича Пушкина – только за это храму должны поклоняться и самые отъявленные атеисты. В год гибели поэта церковь частично разобрали и архитектор Евграф Тюрин возвел храм «в обширнейшем против прежнего размере и лучшей архитектуры». Он и служил главным московским собором, пока храм Христа Спасителя его не затмил.

Есенин
Дункан-Есенин

 
Толя ходит неумыт,
А Сережа чистенький.
Потому Сережа спит
С Дуней на Пречистенке.
 

Толя – это Анатолий Мариенгоф. А Сережа и Дуня – Есенин и Айседора Дункан.

Чего только не делал в Москве Сергей Есенин! А вот чего: он в ней не родился. И не лазил в петлю – этого греха на Первопрестольной нет. Что до остального… Есенин здесь трудился (сначала с отцом-приказчиком у купца Крылова, потом самостоятельно в издательствах и типографиях), писал стихи, печатался (впервые в детском журнале «Мирок» под псевдонимом Аристон, не путать с одноименной стиральной машиной) и наконец, женился, причем не один раз. И если первый брак юного (18 лет) Сергея с коллегой по работе Анной Изрядновой был вполне, в рифму с фамилией невесты, зауряден, второй – с Зинаидой Райх – был заключен и протекал себе недолго в Петрограде, то третий наделал шороху, причем не только в России. 2 мая 1922 года в ЗАГСе Хамовнического района 27-летний Есенин сочетался законным браком с танцовщицей Айседорой Дункан.

Вот тут замечательного было навалом: невеста была старше жениха на 17 лет, имела мировую славу и носила прозвище Дунька-коммунистка, поскольку приняла советское гражданство. Самым занятным в этом браке было даже не то, что он продлился год и пару месяцев и сопровождался скандалами, вошедшими в мировую мемуаристику. Самое интересное – это фамилия, вписанная в брачное свидетельство. Весь этот год и пару месяцев семейной жизни великий русский поэт носил по закону фамилию Дункан-Есенин. Вот подарочек-то русским национал-патриотам, которые размахивают последним поэтом деревни как знаменем!