Текст книги "Книга Москвы: биография улиц, памятников, домов и людей"

Александровское училище
Загадка третьего номера

«Мы теперь не какие-то там полуштатские кадеты, почти мальчики, а юнкера славного Третьего Александровского училища…» На этой фразе из романа Александра Куприна «Юнкера» глаз спотыкается. Почему Третьего? Что за нумерация? Не доверяя собственной памяти, открываем энциклопедию «Москва», авторитетный источник сведений о Златоглавой и Белокаменной Первопрестольной: «Александровское военное училище, среднее воен. – уч. заведение для подготовки офицеров пехоты. Осн. в 1863…» Так, пропускаем сведения об истории училища и боях, которые офицеры и юнкера вели на подступах к училищу в 1917 году, упорно, со строительством баррикад и рытьем окопов, обороняясь от наступающей на них и страну красной гвардии восставшего гегемона. Скользим пальцем дальше: «…здание, построенное Ф. Кампорези… принадлежало Апраксиным… В XIX в. перестраивалось, заняв целый квартал между Пречистенским (ныне Гоголевским) бул., ул. Знаменкой и Б. Знаменским пер.».

Никакого упоминания о номере этого самого училища нет и в помине. Александровское оно, и все! Погодите, погодите, а у Куприна-то это училище где? Судорожно листаем «Юнкеров», где-то это было… Вот! «…Опять огромный путь на Арбат, на Знаменку, в белое здание Александровского училища». Трудно предположить, что на коротенькой Знаменке было целых два Александровских училища. Для верности отправляемся гулять по улице пешком. Заодно выясняем забавную подробность: в 1918 году улица подверглась первому переименованию, причем ее вместе со всей страной лишь покрасили в красный цвет – она стала Краснознаменной. Двух училищ на улице не обнаруживаем. Там и одного-то теперь нет, только здание с портиком, принадлежащее Министерству обороны (на здании есть даже мемориальные доски, напоминающие народу о том, что в этом доме трудились министры Д.Ф. Устинов и Г.К. Жуков).

Но опять беда: в статье «Куприн» упомянутой энциклопедии читаем: в 1888-1890 годах учился в 3-м Александровском военном училище на углу Знаменки и Гоголевского бульвара. О том, что «Юнкера» – вещь практически автобиографическая, мы и раньше знали, и отсутствие мемориальной доски в честь Куприна нас совершенно не смутило – в те годы, когда их устанавливали, у чиновников от монументальной скульптуры не было ни малейшего сомнения в том, кто является гордостью советского народа, а кто так, белогвардеец недорезанный, – но с номером-то училища что делать? Не сразу догадываемся подробнее рассмотреть фотографию пресловутого училища с неизвестным номером в энциклопедическом издании, а там… Собственно, это не фотография, а репродукция дореволюционной открытки, в углу которой на чистом французском языке написано (мы переводим): «Военная школа императора Александра III»! Вот, оказывается, в чем дело! Не Третье Александровское училище, а училище Александра Третьего!

Не успели обрадоваться отрытой собаке, как Куприн снова поставил подножку. Все в тех же «Юнкерах» читаем: «…на нем легкая свободная куртка, застегнутая сбоку на крючки, а на плечах погоны с красным вензелем АII, Александр Второй». Нет, похоже, с Александром III мы поспешили, хотя в купринские юнкерские годы именно он был шефом училища. Оказывается, третий номер училище получило задолго до Александра-миротворца, в царствование которого Россия не вела ни одной войны. В 1860-е годы в чью-то военно-чиновничью голову пришла мысль пронумеровать военные училища. Павловское получило номер первый, Константиновское – второй, ну а Александровское – как раз этот, загадочный третий.

Архаровы
Кличка благородного происхождения

Если сейчас назвать кого-нибудь из тех, кто помоложе, «архаровец», то практически со стопроцентной гарантией можно быть уверенным, что тебя не поймут (разве что те, кто пообразованней, вспомнят про горного барана архара, перепутают его с козлом и потребуют сатисфакции, руководствуясь принципом «А за козла ответишь!»). А вот лет 40-50 назад скажи «архаровец» – и все понимали: самый отчаянный хулиган.

Зато лет 200 назад названием сиим люди гордились. Назывались «архаровцами» выученики двух братьев Архаровых: Николая и Ивана Петровичей. Старший, Николай, с 1775 года был обер-полицмейстером Москвы (а в 1782-1784 годах даже московским губернатором). На этом поприще он прославился не только умением раскрывать самые запутанные преступления, что ввело его в круг лучших криминалистов Европы, но и созданием хорошо организованной полиции. Вот его подчиненных – сыщиков и полицейских – и звали «архаровцами». С именем Николая Петровича связывают кличку популярные толкователи крылатых слов русского языка Ашукины.

Другой же ученый-русист, Макс Фасмер, утверждает, что «архаровцев» породил младший из братьев – Иван. Правильно, были у Ивана Петровича свои «архаровцы» – военнослужащие восьмибатальонного Московского гарнизона, командовать которым военного губернатора Москвы Ивана Архарова назначили тогда, когда старший брат уже был петербургским генерал-губернатором. Московский гарнизон славился тогда суровой дисциплиной, но гордо носил прозвище от фамилии своего начальника. Каким образом слово «архаровец» стало ругательным, неизвестно. Может, все оттого, что захотелось властям (тем еще) стереть имя братьев из памяти: ведь в 1797 году братья чем-то не угодили императору Павлу I и были высланы на Тамбовщину.

Тем не менее во всех словарях современного языка «архаровец» – обозначение беспутных людишек и буянов. Но какое у слова происхождение! Из благородных, можно гордиться!

АМО ЗИЛ
Федот, да не тот

В 1916 году в Москве в Тюфелевой роще на берегу Москвы-реки, торжественно помолясь, заложили завод «АМО» («Автомобильное московское общество»). Это товарищество на паях было организовано под заказ Главного военно-технического управления на изготовление 750 малых штабных и 750 трехтонных грузовых автомобилей. Прототипом русского грузового автомобиля послужила конструкция итальянского «Фиата» (вечный, оказывается, помощник российскому автомобилестроению).

Все было по-честному: у «Фиата» куплена лицензия, переработано под условия российского бездорожья шасси. Строительство корпусов и подготовка производства были проведены невиданными темпами, причем начальником кузовного производства назначили инженера Климексеева, прежде работавшего – не падайте – директором воздухоплавательного завода в Петрограде. И полетели: уже в июле 1917 года была начата сборка грузовиков.

Но, как известно, революции происходят вовремя только для тех, кто их делает, да и то не всегда. В 1918 году «АМО» национализировали. В 1924-м вновь начали выпускать автомобили (полуторки), а потом и автобусы под маркой «АМО» (но это означало уже «Акционерное машиностроительное общество»). В 1933 году «АМО» переименовали в Завод имени Сталина, а в 1956-м – в Завод имени Лихачева, директора с 1926 года. В девяностые завод снова стал «АМО» (третий вариант все той же аббревиатуры теперь означает «Акционерное московское общество», объединив в себе два предыдущих), да еще и с добавкой «ЗИЛ». Только вот нет Кузнецовых и Рябушинских, которые в 1916 году то товарищество «АМО» создали, а через год и завод запустили. И нынче слово «запустили» надо понимать совсем в другом смысле. Не в том, который используется вместе со словом «спутник», а в том, который употребляют, когда говорят о сельском хозяйстве.

Английский клуб
«…Львы на воротах»

Скажешь «Английский клуб», и знаток Москвы сразу понимающе качнет головой: понятно, речь идет о здании, ныне занимаемом Музеем современной истории России. Так-то оно так, да не совсем: на самом деле «пути» усадьбы на Тверской, 21 (по нынешней, конечно, нумерации) и Английского клуба пересеклись только в 1831 году. До того у каждого была своя судьба. В Английский клуб (интересно, почему не Немецкий? Вероятно, потому, что был устроен на манер английских клубов) жившие в Москве иностранцы объединились в 1772 году. В самом конце XVIII века самодур-император Павел его даже закрывал. (А вот был бы Немецким, заметим еще раз в скобках, и не закрыл бы: известно ведь, как трепетно относился сын немки Екатерины и полунемца Петра III ко всему, что связано с родиной предков.) В 1801 году Павла укокошили заговорщики, а следом, в 1802-м, и клуб открыли. Да только, видно, как все запретное, стал он как магнитом притягивать к себе русскую аристократию. А чтобы не снижать, как сейчас бы сказали, престижности, количество членов клуба ограничили несколькими сотнями. Входил в это число и Пушкин – он стал членом клуба в 1829 году, когда клуб кочевал еще по центру Москвы: то на Страстном базировался, то на Большой Дмитровке.

Тем временем усадьба на Тверской, пережив нескольких хозяев, была перестроена, причем проект перестройки приписывается как раз англичанину, точнее шотландцу, Адаму Менеласу. В это время на воротах появились упомянутые в «Евгении Онегине» львы, не слишком-то напоминающие львов, – все путеводители в один голос объясняют это тем, что крепостному скульптору увидеть настоящего льва было решительно негде. В этом перестроенном дворце и расположился аристократический клуб с прославленной «инфернальной», то есть адской, залой для игры в карты по-крупному и с «детской», но не для детей, а для дедушек, игравших по маленькой. За карточные долги из клуба выгоняли, сперва записав на «черную доску». Попадал на доску и Пушкин, и, если верить Гиляровскому, только деньги, полученные за «Историю Пугачевского бунта», помогли ему отдать долг и восстановить членство в клубе. А когда в 1924 году в бывшем Английском клубе открыли Музей революции, на место, где висела «черная доска», повесили цепи Пугачева. Преемственность, однако.

Абрикосовы
Сладкая фамилия

Снимая обертку с шоколадки, выпущенной ОАО «Кондитерский концерн Бабаевский», не верьте глазам своим. Верьте нам: про историю создания фабрики нужно читать здесь, на букву «А». Слесарь трамвайного парка Петр Бабаев, активный участник трех революций, выбранный за эти заслуги председателем Сокольнического райсовета, не имеет к сладостям никакого отношения. Имя ближнего начальника кондитерская фабрика получила уже после того, как ее национализировали, то есть попросту отобрали у хозяев – известной московской семьи Абрикосовых. История сладкой (а порой и ох, несладкой!) жизни абрикосовского семейства уходит корнями в самое начало XIX века, когда первый представитель рода прибыл в Москву из Пензенской губернии. Рассказывают, что фамилию Абрикосов Степан Николаев получил за торговлю фруктами. Сыновья Степана торговый профиль поменяли, но на кондитерской стезе не преуспели: разорились, и имущество ушло с молотка. Дело взялся поправлять внук. В 1847 году Алексей Иванович создал кондитерское заведение, которое впоследствии стало той самой фирмой под названием «А.И. Абрикосова и сыновей товарищество», что выпускала пудами шоколад и конфеты, а еще варенья, бисквиты и даже… открытки с видами Москвы. Эти открытки в конце XIX века исполняли ту же роль, что и вкладыши в упаковках жевательной резинки в конце XX: соберешь всю серию – получишь подарок.

В 1919 году предприятие у Абрикосовых отняли. Ни с какими их заслугами новая власть не посчиталась. А заслуги имелись: Алексей Иванович, его супруга Агриппина Александровна и их сыновья славились на всю Москву широкой благотворительной деятельностью. Деньгами Абрикосовых пользовались шесть городских училищ, детская больница, множество благотворительных комитетов. Вся Москва знала родильный дом имени А.А. Абрикосовой. Большевики не пожалели не только абрикосовского имущества, но и имени: при советской власти у роддома на 2-й Миусской улице отобрали имя матери 22 детей Абрикосовой и присвоили имя бездетной Надежды Константиновны Крупской. Изощренное издевательство над историей и здравым смыслом прекратилось только в 1994 году. Теперь роддом снова носит имя Абрикосовых, а вот кондитерская фабрика – по-прежнему имени Бабаева. Может, и тут пора восстановить справедливость?

Алтуфьево – Ясенево
От «А» до «Я»

Зуб даем, Лианозов – это человек. Георгий Мартынович, нефтепромышленник, не сочтите за грубое слово, делец, лицо опять же кавказской национальности, остался на карте Москвы одноименным районом. Панельки спального Лианозова затоптали здесь знаменитые «восьмисотрублевые» дачки, нарезанные и распроданные коммерсантом из собственной земли. Откуда мы вдруг взяли Лианозова? А из Алтуфьева, заявленного в теме, – в конце XIX века лицо нетитульной нации приобрело это именьице, лежащее по берегам реки Самотышки. Вот за Алтуфьево зубами не ручаемся: во всю долгую историю деревни-усадьбы среди его владельцев Алтуфьевы не замечены. Бают, что некие Олтуфьевы живали в Москве гораздо раньше имения – их запротоколировал письменный источник еще в дремучем XV веке. Вспомните ма-а-асковское, стократ осмеянное аканье, и вы поймете: Олтуфьево было обречено. Усадьба, в отличие от лианозовских дач, сохранилась – не без потерь, конечно, но откусила кусочек от мегаполиса у МКАД. И дачка одна из лианозовских уцелела – а было их там, модерновых, штук сто. Барака лианозовского нет как нет, и чуть ли даже место не утеряно, а там родилась «Лианозовская группа» – объединение «неофициального», как его теперь называют, искусства, организаторы той самой «бульдозерной выставки», что не украсила собой советскую историю, но стала заметным явлением культуры XX века, как, впрочем, и все творчество «лианозовских».

Что там дальше по алфавиту? Смело даем следующий клык – на каждую букву кириллицы отыщется в Москве район, райончик, районишко, разве что «Ы» придется пропустить. Глядите: Бибирево, Вешняки, Гольяново, Дегунино, Жулебино, Зюзино, Коньково… Вам не надоело? Бибирево – кстати, тоже имя, но не из святцев и в переводе «Бобер», Жулеба – прозвище некоего Андрея, в чьих предках вроде бы сподвижник Дмитрия Донского, и даже Ясень из Ясенева – вы сидите? – тоже мужик! Ученые люди утверждают, что на Древней Руси и Береза с Осиной попадались. Ясенево впервые упомянули в завещании Ивана Калиты, потом передавали из одних княжеских рук в другие. Храбрый, Темный, Меньшой, Старицкий… Вся эта древне-, а потом и просто русская история канула в Лету, оставив на поверхности пару дворянских усадеб, искореженных до неузнаваемости. И это тоже людских рук дело.

Б

Осип Бове. С рисунка неизвестного автора. 1820-е

Большой театр

Берсеневская набережная

Ф. Алексеев. Большой Каменный мост. Около 1800

Бабий городок

Балчуг

И. Крамской. Портрет доктора Сергея Петровича Боткина. 1880

Бородинская панорама

Бутырский замок

Памятная доска Петру Барановскому у Крутицкого подворья. 1998

Тверской бульвар

Храм Большого Вознесения у Никитских Ворот

Большой Каменный мост
Стальной мост под псевдонимом

Давным-давно, еще задолго до того как, по словам Ипатьевской летописи, в 1147 году «…прислав Гюрги и рече: приди ко мне брате в Москов» (то есть, переводя на понятный нам язык, Владимиро-Суздальский князь Юрий Долгорукий пригласил в Москву Черниговского князя Святослава с сыновьями), так вот, в те древние времена, веке эдак в X–XI, шла себе из Великого Новгорода в Рязань путь-дорожка. Бежала она примерно по нынешней Поварской и Знаменке и подходила к броду на Москве-реке, чтобы, переправившись на правый берег, продолжиться по нынешней Большой Полянке. Было тогда в Москве-реке глубины поменьше нынешней метра на два-три (это уж позже речку подперли плотинами), так что форсировать ее, закатав штаны, может, было и нельзя, но переехать верхом или на гужевом транспорте вполне представлялось возможным.

Шли годы. Заложили крепость – кремль, отстроили посады. Расширялся город, а народ так и перебирался с берега на берег вброд. Не шибко, конечно, удобно, но и ворогу, если с юга появится, как не раз и бывало, река – преграда. В XV веке ворог поутих и пешему ходу по водам в этом месте положили конец, устроив наплавной мост из плотов. В 1643 году мастер из Страсбурга – своих-то ученых инженеров не было – Ягон Кристлер по указанию царя Михаила Федоровича приступил к строительству белокаменного моста. Мост строили так долго, что успели скончаться и Кристлер, и царь, и даже следующий царь – Алексей Михайлович. За это время обогатились не только, как бы сейчас сказали, подрядчики, но и русский язык. Именно с тех пор в родной речи обосновалась поговорка «не дороже Каменного моста», что значит: дорого, но все ж таки не до самой высшей степени. Закончили мост уже при Петре, в 1692 году. К этой поре на левом берегу возвели церковь Всех Святых, потому и мост прозвали Всехсвятским.

Простоял он полтораста лет, называясь Всехсвятским, а позже Большим Каменным, в отличие от Малых Каменных – через Неглинку и ров вдоль Кремля, обстроился по длине своей лавками (такие – с лавками – мосты существуют и сейчас, только не у нас, старины и родства не помнящих, а в цивилизованных, крепко на корнях своих стоящих странах, в Италии, например) и по ветхости своей был заменен другим, в котором каменными были только устои, а сам мост стал металлическим. И простоял бы тот мост до наших дней, не поставь его автор, инженер Таненберг, точно по месту старого моста – в направлении узенькой Ленивки. В середине тридцатых заторы там (и не только там) стали угрожающими, и в соответствии с громадьем Генерального плана реконструкции Москвы от 1935 года архитекторы В. Щуко и В. Гельфрейх – те самые, что недалеко от моста возвели здание для Библиотеки имени Ленина, – а также М. Минкус и инженер Н. Калмыков воздвигли нынешний, уже целиком стальной мост. И только гранитная облицовка устоев напоминает нам теперь, что мост называется Большой Каменный исключительно по традиции.

Барановский
Спасатель

Без упоминания имени Петра Дмитриевича Барановского не должна выходить не только «Книга Москвы», но и Книги Смоленщины, Владимира, Ярославля, Чернигова, Кузбасса. Мы не увидели преувеличения в одном из изданий, где он отнесен к числу самых выдающихся людей России XX века. В чем заслуга, спросите вы? Не только в том, что отреставрировал около 80 памятников культуры, а еще на 70 составил научные планы реставрации, не только в том, что нашел место, где похоронен российский гений Андрей Рублев, и даже не в том, что разработал новые методы реставрации. Главное – всю свою долгую жизнь (больше 90 лет) бился и бился Петр Дмитриевич за то, чтобы не сгинула русская культура, русское зодчество, чтобы застывшая музыка продолжала звучать для современников и потомков.

Послушайте и вы эту музыку, хотя бы в Москве: храм Василия Блаженного (спасен во многом благодаря телеграмме ученого Сталину; Барановский был готов своим телом закрывать святыню от взрыва и в Сиблаге отсидел за это), Коломенское (в том числе отреставрирована церковь Вознесения), Казанский собор на Красной площади (только благодаря обмерам Барановского храм восстановлен), Андроников монастырь (отреставрирован, там и найдена могила Рублева), Крутицкое подворье (реставрируется по проекту Барановского)… Мало? Это места мало для перечисления его трудов! И разве скромные доски не из благородных материалов там, где он работал (и жил ведь там же, в развалинах, годами!), расскажут о значении Петра Барановского для Москвы и москвичей? А вас мы просим сходить на кладбище Донского монастыря и поклониться могиле святого человека Петра Дмитриевича Барановского.

Большой театр
Театры не горят

Всем вам, без всякого сомнения, известны четыре коня работы русского скульптора Петра Клодта на Аничковом мосту в Санкт-Петербурге. Гораздо менее известно, что в Москве Клодт тоже изваял четырех коней, но в одной упряжке. Квадрига, управляемая Аполлоном, венчает фронтон Большого театра. Если верить популярному автору детективов Фридриху Незнанскому, император Александр II даже издал указ, согласно которому Большой театр содержался на доходы от Московского ипподрома – кони коням помогали. Но клодтовская скульптура украсила одно из красивейших театральных зданий мира только в 1856 году, когда театр во второй раз сгорел и был восстановлен архитектором Альбертом Кавосом, сыном того Катерино Кавоса, который написал оперу «Иван Сусанин» (Глинка, как вы знаете, такой оперы не писал: его опера на похожий сюжет называлась «Жизнь за царя» и получила чужое имя в советскую эпоху).

К моменту постройки 1856 года Большой театр уже насчитывал ровно восемьдесят лет своей бурной истории. Датой основания театра, тогда еще носившего имя Петровский, принято считать 1776 год, когда за его создание взялся англичанин М. Медокс. Энциклопедия «Москва» сообщает, что название Петровский театр получил потому, что главным фасадом смотрел на Петровку. В октябре 1805 года театр сгорел, но спектакли не прекратились: шли сначала в доме Пашкова, а потом в Арбатском императорском театре. В пожаре Москвы 1812 года погиб и он тоже.

Музы восторжествовали 6 января 1825 года – и это не фигура речи. Просто прологом «Торжество муз», написанным композиторами А. Алябьевым и В. Верстовским, в тот день открылся новый театр, построенный О. Бове и А. Михайловым на месте сгоревшего Петровского. Был он похож на нынешний, но пишут, что намного красивее. Его тоже венчала квадрига, только гипсовая. В марте 1853 года огонь уничтожил и этот театр.

Однако оказалось, что театры, подобно рукописям, не горят. Как птица феникс, театр встал на том же месте в 1856 году, и называли его теперь уже не Петровским, а Большим. Многое слышали и видели его сцена и ярусы. Там пели Шаляпин, Собинов, Нежданова, дирижировали Рубинштейн, Чайковский, Рахманинов, декорации к его спектаклям писали Коровин и Аполлинарий Васнецов… После революции там можно было увидеть и вовсе диковинные зрелища, вроде I Всесоюзного съезда Советов, который провозгласил 30 декабря 1922 года образование СССР. В 1925 году там прошла премьера фильма Эйзенштейна «Броненосец “Потемкин”». На сцене Большого даже в волейбол играли: в 1932 году для участников сессии ЦИК СССР устроили показательную семиминутную игру сборных Москвы и Днепропетровска (украинцы выиграли, если кому интересно).

Не будем пересказывать богатую историю театра советских времен – одной же фразой все сказано: «А также в области балета мы впереди планеты всей…» Посетивший в 50-х годах Москву голландец Лефебр был так потрясен балетом Большого, что назвал два новых сорта тюльпанов «Галина Уланова» и «Большой театр». Вот эти последние и высаживают ежегодно на Театральной площади перед Большим театром. И так хочется верить, что не путают – по вечному российскому разгильдяйству – сорта.