Текст книги "Книга Москвы: биография улиц, памятников, домов и людей"

Боткины
Купеческие дети

– Скажите, доктор, какие упражнения самые полезные, чтобы похудеть?

– Поворачивайте голову слева направо и справа налево.

– Когда?

– Когда вам предлагают покушать.

Бородатый анекдот, скажете. Бородатый. Только не анекдот, а доктор. Потому что это – реальная история про советы замечательного русского врача Сергея Петровича Боткина. Того самого, чьим именем названа сейчас не только болезнь (гепатит), но и знаменитая московская больница (по традиции заметим в скобках, что до 1920 года больница носила имя ее создателя – московского мецената Козьмы Терентьевича Солдатёнкова, но советская власть присвоила себе монополию на благотворительность и патологически расправлялась с памятью о всех иных дарителях – за самыми малыми исключениями вроде Третьяковых).

Был Сергей Петрович членом громадного клана Боткиных, объединенных не только родственно или, скажем, идеологически, но и материально – в Товарищество «Петра Боткина сыновья». Основатель династии Петр Кононович Боткин – купец первой гильдии, кяхтинский чаеторговец (кто не знает, Кяхта – это городишко, через который проходила российско-китайская торговля в XVIII–XIX веках, в отличие от современной строго регламентированная с обеих сторон), доторговавшийся до открытия собственного представительства в цитадели чайных эстетов – Лондоне.

Теперь займемся перечислением этих самых Петра Боткина сыновей (и дочерей, конечно). Василий – писатель и критик, друг Белинского, Бакунина, Герцена, Грановского, Толстого, Тургенева, коллекционер античности. Дмитрий – председатель Московского общества любителей художеств, коллекционер западной живописи, собрание которого украсило после революции многие музеи (в том числе и Пушкинский музей), потомственный почетный гражданин Москвы. Михаил – художник, член Академии художеств. Петр, ничем иным, как руководством этим самым Товариществом, в справочной литературе не отмеченный, но, как мы с вами понимаем, возможности для творческого выражения остальным предоставлявший. Мария – жена поэта Афанасия Фета (ответственная общественная деятельность, не правда ли?). Екатерина – жена Ивана Васильевича Щукина, одной из главных фигур мануфактурной торговли и производства в Москве.

Ничего себе семейка? Это еще не всё. В числе 11 детей Екатерины Боткиной (Щукиной, конечно) были знаменитые коллекционеры Дмитрий, Сергей и Петр. И не сомневаемся, что именно боткинское воспитание (Иван Щукин за свою жизнь не приобрел ни одного предмета искусства) подвигло их собрать чудесные коллекции.

А дочь Петра Петровича была выдана замуж за сына московского купца же Семена Остроухова Илью, к тому времени уже известного художника. Приданым невесте был дом в Трубниковском переулке, в котором Остроухов на основе лучшей в мире коллекции русских икон открыл общедоступный музей (действовавший до его кончины в 1929 году). Остроухов после смерти Павла Третьякова возглавлял и Третьяковскую галерею, расширяя и совершенствуя ее собрание с заботой большей, чем о собственной коллекции. Так что не только к «Яру» каталось московское купечество, но и несло искусство в массы, говоря языком середины XX века. И были Боткины в этой компании, похоже, из застрельщиков.

Бульварное кольцо
Бульвар на месте стены

Какую «подкову», вопреки математике, в Москве принято именовать «кольцом»? Не надо быть коренным москвичом, чтобы быстро и правильно ответить на этот вопрос, достаточно мельком взглянуть на карту центра Москвы. Десять бульваров, проложенных там, где еще два с половиной века назад высилась стена Белого города – ее построил в конце XVI века знаменитый русский зодчий Федор Конь, – в кольцо не замыкаются, как не замыкалась в него и стена. Белокаменное в основании сооружение начиналось от Водовзводной башни Кремля и, пробежав почти что десять километров, упиралось в Китайгородскую стену в районе нынешней Москворецкой набережной. Сооружение было отнюдь не декоративное, а самое что ни на есть необходимое – предназначенное для защиты от татей заморских, басурманов и нехристей.

Ко второй половине XVIII века страна и город разрослись, басурманы вблизи не просматривались и от прогресса в огнестрельном оружии стена уже не защищала. За ненадобностью ее порушили, а заодно и город озеленили. Самым первым устроили Тверской бульвар – это случилось за три года до рождения Пушкина, памятник которому встал на этом бульваре в 1880 году. Это уж потом, семьдесят лет спустя, в 1950-м, он переехал через тогдашнюю улицу Горького и украсил собой площадь своего имени.

Но мы забежали вперед – и по хронологии, и по улице. Кроме того, что Тверской бульвар старейший, он еще и самый длинный – 872 метра. Остальные покороче, и у каждого своя «изюминка». Гоголевский, с которого кольцо начинается, – единственный сохранивший название советских времен, прежде он был Пречистенским. До 70-х годов позапрошлого века вместо транспортного потока по бульвару тек ручей Чарторый, оттого и внутренняя сторона сильно повыше – это берег.

Короткий Никитский бульвар несколько десятков лет носил имя полководца Суворова, жившего в свое время тут поблизости, на Большой Никитской улице, которую после революции назвали именем Герцена (он учился в университете на ее углу с Моховой). На площади Никитских Ворот, которой заканчивается бульвар, сияет отреставрированными боками церковь Большого Вознесения, в которой венчался Пушкин. За это теперь площадь украшает фонтан, где, по выражению острых на язык москвичей, «купаются Сашка с Наташкой».

За Тверским – через Пушкинскую площадь – Страстной, он самый широкий из всех, местами до 80 метров.

От площади Петровских Ворот к Трубной спускается Петровский бульвар. Все многочисленные «Петровские» названия вокруг него имеют в корне вовсе не Петра Первого, а митрополита Петра, который первым из русских митрополитов выбрал в начале XIV века местом своей резиденции Москву и основал в этой местности Высоко-Петровский монастырь.

Самый крутой – не в смысле роскоши, а из-за горы – Рождественский бульвар. В начале Сретенского стоит бронзовая Надежда Константиновна, она работала там в Наркомпросе. Потом Наркомпрос переехал на Чистопрудный, но там, в начале, стоит Грибоедов – с памятником поспели раньше, чем надумали увековечивать Крупскую.

На Чистопрудном и вправду есть пруд, но уже не такой чистый, каким он стал в 1703 году, когда его вычистили и перестали в связи с этим называть Поганым. На Чистопрудном наконец можно сесть в трамвай: легендарная «Аннушка», которая раньше ходила по всему Бульварному кольцу, теперь повезет от памятника Грибоедову по Чистопрудному, Покровскому мимо Покровских казарм конца XVIII века и усадьбы Дурасовых, спроектированной великим Матвеем Казаковым, по Яузскому с остатками вала Белого города к устью Яузы и через Большой Устьинский мост в Замоскворечье. Но «З» – это уже другая буква.

В

Высотка на Котельнической набережной

Собор Покрова Пресвятой Богородицы, что на Рву (собор Василия Блаженного) со стороны Васильевского спуска

Варварка

Площадь трех вокзалов

Ярославский вокзал

Дом-музей Виктора Васнецова

Виктор Васнецов. Автопортрет. 1873

В. Васнецов. Портрет Аполлинария Васнецова. 1878

А. Васнецов. Гонцы. Ранним утром в Кремле. Начало XVII века. 1913

Вдовий дом

Воспитательный дом

ВДНХ-ВВЦ

Воробьевы горы

Вокзалы
«Ворота города»

Помните у Ильфа и Петрова мини-оду московским вокзалам, ту самую, из которой мы взяли заголовок? Да и как иначе могли относиться сотрудники главного железнодорожного органа – газеты «Гудок» – к этим точкам притяжения народа? Нашлась в «Двенадцати стульях» пара строк для Рязанского, Александровского, Курского, Брянского, Октябрьского, Павелецкого, Савеловского, Ярославского вокзалов, обиженным остался только Виндавский. Вы не про все вокзалы поняли? Это немудрено. Только Савеловский и Ярославский не меняли своего названия; даже названные по-современному Ильфом и Петровым Курский и Павелецкий успели побывать Курско-Нижегородским и Саратовским соответственно. Больше всего имен было у нынешнего Белорусского. Вот с него и начнем.

Итак, самый многоназванный Белорусский вокзал. Побывал в свою бытность Смоленским, Александровским, Брестским, Белорусско-Балтийским. Первое вокзальное здание открыли в 1870 году, в нынешнем виде (естественно, без пристроенных бетонных новообразований) вокзал существует с 1912 года. В советскую эпоху на Белорусском постоянно торжественно встречали. В 1928 году – Максима Горького, вернувшегося на свою погибель из солнечной Италии. В 1937-м – экипажи Чкалова и Громова, в 1938-м – папанинцев после их дрейфа на станции «Северный полюс-1». (Интересно, почему именно на Белорусском? Ведь прибывали все они совсем с других направлений. Или не было доверия Киевскому, Казанскому, Ярославскому?) Самая важная встреча (вернее, встречи) были в 1945-м – на Белорусский вокзал прибывали первые эшелоны победителей в Великой войне. Так что Белорусский – еще и самый «встречный».

Казанский вокзал – это тот, который в ильфо-петровские времена назывался Рязанским. Строился для Рязанской железной дороги (той самой, которая по английскому проекту и, следовательно, с левосторонним движением), потом вокзалом стала пользоваться и Казанская дорога. Современное здание по проекту Алексея Щусева начали строить в 1913 году, закончили в 1940-м. В «неорусском» стиле, выбранном академиком архитектуры для вокзала, ведущего в глубь страны, явно видны (или слышны? вы еще не забыли, что архитектура – это застывшая музыка?) мотивы многовековой ее культуры. Тут и московские, астраханские, рязанские и нижегородские архитектурные «мелодии», тут образ казанской башни Сююмбике. А внутри здание расписывали А. Бенуа, Б. Кустодиев, Н. Рерих, Е. Лансере. Не вокзал, а картинная галерея мирового уровня. Народу бы поменьше было. И закрытых дверей. А все равно получается, что Казанский – самый высокохудожественный.

Киевский, бывший Брянский, вокзал первоначально был деревянным. В 1914-1918 годах по проекту Ивана Рерберга построили то здание, что мы видим сейчас. Изюминкой Киевского был (и остается) перекрытый перронный зал. Знаменитый (уже тогда) Владимир Шухов спроектировал большепролетные застекленные арочные конструкции, и получилась прозрачная крыша длиной 321 метр и шириной 47,9 метра. И ведь не протекает. А за такое перекрытие Киевский – самый инженерный.

Курский попервоначалу, с 1860-х, был просто Курским. Зато когда под крыло нового здания в 1896 году пустили Нижегородскую железную дорогу, стал на время Курско-Нижегородским. Весьма забавно, что предыдущее место посадки-высадки пассажиров Нижегородской линии находилось за Покровской (Абельмановской) заставой. И лучше бы Курский вокзал присоседили к Нижегородскому, но кто тогда мог посчитать будущий пассажиропоток? А он-то на Курском ох как велик. Для этого потока и построили в 1972 году новое здание (одно время утверждалось, что это крупнейший вокзал в Европе). По расчетным данным в здании Курского вокзала могут разместиться одновременно одиннадцать тысяч человек. Уверены – смогут. Только помыть их надо. А то сами знаете, какое амбре сейчас на вокзалах. Тем более от 11 тысяч, и одновременно. Курский, несомненно, – самый масштабный.

Ленинградский, он же Николаевский, он же Октябрьский, – естественно, самый старый. Ведь первая «большая» (в отличие от «домашней» Санкт-Петербург – Царское Село) железная дорога связала две столицы. Константин Тон построил в Москве и Питере двух близнецов. Сначала они даже назывались одинаково. Это теперь питерский двойник – Московский, а московский – Ленинградский (не иначе как по имени области). Скромное по теперешним масштабам сооружение, на наш вкус, самое невзрачное, но в титулах самого старого и самого двойственного ему не откажешь.

Павелецкий и Рижский. Эта парочка объединена не только общим архитектором (Ю.Ф. Дидерикс, хотя Рижский проектировал С.А. Бржозовский, а Дидерикс только строил), но и временем постройки: первый построили в 1900 году, второй – хоть и начали в 1897-м, но закончили в 1901 году. Павелецкий вокзал построен для самой «молодой» железной дороги, имеющей собственный вокзал в Москве. Дорога на Павелец организовалась накануне строительства вокзала. Но до самых послевоенных лет вокзал именовали Саратовским. Из самых что ни на есть бюрократических соображений – управление Рязано-Уральской дороги дислоцировалось в Саратове.

Несмотря на перестройку в 1982-1987 годах и расширение площадей, архитектурный облик вокзала на бывшей Ленинской площади (название связано с тем, что на Павелецкий – а куда еще по этой-то дороге? – прибыл из Горок траурный ленинский поезд) удалось сохранить, не превратить его в стеклобетонный ангар. И титул Павелецкому за это – самый модернизированный.

Рижский (Виндавский, Балтийский, Ржевский) – единственный вокзал, не удостоенный характеристики от Ильфа и Петрова. В их время он был Виндавским (Виндава, для сведения, – это название города-порта Вентспилс, в Латвии, до 1917 года). Почему несуществующее название города сохранялось до 1930 года за вокзалом, обслуживавшим тогда всё прибалтийское направление, – загадка. Наверное, в пику много из себя (всегда!) воображавшим прибалтам был построен Рижский в «русском стиле» со всякими соответствующими наворотами – не хотят прибалтийцы русского духа, а придется хоть на вокзале посмотреть (и понюхать). Специально не стали смотреть железнодорожное расписание, чтобы узнать, какие поезда сейчас отходят от этого вытянутого вдоль вокзала перрона. Пусть и это будет загадкой, как для Ильфа-Петрова, – пассажиры Виндавского. И назовем Рижский вокзал самым загадочным. Ну и самым тихим, конечно.

Открытый в 1902 году Савеловский вокзал попервоначалу назывался Бутырским, так как располагался у Бутырской заставы. Как был вокзал пригородным, так им и остался. Его награждаем титулом самого подмосковного. И больше ничего говорить не надо. Все нравы – как на ладони.

Ярославский – второй из вокзалов, не изменивший имени, данному при рождении. Читателям, уже изрядно утомленным перечнем достоинств и недостатков московских вокзалов, коротко сообщим, что с Ярославского вокзала уходят поезда самого дальнего следования: именно здесь начинается рекордная по длине магистраль Москва−Владивосток (целых 9302 километра). Так что Ярославский – самый дальний. А еще – самый красивый (для нас, конечно), потому что строил его замечательный Федор Шехтель.

Вот такая мозаика из девяти московских вокзалов, таких разных, таких «самых». Да только и это не все. Есть еще вокзал под названием «Серебряный Бор». Есть «Лихоборы», «Владыкино». Не знаете таких? Узнаете, дайте только дойти в «Книге Москвы» до Малой окружной железной дороги.

Ваганьково
Известность – от кладбища

Вас никогда не смущало, что переулок сзади Дома Пашкова называется Староваганьковским, тогда как Нововаганьковский протянулся по Пресне? Объясняют это простым переселением жителей Ваганькова (Старого, того, что напротив Боровицкой башни Кремля) в район Трех Гор, а название перетащилось вслед за жителями слободы, естественно с добавкой эпитета «новый». Переселение началось во времена Михаила Федоровича (1631 год), а закончилось при его внуке Петре Алексеевиче (1695 год). Основу Ваганькова (Старого прежде всего) составляли служилые Государева Псарева двора, а ваганами их прозвали по наименованию деревянных мисок, из которых обитатели сего двора (надо думать, не только собаки, иначе и прозвища бы не было) питались. Не стоит скрывать, что есть версия, будто из тех же самых ваганов питались дальнепришлые чумаки, селившиеся почему-то в этом же месте, но – уверены – для столь экзотической публики у метких на язык москвичей нашлось бы слово поособенней. Как и для скоморохов, которые вроде тоже там кучковались и ваганили, то есть этак музыкально шумели и шалили на потеху москвичам.

Впрочем, оставим в покое название и посмотрим по сторонам Ваганькова (Нового, конечно, от Старого один переулок и остался, правда очень интересный – такой по-московски типично перемешанный; только когда осматривать будете, под машину не попадите – больно узок и заставлен). Что же мы увидим? Разве что бывший Детский дом культуры имени Павлика Морозова, ныне вновь церковь Николая Чудотворца, что на Новом Ваганькове. Ваганьковского кладбища, например, вы не увидите, оно аж за Пресненской заставой. А ведь скажи слово «Ваганьково», и все именно про кладбище вспомнят. Ну, а раз все вспоминают, значит, нам рассказывать.

Основано оно в 1771 году во время эпидемии чумы (вот почему за заставой). Еще до 1917 года стало одним из обширнейших московских погостов. Кладбищенская церковь Воскресения Словущего – послепожарное творение Афанасия Григорьева, известного восстановителя Москвы после наполеоновского вандализма – не прекращала своей службы все советские годы. Третий по значимости московский пантеон (после Кремлевской стены и Новодевичьего) и до революции принимал под свою сень знаменитостей (Владимир Даль, Василий Суриков, Василий Тропинин и многие другие).

Сейчас на Ваганьковском – экскурсанты. Идут поклониться памяти Есенина или Высоцкого и просто поглазеть (хоть тут приобщиться к великому). Только не следует забывать и «простых» москвичей, начиная с жертв чумного мора. И, может, дать им всем наконец покой? Впрочем, «соседство» великих (или состоятельных, из «новых») ваганьковским вечным поселенцам, пожалуй, помогает. А то вдруг последовало бы Ваганьковское вослед Дорогомиловскому, Семеновскому или Лазаревскому (первому в Москве общественному кладбищу, действовавшему с 1750 года, тогда как другие, подобно Ваганьковскому, сложились в чумном 1771-м), скрытым теперь под газонами парков или асфальтом дворов. Вот такая история про кладбище, перетянувшее на себя имя насельников Псарева двора (или чумацкого стана, или скоморошьей тусовки, какая разница).

«Василий Блаженный»
Роман в стихах

Известный художник и искусствовед Игорь Грабарь отозвался о соборе резко: «огород чудовищных овощей». С ним перекликается поэт с образованием архитектора Андрей Вознесенский:

 
Здесь купола – кокосы,
и тыквы – купола…
Сквозь кожуру мишурную
глядело с завитков,
что чудилось Мичурину
шестнадцатых веков.
 

Дальше у Вознесенского тоже «чудовищный сад», но поэма «Мастера» – не о вкусе постройки, а о смелости и бунтарском духе настоящих художников. Но оба авторитетных мнения – о нем, храме Покрова, что на Рву, более известном широкой публике как храм Василия Блаженного на Красной площади. И смелость с бунтарством – здесь тоже к месту.

Если попробовать начать рассказывать по порядку, то лучше Дмитрия Кедрина этого не сделать:

 
Как побил государь
Золотую Орду под Казанью,
Указал на подворье свое
Приходить мастерам.
И велел благодетель, –
Гласит летописца сказанье, –
В память оной победы
Да выстроят каменный храм!
 

Здесь все точно: Казанское ханство и вправду вышло из Золотой Орды. И донимали казанские войска русских основательно – нет-нет, да и набегут пограбить. Ходил брать Казань Иван III, ходил Василий III – не взяли. А Иван Васильевич – это уж все из гайдаевского фильма знают – взял-таки Казань. Случилось это 1 октября 1552 года, в праздник Покрова Пресвятой Богородицы. «В память оной победы» дал тогда еще не Грозный царь обет построить церковь. Ее и заложили двумя годами позднее на месте деревянной Троицкой церкви над Кремлевским рвом.

Тут как раз надо сказать, что на кладбище этой церкви погребли в 1551 году московского юродивого Василия Блаженного. Если верить энциклопедическому словарю Брокгауза и Ефрона (а не верить ему у нас нет оснований), родился он в 1469 году под Москвой в селе Елохове, а значит, прожил 82 года – невероятно долго по тому времени! В молодости учился сапожному ремеслу. Потом ушел из дому, обрек себя на лишения, людей поучать не стремился, они сами просили правды – и получали, невзирая на титулы и лица. Будто бы даже чтил и боялся его сам царь Иван Васильевич.

Вот на месте Троицкой церкви и вблизи могилы Василия Блаженного русские архитекторы Барма и Постник Яковлев и построили собор, нарушив при этом царево указание: строить восемь церквей-башен по числу решающих сражений под Казанью, и у каждой чтоб было свое название – в честь религиозного праздника или в память святого, который «совпадал» с днем битвы. (Для вас, любознательные, перечисляем названия приделов: Живоначальной Троицы, Вход в Иерусалим, Николая Чудотворца Великорецкого, Киприана и Устинии, Варлаама Хутынского, Александра Свирского, Григория Армянского и Трех Патриархов Константинопольских.) Вот тут-то и проявили бунтарский дух и смелость зодчие – не послушались они царя! Не восемь, а девять «престолов» объединил в себе собор (девятый – собственно Покровская церковь), по законам разума и красоты, как написал об этом летописец, если перевести его слова на понятный нам язык.

 
И окинувши взором
Его узорчатые башни,
– Лепота! – молвил царь.
И ответили все: – Лепота!
 

До этого места у Кедрина всё в соответствии с правдой истории. Но слаб человек, особенно если он поэт, хочется ему драматичного финала, а потому дальше Кедрин излагает популярную сказку о том, как приказал царь Иван Васильевич, недаром Грозный, ослепить зодчих,

 
Чтобы в Суздальских землях
И в землях Рязанских И прочих
Не поставили лучшего храма,
Чем храм Покрова!
 

Тут разочаруем любителей мифов и порадуем сердобольных и участливых: вот этого не было. В этом уверены все серьезные исследователи, начиная с Карамзина. Так что живы-здоровы остались древнерусские архитекторы, хоть никто точно не знает их творческих биографий. Одно время даже сомневались, не один ли это человек с разными прозвищами, но потом все же откопали свидетельства того, что зодчих было двое.

Пишут, что храм работы Бармы и Постника был много строже, чем теперь. Свой нынешний вид он обрел путем многочисленных достроек и раскрасок. При царе Федоре Иоанновиче как раз и пристроили к церкви придел над могилой Василия Блаженного, отчего собор получил второе название. Там еще целая история была с обретением его мощей и причислением к лику святых, но мы вам здесь ее рассказывать не будем, чтобы не утечь мыслью от памятника архитектуры.

В 1812 году храм чуть не взорвал Наполеон, потом он чудом уцелел при социалистической реконструкции Москвы. Спас его ценой собственной свободы архитектор Петр Дмитриевич Барановский. Лубянские мучители дразнили его в тюрьме, утверждая, что храм снесли. Он с тревогой спрашивал жену на свиданиях: «Стоит? Ну, тогда я еще поживу».

Он стоит, храм Покрова, что на Рву, собор Василия Блаженного. А значит, мы все еще поживем.