Текст книги "Книга Москвы: биография улиц, памятников, домов и людей"

Грибоедов
«Ум и дела твои бессмертны…»

Вы прочли заголовок, и играть в загадки уже не имеет смысла. А так хотелось попытаться выдать за народное творчество «Свежо предание, а верится с трудом» или «Числом поболее, ценою подешевле». Рассказывают, что одна дама, побывав на представлении «Горя от ума», выдала рецензию: «Как мило со стороны автора написать пьесу из известных пословиц». Вот такой шедевр вышел из-под пера москвича Александра Сергеевича Грибоедова. Ну что ж, продолжим с чувством, с толком, с расстановкой. Мы с дражайшей половиной уверены, что нет более цитируемого произведения, по крайней мере в русской литературе. А судьи кто? – спросите. А загляните в книжицу «Крылатые слова» Ашукиных. Ба! знакомые всё лица: Гоголь, Крылов, Салтыков-Щедрин…

А Грибоедова по числу упоминаний превосходит только его двойной тезка Пушкин. Но у Пушкина-то стихов и прозы на многие тома, а у Грибоедова – дистанции огромного размера – цитируется только одна пьеса. И век нынешний и век минувший с удовольствием будут повторять: «Что за комиссия, создатель, быть взрослой дочери отцом!», «Кричали женщины: ура! и в воздух чепчики бросали»… Вы не обратили внимания, что от реплики «Счастливые часов не наблюдают» начала складываться новая примета – не надевать на свадьбу часов? Как лучше скажешь про чиновников и политиков с времен очаковских и покоренья Крыма и до наших дней: «Шумим, братец, шумим» или «Подписано, так с плеч долой»? Не поздоровится от эдаких похвал. А про наше к ним отношение: «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь»? Ясно, что каждый из них герой не моего романа.

А вот сам Грибоедов – как раз герой. Один из самых талантливых и образованных людей своего времени: композитор, полиглот, политик. В военном 1812-м – корнет гусарского полка. После войны делает блестящую карьеру. Но… злые языки страшнее пистолета, и Грибоедов в 1818 году вынужден отправиться секретарем русской миссии в Персию. Через три года он перебрался в Тифлис, под крыло всесильного на Кавказе Ермолова.

Там и началось «Горе от ума». Ни напечатанной, ни хотя бы поставленной свою комедию Грибоедов не увидел. Хотя казалось – блажен, кто верует, тепло ему на свете! – столичные связи вот-вот прорвут цензурные рогатки. Но зато в списках (всё врут календари, «самиздат» – изобретение не советского времени и не большевистского подполья) «тиражи» пьесы сравнивались с книжными. А автор оказался под следствием… естественно, по декабристскому делу. После «очистительного аттестата» (прямых улик не нашлось) от следственного комитета Грибоедов пошел искать по свету…

Он вновь на Кавказе, дипломатом, и по словам современников, «заменял… единым своим лицом двадцатитысячную армию» в Русско-персидской войне. После того как именно Грибоедов склонил персов к выгодному России Туркманчайскому миру, власти сменили гнев на милость, посыпались награды и новое назначение – послом в Тегеран. Там его и убили.

А про то, что персидские власти заплатили за смерть Грибоедова знаменитым алмазом «Шах», – так это легенда. Алмаз входил в перечень сокровищ, передаваемых России по тому самому грибоедовскому Туркманчайскому договору. Зато правда, что 16-летняя Нина, дочь поэта Чавчавадзе, жена поэта Грибоедова и сама поэт, написала эпитафию: «Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя?»

На этом бы и закончить. Но давайте еще пару грибоедовских строк о Москве:

 
…признайтесь, что едва
Где сыщется столица, как Москва.
 

И это тоже он:

 
Вон из Москвы! Сюда я больше не ездок!
 

Оба фрагмента справедливы и бессмертны.

Голицынская и 1-я Градская больницы
Дар древнего рода

Про то, что самыми родовитыми на Руси считали себя Рюриковичи, мы уже написали. Вторым по знатности родом были Гедиминовичи – потомки литовского Гедиминаса. Гедиминовичами были князья Голицыны. Многие Голицыны оставили свои метки на страницах российской истории. Наш рассказ о Дмитрии Михайловиче. Вот ведь как странно получается: родился в Турку (в 1721 году), служил в Санкт-Петербурге, более 30 лет прожил в Вене (был чрезвычайным послом), там и умер в 1793-м, а память о себе оставил в Москве.

Не было у Дмитрия Михайловича прямых наследников, а что завещать – очень даже было: коллекции живописи и скульптуры, вилла, библиотека, две вотчины, просто деньги. Раздарив коллекции кузенам и племянникам, Голицын поручил душеприказчикам потратить оставшиеся средства и доходы от вотчин на постройку в Москве богаделен и больниц. Почему именно в Москве – не ясно. Но стараниями брата, Александра Михайловича, за Калужской заставой была построена больница (архитектор – сам Матвей Казаков!). Не простая больница – золотая, одна из лучших в Европе. По завещанию больница была обязана принимать всех беднейших без выбора, будь то русский, будь то иностранец. 50 коек оказалось в распоряжении болезных с 1802 года. А еще… картинная галерея. Как это ни покажется неуместным, но при Голицынской больнице была открыта первая в Москве общедоступная картинная галерея из коллекций Дмитрия Михайловича и Александра Михайловича Голицыных. Была при больнице и церковь – храм царевича Димитрия с одним из лучших хоров (не больница, а прямо культурный центр!). Туда и перевезли из Вены в медном ковчеге тело основателя больницы.

В 1919 году Голицынской больницы не стало. То есть корпуса, персонал (кстати, первые 50 лет все главврачи больницы были одновременно профессорами Московского университета) и больные остались, но перешли в ведение соседней 1-й Градской больницы. Тоже небезынтересный объект. Хоть коротко, но расскажем, благо что «градская» – на эту же букву «Г» начинается. Только в 1833 году в Москве появилась больница, построенная за счет городской казны. До этого как-то частными пожертвованиями или государственной казной обходились. Зато Первая городская (сразу же получившая этот порядковый номер в название), или попросту градская, была на загляденье. Место под нее выкупили по соседству с Голицынской в Нескучном саду, построили замечательные корпуса (проект доктора Лодера и архитектора Бове – про обоих вы прочтете в нашей книге), коек в ней было 400, больше, чем в любой другой в Европе, врачи работали самого высокого уровня. Сейчас и Голицынская, и 1-я Градская, и Щербатовская (она же 2-я Градская) – Первая городская клиническая больница имени Н.И. Пирогова. Не дай бог вам туда попадать (болеть, в смысле) и дай бог попадать именно туда (уж если это случилось) – при такой истории лечат старательно.

Гороховое поле
Почетное бобовое

При царе, не сказать Горохе, а каком – трудно сказать, из-за отрывочности сведений и давности времени, за Садовым кольцом в районе нынешней улицы Старая Басманная простиралось большое поле, засеянное горохом. Из года в год на поле бабы сеяли горох, а может, и мужики его сажали – история о том умалчивает. Если верить книжкам, был здесь царский Гороховый двор и Гороховая слобода, заселенная потомственными гороховодами. Гороховые названия за долгие годы прочно поселились на языке и в ушах московских жителей. Когда из слобод стали вырисовываться улицы, а улицы потребовали названий, то одну из них и переулочек, ей параллельный, назвали Гороховскими (если учитывать кривизну московских улиц, переулок скорее следовало бы назвать эквидистантным улице, но мы, жалея читателей-нематематиков, этого делать не будем).

Гороховской улицы теперь в Москве нет. Есть улица Казакова, на которой находится одно из самых великолепных его творений – церковь Вознесения Господня, что на Гороховом поле. Еще один шедевр казаковского зодчества стоит в Гороховском переулке – это дворец Демидова. Прохожие и проезжие любуются его строгим изяществом снаружи, а студенты и преподаватели Московского университета геодезии и картографии – и роскошью внутренних интерьеров, среди которых знаменитые «Золотые комнаты» дворца, украшенные тончайшей резьбой, покрытой слоем золота.

И только одно не дает нам покоя: отчего же в Москве нет Ржаных или Овсяных улиц, почему ни репа, ни капуста, ни лук, тоже наверняка широко растущие на огородах московских обывателей и на окружавших средневековую Москву полях, не оставили следа в ее названиях? Вот загадка-то!

«Горбушка»
Приехали!

Щас споем? Нет, сначала потанцуем, причем от печки. Печка зовется «Руссо-Балт», так что правильнее будет сказать «поедем», и наш маршрут проляжет от одной легенды до другой. Знаменитый «Руссо-Балт» прикатила в окрестность Москвы Первая мировая. Из прифронтовой Риги Русско-Балтийский вагонный завод эвакуировали в Покровское-Фили. Совета в этих Филях не собирали, а собирали, напротив, легендарные автомобили, причем начали уже при советской власти, поскольку до этого строили завод. В 1923 году юная власть сдала его в концессию на 30 лет акционерному обществу «Юнкерс». Не успели немцы освоить производство пары моделей, как концессию расторгли. И вместо разведчиков Ю-21 (кстати сказать, выпускавшихся специально для Красной армии) на советском авиационном заводе стали строить отечественные самолеты – разведчики, бомбардировщики, пассажирские АНТы. В войну авиазавод № 22 имени красного директора Сергея Петровича Горбунова эвакуировали в Казань, а на опустевшей площадке организовали авиазавод № 23. В начале шестидесятых ему присвоили имя авиационного министра и заместителя председателя Совмина СССР Михаила Васильевича Хруничева. Сейчас он делает ракеты – «Протон», «Рокот», «Ангара».

Теперь мы плавно подъезжаем к песням: для культурного отдыха рабочих перед самой войной в Филевском парке построили заводской клуб. В лучших традициях конструктивизма – в форме самолетного крыла, если смотреть сверху. Дом Культуры тоже получил имя Горбунова. И с ним не расстался, а стал легендарной «Горбушкой» – культовым местом для всех рок-фанатов. Корифеи и колоссы отечественного рока, знаменитые зарубежные команды – все промелькнули перед нами, все побывали тут. Вслед за Дворцом культуры в ранние девяностые «Горбушкой» стали называть стихийный рынок аудио-видеокомпьютерных (и в основном пиратских) штучек, который вытек из ДК и разлился по аллеям парка. Тут кстати официально констатировали кончину отечественного производства телевизоров, и дикую «Горбушку» цивилизованно переместили на опустевшие площади завода «Рубин». Легенду зарегистрировали как торговую марку и оголтело пользуют со слоганом «Я знаю, где дешевле». Приехали?

Госпитальные названия
Военная гошпиталь

Площадь, набережная, улица, переулок. А еще мост, а еще улица-вал – что же это за госпиталь такой, столь прочно утвердившийся на карте Москвы, и давно – с XVIII века? Что за предок был такой у Главного военного клинического госпиталя имени Николая Ниловича Бурденко, оставивший ему в наследство настоящие дворцы и целый букет названий?

Предок был действительно именит. Был он, правда, женского рода – слово «гошпиталь» с ударением на последнем слоге, пришедшее из голландского или немецкого – кто знает – языка, в России употребляли с прилагательным «военная». Открыли «военную гошпиталь» 21 ноября старого стиля 1707 года по указу Петра I «для лечения болящих людей» из числа нижних чинов. Прошли в России времена, когда любую хворь лечили баней да вином с перцем: новый царь сам медицинской наукой был увлечен – лично подданным зубы драл – и развитие ее поощрял. Одновременно с «военной гошпиталью» открыли госпитальную школу, которая готовила лекарей – в полном соответствии с названием – преимущественно для армии. Здесь же были анатомический театр, где практиковался царь – вечный работник на троне, аптекарский огород и медицинская библиотека.

При открытии в госпитале (госпитали, если быть точными) было три отделения: внутренних, наружных и прилипчивых болезней. «Прилипчивые» понятней и колоритней нынешнего термина «инфекционные», а также доказывают, что и в те, отроческие для медицины, времена лекари неплохо понимали природу хвороб. Позже в соответствии с потребностями госпиталь расширили: появилось «французское», или по-другому – «любострастное», отделение (не к чести любвеобильных галлов сказано, там лечили больных вензаболеваниями), а еще хирургическое и «бабичье», то бишь акушерское. Последний факт неопровержимо свидетельствует, что госпиталь перестал лечить одних только нижних чинов, а переключился и на гражданское население.

К концу того же века вместо деревянных, то и дело горевших госпитальных построек взялись возводить капитальные. Ученик Казакова Иван Еготов возвел настолько великолепное здание, что на его фризе пришлось написать «Военная госпиталь», чтобы не сочли дворцом. Позже его перестраивали, объединяя с боковыми флигелями, но кардинально испортить не смогли.

Еще век спустя в госпитале впервые в России взяли кровь из пальца – до этого анализы в больницах не проводились. В 1903 году здесь заработала первая в России рентгеновская установка – это случилось всего лишь через восемь лет после открытия Вильгельмом Конрадом Рентгеном излучения его имени.

Октябрьская революция поменяла только название госпиталя – он стал глуповато называться Московским коммунистическим красноармейским военным госпиталем, – но не его назначение. Люди болеют при всех режимах, и никакая идеология, увы, не помогает их лечить. Помешать может, это да. Кто был в развитых капстранах, тот с нами согласится.

Гоголь
Памяти критического реалиста

Лишь два бульвара из десяти, составляющих Бульварное кольцо, меняли имя в советское время. Неисповедимы чиновничьи пути и помыслы – почему если переименованы, то только два? Почему Никитский бульвар назвали Суворовским в связи со 150-летием со дня смерти полководца, а Тверской не стал, к примеру, Горьковским, подобно одноименной улице, ни к какой дате из жизни «Буревестника революции»? Какое-никакое объяснение, и то с грехом пополам, можно приспособить разве что к переименованию Гоголевского бульвара. Когда Пречистенской набережной и улице присвоили имя известного анархиста, а кроме того, географа и путешественника Петра Кропоткина, Пречистенский бульвар остался единственным из куста названий, в корне которых была церковь Пречистой Богородицы Смоленской Новодевичьего монастыря и одноименные ворота Белого города. Тогда, по всей видимости, и вспомнили, что в противоположном конце бульвара стоит памятник великому русскому писателю Гоголю, умершему настолько давно, что его уже можно было считать классиком. Так в 1924 году бульвар стал Гоголевским. Им, в отличие от Суворовского, он и остался.

Ровно 20 лет – почти половину недолгой по нашим меркам жизни – основоположник критического реализма, как называли его советские учебники литературы, был связан с Москвой. Впервые приехал в 1832-м, был восторженно принят в писательско-актерской среде и навсегда полюбил этот город, к концу жизни определив, что здесь и в Риме только и можно жить. «Московских» повестей, в противоположность «Петербургским», он не написал, но сравнивать города – сравнивал, и Москва получалась безалабернее, но роднее. Москва – по Гоголю – женского рода, Петербург – мужского; Петербург – совершенный немец и так же расчетлив, а Москва – русский дворянин и не любит середины. «Она всегда едет, завернувшись в медвежью шубу, и большей частью на обед, он, в байковом сюртуке, летит во всю прыть на службу».

В 1909 году, к 100-летию со дня рождения Гоголя, недалеко от дома № 7а по Никитскому бульвару, где прошли последние четыре года его жизни и где за 10 дней до смерти в камин полетел второй том романа «Мертвые души», на Пречистенском бульваре, по которому так любил гулять Николай Васильевич, ему поставили памятник работы Николая Андреева. В честь закладки памятника городской голова дал обед. В меню было: бараний бок и арбуз в 700 рублей, бургуньон с шампиньоном и лабардан – кушанья, так смачно описанные в гоголевских произведениях.

Кстати сказать, памятник Гоголю был еще немножко памятником и другому московскому литератору – Владимиру Гиляровскому, которого Андреев изобразил на барельефе Тарасом Бульбой. Тогда же, в 1909-м, к юбилею изготовили матрешку в виде городничего, внутри которого, один в одном, поместились все герои бессмертного «Ревизора», – точь-в-точь матрешки, изображающие президентов, что наводнили в наши дни киоски на Арбате.

В 1952-м, к 100-летию смерти, грустного нахохленного Гоголя задвинули во двор того самого дома № 7а, где он прожил последние тяжелые годы в приступах черной меланхолии. На его место поставили соответствующий будням великих строек памятник работы Томского. Нелепо смотрятся рядом с дубоватым официозным монументом фонари со львами, в стиле модерн, так подходившие к прежнему памятнику.

Грустно, но надо написать, что двигали не только памятник писателю. Тревожили и его прах: в 1930 году Данилов монастырь закрыли, а монастырское кладбище уничтожили. Лишь несколько захоронений перенесли на Новодевичье кладбище. Так что если захотите поклониться праху Гоголя – езжайте туда.

Геликон-опера
Театр вдохновения

Уж если и связывать название русского оперного театра с музыкальным инструментом, так только с геликоном. Ни гудки-жалейки, ни гусли-балалайки, ни кувиклы позабытые никак музыкально со строгой оперой не сочетаются. А уж про языковое сочетание мы и не заикаемся. Только представьте себе – Театр «Гармошка-опера»… Н-да… Да и гармошку, гармонь, если правильно, культурненько так выразиться, сконструировал вовсе не русак, а немецкий мастер К.Ф.Л. Бушман (в 1822 году). А геликон – вот он родом из России. Эта разновидность басовой и контрабасовой трубы (то есть гудит громче и басовитее всех остальных инструментов) сконструирована у нас в первой половине XIX века. А на каких еще пространствах такой звук надобен? Название у инструмента весьма символичное. На греческой горе Геликон паслись музы и черпали вдохновение (для последующей раздачи всем творцам) из бившего там источника Гиппокрена, дословно – Лошадиного источника, но не оттого, что компанию музам составляли непарнокопытные, а оттого, что забил сей ключ от пегасьего удара копытом.

Так что имя у московского театра «Геликон-опера» дважды достойное. И Дмитрий Бертман со товарищи вовсю стараются имечко не ронять. С вдохновением там все в порядке, с музыкальной культурой тоже. И даже кулинария на уровне. При чем здесь кулинария? А вы сходите послушать «Кофейную кантату» Баха – поймете. И текст на немецком языке, кстати, тоже. Это ведь еще и язык музыки. Вдохновенной, от Геликона и «Геликона».

Гостиницы
Место для гостя, или Каждому гостю по мягкому месту

Не сердитесь, но опять начнем с происхождения слова. Гостиница – это от слова гость, а гость – это купец (помните у Пушкина «Сказку о царе Салтане»?). И вот парадокс – слово «гость» древнее, а гостиниц-то до XVIII века и не было. То есть, конечно, было где остановиться: на постоялых дворах там или монастырских подворьях, но слова «гостиница» в ходу не было. Первые гостиницы (именно гостиницы!) для заезжего торгового люда построили в Москве на рубеже XVIII и XIX веков по проекту архитектора Василия Стасова. Было их четыре, все располагались на Бульварном кольце. Так вот, одна из них до сих пор стоит там, где стояла, – на площади Покровских Ворот (правда-правда, даже доска соответствующая имеется). Только там уже никто не останавливается. Слава богу, мест в московских гостиницах (всех и не перечесть) теперь хватает – не советские времена. При желании даже с московской пропиской (простите, с регистрацией, конечно) можно снять номерочек на часик-другой, никто не взволнуется, только денежки уплати. Ну, а их-то за постой извека требовали.

Гренадерам – героям Плевны
Чугунная часовня

В череде самых разнообразных московских памятников памятник-часовня Гренадерам – героям Плевны все равно выделяется. И тем, что построен на народные деньги (солдаты и офицеры Гренадерского корпуса собрали 50 тысяч рублей), и тем, что имеет (а точнее, имел), так сказать, утилитарное значение – молились там, – и материалом, из которого сооружен: чугун для здания материал все же необычный. А вот тому, что сейчас внутрь не пускают, что пропали изразцовые интерьеры и лики святых, удивляться не приходится. Была бы часовня деревянной – мы бы ее, скорее всего, вообще не увидели. А сейчас она опять на службе – на церковной: два раза в год в ней поминают погибших героев.

Гнесины
Семейное дело

Статья «Гнесины» в энциклопедии «Москва» находится на 217 странице, на букву «Г», а главное дело жизни этой семьи – «Гнесинка» – на странице 695, на букву «Р»: «Российская академия музыки». Но пышный титул и крупные прописные буквы весят не больше меленько дописанного «имени Гнесиных». Есть, знаете, такие имена, что сами себе – звания.

Русской культуре с семейством Гнесиных несказанно повезло. Невероятно здорово, что не один, не двое, а целых шесть членов этой семьи служили музыке – пять сестер и брат. Редкая удача, что из Ростова-на-Дону, где все они родились, они перебрались в Москву в середине 80-х годов XIX века. Случись их жизнь веком позже – и не видать бы нам Гнесинки, как Сорбонны: по лимиту в Москву пускали строителей и прядильщиц, но не музыкантов. На удивление, у Елены Фабиановны оказался не только музыкальный и педагогический дар, но и недюжинные организаторские способности и нечастый талант заражать идеей начальников. А как бы иначе основанное в 1895 году Музыкальное училище Е. и М. Гнесиных (под буквой «Е» скрывается не одна Елена, а еще и Евгения, а «М» – это Мария) пережило революцию, расширилось и при поддержке Луначарского и с какого-то боку еще Ворошилова преобразовалось в детскую музыкальную школу и техникум? Частными эти учебные заведения быть, конечно, перестали, но имя Гнесиных сохранили.

А почти двадцать лет спустя, в 1944 году, неугомонная Елена Фабиановна основала и высшее музыкальное учебное заведение – Государственный музыкально-педагогический институт своего и брата-сестер имени и на восьмом десятке лет возглавила всю эту музыку. К этому времени ни Марии, ни Евгении уже не было в живых, но Ольга, Елизавета и Михаил продолжали работать с сестрой и под ее началом. Елена Фабиановна пережила их всех и до девяноста с лишним лет, до самой кончины, продолжала руководить своим многоступенчатым детищем.