Текст книги "Синдром Дездемоны"

– И чего ты теперь быкуешь?

– А того! Того и быкую!

– Чего – того?

– А потому что нечего было!

– Да что я такого сделал? – Толик хлопал карими на выкате глазами, старательно изображая из себя святую невинность. Получалось у него неважно – актерскими способностями создатель Толика Аникина обделил, зато взамен щедро одарил деловой хваткой. И занудством, в качестве бесплатного приложения…

Тихон вздохнул.

– Нечего было врываться. Сказал же – жди меня в машине. Какого черта приперся?

– «Жди в машине!» – передразнил Толик. – Сколько же тебя можно было ждать? И так полчаса сидел!

– Полчаса? – удивился Тихон. – Не ври!

От удивления он даже злиться на Толика перестал. Как-то сразу позабыл про свою злость, и все. Неужели полчаса? А ему показалось – минут пять-семь, не больше…

Видимо, все мысли Тихона были написаны у него на лице. Толик сразу же прочитал их и подвел невнятный итог:

– Вот так-то.

Помолчал и добавил задумчиво:

– А она ничего. Глазастая такая. Рыжая.

– Я рад, – вздохнул Тихон, – что ты одобряешь мой выбор.

– А братец у нее придурочный, – добавил Толик. – И уши у него торчат.

– Какое мне дело до ее родственников? – возмутился Тихон. – Да он не такой уж и придурочный. Просто маленький еще.

– Маленький?!

– Ну да, маленький. Восемнадцать в январе исполнилось только. Большой, что ли, по-твоему?

– Все понятно, – заключил Толик.

Тихону было совершенно непонятно, что именно понятно Толику. Но выяснять он не стал.

– Ладно, хватит уже об этом.

– Хватит, – согласился Толик. – Я жрать хочу – умираю. Здесь поблизости какой-нибудь приличный общепит имеется?

– Имеется. Правда, не знаю, насколько он приличный. За углом кафешка какая-то с таким названием… С восточным каким-то названием.

– Да хоть с западным, – логично рассудил Толик. – Лишь бы еда была. Хоть какая… Знаешь, я сейчас даже лягушек жареных готов есть!

– Очень вкусная вещь, между прочим. Я пробовал как-то раз. В Италии… Не самих лягушек, конечно, а лапки. Жареные… Ладно, поехали. Я и сам уже от голода умираю.

На этот раз уговаривать Толика не пришлось – он моментально перебазировался из машины Тихона в свою машину и, быстро прогрев мотор, первым выехал за поворот.

Тихон бросил короткий взгляд в окно на втором этаже.

Поразглядывал зачем-то голубенькие занавески и, вздохнув, начал разворачивать джип.

* * *

Неслышно отодвинув тяжелую штору, Тихон вышел на балкон с пачкой сигарет в кармане. Прямо перед ним – казалось, только руку протяни, и дотронешься! – висело в темно-синем небе желто-коричневое вечернее солнце. Точнее, не висело, а как будто лежало на крыше соседнего дома, как румяный колобок, только что выпрыгнувший из печки.

За стеной в тишине спала Юлька, которую они с тетей Аней недавно хорошенько выкупали и сытно накормили молочной смесью из бутылки. Купаться Юлька любила – лежала в пластмассовой ванночке всегда очень спокойно, с выражением блаженного счастья на лице, не понимая еще, по всей видимости, от чего это ей вдруг стало так чудесно. Даже жалко было ее вынимать! Тихон по тети Аниному требованию все подливал и подливал в ванночку теплой воды, тщательно следя за температурой – чтоб не больше и не меньше тридцати семи градусов, с этим у тети Ани всегда было строго.

Юлька накупалась, наелась и заснула на большой Тихоновой кровати в новых фланелевых штанах с лямками и новой ярко-розовой кофточке. Разложив в стороны, на лягушачий манер, толстенькие свои ножки, и раскинув широко в стороны руки, словно собираясь обнять весь мир. Уморительное зрелище. Тихон любовался на Юльку минут пятнадцать, удивляясь тому, как же здорово и смешно она спит.

Тетя Аня, погремев несколько минут на кухне посудой, засобиралась домой. Тихон вызывал ей такси, проводил и усадил в машину, засыпав заслуженными благодарностями. Потом вернулся, проверил Юльку – и вот стоял теперь на балконе, рассеянно созерцая солнечный диск, который успел уже почти на половину спрятаться за крышей соседнего дома.

Небо темнело, а Тихон вспоминал прошедший день.

День как день, ничего особенного – суматошное утро на работе, два деловых визита, сто двадцать два деловых звонка, все как обычно, с той лишь разницей, что в промежутках между деловыми звонками он периодически звонил домой, узнать, как там дела у его дочери и ее новой няни тети Ани.

В обед он в пух и прах по телефону разругался с юристом из агентства по найму домашнего персонала. Так и не смог доказать ему, что их сотрудница организовала похищение его ребенка. Юрист стоял на своем: раз ребенок дома, значит, его никто не крал. Записей телефонных разговоров с похитителями нет? Нет! Сообщение с указанием суммы выкупа – что вообще означают эти цифры? как они доказывают факт похищения? никак!

Никак, Тихон и сам понимал прекрасно.

Плюнул на все и скептически пожелал агентству дальнейшего процветания.

Юрист его за пожелания от души поблагодарил, и на этом разговор был закончен.

Можно было, конечно, пойти в милицию, написать заявление, потребовать расследования и сурового наказания.

Но Тихону некогда было этим заниматься. Не было времени. Да и желания особенного не было – перегорели уже чувства, которые он испытал в тот ужасный день. Махать кулаками после драки было не в его правилах. «Увижу – убью, – решил он для себя. – А по судам таскаться – нет уж, извините…»

И еще, весь этот сегодняшний день – впрочем, как и весь день вчерашний – он вспоминал, как целовался в прихожей с Аллой Корнеевой.

Он беседовал с коммерческим директором сети мебельных магазинов из Волгограда, а сам думал о том, как это было здорово – целоваться в прихожей с Аллой Корнеевой.

Он обсуждал с представителями поставщиков из Италии объемы реализации за текущие месяцы – а сам размышлял о том, почему ее губы пахнут вишнями и почему они на вкус – как вишни.

Он ругался с агентом из рекламного издания, пытаясь доказать ему, что фотографии для буклета сделаны непрофессионально, не в том ракурсе – а видел перед собой ее испуганные глаза в тот момент, когда прервав самый первый, самый сладкий, самый вишневый поцелуй, он спросил ее о чем-то неважном…

И так – весь день.

Весь сегодняшний и весь вчерашний.

С той лишь разницей, что вчера было воскресенье, и он не разговаривал ни с коммерческим директором, ни с представителем поставщиков из Италии, ни с агентом из рекламного издания – а почти весь день мотался по магазинам в поисках нарядов и новой коляски для Юльки, а потом выгуливал Юльку в этой самой новой коляске возле дома вместе с Анной Федоровной.

Всего каких-то несчастных пятнадцать минут они целовались в прихожей.

Пятнадцать минут. А воспоминаний – на целую жизнь!

В том, что он всю оставшуюся жизнь будет вспоминать эти поцелуи, Тихон не сомневался. Воспоминания были приятными, доставляли ему удовольствие. А с какой стати, спрашивается, он станет отказывать себе в удовольствии?

Сомневался он в другом.

В своих умственных способностях и в своем психическом здоровье.

Повстречать девчонку на улице, врезать ей хорошенько, запереть у себя дома на двое суток, подарить ей двадцать пять тысяч кровных долларов, блуждать по темным подвалам, спасая от бандитов ее брата, после чего думать об этой девчонке без перерыва двое суток – это нормально? Это признаки поведения психически здорового человека?!

Сердце у Тихона изнывало в нехорошем предчувствии.

Он злился на себя за все эти глупости, на Аллу Корнееву за ее вишневые губы и яблочные коленки, на весь окружающий мир. А больше всего злился на телефон, как часть этого окружающего мира.

Телефон сводил его с ума.

Он ежеминутно попадался ему на глаза и требовал позвонить Алле Корнеевой.

«Позвони Алле Корнеевой! – занудно напоминал телефон. – Позвони, ведь ты же обещал!»

– Пошел к черту, – отвечал Тихон. Вслух.

Он начал уже разговаривать с телефоном. Такое случалось с ним впервые в жизни. И это оптимизма не добавляло.

«Позвони Алле Корнеевой!» – вот уже вторые сутки настаивал телефон.

– И что я ей скажу? – спрашивал Тихон у телефона. – Ну, что? «Здравствуйте, Алла! знаете, мне очень понравилось с вами целоваться! вы не имеете ничего против, если я сейчас приеду к вам и мы продолжим?»

«Позвони!» – не унимался телефон.

– Я тебя сейчас в сейф обратно спрячу, – грозил в ответ Тихон. – Договоришься у меня!

Испугавшись угрозы, телефон умолкал на время, а потом снова бросался в наступление, поменяв тактику: он начинал звонить. Причем не просто звонить, а заливаться соловьем.

«Сними трубку! – пел телефон. – Сними скорее! Это она, она, она тебе звонит!»

– Она не знает твоего номера! – громыхал в ответ Тихон. – Она не может на тебя звонить! Ты домашний! А она записывала мобильный!

«Ну тогда, – грустно отвечал телефон, – позвони ей сам!»

И все начиналось сначала.

Мобильный телефон Тихон все время держал в недоступном взору месте.

От греха подальше.

Если они вдвоем начнут уговаривать позвонить Алле Корнеевой – он и в самом деле с ними с ума сойдет.

Он и правда не видел никакого смысла в том, чтобы ей звонить. На самом деле, что он ей скажет? Пригласит на свидание? А если она откажется? Наверняка ведь откажется! Вспомнит его зверскую рожу в тот момент, когда он ударил ее возле парка, и откажется! И правильно сделает! Ну и что, что потом он попросил прощения, подарил ей двадцать пять тысяч долларов и спас от грозного бандита по кличке Михей ее глупого лопоухого брата? Из благодарности, что ли, она теперь должна соглашаться на свидание с ним? Так ведь если из благодарности – то лучше и вообще не надо!..

Небо совсем уже почернело, солнце провалилось за крышу соседнего дома, и вместо него теперь на небе царила луна – большая, круглая и серебряная, как шляпка от гигантского гвоздя, забитая аккурат по центру небосвода. И звезд почему-то не было видно. Воздух был прозрачным, тихим и свежим, уходить с балкона категорически не хотелось.

За стеной в комнате завибрировал мобильник. Тихон услышал его тихое жужжание и нехотя переступил порог. Вот так всегда – только расслабишься и начнешь получать удовольствие, как сразу же выяснится, что ты срочно кому-нибудь нужен.

Звонила, как выяснилось, Анисья Федоровна.

Она сообщила Тихону, что соски от Юлькиных бутылочек уже простерилизовала, обдав кипятком, и что Тихон на этот счет может не беспокоиться.

Тихон, который беспокоился совсем на другой счет, вежливо Анну Федоровну поблагодарил, попрощался и дал отбой.

И тут началось.

Мобильный телефон подмигнул экраном и завопил нечеловеческим голосом:

«Позвони! Позвони! Позвони Алле Корнеевой! Позвони немедленно! Позвони срочно!»

Тихон от такого поворота событий обалдел.

Они точно сговорились, два его телефона!

«Позвони!» – визжал в руках телефон. Похлеще автомобильной сигнализации!

– Ну ладно, – перепугался Тихон. – Ладно, ладно, позвоню сейчас! Зачем так орать, не понимаю! Я же не глухой, в самом деле!..

Довольный телефон умолк в ожидании.

А Тихон, отыскав в записной книжке номер, который и так помнил почему-то наизусть, нажал на кнопку вызова и стал ждать.

Гудки очень быстро закончились, оборвались и упали в пропасть наступившей тишины.

– Алло, – сказал Тихон не своим голосом.

– Алло, – охотно согласилась Алла Корнеева.

Повисла пауза. Вот и поговорили!..

– Это я, – сообщил Тихон.

– Кто? – осторожно спросила Алла.

– Тихон, – сказал Тихон.

– Тихон! – повторила она изумленно. – Тихон, ты ведь обещал позвонить! Почему не позвонил?

– Вот же, – сказал Тихон, удивляясь и радуясь и не очень понимая, чему именно он так радуется и так удивляется. – Звоню!

Алла в ответ тихо рассмеялась в трубку.

– А я думала, ты уже и не позвонишь!

– Почему? – спросил он ошеломленно.

И пришла же ей такая глупость в голову, что он ей не позвонит!..

– Потому что ты не звонил! Ни в субботу, ни в воскресенье, ни сегодня! – объяснила Алла.

– Я был занят, – соврал Тихон. – Очень сильно.

– Понимаю, – она поверила, кажется. – Я бы сама позвонила, но у меня твоего номера нет.

– Как нет? – удивился Тихон. – Ты ведь записывала!

– Записывала, – согласилась Алла. – Но не сохранила. Я просто очень нервничала в тот вечер. Плохо соображала.

– А если бы у тебя был мой номер, ты бы позвонила? – задал Тихон идиотский вопрос.

И именно таким тоном, причем, каким пятнадцатилетние подростки интересуются у своих тринадцатилетних возлюбленных: Маша, ты будешь любить меня вечно?..

– Да, – ответила Алла.

Неуверенно как-то ответила.

Они оба почувствовали эту ее неуверенность, оба замолчали и оба ощутили неловкость этого молчания.

Детский сад какой-то, честное слово!

– Я… – Тихон, как настоящий мужчина, принялся спасать ситуацию. – Я тебе, Алла, вот зачем звоню. Я хотел сказать… То есть, узнать! Узнать, можно ли тебе позвонить…

– Ты позвонил, чтобы узнать, можно ли мне позвонить? – Алла Корнеева обалдела от такого поворота событий.

Тихон и сам обалдел.

– Нет, – ответил он сердито. – Я хотел узнать, можно ли тебе позвонить завтра, чтобы договориться…

– Договориться о том, чтобы я позвонила тебе послезавтра? – подсказала Алла.

И первой начала смеяться.

Она смеялась тихо, но так заразительно, что Тихон не выдержал и стал смеяться вместе с ней.

Ее смех легонько щекотал ухо, журчал, как ручеек, и было так невыносимо приятно его слушать, что Тихон готов был состариться с трубкой в руках, лишь бы это счастье не успело закончиться раньше, чем закончится его жизнь.

А еще ему снова захотелось ее поцеловать.

Мучительно захотелось.

Захотелось так сильно, что хоть в петлю лезь!..

И он первым перестал смеяться, потому что теперь уже было не до смеха.

И она замолчала, почувствовав, видимо, скрытый смысл его молчания.

А потом тихо просила:

– Тихон?

– Я хочу тебя поцеловать, – сообщил он, чувствуя себя, как парашютист в ожидании хлопка раскрывающегося за спиной запасного парашюта.

Алла молчала.

Секунды летели, а она все молчала, и это значило, что никакого запасного парашюта нет и терять Тихону больше уже нечего.

– Я ужасно хочу тебя поцеловать, – повторил он упрямо. – Я сойду с ума, если тебя сейчас не поцелую. У тебя губы вишневые, ты знаешь?..

– Тихон, – наконец сказала она. – Но ведь ты не можешь… Не можешь поцеловать меня… по телефону.

– Нет, – согласился Тихон. – Не могу.

Сердце трещало где-то в районе желудка, отбивая ритм зажигательного африканского танца.

– И как же… нам быть? – спросила Алла.

Она так и сказала – нам.

«Нам» – это значило, им двоим. Это значило, что они оба…

Тихон так и не додумал свою мысль, потому что вдруг вообще потерял способность думать.

– Давай, – предложил он охрипшим голосом, – я к тебе приеду.

– Ты не можешь ко мне приехать. У тебя ребенок, – напомнила Алла.

– У меня ребенок, – повторил Тихон, поражаясь тому, как это он мог забыть про Юльку. – Тогда… Тогда ты можешь приехать ко мне. Я… я тебе такси вызову. Приедешь?..

Она молчала.

И сердце, запыхавшееся от своих бешеных плясок, остановилось внутри.

– Алька? – спросил он осторожно, впервые назвав ее этим новым именем, которое так шло к ее каштановым волосам. – Приедешь?

– Ты адрес мой помнишь? – наконец раздался в трубке ее голос.

– Я скорее забыл бы свое имя, – выдохнул Тихон. – Чем твой адрес.

– Хорошо, – ответила она коротко и просто. – Тогда вызывай… такси. Я приеду.

* * *

Это было чистой воды безумием.

Нет, никогда, никогда еще такого с ней не случалось!

Алька в свои двадцать два года уже имела опыт любви и «первой», и «последней», и «единственной»… Каждая из них именно такой и казалась. Сначала в десятом классе она влюбилась до одури в красавца Мишку Смирнова, собственного одноклассника. Удивительно было то, что до десятого класса Алька Мишку как будто бы и не замечала совсем. Ну, учится вместе с ней, сидит за соседней партой пацан, которому все пророчат будущее звезды мирового подиума. Так ведь, чтоб стать звездой подиума, мозгов много не надо. А Алька в мужчинах уже тогда мозги ценила. Поэтому к Мишке относилась всегда не то чтобы с презрением, но все же с некоторой снисходительной насмешкой… До тех пор, пока вдруг однажды не увидела близко-близко от себя его ресницы.

Ресницы, глупость несусветная!..

Но Мишка как-то там этими ресницами повел, как-то так ими взмахнул, что Алька остолбенела.

Подумала: а ведь и правда, красивый какой!

И – влюбилась.

Много ли надо девчонке в шестнадцать лет!

И Мишка вроде бы ответил ей взаимностью. И были поцелуи под луной на скамейке возле подъезда, и в тесной комнатушке, которую Алька делила пополам с маленьким братом, и походы в кино, и руки, липкие от пота, взволнованные, торопливые, у нее под одеждой, и слово «люблю», и глаза в глаза… И все это – до тех пор, пока не закончились выпускные экзамены. Мишка благополучно сдал их на четверки. Потому что Алька во время подготовки строчила на листке бумаги ответы не на свои, а на Мишкины вопросы. Закончились экзамены и закончилась Мишкина любовь к отличнице Альке Корнеевой.

Алька, осознав горькую правду, даже покончить с собой собиралась! Но после выпускных экзаменов сразу пришлось начать готовиться к вступительным, и времени на страдания почти не осталось, а желание расстаться с жизнью как-то быстро прошло. Сама себе Алька удивлялась, когда спустя месяц после разлуки со своей первой, последней и единственной любовью вдруг поняла, что и не вспоминает о ней…

До того ли было, когда появился ОН!

ОН – Шурик Потапов, хоть и не такой красавец, как Мишка, но такой веселый и бесшабашный, такой обаятельный, такой галантный! А главное – никаких корыстных целей в отношении Альки он преследовать не мог, потому что сам был лучшим студентом на всем факультете! ОН мог часами цитировать стихи Бродского и Гумилева, ОН в перерывах между лекциями курил на крыльце не какую-нибудь простую сигарету, а настоящую трубку! У НЕГО были длинные волосы, собранные в густой «конский хвост» на затылке, а в руках – гитара, и с этой гитарой, лениво перебирая струны, он сидел у Алькиных ног. Пел хрипловатым голосом песни Висбора и Окуджавы, а изредка и только для нее одной – свои собственные песни. ОН был организатором всех походов – где они только не побывали за пять лет учебы! И в Карелии, и в Приэльбрусье, и на Байкале, и в Сочи, и в Великом Новгороде! Там, в одном из походов, в палатке у озера, и случилась у них первая ночь. Торопливые объятия, жаркие поцелуи, луна-насмешница в прорезях брезента, ошалелые соловьи над головой, рыжий муравей в складках смятого спального мешка… Целых четыре года они были вместе. Целых четыре года Алька, казалось, была счастлива. И ни разу не заговаривала о свадьбе, хотя и так было понятно, что дело к ней шло…

Но однажды ночью, в очередной брезентовой палатке, отдыхая после любви, ОН сообщил Альке, что собирается эмигрировать. Сказал, что в этой стране с его талантом – только пропадать, а в Америке у него родственники, помогут пробиться, и работу, и жилье найдут, и деньгами на первое время обеспечат.

Он звал Альку с собой, конечно.

Но как-то неуверенно звал, будто надеялся, что она откажется.

«Было бы здорово, – сказал он, – если бы мы уехали вместе. Но, с другой стороны, что тебе там делать? Детей заводить я пока не хочу, молодой еще. А если не с ребенком сидеть – значит, работать. А где ты в Америке работать будешь? Ты ведь и языка-то не знаешь почти…»

Алька сидела смирно, слушала его, и понимала, что и сама никуда ехать не хочет. Что легко расстанется с Мишкой, что никакая Америка ей не нужна, потому что здесь у нее родители, брат, подруги. Здесь город любимый, небо синее, а там?.. Там, может, и неба-то нет никакого. Вообще.

Подумала – и с легкостью Шурика отпустила.

И даже не плакала, и не вспоминала о нем, а очень быстро, почти сразу, нашла ему замену. Молодой начинающий кинорежиссер с простецким именем Вася и с жаркой фамилией Южный был на редкость темпераментным и интересным молодым человеком. Только с ним Алька как-то очень быстро поняла, что не любовь это, а просто постель. В постели с ним хорошо было, а в других местах они друг про друга и не вспоминали. Повстречались месяца четыре – и разошлись без обид и взаимных претензий. Никто никому ничего не должен и всем хорошо.

Почти год уже прошел с тех пор.

И вот – Тихон. Тихон Вандышев…

И длинных ресниц у него нету, и трубку вроде не курит. Песни не поет под гитару, и не красавец совсем. Вечно какой-то взъерошенный и сердитый, то орет на всех, то молчит, как сфинкс. Непонятный Тихон Вандышев. Невозможный…

С ним все не так. Все кувырком. Все не по-человечески. С ним Алька впервые испытала до сих пор неведомое ей чувство – ненависть. Обжигающее, яростное чувство, сладкое, как любовь. Ненависть была, как вспышка – мелькнула, озарила и исчезла, не оставив следа. Полоса затишья и вдруг – новое озарение.

В тот самый день. В ее прихожей.

Она смотрела в его глаза и вдруг поняла, что не может без него.

Как же я без него, думала Алька. Ведь он уйдет сейчас, а я останусь. И уйдет, может быть, навсегда. А я? Как же я дальше буду жить… без него?.. Разве смогу?

И растерялась, и испугалась, и еще сто чувств сразу успела испытать, и решила уже сказать ему все, как есть, и будь что будет, но в этот момент Тихон вдруг ее начал ее целовать. И оторваться от этих поцелуев было категорически невозможно, и не отвечать на них было нельзя, и Алька уже плохо соображала, отчаянно пыталась сосредоточиться и запомнить те слова, которые она ему скажет, непременно скажет, когда они перестанут целоваться…

Но тут пришел Толик – кажется, именно так звали того здорового парня, который оказался приятелем Тихона – и все испортил. Говорить при нем не было никакой возможности, и Тихон почти сразу ушел…

Тихон ушел, а она осталась.

И все эти три дня жила, как на иголках.

И ругала себя, и проклинала за то, что не сохранила его номер телефона.

И решила уже, что он никогда не позвонит, что никогда больше они не увидятся, что жизнь ее потеряла смысл, как вдруг…

И вот теперь едет к нему. Целоваться!

Нет, что ни говори, это было безумие!

Всю дорогу Алька только тем и занималась, что ругала себя за это безумие. И несколько раз собиралась уже попросить таксиста повернуть обратно. Вернуться домой, отключить телефон и лечь себе спать спокойно! А утром проснуться со свежей головой, и похвалить себя за разумное поведение.

Собиралась, но почему-то так и не попросила.

Вернее, уже приготовила фразу и набрала воздуха в легкие, чтобы ее произнести, но в этот момент услышала голос таксиста:

– Дом двести восемьдесят три, крайний подъезд. Приехали.

– А-а… – растерянно протянула Алька, вцепившись пальцами в кресло.

«Не выйду, – подумала она. – Ни за что не выйду из машины!»

Выйти пришлось.

Сперва она увидела едва различимую в тусклом свете фонарей тень. Тень подошла к машине, открыла дверцу, заглянула внутрь и оказалась Тихоном Вандышевым.

«Это сон», – подумала Алька и продолжала сидеть, не двигаясь.

Лицо у Тихона, она успела заметить, было бледным и взволнованным. Он расплатился с водителем, поблагодарил его, потом улыбнулся ей и сказал:

– Пойдем.

Пришлось выйти из машины и покорно идти рядом с Тихоном Вандышевым до дверей его подъезда. Потом подниматься с ним в лифте, смотреть ему в глаза, делать вид, что она совершенно спокойна, и даже пытаться шутить.

В прихожей он помог ей снять куртку. Пока Алька расстегивала ботинки, Тихон отнес куртку в гостиную и аккуратно положил ее в кресло. В прихожей, кроме голых стен, не было ничего – никаких шкафов, никаких вешалок, только рулон обоев в углу и то самое ведро с клеем…

То есть, теперь уже без клея.

Тихон вернулся, и некоторое время они молча разглядывали друг друга.

Алька не знала, куда деться!

– Юлька спит, – зачем-то сообщил Тихон.

– Можно на нее посмотреть?

– Конечно. Она в спальне. Идем.

Она шла вслед за Тихоном, осторожно ступая, чтобы не произвести лишнего шума и не разбудить Юльку. Потом некоторое время любовалась на нее, спящую, развалившуюся по-царски на самой середине огромной кровати.

Она безумно ей нравилась.

И еще…

Тихон стоял за спиной, Алька слышала его дыхание и сходила с ума.

Кажется, целую вечность продолжалась эта пытка.

А потом Алька, сама от себя такой смелости не ожидая, повернулась, строго посмотрела ему в глаза и сказала сердито:

– Ты зачем меня звал? Забыл уже?

– Нет, – ответил он тихо и осторожно. – Не забыл.

И шагнул к ней, приблизившись вплотную.

Алька закрыла глаза.

И теперь уже не видела, а только чувствовала, как взметнулись вверх его руки, прикоснувшись к ее плечам.

Что-то сладко мурлыкнув, она ткнулась носом в его теплую шею с запахом одеколона. Ей было хорошо. Так хорошо, как никогда, наверное, не было. Она просто готова была умереть от счастья!

– Я умру сейчас, – сообщила она Тихону. – От счастья.

– Подожди, – глухо пробормотал он ей в пылающую щеку. – Не умирай, пожалуйста. Я ведь еще не успел даже… Тебя поцеловать.

– Целуй быстрее, – жалобно попросила она и поцеловала его сама.

Это оказалось так просто, так естественно, и так умопомрачительно!..

И после того, как она сама поцеловала Тихона, Алька совсем успокоилась, поняв, что и дальше все будет так же просто и так же естественно.

И так же умопомрачительно.

Его поцелуи горели на теле огненными вспышками – изредка, лишь на секунду, открыв глаза, Алька видела в темноте их ослепляющее сияние, и не могла понять, существует ли оно на самом деле или просто кажется ей. Не отрываясь друг от друга, каким-то немыслимым образом они переместились из спальни в гостиную и рухнули на диван, который в этот момент благоразумно не издал ни звука.

Я же его люблю, вдруг подумала Алька.

Целых три дня, прошедших с момента их последней встречи, она все время о нем думала и все никак не могла понять, почему это в тот вечер она решила, что не сможет без него жить? Не могла, как ни пыталась, ответить на этот вопрос, все искала какие-то сложные причины. А причина оказалась всего-то одна и очень простая.

И как это она сразу не догадалась?

И как это она раньше жила без него на свете целых двадцать два года?!..

– Я тебя люблю, – пожаловался Тихон ей в плечо, поднявшись обратно вверх по влажной дорожке своих поцелуев. – Я только сейчас понял. И как это я жил без тебя на свете… целых… целых тридцать два года?..

* * *

Потом, обессилевшие и оглушенные, словно после взрыва, они долго лежали, обнявшись, на диване. Алька подрагивающими пальцами перебирала взъерошенные волосы Тихона, а он время от времени легонько целовал и гладил ее плечо.

То самое, на котором еще остался след от его удара.

И все время повторял:

– Прости меня. Прости. Если бы я знал…

– Если бы ты знал, – тихо возразила Алька. – Ничего бы не случилось. Ты просто забрал бы у меня Юльку… И все.

– И все, – эхом повторил Тихон. И добавил: – Я тебя люблю.

И снова поцеловал ее в плечо.

Лежать вот так, перебирая пальцами его волосы, слушая его шепот и наслаждаясь легкими поцелуями, было ужасно приятно. Так приятно, так хорошо, спокойно и радостно, что Алька, казалось, готова была пролежать на этом диване всю оставшуюся жизнь. Но откуда-то изнутри уже поднималась горячая волна, и снова начинало сладко ныть и скручиваться внизу живота, а поцелуи Тихона становились все более крепкими и более долгими, и просто так лежать на диване уже совсем не хотелось…

И все повторилось сначала. А потом – еще и еще.

Заснули они только под утро, когда небо за окном из черного превратилось в бледно-голубое.

* * *

Сон, приснившийся ему в этот короткий предутренний промежуток, был каким-то странным.

Во сне Тихон словно бы разделился на две половины.

Два Тихона Вандышевых, абсолютно одинаковых, тщательно выбритых и причесанных, сидели в каком-то незнакомом просторном кабинете с кожаной мебелью и репродукциями картин Ван Гога на стенах. В незашторенное окно светило солнце, и один Тихон Вандышев спрашивал строго у другого Тихона Вандышева:

– Ты совсем с ума сошел, да?

– Я просто влюбился, – бесхитростно отвечал другой Тихон Вандышев, почему-то пряча глаза.

Приглядевшись, третий Тихон Вандышев – настоящий и в данный момент спящий – смог все же разглядеть некоторые различия между двойниками.

Строгий Тихон был одет в строгий костюм и был похож на прокурора. Он сидел и покуривал сигарету, откинувшись на спинку широкого дивана и демонстративно закинув ногу на ногу. Пепел от сигареты летел прямо на пол.

Бесхитростный Тихон Вандышев одет был попроще – в серый джемперок с двумя синими полосками посередине и в джинсы, уже многое повидавшие на своем веку.

– Ты не можешь влюбиться, – напомнил строгий Тихон Вандышев. – Ты уже влюблялся однажды. И в результате стал отцом-одиночкой. Вот и все, что из твоей любви получилось!

– Ну и что, – возразил бесхитростный. – Мне даже нравится быть отцом-одиночкой. У меня замечательная дочь. И я счастлив, что она у меня есть. И вообще, при чем здесь Алька?

– Она тоже уйдет от тебя, – снисходительно объяснил строгий Тихон. – Захочет стать манекенщицей и уйдет от тебя делать карьеру.

– Ее не возьмут в манекенщицы. У нее рост слишком маленький.

– Значит, возьмут куда-нибудь в другое место! И вообще, она окажется совсем не такой, какой ты ее себе сейчас представляешь! Все женщины ведь одинаковые. Эгоистки и потребительницы. И она такая же!

– Нет, – упрямо возразил бесхитростный Тихон. – Не такая.

– Дурак, – проговорил строгий Тихон голосом Толика Аникина.

Проговорил – и исчез.

Растаял в облачке дыма от собственной сигареты.

От удивления Тихон Вандышев проснулся.

Проснулся и, еще не успев открыть глаза, сразу же вспомнил все, что случилось с ним накануне.

Это можно было назвать одним коротким и емким словом – счастье.

Тихон протянул руку, чтобы прикоснуться к своему счастью, и нащупал пустую холодную подушку. Открыл глаза – и увидел, что Альки рядом нет.

– Эй, – моментально приняв вертикальное положение, позвал Тихон. – Эй, Алька, ты где?

Никто не отозвался.

Поднявшись с кровати, он пошел искать Альку. Заглянул в спальню – в спальне ее не было, только тонкий солнечный луч, пробившийся в просвет между шторами, щекотал розовую щеку спокойно спящей Юльки. Тихон подошел к окну, задвинул шторы плотнее, прогнал солнечный луч и поплелся в кухню, на ходу потерев глаза и зачем-то пригладив волосы. По дороге заглянул в ванную, встретился со своим отражением в зеркале, пробормотал под нос недовольно: «безобразие какое-то!», махнул рукой и вышел.

Кухня тоже была пуста. На столе – чашка с недопитым вечерним чаем, хлебные крошки и шкурка от колбасы. На стене – часы с давно застывшими стрелками, батарейка села месяца два назад, а Тихон все время забывает купить новую. На подоконнике – керамический горшок с остатками земли, в нем когда-то росла фиалка, которую посадила Наталья, еще будучи в звании Тихоновой жены…