Текст книги "Камень власти"

Екатерина взяла себя в руки. О да, она умела продемонстрировать, что держит себя в руках. Но, к несчастью, пока только внешне.

Прошел год. Разговоры вокруг великой княгини улеглись, и Салтыкову разрешили ненадолго приехать домой из Швеции. Он мог посетить столицу, но не двор.

Екатерину это не остановило. Год. Как она прожила его одна? Засыпать и просыпаться в одиночестве. Заполнять свои комнаты книгами, но в каждом романе читать только о нем, вести мысленные беседы только с ним. Рассуждать о праве, философии, устройстве общества, придумывать, что он сказал бы в ответ. И верить, что в Стокгольме ее Сергей делает то же самое.

Стоял конец июля. Двор находился в Петергофе, и Като с верным человеком послала в столицу к Салтыкову записку, прося о встрече в ближайший понедельник. Императрица со свитой будет на богомолье, а она, сказавшись больной, останется во дворце.

Шкурин заверил, что передал ее «грамотку» в собственные руки «барину Сергею Александровичу» и, получив целковый, отправился пить за здоровье Ее Императорского Высочества.

Все оставшиеся дни Екатерина старалась лежать в своих покоях, не выходила на люди, не румянилась и пила уксус, чтоб казаться бледной. Ей удалось уверить в недомогании даже собственную камер-фрау. Като стоило немалого труда и немалых подарков уговорить пожилого смотрителя Монбижона. При воспоминании о том вечере волосы на голове великой княгини до сих пор вставали дыбом, а к щекам приливал румянец.

Монбижон был защищен от моря дамбой и обсажен кругло остриженными липами. Прежде он назывался Марли из-за квадратного пруда под балконом на втором этаже. В пруду жили жирные карпы с красными плавниками, которых приучили по звуку колокольчика подплывать к поверхности и хватать ртами крошки хлеба, сбрасываемые с балкона. Это нехитрое развлечение всегда вызывало у гостей бурный восторг. Като, год за годом наблюдавшая одну и ту же сцену, поражалась, как мало надо людям, чтоб рассмешить и позабавить их.

Но на этот раз великая княгиня не собиралась кормить рыб, а гость, которого она ждала, спешил сюда не ради забавного представления с колокольчиком и хлебными крошками.

Во всем дворце горела только одна свеча, в медном бра у постели в спальне. Екатерину расстроил нежилой запах сырости в не проветренных помещениях. Она знала, что и перина с подушками на кровати будут сырыми или даже тронутыми плесенью, как вот этот старый парчовый полог. Близость моря делала Монбижон слишком холодным, поэтому в нем редко жили. Кто бы мог подумать, что всего через пару лет он станет их с великим князем постоянным загородным домом.

Сейчас Като не могла позволить себе даже затопить камин. Во-первых, смотритель не позаботился о дровах. А во-вторых, и это главное, – не безопасно. Дым из трубы и отсветы пламени внутри закрытого дворца могли привлечь внимание.

Сердце великой княгини стучало, как часы на каминной полке. Молча она прошла по комнатам дома, чтобы чуть-чуть развеяться. Ей не было страшно. В окна долетал свет от далекого фейерверка – так Елисавет понимает поход на богомолье. Разноцветные искры гасли в небе, озаряя дубовую мебель и наборный паркет.

Одиннадцать. Двенадцать. Час. Екатерина начала терять терпение. Неужели он не придет? Что могло ему помешать? «Боже мой! Да что угодно! – одернула себя она. – А если записка перехвачена? Ты веришь Шкурину? Да. Но кто гарантировал, что он не получает деньги еще и от императрицы, чтобы следить за тобой?»

И в этот миг внизу во входную дверь кто-то постучал. Лучше было сказать поскребся. Великую княгиню как ветром сдуло по лестнице. Она поскользнулась и растянулась на паркете перед самой дверью, ушибла локоть, вскочила, ухватилась за ручку, с силой выдернула задвижку и распахнула обе створки.

На пороге спиной к далекому фейерверку стояла женщина.

– Можно мне войти? – робко спросила она, приподнимая капюшон плаща и открывая бледное взволнованное лицо.

Великая княгиня в замешательстве отступила назад, пропуская неизвестную гостью в темную прихожую.

– Я сейчас принесу свечу.

– Не надо, – голос дамы звучал умоляюще. Она прикрыла дверь и опустилась перед Като на колени, обхватив вздрагивающими руками ее ноги.

– Что вы делаете? – Великая княгиня попыталась освободиться. – Кто вы?

Женщина подняла к Екатерине лицо. Даже в темноте было заметно, что ее глаза полны слез. А еще великая княгиня увидела, как необычайно красива ее ночная гостья. Словно нимфа, сошедшая с одного из фламандских полотен на стенах Монбижона.

– Кто вы? – повторила Екатерина, помимо воли обращаясь к даме очень мягко. Нельзя же кричать на человека в таком отчаянном состоянии.

– Я Матрена, – тихо ответила та. – Матрена Салтыкова. Жена Сергея.

Екатерина ахнула и отступила назад. Женщина, державшаяся за ее платье, подалась вперед и поползла за ней по полу.

– Ваше Высочество, голубушка, ангел, смилуйтесь над нами, – шептала она. – Чем мы прогневали вас, что вы нас никак не отпускаете?

– Я? – Екатерине показалось, что она бредит. – Я вас не отпускаю?

– Мы с Сергеем очень любим друг друга, – сказала женщина, выпрямляясь. – Мы поженились незадолго до… Ну вы понимаете. До того, как Ее Величество приказали Сергею… Для нас это было…

«Неудобство, и отнюдь не легкое», – вспомнила великая княгиня слова Салтыкова, брошенные ей в гневе в день их первой близости.

– Мы были так счастливы, когда у вас родился наследник, – продолжала Матрена, – и Ее Величество приказали Сергею отправляться в Швецию. Мы так благодарили Бога за то, что Он снова соединил наш брак.

Только тут Екатерина заметила, что ее гостья хоть и затянута в корсет, но не слишком сильно, чтоб не повредить уже явственно выдающийся вперед живот.

Великая княгиня подавила в себе безотчетное, но сильное желание немедленно пнуть женщину в этот проклятый живот, так бесповоротно доказывавший правдивость всех произнесенных ею слов.

– Что ж, вы можете меня ударить, – сказала Матрена, каким-то бабьим чутьем понявшая безжалостный ход мыслей великой княгини. – Я ведь за тем сюда и пришла. Выместите на мне свою обиду, но Христом Богом вас молю, не губите его. Ударьте, если хотите. – Женщина скрестила руки на животе, защищая свое будущее дитя. – Только, пожалуйста, по лицу.

– Черт бы вас всех побрал! – Екатерину захлестывала волна гнева. – Встаньте, умоляю вас. – Она подняла Матрену, повела ее в комнату и усадила на стол.

– Вы пьете вино?

В Монбижоне не было воды. Кто бы мог позаботиться об этом? Но Като принесла с собой желтого токайского.

– Так пьете?

Матрена кивнула.

Два хрустальных бокала, предназначенные для нее и Сережи, встали на секретер с наборной крышкой. Екатерина подавила грустную улыбку. Она намеревалась выпить этот токай совсем при других обстоятельствах.

– Пейте. Один бокал вам не повредит, – сказала великая княгиня, протягивая сопернице граненый хрусталь.

Вино согрело госпожу Салтыкову, она перестала дрожать и уставилась на цесаревну доверчивыми умоляющими глазами.

– Ваше Высочество, что вам корысти в нашей погибели? Мы вернулись, думали, что все уже позади, и нас, наконец, оставят в покое. Мы молились о вашем здоровье и здоровье вашего младенца.

Екатерина поморщилась. Она совсем не была уверена, что ее младенец рожден от Сергея. Великий князь не имел сил справиться с девственницей, но вот выместить злость, ворвавшись в поверженную крепость, на это он оказался не только способен, но и скор.

– И вот вдруг ваше письмо, – Матрена вынула из кружевной сумочки знакомый Екатерине клочок бумаги.

Великая княгиня успела заметить там слабо отсвечивавшие пузырьки с нюхательными солями. «А она плохо переносит беременность, – подумалось ей. – Я вон даже верхом ездила. Впрочем, мое дитя очень далеко от совершенства. Может быть, ее будет красивее?»

– Не губите нас, – вновь взмолилась Салтыкова. – Если кто-то узнает, что Сергей снова встречается с вами, его ждет высочайший гнев, опала, ссылка, может статься, монастырь.

«Каторга и рудники», – с усмешкой подумала цесаревна.

– Ведь вы не желаете, чтоб он погиб из-за вас, даже не любя…

Вот оно. Слово сказано.

Като вскинула голову. Ей очень захотелось сейчас рассказать этой наивной курице, как именно Сергей любил ее. И потом спросить, уверена ли госпожа Салтыкова в постоянстве его чувств к себе.

Но неожиданно нахлынувшая волна отвращения победила.

– Почему же он должен рисковать? – только и спросила Като. – Мог бы не отвечать на записку. Сжег и все. Кто его принуждает? К чему эти спектакли?

Матрена уставилась на нее в полном замешательстве.

– Как же? – прошептала она. – Вот здесь сказано, – женщина развернула записку и приблизила к глазам, – «Приходите вечером в Монбижон. Я буду ждать там. Любящая вас Е.».

Като подавила желание немедленно выхватить листок из рук соперницы.

– И что? Эти слова нельзя сжечь? – резко осведомилась она.

– Это приказ, – робко возразила Матрена. – Вы можете ему приказывать. Вы великая княгиня. И он не смеет ослушаться.

– Я слышала, – язвительно заметила Като, – что даже в воинском артикуле у подчиненного есть право обжаловать приказ командира перед вышестоящим лицом. Он может обжаловать мою записку перед императрицей.

Матрена ахнула и прижала ладони к щекам.

– Не бойтесь, я пошутила.

– Вы можете шутить, – убитым голосом подтвердила гостья.

Като налила ей еще вина.

– А почему же он сам не пришел объясниться? – спросила она. – Почему послал вас? Ведь это, согласитесь, мучительно нам сидеть вот так и обсуждать дела вашего мужа.

Матрена кивнула.

– Но это безопаснее. Что было бы с ним, если б он пришел сюда, а его схватили? – Женщина отхлебнула вина и покачала головой. – Я не хотела бы лишиться мужа и лишить своего еще не родившегося ребенка отца.

– Вы знаете, – Като взяла свой бокал, – я много лет живу в России и уже не чувствую себя немкой. Но иногда мне кажется, что русские женщины слишком опекают своих мужей. Хотя последние, – она залпом осушила вино, – отнюдь этого не стоят.

– Не стоят? – Выпитое, кажется, предало госпоже Салтыковой смелости. На ее щеках заиграл румянец, губы сложились в подобие усмешки. – Позвольте вернуть вам ваши слова. Вы рискуете собой для того, чтоб вновь увидеться с моим мужем. Сами устраиваете встречу, отправляете посыльного с письмом. Назначаете день и час. Все берете на себя. Боюсь, вы не просто перестали чувствовать себя немкой, мадам.

– Остановитесь. – Екатерина подняла руку. – Не забывайте, что вы пришли сюда отнюдь не оскорблять меня. – Она встала. – Я сделаю все, о чем вы просите. Идите и не бойтесь. Скажите вашему супругу, что я больше не побеспокою его.

У Екатерины хватило сил проводить свою гостью до дверей, а когда та наклонилась, чтоб поцеловать великой княгине руку, тоже поцеловать ее в лоб и пожелать счастливого разрешения от бремени.

– Клянусь вам, – тихо прошептала она, закрывая за Матреной дверь, – что я никогда и ни ради кого не буду больше рисковать. Пусть рискуют ради меня.

Като поднялась по лестнице наверх в столовую, взяла с полки хрустальный колокольчик, распахнула дверь на балкон, позвала сонных рыб и стала, давясь нервным смехом, крошить им булочки, приготовленные для Сережи. А потом вылила со второго этажа в пруд остатки токая.

– Ваше здоровье, – сообщила великая княгиня рыбам и удалилась.

До утра она пластом пролежала на сырой кровати, всем телом вбирая ее промозглую стынь. Шелк на пологе был алым с разводами, как подбой плаща Салтыкова в первый, проведенный ими вместе день и как внутренняя обивка кареты, в которой великая княгиня сидела сейчас.

– Извините, граф, я отвлеклась. – Като отодвинула пальцами край шелковой занавески и выглянула на улицу.

Там рядом с ее каретой переминался с ноги на ногу Григорий. Он бросал по сторонам тревожные взгляды, явно недовольный тем, что беседа затягивается. Его рука машинально похлопывала лошадь по теплой большой скуле: «Ну, ну, скоро».

– Знаете, почему я люблю этого человека? – с неожиданной откровенностью спросила Екатерина.

– Он дает вам уверенность в себе, – немедленно ответил Сен-Жермен. – А скоро даст власть.

– Он дает мне уверенность в том, что вокруг меня далеко не все рабы, – решительно заявила великая княгиня. – Что мне есть, ради кого начинать свое дело. – Она улыбнулась светло и спокойно. – Он не боится. И его друзья тоже. Бог знает, откуда это в них? Они плохо образованны, не получили воспитания. Но они свободны. В отличие от толпы придворных холопов, с версальскими манерами и от рождения выпоротой душой.

Граф кивнул.

– Кажется, мы достигли согласия?

Цесаревна откинулась на алые шелковые подушки.

– Кстати, а почему вы представляетесь Салтыковым?

Сен-Жермен слабо рассмеялся.

– Я взял это инкогнито лишь для того, чтоб разбудить ваши воспоминания. От них так легко было перейти к разговору о свободе. Наше братство уже много столетий трудится, расчищая человечеству путь к справедливости и счастью. Вы могли бы подарить народу, над которым властвуете, мудрые законы, соблюдая которые всякий частный человек был бы защищен от произвола как со стороны власти, так и со стороны своих же сограждан…

Екатерина кивала в такт словам собеседника, сузив глаза и пытаясь уловить скрытый подвох. Но его пока не было. Все, что говорил граф, казалось созвучно ее собственным мыслям.

– Если вы хотите избавить свою страну от диких суеверий, – продолжал граф, – вам придется устранить церковь от влияния на жизнь общества.

Екатерина поморщилась. Она не любила, когда в ее присутствии касались вопросов веры.

– Церковь и вера – разные вещи, – вкрадчиво сказал граф.

– Вы очень обяжите меня, ваша светлость, – строго отчеканила Екатерина, – если больше не будете заглядывать в мою голову и удовольствуетесь тем, что слышите из моих уст.

Ее собеседник покраснел. «Почему с ней так трудно? Этот мальчик Алексей просто позволил мне привести в порядок его мысли. Но есть разница между простым смертным и…»

– В основном мы пришли к согласию, – сказал граф, заглянув в глаза Екатерины. Но они оставались непроницаемыми. «Такая может дать согласие на что угодно, – подумалось ему. – А потом переиграть все по-своему». – А сейчас я покажу вам одну вещь.

Сен-Жермен извлек из кармана камзола заветный мешочек с Дериануром и вытряхнул камень на ладонь.

– Вот половина суммы, о которой я говорил.

Ему показалось, что Екатерина его не слышит. Лицо великой княгини осветилось, глаза зажглись. Со стороны казалось, что и она, и бриллиант источают одно и то же золотистое сияние. Да, они были родня друг другу. Граф сразу понял это, и не ошибся.

– Душа алмаза спит, – сказа он. – Дохните на него, и, если вы действительно та, за кого вас принимают пославшие меня, вам удастся ее разбудить.

Като наклонила голову и дохнула на камень, почти поцеловала его холодные грани. В глубине в ответ на ее ласку развернулось крошечное облачко тумана, точно бриллиант запотел изнутри.

– Боже! Что я наделала! – в голосе цесаревны было столько сожаления, что граф рассмеялся.

– Вы оживили один из величайших камней древности. Он будет охранять вас и служить вам даже на расстоянии. – Сен-Жермен ободряюще улыбнулся. – Если вы все же решитесь предпринять то, о чем мечтаете, отнесите бриллиант к Позье, он перешлет его в банкирский дом Сутерланда. Это будет сигналом для нас, и мы приведем в действие все необходимые пружины.

Като слушала его вполуха.

– Значит, мне придется расстаться с ним?

Граф удовлетворенно кивнул. Алхимический брак произошел буквально у него на глазах.

– Вы будете жить в надежде на встречу. Но помните, – Сен-Жермен не без труда приподнял лицо великой княгини за подбородок и заставил оторвать взгляд от бриллианта, – в тот день, когда вы его снова увидите, вам пора будет уходить. Отказаться от власти и оставить корону преемнику.

– А когда это случится? – твердые нотки вновь зазвучали в голосе Като.

– Через двенадцать лет. – отчеканил граф. – Появление камня станет знаком. За это время вы должны успеть провести те реформы, о которых мы говорили. Иначе будет поздно.

– Двенадцать лет, – повторила женщина. Сейчас этот срок казался большим. – Через двенадцать лет мой сын как раз достигнет совершеннолетия.

– Именно, – кивнул собеседник.

Екатерина представила себе маленького Павла в его чудной чернобурой шапке, надвинутой на глаза, и смешных шитых бисером валенках. Ее дитя, отнятое, недолюбленное. Он, должно быть, тоже страдает без нее? Они славно заживут вместе. Им другие не нужны. Взгляд женщины сквозь окно упал на край рукава Григория. Вернее, не помеха. А если и помеха, то кем она будет жертвовать? Сыном или другими?

Като не хотела сейчас об этом думать.

Сен-Жермен вложил камень в ее ладонь.

– Я вижу, вы все решили, – вместо прощания он крепко сжал пальцы великой княгини на гладких боках Дерианура, и, открыв дверь, выскочил из кареты. – Будьте счастливы, Ваше Величество.

Като, не отрываясь, смотрела на камень. Ее судьба была решена на много лет вперед. Главное – не сорваться.