Текст книги "Камень власти"

Орлов только хлопал глазами.

– Оттуда же, что и немецкого, – вздохнул граф. – Вы уже перешагнули рубеж. Часть нитей обрублена, и снова прочно привязать вас к жизни сможет только смерть царевича.

Алехан молчал. Так вот почему он так странно себя чувствует. Мысли, звуки, неожиданные знания приходят к нему ниоткуда, словно его душа вывернулась на изнанку и соприкасается со всем миром, став огромной трубой, воронкой, ловящей каждую мелочь.

Граф смотрел на молодого гвардейца с полным пониманием.

– Чтобы выжить, вам придется многому научиться, – сказал он. – Но нет худа без добра, Алексей. Если б с вами этого не случилось, вы не попали бы в поле моего зрения.

Поручик кивнул.

– Возможно, вам покажется, что я делаю неправильный выбор, – с усилием произнес он. – Но у меня есть основания полагать, что великий князь не тот человек, ради которого стоит жертвовать жизнью.

Салтыков рассмеялся.

– Иного ответа и не могло быть. Ваша судьба написана у вас на лбу. И хватит об этом.

Пьетро Ротари, смуглый маленький итальянец, обожавший гостей и боготворивший графа, внес на серебряном подносе две чашки крепкого турецкого кофе.

– Пейте, Алексей, – мягко приказа граф. – Вам в жизни придется выпить море турецких напитков и съесть уйму итальянской еды.

Салтыков выглядел по-прежнему невозмутимо. У Алехана тоже отлегло от сердца.

– А почему эти люди хотят устранить вас? – спросил он, отхлебывая горький бархатистый напиток, вкус которого не мог пока оценить по достоинству.

– Потому что, дитя мое, – чуть высокомерно заявил граф, для которого удовольствие от турецкого кофе было сравнимо лишь с удовольствием от турецкой бани, – есть разные общества посвященных. И они, как и в мирской политике, борются за власть, влияние, право на единственную в мире истину… – Салтыков поставил чашку на полированный край бюро. – Сейчас я покажу вам вещь, за обладание которой любой из ваших господ горе-колдунов, не задумываясь, свернул бы мне шею.

Алексей поднял брови.

– Но раз уж вы дали слово больше не покушаться на чужую собственность, – усмехнулся граф, – то я вам верю.

Он отворил ключом секретер, извлек оттуда черный деревянный ларчик, порылся на его дне и вытащил бархатный мешочек.

– Смотрите, – на ладони графа сверкнул золотистыми гранями крупный бриллиант.

Орлов, как зачарованный, уставился в его глубину.

– Смотрите, смотрите, – повторил Салтыков. – Сейчас вы можете увидеть больше, чем остальные.

Алексей закрылся ладонью. Смутные образы, подаренные камнем, не были приятны. Поручик действительно увидел нечто такое из своего будущего, о чем предпочел бы не знать.

– Что это? – с трудом выговорил Орлов. – Откуда этот камень?

– Есть легенда, – вздохнул граф, пряча бриллиант обратно в мешочек, – что, когда Сатану свергали вниз с небес, Архангел Михаил сбил с его головы ангельский венец. Тот упал и рассыпался на множество драгоценных камней. Они обладают огромной силой. Часть из них затерялась. Другие служат могуществу и власти новых хозяев. Голубой бриллиант принадлежит французской короне. Черный Кохинур вделан в британскую. Этот я привез для одной важной особы в России. Говорят, что, когда камни вновь соберутся вместе, их возложит на свою голову Царь Мира. И это будет при последних днях.

Алексей инстинктивно перекрестился.

– Care padre, но ведь он со лба Сатаны, – прошептал юноша.

– Но ведь это был ангельский венец, – возразил граф.

Их встречи стали частыми. Четверги у Голицыных сменялись пятницами у Чернышевых. Алексей держался скромно и старался не обращать на себя внимания, но толпа восторженных почитателей таинственного графа хорошо знала, что именно этот немногословный гвардеец остается у их обожаемого учителя после того, как все разойдутся, и именно с ним граф ведет наиболее долгие беседы.

Сам Алексей изменился до неузнаваемости, и, хотя не бросил игры, совершенно отказался от шулерских выходок. Как ни странно, фортуна благоволила ему, и хорошая карта шла в руки, так что ругани с братьями из-за проигрышей тоже не возникало.

Он перечитал все потемкинские книги, которых раньше казалось так много, а сейчас не хватало, и насел на Грица с вопросами, где тот достает еще?

Впрочем, и книги теперь Алексей чаще брал у графа. Сначала занятные рыцарские романы. Особенно его потряс один. Очень страшный. Жил рыцарь, влюбленный в даму по имени Изис. Дама скончалась, когда он был в дальнем походе. Кавалер вернулся, пошел в слезах на ее могилу. Открыл склеп, а она там лежит, как живая, только не дышит. И тут его обуяла такая страсть, что он, не постыдившись христианского закона, овладел покойной, а когда пришел в себя и ужаснулся, услышал голос: возвращайся, мол, через девять месяцев. За девять месяцев он весь измучился, ходил по святым местам, каялся – ничего не помогло. Пришел снова в склеп, там покоится предмет его страсти, совсем разложившийся, а между ног у нее лежит живая человеческая голова. Эта-то голова и потребовала, чтоб рыцарь взял ее с собой. С тех пор она давала ему полезные советы, например, где зарыто золото. Наконец, надоумила создать рыцарский орден и идти воевать в Святую землю, чтоб получить отпущение грехов. Так он и сделал.

Сам погиб где-то под стенами Иерусалима, а голове потом поклонялся весь его орден и нажил великую славу.

История была хоть куда. Особенно хороша на ночь. Сам Алексей только рассказал братьям и заснул. А впечатлительный Григорий до утра зубами стучал. Напишут же!

Потом при первом посещении Потемкина стал ему жаловаться.

– Алехан натащил в дом черт знает чего. Я после его идиотских сказочек неделю ни одну бабу не мог! Понимаешь, что это такое?

– Для тебя – да, – скептически пожал плечами Потемкин.

– Как подойду, все эта дурацкая покойница мерещится.

– Какая покойница? – Гриц повертел в руках книгу. – Что это тебя, Лех, на чертовщину потянуло? Где ты это взял?

– Мое дело, – огрызнулся Алексей. – Чем твои жития лучше? Тоже про чертей, только без святых.

– Вот именно, – кивнул Потемкин. – Без святых.

– Без святых, Лешка, живешь! – подхватил Гришан. – Страху божьего не знаешь! Вали его, ребята!

И они с хохотом повалили Алехана на пол, устроив в доме невообразимую возню с опрокидыванием стульев и сдергиванием ветхих покрывал.

– Сейчас попа позовем из Лешки чертей изгонять! – орал Гришан. – Лешка чернокнижник!!!

Алехан тоже хохотал, брыкался и вопил, отбиваясь от наседавших. Потом сел на пол, глубоко вздохнул и заявил:

– Шире на вещи смотреть надо. Чернокнижник! Попá! Сейчас от меня любой поп сам убежит.

Потемкин вдруг посерьезнел и тихо сказал:

– Я тебе советовать не смею, но ты подумай, Леш, с огнем играешь. Это ведь не сказки. На таком кону душу продуть можно.

– Душу? – Алексей чувствовал, что начинает злиться. – А кто из вас задумывался, что она у меня есть? Или когда я в карты людей обирал, я ее не продувал? Вас это всех устраивало. Конечно, я ведь кормил целую ораву – трое ртов и мой четвертый. А когда душа шевельнулась, вам, видите ли, не нравится!

– Извини, – Потемкин сидел напротив него на полу, тоже взмокший и тоже злой. – Извини, – повторил он. – Ты прав, мы как сволочи себя вели. И не четверо ртов. Полгода мой пятым был. Но Алексей, я тебя богом прошу, подумай, прежде чем соваться к тем, кто духов ловит и столами вертит. Я знаю, о чем говорю.

– Откуда тебе знать! – вспылил Алексей. – Не хочешь со мной дела иметь – убирайся. Советы тут давать еще будет!

Они разругались, но не сильно. Кто же всерьез ругается по таким пустякам?

А еще через день во время новой встречи граф попросил Алексея об одном одолжении.

– Друг мой, скоро я уезжаю, – сказал он как всегда мягко. – Я, кажется, уже запустил здесь тот механизм, который рано или поздно сработает. Но осталось одно дело, которое мне необходимо сделать до отъезда. И вы могли бы мне помочь.

Алексей безмолвно склонил голову. Он не знал такой услуги, которой не согласился бы оказать этому человеку.

– Ваш брат посещает одну весьма высокопоставленную особу, – продолжал граф. – Мне нужна встреча с ней. Встреча тайная, наедине. Полагаю, ей она тоже нужна, хотя она об этом и не подозревает. Я вновь удивил вас?

Удивил – не то слово. Потряс. Во-первых, откуда он знает? А во-вторых, как Алексей может это устроить?

– А если она не согласится? – неуверенно осведомился Орлов.

– Попросите брата передать ей вот это, – граф достал из уже знакомой Алехану шкатулки черного дерева записку. Судя по бумаге, старую. – И вот это, – к листу добавился шелковый платок с вышитым вензелем и гербом. – А когда она даст согласие, сообщите мне место и время. Повторяю, встреча должна быть с глазу на глаз.

– Ты что, сдурел? – Григорий вытаращил на брата глаза. – В своем уме? А вдруг это ловушка?

– Я ни о чем не прошу, – твердо повторил Алехан. – Только передай ей записку и платок. Пусть решает сама.

Григорий с сомнением пожал плечами.

– Ладно. Бумажка и листок карман не оттянут, – буркнул он.

Каково же было его удивление, когда, увидев эти предметы, Като вдруг залилась слезами и потребовала немедленной встречи с их таинственным обладателем.

– Что с тобой, Катя? Что это за вещи?

– Сам взгляни, – тихо простонала великая княгиня, пододвигая их к Орлову. – Это платок моей матери. Ее выслали из Петербурга вскоре после нашего прибытия, в 1745 году. Не разрешали даже переписываться. Я ее с тех пор не видела. Она умерла два года назад в Париже. И хотя я не назвала бы наши отношения безоблачными, но она была моей матерью и по-своему берегла меня. Иначе не уехала бы так поспешно и не выполняла бы всех этих мерзких требований: не писать, не напоминать о себе, не просить денег. Ей очень нужны были деньги. Я знаю. А я никогда не могла послать. – Като вновь разрыдалась. – А это ее записка. Она отдала письмо этому человеку, зная, что он когда-нибудь передаст мне.

Григорий осторожно взял листок.

«Дорогое мое дитя, – было написано по-немецки. – Я знаю, что нам не суждено увидеться, и прошу у тебя прощения за все то горе, которое вольно или невольно могла причинить тебе. Я была дурной матерью, но видит бог, искренне раскаиваюсь в этом. Прошу тебя доверять человеку, который передаст эту записку. Он стал для меня искренним другом и духовным наставником, как был когда-то, еще до моего замужества, другом твоего отца. Надеюсь, что и нашу дочь он не оставит добрым советом и помощью. Он наделен большим влиянием при всех дворах Европы и говорил мне, что тебе уготована удивительная судьба, слово в слово повторяя предсказания старого каноника в Киле, о котором я тебе рассказывала. Еще раз прости и прощай, моя милая София. 15 января 1759 года».

– Она написала это в день смерти, – шепнула Като. – И ты еще спрашиваешь, встречусь ли я с тем, кто передал мне ее последнее благословение? Встречусь, как бы сильно не пришлось рисковать.

Орлов обнял ее за плечи.

– Непутевая ты головушка! В тебе столько же ума, сколько и дури. Что с тобой делать?

– Любить. – Она засмеялась сквозь слезы. – Любить, пока можешь.

– Я могу много, долго и глубоко. – Гришан сграбастал Като в объятия и посадил к себе на колени. Он слизывал соленые капельки с ее щек и тоже тихо смеялся.

Глава 13
Выбор

Встреча состоялась в Ораниенбауме, куда двор прибыл двадцатого октября. Долгие поездки по сказочно прекрасным окрестностям позволяли совершать короткие остановки в рощицах и у прудов. Кроме придворных, в катаниях принимала участие публика, среди этого многолюдья легче было рассеять внимание соглядатаев.

Карета великой княгини задержалась у одного из тихих озер. Создавалось впечатление, что пассажиры желают посмотреть белых итальянских лебедей, которых вскоре снова спрячут в теплые вольеры.

Никто не заметил, как с каретой августейших особ поравнялся другой, менее роскошный экипаж. Пыль на кожаной обивке стен и грязные колеса свидетельствовали о долгой тряске по плохой дороге. Было ясно, что его хозяин проделал путь из самой столицы.

Двери обеих карет одновременно распахнулись, и невысокий человек средних лет легко перешагнул с одной подножки на другую.

– Чудесный день, сударыня, – сказал он по-французски, обращаясь к женщине в голубом прогулочном платье с кружевным омажем на шее. – Вы следите за парижской модой?

– В Париже умерла моя мать, – строго и спокойно ответила дама, показывая, что она не расположена к обмену пустыми любезностями и сразу предпочитает перейти к делу. – Вы передали мне ее записку и платок?

Господин приятной наружности поместился напротив Като и кивнул. Он смотрел на великую княгиню без робости или подобострастия. На его губах играла мягкая улыбка. Привычная, как знак вежливости – не более.

Екатерина сразу отметила спокойную силу его глубоких темных глаз и очень твердую складку губ, которую он и не старался разгладить.

Посетитель тоже обратил внимание на удивительное сочетание ангельской нежности черт лица великой княгини со слишком уж не женским выражением, которое то и дело мелькало на нем. «Со временем, благодаря этому выражению, она станет почти дурна, – отметил граф. – Но нельзя же посоветовать ей не думать! Бедняжка, такой высокий лоб ничем не скрыть! У матери при всей схожести лица не было ни такого лба, ни такого подбородка».

– Я согласилась встретиться с вами, – сказала она очень вежливо. – Но умоляю вас быть кратким. За мной следят, как вы, наверное, догадываетесь. Лишь желание исполнить волю покойной матери заставило меня так рисковать.

«О нет, дитя мое, – подумал граф. – Вы прекрасно знаете, что именно сейчас и Ее Величество, и Его Высочество заняты наблюдением за вольтижировкой конногвардейцев на лугу перед дворцом. Даже их вечные шпионы графы Чоглоковы там. Так что вам нечего бояться».

– Нисколько не умаляя значения для вас памяти вашей матери, – заметил граф, – все же скажу, что вы встретились со мной не только по этой причине, мадам. Иначе мое обращение осталось бы без ответа, как оставались без ответа все ее письма.

– Так она все-таки писала? – грустная улыбка тронула губы Екатерины.

– Вы не знали? – пожал плечами граф. – Но ведь догадывались.

– Что толку в моих догадках? – вздохнула его собеседница. – С догадками в руках не пойдешь к императрице и не потребуешь: Ваше Величество, где послания несчастной принцессы Иоганны Елизаветы?

– А вы пошли бы? – с сомнением осведомился граф.

Екатерина покачала головой.

– Нет, – твердо сказала она. – И у меня есть на то свои причины. Все, что я могу сделать для нее сейчас, это принять вас. Чего вы хотите?

– Вопрос в том, чего хотите вы, – возразил граф. – И насколько вы можете этого добиться без нашей помощи.

Недоверчивый взгляд карих глаз великой княгини уперся в его лицо, но не смог прочитать на челе графа ничего, кроме полного покоя.

– Я ничего не хочу, – сказала Като, вновь замыкаясь в себе. – Я супруга наследника престола и у меня нет ни своих планов, ни своих целей.

Губы графа сложились в саркастическую улыбку.

– Не знаю, за кого вы меня принимаете, – твердо, с холодком в голосе произнесла Екатерина. – Но вы должны понимать, что я чужая в чужой стране, у меня нет никакого веса в здешнем обществе. И не может быть никаких желаний, выходящих за рамки долга жены и матери августейшей особы.

– Разве? – Тонкие брови графа взметнулись вверх. – А этот юный геркулес, который охраняет вашу карету, не ваш любовник? Или вы не посещаете гвардейских казарм и кабаков? О, конечно, под охраной таких же, как он, геркулесов. Но вот вопрос, откуда у них деньги на вербовку сторонников?

– Это допрос? – На лице великой княгини появилось не выражение испуга, как ожидал собеседник, а скука и усталость. – Кто-нибудь меня видел? Кто-то что-то может доказать? Послушайте, граф, князь, барон… Как к вам стоит обращаться? Маг, факир, великий посвященный? Пожиратель огня и глотатель шпаг? – Она ерзнула и только этим выдала свое крайнее раздражение. – Да, о вас говорит весь город. Да, я была на ваших вечерах. Конечно, инкогнито. Сидела за портьерой, слушала, чему вы учите доверчивых простофиль, глотала пыль и думала, когда же это кончится?

Улыбка никуда не исчезла с лица Сен-Жермена.

– Вам удалось забить белибердой голову брату моего протеже, – продолжала Екатерина. – Но не надейтесь, что удастся повторить со мной тот же фокус. Тайные братства посвященных, издалека управляющие миром! Миром управляют алчность, жажда власти и расчет. Если вы в течение ближайших пяти минут не объясните причину, по которой я должна учитывать в моем пасьянсе еще и вашу карту, я попрошу этих, как вы выразились, юных геркулесов свернуть вам шею в ближайших кустах, а тело выбросить на дорогу. Итак?

– Миллион золотых рублей, – спокойно произнес граф.

– Что?

– Миллион рублей, или фунтов стерлингов, конечно, переводя первоначальную сумму в любую валюту.

Екатерина уставилась на собеседника удивленными глазами.

– Один миллион – вот та причина, по которой вы не только будете учитывать мою карту в своей игре, но и пойдете с нее, – сухо сказал граф.

– Не смешите меня. Таких денег нет даже в казне, – пожала плечами Екатерина.

– В казне, к вашему сведению, мадам, вообще ничего нет. А после осуществления задуманных вами планов участникам придется платить. Платить дорого. Кроме того, есть еще гвардейские полки, которые не получают жалованья уже около двух лет. Стало быть, они живо потребуют его от нового правительства. Или вы надеялись, что расходы ограничатся одним подкупом сторонников? – иронично осведомился граф. – С этого расходы только начнутся.

Собеседница несколько минут молчала, поджав губы и опустив пушистые длинные ресницы, от чего на ее щеки легла слабая тень. Наконец она осведомилась:

– А где гарантии, что я получу названную сумму?

Граф протянул ей на ладони туго набитый мешочек.

– Здесь сто фунтов. Вам достаточно взглянуть на пробу и качество чеканки, чтобы понять, какими возможностями мы располагаем.

Екатерина развязала мешочек и высыпала на ладонь круглые золотые монеты. Она не смогла сдержать возгласа восхищения. Но это было восхищение ценителя тонкой работы, а не жадного обладателя.

– Чтобы понять, что эти деньги фальшивые, достаточно посмотреть, как они хорошо сделаны. И где же их чеканят?

– В братстве, о существовании которого вы только что так презрительно отзывались, – усмехнулся граф.

– Умоляю не мучить меня рассказами о философском камне, эликсире бессмертия и превращении свинца в золото, – деловито отмахнулась она. – Если бедный Алексис верит во что-то подобное, мне жаль его головы. Меня же интересуют сроки и условия выплаты.

– Вы получите половину суммы сейчас от меня и половину по завершении предприятия от банкирского дома Сутерланда по подписанным мной векселям. В дальнейшем именно через этот дом мы будем обеспечивать ваши расходы.

– В дальнейшем? – переспросила цесаревна. – А в чем смысл дальнейшего?

– В реализации вами наших условий, – строго сказал граф.

– Каковы они? – Екатерина подобрала край кружевной накидки и стала аккуратно растягивать его пальцами.

Собеседник смотрел на нее с легкой усмешкой. «Холодна, как лед, и трезва, как вода в стакане. А говорят, она может быть огнем свечи и теплым красным вином в хрустале», – думал он. Разве такой представлялась ему их беседа? Граф искал единомышленника, человека, на которого указывали звезды, мистика от рождения, воплотившееся в земной женщине великое божественное начало, а нашел… Равнодушную торговку с хваткой немецкой кабатчицы и представлениями о жизни маркитантки из солдатского обоза. «Неужели я не смогу заглянуть за этот панцирь? Чем можно было бы поцарапать ее душу?»

– Что вы знаете обо мне? – услышал граф мягкий, чуть грустный голос и вздрогнул.

Как он мог не уследить за собой и так свободно разбрасывать мысли вокруг, что их уловила собеседница? Видимо, она и правда вывела его из душевного равновесия.

– Простите, Ваше Высочество, – граф поднял на Екатерину глаза и обомлел. – Я нечаянно вторгся в ваше сознание, – произнес он уже машинально, глядя в неожиданно изменившееся лицо.

Женщина сидела расслабившись, откинувшись на подушки кресла и сцепив пальцы на коленях. Ее голова была чуть наклонена вперед, как чашечка срезанного цветка, а на губах дрожала слабая улыбка.

Графу вдруг показалось, что ее большие, странной формы глаза, с уголками чуть оттянутыми вниз, как у большой доверчивой собаки, вовсе не голубые и не зеленые, а наполнены теплым карим светом.

– Что вы знаете обо мне? – повторила Като. – Чтобы так легко судить, какова я на самом деле?

– Я знаю о вас все, – без тени превосходства или желания уязвить ее сказал граф. – Я знаю, под какими звездами вы родились и под какими умрете. Кем вы были до рождения и кем станете после.

– Я не верю в это, – покачала головой Екатерина.

Но граф осторожно приложил палец к ее губам.

– Тише, дитя мое, тише. – Сен-Жермен уже понял, что ларчик, который он безуспешно пытался взломать, открылся сам собой. – Я знаю, что из задуманного вы успеете осуществить, а что останется мечтами. Я знаю, какое имя вы носите там, – точеная рука графа показала в потолок кареты, – между звезд.

– Надеюсь, это красивое имя? – натянуто улыбнулась великая княгиня. – Мне столько раз меняли имена, что я привыкла не предавать им значения.

– Напрасно, – граф укоризненно покачал головой. – Имена оказывают на нашу жизнь огромное влияние. В юности вас звали Софья – София Премудрость Божия. Разве вы не наделены разумом необыкновенной глубины?

– Вы мне льстите.

– Ничуть, – граф осторожно взял ее руку и заглянул в ладонь. – Ваше второе имя – Августа. Великая. Оно с рождения сулило вам царство.

– Если продолжить ваши рассуждения, – не без сарказма сказала цесаревна, – то можно прийти к неутешительным выводам. В России я была наречена Екатериной в честь супруги государя Петра I. Эта дама была поднята царем едва ли не из-под солдатской телеги. Что хорошего сулит мне такое имя?

Граф промолчал.

– Наша публика, – продолжала великая княгиня, – очень любит все французское, но, к сожалению, не обладает ни вкусом, ни пониманием. Она переделывает мое имя на парижский манер – Като. Им даже невдомек, что в комедиях это прозвище для трактирной служанки легкого поведения. Но я терплю. – Она через силу улыбнулась. – Каково же мое имя среди звезд?

– В Китае есть красивая легенда, – отозвался граф, – о принцессе, которая, попав в ад, силой своего милосердия превратила его в подобие рая. Верующие назвали ее Тарой. Белой Тарой, которая воплощается среди людей, чтоб смягчить их души. Разве вы не видите ада вокруг себя?

– Нет, – прошептала Екатерина. – Здесь мой дом. Может быть, он плох.

– Но вы готовы его поправить, – подсказал граф.

– Мне очень жаль людей, – отозвалась женщина. – Они живут здесь так тяжело, так порой по-скотски. И они же так добры ко мне…

– Но вы можете помочь им, создав прочные законы, не позволяющие мучить и порабощать друг друга.

– Я думала об этом, – кивнула Като. – Свобода – душа всего. Но мир, в котором я нахожусь, лишен даже понятия о свободе. Не то что внешней, внутренней… – Она запнулась, закусив губу, и отвернулась к окну.

На лесной поляне замерли две лошади. Серая в яблоках выгибала шею и ласково покусывала гнедую за холку. Чуть позвякивали стремена на теплом ветру. Уздечки, замотанные за нижнюю дубовую ветку, не давали животным далеко уйти от своих хозяев.

На разметанном по траве плаще с алым подбоем кавалер осторожно целовал даму, сначала в висок, потом в щеку и подбородок. Каждый палец ее руки, сгиб локтя, запястья и дрожащие от напряжения белые холмы плеч подверглись куртуазному нападению.

Оба знали, зачем пришли сюда. Но оба сознательно не желали торопить события. Дама отдавалась впервые, а кавалеру было приказано вести себя с ней осторожно, как с фарфоровой пастушкой на каминной полке в кабинете императрицы. Никакого напора, ничего, что могло бы напугать молодую великую княгиню.

Молодую? Ей уже двадцать два. В этом возрасте дамы давно обзаводятся потомством. А она задержалась в состоянии Дианы на целых семь лет со времени свадьбы. Но разве ее вина, что ей достался муж, не способный ни на что, кроме караульных игр с крысами? Это открылось совсем недавно и государыня… Нет, зачем об этом думать?

Бедное, желанное дитя! Какие у нее чудесные каштановые волосы. Надо же, выгорели на солнце, а зимой казались почти черными… Конечно, она не так красива, как его супруга, но и в ней, как во всех женщинах, есть что-то неповторимое.

Кавалер ловко ослабил хватку корсета и, почувствовав под рукой движение ее живого, защищенного только шелком рубашки тела, сам задрожал, не ожидая такого возбуждения.

«Тихо, тихо, – осадил он себя. – Не на скачках».

– Сережа, – дама приоткрыла глаза и тут же снова закрыла их. – Сережа, скорее…

Освободив сильными руками ее плечи и грудь из плена широкого жесткого декольте, он принялся покрывать их поцелуями, легкими, как крылья бабочек. Он не имел права оставить на коже дамы следов ее позора.

– Сережа, – снова тихо простонала она, выгнув спину, – я больше не могу.

И тогда острая боль прорезала ее тело. Мышцы живота свело с невероятной силой. Совершенно синие от отражавшегося неба глаза великой княгини распахнулись. В них застыло удивленное и чуть обиженное выражение.

– Это все? – чуть вздрагивая опухшими от поцелуев губами, спросила она.

– Все, Ваше Высочество, – кавалер поцеловал ей руку и встал. Он мог быть собой доволен. Ни кружева на ее платье, ни даже трава вокруг почти не были смяты. – Больше мы не увидимся. Надеюсь, я не оставил вам о себе неприятных воспоминаний.

Като задумчиво кивнула и тоже встала.

– Как странно, – произнесла она, глядя в сторону. – Я надеялась хоть что-то почувствовать.

Сергей уже положил руки на край седла. Но слова великой княгини хлестнули его, как пощечина. «Вот как? Вы недовольны? – зло подумал он. – Что же вы хотели почувствовать, мой хрустальный приз? Для того чтоб чувствовать, надо позволить».

– Я думала, – продолжала молодая женщина, подбирая плащ и протягивая его Сергею, – что люди действительно соединяются в единое целое, а не просто причиняют друг другу легкое неудобство.

«Легкое неудобство?» – Сергей медленно повернулся к ней, и Като сама испугалась, как сильно его разозлила.

– Я для вас легкое неудобство, мадам? – свистящим шепотом произнес он, вцепившись в плащ с другой стороны. – Это вы для меня неудобство. И поверьте, совсем не легкое. – Он угрожающе шагнул к ней. – Очень нелегкое.

Шелк подкладки рванулся у Като из рук, а затем Сергей снова толкнул ее на землю, почти брезгливо, как деревянную фигурку на газоне.

– Вы желаете большего неудобства? Вы его получите.

Дубовая крона над головой качалась широко и вольно.

– А почему ты сразу не сделал то же самое?

Като полулежала, опершись на локоть, и осторожно касалась травинкой щек и губ Сергея. Молодой камергер дунул на травинку, отгоняя ее от своего носа.

– Потому что мне не позволили, – сказал он.

– Разве можно сделать наследника, почти не касаясь меня? – наивно спросила цесаревна.

Он засмеялся.

– О, уверяю вас, сделанного было достаточно для ребенка. Но… не достаточно для наслаждения. Я даже не устал. Тогда.

– А сейчас ты устал? – лукаво улыбнулась Като.

– А ты нет? – Сергей обхватил ее за талию и притянул к себе.

– Нисколько, – она замотала растрепанной головой.

«Какие у нее все-таки красивые волосы!»

– Это потому, что ты совсем не трудилась. – Сергей наклонил лицо великой княгини к своему и осторожно коснулся языком ее лопнувшей нижней губы. – Оставила всю работу мне. Попробуй-ка сама сделать что-нибудь!

– А разве дамы что-то делают? – изумилась она.

– Еще как! – захохотал Сергей, которого очень забавляло ее неведение. – Я тебя научу.

И он научил ее куда большему, чем ему было позволено. А она приняла его уроки с нежностью и благодарностью, и даже начала думать, что он любит ее, потому что куртуазное «amor» не сходило у него с языка, а Като уже так привыкла все переводить на русский.

Рождение сына сделало ее несчастной. Сергей стал больше не нужен и вскоре его отправили в Швецию с дипломатическим поручением. Но Екатерина не собиралась так просто сдаваться. Возможно, она была неопытной в любовных делах, но уже семь лет держалась на плаву при дворе и обрела сильных союзников. Гордый своим превосходством над ней на амурном поприще молодой камергер Салтыков лишился бы дара речи, если б узнал, с какими «большими людьми» она собиралась говорить о его судьбе.

Чеканный профиль канцлера Бестужева белел на фоне мокрого от дождя окна.

– Мадам, это не возможно.

Минуту назад пылавшее гневом лицо Като сделалось умоляющим. Ее ноги подогнулись сами собой, но канцлер вовремя подхватил великую княгиню и усадил в глубокое кресло у камина.

– Вы рисковали придя сюда, – его голос был почти мягким. – Напрасно. Я не могу изменить приказания Ее Величества.

Като инстинктивно чувствовала, что этот опасный, даже жестокий человек сейчас жалеет ее.

– Ну помогите же мне! – Она сжала его руки и застонала так, как стонала месяц назад в родах. – Почему я именно сейчас должна остаться одна?

Усталые глаза старика посмотрели на нее без гнева и укора.

– Потому что вы слабеете, когда счастливы. А вам понадобится сила. Все, что я могу, это дать хороший совет: научитесь отказываться от того, что дорого, – вот истинное искусство государей. Если вы им не овладеете, грош цена уму, талантам и воле. Господином положения остается лишь тот, кто ничем не связан. Кому нельзя нанести удар, коснувшись его близких, родных, возлюбленных.

Научитесь оставаться одна. Что же до Салтыкова, то чем скорее вы его забудете, тем лучше.

Като задохнулась от возмущения.

– Но мы… любим друг друга.

– Мадам! – Бестужев предостерегающе поднял палец. – Государей не любят.

Глаза Като округлились.

– Государям служат. Вам угодна была служба Салтыкова. И он служил. Теперь польза дел требует, чтоб он служил Ее Императорскому Величеству в другом месте. Смиритесь и примите высочайшую волю с благодарностью.

Великая княгиня подняла на канцлера пылающее лицо. Ее подбородок дрожал от бессильного гнева.

– Но это унизительно, – твердо сказала она. – Разве слова «дворянин» и «дворовый» значат одно и то же? Разве благородный человек может с одинаковым рвением служить государю и как дипломат и как… – Она осеклась. Алексей Петрович, неужели вы не понимаете?

– Я? – Старик зашелся кашляющим смехом. – Есть мало вещей на свете, которых бы я не мог понять, Ваше Высочество. – Канцлер взял ее за плечи и поднял с кресла. – Уходите, дитя мое, пока никто не узнал, что вы были у меня. Как политик я закрываю глаза на вашу сегодняшнюю слабость, ибо вы женщина, к тому же молодая. Но учтите, только сегодня и только один раз. Если вы не возьмете себя в руки сейчас же, по дороге домой, я откажусь поддерживать вас. Ни один государственный человек не свяжет свою судьбу с владыкой, безрассудным настолько, чтоб прыгнуть за борт лодки к тому, кто уже утонул. Прощайте.