Текст книги "Корреспондент"

XXXVIII

Андрей заходил на борт самолёта с опаской. Перед глазами стояла нечёткая газетная фотография катастрофы, случившейся всего несколько дней назад. Он писал о ней в ленту. Тогда борт Боинга-747 «Турецких авиалиний» осуществил неудачную посадку.

Когда он отписал эту новость, его вдруг накрыл страх. Он понимал, что очень скоро ему придётся лететь. Оставалось уповать лишь на то, что с «Аэрофлотом» такого не случится. Но над патриотизмом нависал фатализм. Всё же, чему быть, того не миновать, говорил он сам себе. И тут же начинал сам с собой спорить, говоря себе, что программирует себя на неприятности и нужно как-то позитивнее смотреть на вещи. И выбрасывать всё из головы, когда садишься в самолёт. Главное – выбрасывать новости. Не надо читать советских газет, лучше вообще никаких не читать, и самый высший класс – даже туда не писать. Андрею стало весело от собственного каламбура, когда он продвигался меж рядов кресел, направляясь к своему месту в хвосте самолёта. Он летел в долгожданный отпуск, который выторговал у Михмиха, поскольку чувствовал, что если не отдохнёт перед планируемым приездом председателя Совета министров, то просто издохнет. Вся эта Турция со своим базарным колоритом как-то вдруг стала ему тесной и душной. Да и тянуло его к родному пепелищу и гробам.

Первоочередным делом он посчитал посещение могилы супруги. Ему казалось, что если он там побудет, ему удастся нейтрализовать трагическую ауру вокруг её имени.

Сходил. Побыл. Помянул. Не отпустило.

Он трясся в пропахшем перегоревшей соляркой автобусе. Казалось, что выхлопные газы выходят не наружу, а внутрь, создавая в салоне подобие газовой камеры. Мотор издавал мучительный звук, словно шофёр, стремясь выжать из него все возможности, пытает его педалью газа.

Это в фильмах и романах мужчины и женщины встречаются при романтических обстоятельствах и в романтических местах, где-то в райских кущах, под сенью благоухающих деревьев. В андреевой жизни было как в жизни. Может, потому что раскалённая олива однажды капнула на его плечо, в ближайшем радиусе должна была появиться и Психея.

Вера глядела в окно ненавистного ей, пропахшего прогорклостью, автобуса, потом отвернулась, потупилась, и, глядя на свои колени, рывком сняла с головы кружевную шаль. Она уже не была чёрной – после похорон прошло прилично времени, и молодая женщина устала находиться в состоянии потерянности и одиночества. Решила Вера произвести изменения внутри себя посредством внешних действий. Шаль была тёмно-синей, потом «с белыми крапками» на тёмном фоне, через некоторое время в арсенале её головных уборов даже появились шали с цветами, правда, скромными. Как только шаль обнажила голову, сразу стал виден тщательно сделанный начёс. Она снова стала выходить из дома, вылив на себя добрую половину баллона лака. Только несколько дней после похорон она была не в состоянии заниматься привычными прихорашиваниями, постепенно привычка пересилила сумбур в эмоциях. Но ещё больше все эти сложные процедуры перед выходом на улицу её заставляла делать уверенность в собственной не-красоте. Она долго колдовала над причёской, правильностью бровей, наносила тени и помаду, чтобы делать картинку обычной, чтобы быть как все, не хуже, «чтоб не пугать народ», говаривала она в редких задушевных беседах с единственной подругой. Стоит ли говорить, что вся эта суета вокруг внешности была лишь отражением её внутренней неуверенности в себе, и её соображения относительно себя в глазах окружающих абсолютно не соответствовали действительности. На самом деле Вера была очаровательной женщиной, скромный шарм которой задевал по касательной не одно мужское сердце. Но комплиментов от коллег, соседей и приятелей она не принимала, и когда ей говорили какие-то приятные вещи, она была твёрдо уверена, что ей врут или от неё чего-то добиваются. То что она могла заинтересовать кого-то сама, ей не приходило в голову. Вера каким-то странным образом оказалась замужем. Сделала она это сама, осознанно, включив высшую степень рационализации: выбрала себе человека, предложила ему брак, прижала, можно сказать, к стенке, и ему ничего не оставалось, как по малодушию согласиться. Этот странный союз прекратился столь же внезапно, как и начался. Он ушёл от неё, а потом умер. Но она, как верная вдова, продолжала его оплакивать и время от времени ездить на кладбище, чтобы лишний раз постоять над могилой и спросить, почему он это сделал, и как ей теперь бороться с одиночеством.

Вера мельком оглянулась: она ощутила чей-то тяжёлый взгляд сзади. Она увидела какого-то белобрысого мужчину. Чтобы удостовериться, что в самом деле он на неё смотрит, оглянулась ещё раз. Что ни говори, интересно смотреть на смотрящего. Потом она подумала, что, может быть, что-то не так с её причёской, потрогала руками начёс – на ощупь всё было на месте. Вера слегка улыбнулась. Забавно и нелепо. Мужчина смотрит на неё, совсем её не знает, ему ведь точно от неё ничего не нужно.

Чем больше удаляешься от кладбища, тем легче становится. Эти путешествия по ту сторону реки Стикс, как ни крути, испытание и для тебя, ещё живого. Всё-таки тянет к живым. После посещения могилы Тани, где было всё аккуратно и прибрано, Андрея поразила живость в лице девушки, ехавшей с ним в одном автобусе. В этом движении руки, снявшей шаль с головы, крылось столько энергии и силы, столько невысказанного и непрочувствованного, что казалось, что это спящий вулкан, недра которого готовятся к извержению. Он видел её профиль. Она долго, не мигая, смотрела в окно и о чём-то думала. Ему стало интересно, что крутится в этой голове, казавшейся очень большой из-за причёски. «Какая милая девушка, зачем только сооружать этот дом на голове, который всё портит?!» – проскользнуло у Андрея на подкорке.

Они какое-то время переглядывались. Люди входили и выходили на остановках, иногда загораживая прямую, на которой могли встретиться их взгляды. Это было немножко мучительно для обеих сторон, потому что хотелось наблюдать дальше. Когда образовался очередной просвет между людьми, оба уже поглядывали друг на друга с чуть заметной улыбкой. На улице была странная погода: вот-вот должен был начаться дождь, чёрные тучи и яркое солнце боролись за место на небе – в автобус то заглядывали яркие лучи, то врывалась темень. В отдалении гремел гром.

Объявили Верину остановку, она быстро подхватила свою сумку, набросила на голову шаль и побежала к дверям. Андрей спохватился и тоже побежал к выходу. Вера вышла и обернулась. Табак успел выпрыгнуть из дребезжащей, пропахшей машинным маслом и ветошью, железной коробки в последний момент, его руку прижало закрывающимися дверьми, он дёрнул её наружу и, должно быть, сделал себе больно, потому что поморщился.

В этот момент тучи прохудились и хлынул ливень.

Вера подняла над головой сумочку, которая едва ли могла бы уберечь от дождя, тем более такого сильного. Но это не помешало ей пригласить Андрея взглядом под своё убогое укрытие. В диаметре метров двухсот не виднелось ни одного мало-мальски подходящего навеса.

– Спасибо! – весело сказал Табак.

Его лицо оказалось на близком, даже интимном расстоянии от Веры. Но обоих не смутила это внезапное нахождение рядом.

– Побежали! – приказала Вера и помчалась в сторону дома.

Чтобы попасть во двор, здание нужно было обогнуть по периметру. Подъезды находились с внутренней стороны, поэтому укрыться где-то на полпути не представлялось никакой возможности. Они бежали молча. Верины красные туфли набрали воды и хлюпали в такт её шагам, Андрей тоже промок до нитки.

Добежав до деревянной беседки напротив своего подъезда, Вера, наконец, выдохнула.

– Я Вера. Но я надеюсь, что меня посетит любовь, – почти сказала она, но на самом деле проговорила, – Как Вас зовут?

– Андрей. А Вас?

– Вера. Я понимаю, что меня можно счесть легкомысленной и несерьёзной, но я вижу, что Вы промокли и, похоже, уже и продрогли. Я живу здесь. Пойдёмте посушимся.

После такой бесхитростности Андрею ничего не оставалось, кроме как согласиться. Тем более, это было ровно то, чего ему сейчас действительно хотелось. Обсохнуть, согреться и прокатиться по американским горкам какого-нибудь небольшого жизненного приключения. Будь рядом Сося, она бы порядком удивилась. Такой робкий в Турции, прямо распоясался дома…

XXXIX

Давненько Табак не лежал на так тщательно выглаженных простынях. Было уютно и хорошо. В серванте тикали большие часы с маятником. Отзываясь на их бой, на стеклянных полках позвякивала посуда, которую, должно быть, доставали только по каким-то особым случаям. Мебель стояла стандартная, как в доброй половине квартир в стране, только сшитые своими руками на машинке чехлы выдавали некую индивидуальность. Раскладной диван, скорее всего, не собирался в течение дня, а каждый день в готовом виде ждал, что его хозяйка придёт отдыхать.

– Знаешь что, Вера! – сказал он, облокотившись на подушку и заглядывая в её серые глаза. – А поехали со мной в Турцию.

– Куда-куда? – опешила она.

– В Турцию. Знаешь, я там работаю.

Вера села на кровати, притянув к себе одеяло. В её глазах отчётливо читался испуг.

– Да, чего-то я не с того начал. Ты же меня совсем не знаешь, – вздохнул Андрей.

Вера отрицательно покачала головой в подтверждение его слов.

– У меня есть хорошая работа, но за границей.

– Дипломат, что ли?

– Почти.

– И чего тебе от меня надо тогда.

– Понравилась.

Вера таращила непонимающие глаза на Андрей, пока он натягивал подсохшие брюки.

– Конечно, всё сделаем по порядку: узнаем друг друга, распишемся, а потом на солнышко.

– Пятой женой?

– Ох, Вера! – откуда у тебя такие мысли?! – Я ж русский, москвич, просто жизнь меня забросила. Я журналист, не знаю, скажет ли тебе что-нибудь это, но я тюрколог.

Лучше бы он не говорил сразу столько пугающих и непонятных слов.

Вера видела в своей жизни журналиста всего один раз, когда к ним на завод приходил какой-то мужчина, чтобы сфотографировать передовика производства Игната Соколова, человека с неестественно большими руками, которыми он перевыполнял план. Эти воспоминания не давали Вере никакой надёжной основы, чтобы составить сейчас какое бы то ни было мнение.

Чтобы дать себе время опомниться и потом ещё раз всё обдумать, осилить, понять, она поднялась и пошла на кухню делать чай. Выставила пряники.

– Иди лучше чай пить, – позвала она Андрея.

Табак, не застёгивая рубашку на груди, уселся за стол.

– У меня там кошка есть. Знаешь, как зовут?

Вера вопросительно посмотрела на него.

– Сося, официально по паспорту – Сослумакарна. Это по-турецки значит, макароны с соусом, местные детишки так её назвали, она дворовая была, я её подобрал, иначе б издохла, под машину попала.

– Не люблю.

– Кошек?

– Нет, макароны с соусом. От них полнеют.

Огибал Андрей дом по дороге на остановку и раздумывал, что это было. Что-то ему подсказывало, что отношения с Верой, если и завяжутся, то будут весьма нелепы, и как их вырулить в нужное русло, он не знал и решил пока не мучить себя, отыскивая ответ на этот вопрос. Недаром существует неевклидова геометрия, где параллельные прямые могут пересечься. Похоже, это был тот самый случай.

Летел в Анкару Андрей один. Рядом сидела какая-то неприятная дама, которая шарахалась от каждого шороха, и любое движение самолёта заставляло её полушёпотом говорить, что она очень боится летать.

«Про катастрофу рассказать ей, что ли?!», подзуживало Табака изнутри. Но он решил пощадить попутчицу.

XL

Суеты вокруг приезда председателя Совета министров СССР Тихонова было много. Андрей сбился со счёта, сколько раз звонил Михмих. Похоже, Челышев нервничал. Ему не терпелось уже уехать на дачу, а здесь этот визит. Так не хотелось, чтобы вдруг что-то пошло не так и пришлось возвращаться от своих помидоров да огурцов. Табак же дописывал новость о поставках природного газа из СССР в Турцию, выверял фактуру. И звонки Михмиха его порядком раздражали. Приходилось отвлекаться, а он этого не любил.

– Толь! Поговори ты с ним, скажи, что я вышел, – полушёпотом обратился Андрей к коллеге и скорыми шагами вышел, захватив с собой блокнот.

Он пошёл в комнатку со слепым окном. Не зря всё-таки Анатолий говорил, что она «проклята фэншуем». В ней было очень неуютно, но зато можно было спрятаться от внешнего мира. Там Андрей закончил свою новость и даже исписал ещё две страницы блокнота, увлёкшись процессом. То были заметки о путешествии в Анта-кью – по прошествии времени «догоняли» впечатления и осознания.

На следующий день Андрей нёсся в аэропорт Эсенбога, выжимая из фордика все его силы. Он проспал и старался нагнать время. Время сопротивлялось. Когда он покинул оживлённые улицы и вышел на трассу, соревноваться с ходом настоящего в будущее стало чуть легче. Именно в этот момент перед ним выскочил синий «Картал». Очень хорошо выскочил. Опасно выскочил. С таким трудом нагнанные минуты стукнулись в бампер «Картала». Машину Табака развернуло градусов на тридцать, ему повезло, что шоссе было свободным, и цепной реакции удалось избежать. Андрей жёсткими поворотами вырулил и скатился на еле пробивающуюся сквозь щебень траву обочины. «Картал» до торможения проехал ещё метров пятьсот, затем водитель «турецких жигулей» включил аварийку, свернул на обочину, виновато вышел из-за руля и побрёл в сторону Андрея. Табак в это время выбрался из кабины и стал осматривать и ощупывать кузов.

– Kardeşim, özür dilerim. Salaklık yaptım. Sana, arabana bir şey oldu mu?[95]95
  Брат, извини. Я сдурил. С тобой, с машиной всё в порядке?


[Закрыть] – заговорил водитель, приближаясь.

– Sen ne yapıyorsun abiciğim? Başka bir gün olmaz mıydı?[96]96
  Братишка, что ты наделал? Это не могло случиться в какой-нибудь другой день?!


[Закрыть] – возмутился Андрей.

– Ya kusura bakma. İft ara yetişmeye çalışıyorum. İşte acele ağaçtır, meyvesi pişmanlıktır[97]97
  Извини. Я старался успеть на ифтар. Воистину говорят, спешка – дерево, плод которого разочарование.


[Закрыть], – склонив голову с серебристой сединой, сказал водитель. – Çok acıktım, atasözleri bile yemekli geliyor bana[98]98
  Очень проголодался. Даже поговорки про еду всё в голову лезут.


[Закрыть].

Андрею понравилось как изъясняется этот простой человек. Это его и подкупило.

– Tamamdır. Araba sağlam, ufak bir eğilme var[99]99
  Ладно. Машина в порядке. Только немного погнуло.


[Закрыть], – Андрей вдруг спохватился. – Çok acelem var. Haydi[100]100
  Я очень тороплюсь. Давай.


[Закрыть].

Табак заторопился. Водитель остался стоять в растерянности.

Всю дорогу до аэропорта Андрей старался ехать аккуратно, понимая, что уже серьёзно опоздал. В голове между тем крутилось «спешка – дерево, плод которого разочарование». Хорошо сказано, надо взять на заметку.

На удивление Табака рейс задержали, и ему пришлось ещё целый час слоняться по зданию аэропорта в ожидании дуэта «крем-лёвцев» из Главагентства.

Андрей уселся в кресло в зале ожидания и было принялся писать в блокнот случай на дороге. Он писал об одолевавших его чувствах, даже позволил себе написать мысли о Турции и турках, которые раньше стеснялся артикулировать: об их странных обычаях, о голодных людях на дорогах и своей странной рефлексии в связи с этим. Ему казалось, что все люди вокруг на него смотрят. В этот момент он почувствовал, что написание текста – процесс интимный, и ему стало как-то неуютно и даже совестно, что ли, «обнажаться» на людях. К горлу подступила какая-то тяжесть, он закрыл блокнот, стал озираться по сторонам. Люди, ожидавшие своих рейсов, выглядели так, будто знали досконально всё, что он там написал. Табаку стало стыдно. Даже подумал, чтобы вырвать странички, но его остановило объявление рейса, прибывшего из Москвы.

В зал прилётов повалила толпа, некоторую часть которой составляли родные рязанские физиономии. Среди них были прежние знакомцы – рыжий и чернявый, Молчанов Саша с Кирюшкиным Вовой. На плече последнего красовался абсолютно новый чехол, в котором находился «нулевой» фотоаппарат. Кирюшкин нежно его придерживал.

Андрей окликнул коллег и помахал им рукой. Те деловито направились к нему.

По дороге в гостиницу Кирюшкин, не умолкая, расписывал свою «ласточку-лапочку».

– Вов, может хватит уже? Все поняли, что у тебя на встрече будет лучшая техника, что автоматически означает, что ты сделаешь лучшие фотографии и вся Москва будет стонать, увидев их, и с придыханием переспрашивать, в самом ли деле это снимки того самого Кирюшкина, – устало сказал Молчанов.

Похоже, фотограф обиделся, потому что минут на пять замолчал, а потом снова принялся расписывать технические характеристики камеры. Молчанов закатил глаза и решил уже молчать.

Андрей помог разместиться корреспондентам в гостинице.

Предстояло пережить два больших дня, и ребятам нужно было отдохнуть с дороги. По крайней мере они так сказали Табаку, прощаясь с ним в лобби отеля, блестящего розовым мрамором и почти белым гранитом с большим содержанием молочного цвета кварца и светлого полевого шпата. Но Андрей почувствовал будто его хотят спровадить. Может, ему просто показалось, и его ущемила их обособленность? Или в самом деле существовала невозможность вписаться в их избранность?! Он проводил их долгим взглядом – они, то ли устало, то ли просто вразвалочку, поднимались по извилистой лестнице на второй этаж.

На следующий день рано утром предстояло доставить ребят в аэропорт, где должна была состояться церемония встречи высоких гостей. Андрей подкатил в этот раз заранее, памятуя о вчерашнем происшествии. Ему очень хотелось поваляться в кровати несколько лишних минут и потискать Сосю, но долг заставил его подняться и собраться в темпе престо. Кремлёвский «дуэт» спустился минута в минуту, и все помчались в аэропорт Эсенбога. Ещё вчера его ничего не отличало от тысячи подобных аэропортов с их повседневной суетой. Но сегодня здание оказалось украшено советской и турецкой символикой: два красных флага – серпасто-молоткастый и с полумесяцем и звездой – соседствовали друг с другом. Почётный караул стоял по струнке, напоминая солдатиков выточенных из кости. Их лица, скулы и надвинутые на глаза каски выражали степенность и безотказность. Дорогих советских гостей встречали премьер-министр Тургут Озал, министр иностранных дел Халефоглу, дипломаты с обеих сторон. В аэропорт вошла советская делегация во главе с председателем Совета министров Тихоновым. Молчанов с Кирюшкиным смешались с толпой турецких корреспондентов, которые работали буквально в нескольких метрах от первых лиц двух государств. Кирюшкин нажимал на затвор своей «ненаглядной» с любовью и нежностью. Молчанов лишь закатывал газа, глядя на коллегу. «Та-та-а-та-та-та-а-та-та-та-а-та-та-та-а-та…» – зазвучал советский гимн, и все замерли в уважительной стойке. За ним последовал турецкий «Марш независимости»: «Та-а-та-а-та-а-та-а-та-та-та-а…» Вольно. Рукопожатие. Фото для истории. Снимок Кирюшкина оказался определённо самым удачным: он поймал момент, когда два лидера посмотрели друг на друга с дружественным и в тоже время изучающим прищуром. Заявление для прессы. Молчанов, вооружённый диктофоном, всё же предпочитал записывать и в блокнот – так в его голове лучше укладывались мысли, да и сообщение складывалось словно само собой.

«Советский Союз всегда был сторонником развития советско-турецких отношений, основу которых заложили Ленин и Ататюрк, – говорил, обращаясь к пишущей братии Тихонов. – Мы рассматриваем наш официальный визит в Турцию как продолжение советско-турецких контактов на высшем уровне, которые всегда способствовали развитию наших отношений». Слова говоривших гулким эхом разлетались по аэропорту. Первый акт церемониала завершился.

По коням. Пока советская делегация отдыхала, корреспонденты спешно передислоцировались к мавзолею Ататюрка. Андрей ехал по Анкаре с чувством хозяина этой территории. Что эти пришлые вообще понимают в тонком деле Востока?! Они уедут, а он-то останется и будет дальше освещать то, что здесь, на этой земле, происходит, изучать её, насколько это позволят темы, случай и профессиональная удача.

– В этот раз немного времени есть, я на свою новую камеру аллею со львами, что по дороге к мавзолею возлегают, поснимаю, – тарахтел Кирюшкин.

– Смотри, в львиную пасть не залезай только, – флегматично заметил Молчанов.

– А то что?

– А ничего, откусит объектив, – сказал Молчанов и, изобразив руками львиный зев, схватил камеру Кирюшкина, висевшую у него на шее. Вова ревниво рванул её в свою сторону. «Как муж с женой, цапаются из-за ерунды… конфликт амбиций… чего-то делят – не поделят никак», размышлял Табак о своих коллегах, крутя руль и наблюдая за ними в зеркало дальнего вида.

Молчанов с Кирюшкиным вышли из машины и побрели к точке, где предстояло поработать: Саше заглянуть в книгу почётных гостей, чтобы посмотреть, что там напишет Тихонов, Вове сделать снимки.

Минут сорок спустя корреспонденты кремлёвского пула, потирая удовлетворённо руки, снова садились в машину Табака, работа ладилась, всё шло в штатном режиме, как любил Михмих, беззаветно любящий свою дачу. Если бы Челышев наблюдал, как ребята отрабатывают в поле, точно остался бы доволен. Жаль, что мобильный телефон тогда ещё не изобрели. Хотя… Хорошо, что его не изобрели к тому времени, поскольку Табаку точно жизни бы не дал хлопотливый редактор из Москвы своими беспрестанными звонками.

Все направились в резиденцию турецкого премьер-министра. Там, за закрытыми дверьми, проходили переговоры Тихонова с Озалом в сопровождении приближённых лиц и дипломатов. Озал был настроен оптимистично. Природный газ из Советов исправно поступал в Турцию, и ему это было важно. Теперь он планировал увеличить товарооборот с северным соседом до шести миллиардов долларов, именно поэтому на похоронах Андропова Озал не мог себе позволить упустить возможность пригласить Тихонова в Анкару.

Разношёрстный корреспондентский народ маялся в ожидании окончания встречи в отдельной комнате, где по завершении переговоров должен был состояться брифинг для прессы. Кто-то сидел за низким овальным столом на обитых коричневым дерматином диванчиках, кто-то разделился на пары и тройки и что-то обсуждал у больших окон, которые почему-то почти не давали свет, горели электрические люстры, освещая помещение в бордово-коричневых тонах. Андрей затесался в кружок ожидавших за столом, усатых и длинноволосых в чёрных, синих, коричневых и в ёлочку костюмах, беспрестанно куривших и травивших байки. Что в них, правда, было ведомо только Аллаху. Заговорил лысоватый корреспондент с большим носом лет сорока. Его отличал грудной бас, должно быть, сведший с ума не одну турецкую чернобровую красавицу.

– Şimdi şöyle[101]101
  Значит так.


[Закрыть], – взял он слово у предыдущего балагура. – Bakanla röportajım bitmek üzere. Ben de ilk kez böyle bir röportaj ya-pıyorum. Heyecandan sonraki soru nedir diye sürekli kendimi dürtüyo-rum. Ve o anda anlıyorum ki ses kayıt cihazı çalışmıyor, kayıt yürümü-yor. Felaket! Ne yapacaksın? Yeni mi durdu, hiç mi kaydetmedi? “Sayın Bakan, şimdi sil baştan her şeyi tekrarlar mısınız?” demem mümkün değil. Zaten bana verilen otuz dakikalık süre doldu dolacak[102]102
  Заканчивается моё интервью с министром. Я в первый раз делаю такое интервью. Постоянно себя держу в тонусе, чтобы помнить, какой будет следующий вопрос. И в этот момент понимаю, что диктофон не работает, запись не идёт. Кошмар! Что делать? Диктофон только остановился или вообще ничего не записывал? Сказать «уважаемый министр, сейчас всё то же самое сначала повторите» просто невозможно. Выделенные мне полчаса уже практически были исчерпаны.


[Закрыть].

– Ne yaptın peki?[103]103
  Что же ты сделал?


[Закрыть] – спросил лысоватого балагура усатый коллега в безупречно отглаженных брюках, белой рубашке и тёмно-зелёном пиджаке. Было заметно, что он страсть как любит послушать такие истории и сам ищет подходящей минуты, чтобы вставить свою байку.

– Yüz ifadesinden anlaşılmayacak şekilde cihazın düğmesiyle oynadım. Cihaz biraz cızırtı yapıp kayıt başladı. Evet, sadece kalan üç-dört dakika kayda geçti[104]104
  Ткнул на диктофоне кнопку как ни в чём не бывало. И машинка, кашлянув, начала запись. Да, только оставшиеся три-четыре минуты записались.


[Закрыть].

– Ne yaptın ki?[105]105
  Что же ты сделал?


[Закрыть]

Все за столом замерли в ожидании продолжения истории.

– Büyük sıkıntı yaşadım. Genel yayın yönetmeni bu röportajı ayarlamak için çok uğraşmış, ben de batırdım. Yeni başladığım işimden beni atacaklarını bekliyordum. Ancak fırtınadan sonra ortalık sakinleşti[106]106
  У меня были большие проблемы. Главный редактор приложил много усилий, чтобы организовать это интервью, я же всё провалил. Я уже ждал, что меня уволят с работы, на которую только устроился. Но после бури всё утихло.


[Закрыть].

В этот момент всех позвали в соседний зал конференций. Корреспонденты подскочили с насиженных мест, как курицы, которых спугнул с насеста неизвестный шорох. Всё внимание тут же сконцентрировалось на двери в зал, куда нужно было попасть, заняв самое выгодное место.

– Hafızam kuvvetli, tüm röportajı yazdım sonuçta[107]107
  У меня крепкая память, интервью я всё-таки написал.


[Закрыть], – уже больше самому себе, чем суетившимся рядом коллегам, говорил балагур.

Его никто и не слушал, и не слышал. С балагурами так бывает: в момент самого разгара вдруг пламя сбивает волной непредвиденных обстоятельств и, вместо того чтобы красиво стоять памятником на пьедестале, на который все смотрят, закинув наверх голову, приходится неловко слезать с пьедестала и бежать вслед за всеми, потому что нужен не пьедестал, а все.

Короткий брифинг, как хозяин, начал премьер Озал. Он говорил правильные речи о двустороннем партнёрстве с СССР, а Андрей, будучи немного гостем на этом мероприятии, так как отписывать материал нужно было в конечном счёте Молчанову, вглядывался в лица государственных мужей и журналистской братии. В какой-то момент их взгляды встретились: Озал, обозревая собравшихся сквозь толстую линзу очков, на несколько секунд остановил свой взор на белобрысом журналисте, очевидно, русском, и, словно объясняя именно ему, отметил:

– Поставки природного газа из СССР очень важны для нашей страны. Мы очень ценим переговорный процесс с советской стороной, который позволит нам подписать соглашение на грядущие пять лет.

Андрей интуитивно стал оглядывать зал справа и слева от себя – неужели в самом деле то что говорит премьер адресовано именно ему. Действительно, Озал нашёл в Андрее аудиторию, по крайней мере для нескольких из многочисленных фраз. Табак почувствовал себя польщённым и даже нервно улыбнулся, хотя понимал, что внимание турецкого премьер-министра просто проскользнуло по нему, возможно, также, как проскользнуло до этого по Молчанову и местным репортерам.

Из некоторого оцепенения, вызванного размышлениями, в которые он моментально погружался, его выбил Кирюшкин, который грузно сел на соседний стул.

– У меня всё, – задорно сказал он и, поглаживая камеру по корпусу и улыбаясь ей одной из своих самых приветливых улыбок, добавил, – Шикарно поработали.

Короткий брифинг закончился, теперь нужно было передать новость в Москву. Погрузились в машину. Молчанов пошёл в редакцию писать. Андрей на пару с Кирюшкиным и «его девочкой» оставили машину и направились на ретранслирующий узел. Перешли дорогу, Кирюшкин по инерции устремился вперёд, Табак на мгновение остановился под цветущим деревом с яркими цветами и попытался втянуть ноздрями аромат. Андрей его практически не почувствовал. От него самого слишком сильно исходил табачный запах, который не давал ему уловить обонятельную гамму вокруг.

«Надо бросать курить», – в который раз повторил он себе, тут же себе не поверил и тут же забыл, что сказал. И широкими шагами догнал ушедшего чуть вперёд фотографа.

Скоро они вошли в тёмный подъезд, выкрашенный бежевой краской, и поднялись на второй этаж, на котором располагалось маленькое, даже тесное, помещение ретранслирующего узла передачи информации. Середину занимал транспондер, представляющий из себя барабан по передаче визуальных сообщений. На барабан наматывалась мокрая фотография. Электронный датчик при вращении барабана считывал изображение по уровню сопротивления. Во время работы барабан издавал гул и потрескивал. В самом узле почему-то пахло грифелем, будто кто-то поджег тысячу карандашей, чтобы добыть из графита алмаз. Из обслуживающего персонала в комнате был только один сонный турок в фуражке, который неестественно оживлялся, когда появлялись «клиенты», и как только работа заканчивалась, снова погружался в своё сонное полутрансовое состояние.

Несмотря на всю сложность процесса, справились очень быстро. Кирюшкин довольно похлопывал себя по бокам и улыбался сам себе. В луче света зависли пылинки и составили вокруг его головы ореол как у святого с иконы. Его весёлый вид выглядел еретически. Всё это одним комком какой-то несуразной мысли проскочило в Андреевом мозгу. Сам он, впрочем, тоже был доволен. Нужно забросить коллег в гостиницу за вещами, потом в аэропорт. Табак предвкушал отдых после всей этой суеты.

Когда команда Главагентства приземлялась в Домодедово, турецкие журналисты уже настрочили свои материалы о визите высокопоставленного советского чиновника. Ахмед, не без гордости, тоже отметился в этом турецком хоре, певшем на этот раз по советским нотам.

«Со дня провозглашения Турецкой Республики сотрудничество двух стран приносило только положительные плоды. Огромные промышленные предприятия, построенные Советским Союзом – зримое свидетельство этого. Состоявшиеся советско-турецкие переговоры помогут в упрочнении взаимопонимания и добрососедства, принесут мир и безопасность в регион, да и во весь мир», – на следующее утро Андрей читал строки Ахмеда в газете, пыхтя трубкой, закинув ногу на ногу, отдыхая от вчерашней беготни.

Михмих же потирал слезившиеся глаза. Его похвалили в высоком кабинете, правда, глаза слезились не от этого, а от того, что к нему в кабинет забегала Раечка с бумагами на подпись, которая имела обыкновение выливать на себя непомерно большую дозу туалетной воды. Она заглядывала к нему редко, но каждый раз, когда это случалось, умудрялась преодолеть порог чувствительности его глаз, из которых брызгали слёзы как у грустного клоуна. Миссия Челышева была выполнена, можно было спокойно ехать поливать свои насаждения на огороде под Чеховом.

– Выражаю тебе, соколик, мою личную благодарность, – Челышев вытирал большим клетчатым платком сочившуюся из глаз влагу и по цепочке передавал Андрею по телефону снизошедшую к нему из высокого кабинета благодарность. – Хорошо отработали. Похоже, тебе выпишут премию, ну или в крайнем случае выдадут почётную грамоту.

– Грамота – это сила, – ответил Табак, и, после мхатовской паузы, оба рассмеялись.