Текст книги "Корреспондент"

XXIV

А потом они снова встретились у кафе «Каранфиль».

XXV

Он пил её тело большими глотками.

XXVI

В программу лондонского визита премьер-министра Озала входило посещение студии Би-би-си. Здание на Вуд Лейн показалось ему не слишком приветливым, но он решил, что не стоит концентрироваться на ощущениях. Он подумал, что стоит просто войти и получать удовольствие от пребывания в обители качественной британской журналистики. Он с интересом наблюдал за всем происходящим, ни одна деталь не ускользала от его пытливого ума. Так было интересно жить и фиксировать себя в моменте!

Мягкими кошачьими шагами он в сопровождении двух помощников шёл по узкому и приглушённо освещённому коридору. Впереди, указывая дорогу, шёл редактор Джеф Максторител. Озал ухватил взглядом горящую красным цветом табличку, оповещающую о том, что за дверью идёт прямой эфир. Ему нравились эти технические ухищрения. Он остановил Джефа и попросил посмотреть через толстое стекло, чтобы понять, что происходило в студии. Там творилось невероятное. В студии амфитеатром сидели люди, внизу вещал ведущий, он разговаривал со своим американским коллегой, видя его изображение на экране, американец стоял в похожей студии в окружении участников программы со своего континента.

– Что здесь происходит? – над толстой оправой удивлённо поднялись брови Озала.

– Это телемост. Технология, при которой телесигнал транслируется одновременно в разных точках планеты.

– Весьма интересно, – отозвался Озал, и было понятно, что он берёт увиденное себе на заметку. Чтобы толкать свою страну, нужно понимать, куда «дотолкали» свои страны другие, какой бы сферы это ни касалось, да и в премьерской повседневности всё могло пригодиться. Технические ухищрения были ему страсть как любопытны.

Спустя десять минут Озал уже сидел в кресле в отделанной звуконепроницаемыми панелями студии напротив корреспондента Роджера Ливи. Обменялись ничего не значащими фразами. Журналисту было важно настроиться на волну собеседника. Ассистент почему-то стыдливо крутился около Озала с листом белой бумаги, будто стесняясь осуществить какое-то действие.

Озал выхватил листок у него из рук и растянул его ровно перед своим лицом. Он знал, что эта такая техническая необходимость по настройке камеры. Суровый оператор с длинными волнистыми русыми волосами благодарно улыбнулся, обнажив неровные зубы. В камере загорелся красный огонёк, пошла запись. Роджер Ливи с нескрываемым любопытством задавал свои вопросы.

– Господин премьер-министр, – обратился к турецкому премьеру корреспондент, – в связи с экономическими мерами, предпринятыми Вами, некоторые круги говорят о Вашем сверхъестественном уме, кто-то называет Вас «царём экономики». Вы с каким из этих определений согласны?

– Когда говорят о царе, они, наверное, сравнивают меня с русскими царями. Честное слово, ни с одним определением я не согласен. Я сам по себе. Насколько это возможно, стараюсь быть полезным со своими знаниями и опытом.

Мир рукоплескал обновлённой Турции, штурвал которой находился в руках у лихого капитана. Оппозиция внутри страны напряжённо молчала, потеряв в новой ситуации всякие ориентиры. Люди хватались за любую возможность удержаться на плаву в море новых правил и норм. В глубинах государства военные с трудом терпели амбициозный дрейф Озала в открытом море свободного рынка. Сказать, что он их вдохновлял так же, как запад и другой внешний мир, было, конечно, нельзя. Многие решения и действия этого политика, для военных вообще и генерала Эврена в частности, были костью в горле, которую нельзя ни проглотить, ни выплюнуть. Особенно их раздражала его приверженность религиозной обрядности. Трудно сказать, с чьей лёгкой руки, но в тот момент за Озалом и его командой, по старой памяти 60-х, закрепилось прозвище «династии Такунья»[57]57
  Такунья (takunya – тур.) – специальные шлёпанцы на толстой подошве в местах для омовения в мечети. Намёк на религиозность Озала.


[Закрыть]. Каким бы ни стало демилитаризированным новое правительство, военная верхушка по-прежнему занимала важное место в конфигурации власти и его мнение относительно дел в стране имело реальный вес. В первые годы после выборов, во время торжеств по случаю национальных праздников, автомобили военных чинов, «пашей», всегда занимали своё место впереди и только потом шли машины государственных министров. Протокол был таков и показывал, кто «командует парадом». Сам Озал занимал в кортеже скромное седьмое место после президента, председателя меджлиса, членов Совета национальной безопасности.

В премьерском кабинете из стороны в сторону ходил усатый бей в деловом, слегка помятом, костюме. Его брови приобрели вид остроконечных крыш, совсем не характерных для турецкой архитектуры.

– Нет, мы министры или кто? – кипятился он.

Тургут Озал сидел на своём месте и грустными глазами, обрамлёнными толстой оправой очков, наблюдал за выплеском негодования коллеги.

– Не надо воспринимать так близко к сердцу, – сказал он, прислонив ладонь к груди, (боли подкатывали внезапно), и, поглаживая свою грудную клетку, продолжил, – Да, мы не достойны этого. Да, мы первые люди в государстве. Но… На всё нужно время. Им сложно переварить нас и нашу политику. Наши усилившиеся позиции, должно быть, раздражают их… Но ничего не поделаешь, нужно занять выжидательную позицию и заниматься своим делом.

Разозлённый министр стрельнул глазами в Озала, подавил в себе желание продолжить диалог возражением, и шумно сел в кресло.

Он всё обдумал. Премьер пришёл к президенту и главе Генштаба Эврену. Тот с привычным прищуром взглянул на Озала. После стандартного обмена приветствиями Озал перешёл к главному, к тому, ради чего пожаловал в самый высокий кабинет.

– Паша́, необходимо внести коррективы в протокол, – сказал Озал. – В европейских странах министры занимают своё место сразу после президента.

– Хм, – промычал Эврен, пытаясь понять, к чему клонит Озал, и размышляя, как отреагировать на его внезапное смелое предложение. Между тем Озал продолжил:

– Переставим место министра по делам религий вперёд…

– С чего это вдруг? – не выдержал Эврен.

– Сделаем как на Западе, у христиан патриарх в первых рядах едет.

– Какое нам дело до Запада в этом случае? Многие годы протокол был таким, каков он есть. Если мы примемся сейчас менять установленный порядок, так у всех сразу появится соблазн влезть вперёд. Что мы с этим делать будем?!

– Не думаю, чтобы такая проблема встала.

– Нет, не принимаю я такое предложение, – категорически заявил Эврен, поставив точку в дискуссии, порядком омрачившей его приподнятое было расположение духа. Неужели он совершил ошибку, допустив к власти этого, безусловно, талантливого, но слишком уж себе на уме, экономиста. Как бы «вещь в себе» Озал не поколебал светские устои с такими-то выходками…

В среде светской общественности возникали подозрения, похожие на сомнения Эврена. Об Озале всё громче стали говорить, как о слишком выпячивающем свою религиозность и слишком сочувствующем приверженцам ислама. А его походы в мечеть в группе единомышленников и соратников на пятничную молитву воспринимались как некий вызов существующему светскому порядку вещей. Кто бы мог подумать, что такие пятничные выходы и пресс-подходы после них станут общим местом через каких-то лет тридцать.

Пресса кипела, журналисты, почувствовавшие дух свободы, не уставали распинать новую власть и её руководителей, а также их семьи. Обрамлял историю настоящий сюрреализм вещей и ситуаций, когда «Ягуар» пробил барабан. Но обо всём по порядку.

Молодой клерк Сабри-бей не изменял своей, приобретённой ещё в студенчестве, привычке читать газеты по утрам. С появлением в его жизни Талуй, к прежней традиции добавилась и новая – они обсуждали повестку дня. Для обоих почему-то было в этом много романтики – глядя восхищённо друг на друга, они могли столько же восхищённо смотреть в одну сторону и если и спорили о деталях, то в общем поддерживали позиции друг друга, в том числе относительно происходящего в стране.

– Ты это читал? – затараторила Талуй-ханым.

Сабри-бей любил эту игру – делать вид, якобы он не понимает, о чём идёт речь, чтобы она могла выдать «новость в его эфир», быть единственной ведущей на телеканале их отношений. Он удивлённо и заинтересованно приподнял брови. Во время этой театральной паузы, с испепеляющим взглядом округлившихся глаз, она разулась, и, войдя в дом, продолжила:

– Зейнеп Озал разъезжает на последней модели «Ягуара». Это же безумные деньги!

– С ума сойти! Что происходит-то?! Откуда куда?!

Талуй-ханым вынула из сумочки газету и шмякнула её на стол. Первая полоса пестрила коллажем, где красовался люкс-автомобиль и портрет дочери Озала Зейнеп.

Во времена турбулентности в экономике умы рядовых граждан заполоняла информация об окружении Озала, на все лады распевали о его родственниках, оказавшихся во власти. Но, пожалуй, больше всех досталось дочери премьер-министра. Мало того что она втихомолку вышла замуж за барабанщика. Волна этих обсуждений или даже полосканий ещё не улеглась, как новый шторм вызвала «дикая кошка» на капоте новенькой машины. Да, ей подарили автомобиль. А она приняла подарок. Шквал критики в адрес уже поднаторевшего в политике Озала разил наповал. Били. И били больно. В самое больное место. Ладно бы мишенью был он сам, а тут семья и дочь…

Верхом насмешек стало создание партии “BANAP”, названной по принципу звукового подражания с партией Озала “ANAP”. Эмблемой стал ягуар, пробивающий в прыжке барабан. Более того, эта партия приняла участие в выборах. Её председатель журналист Тайар Шафак выступил с речью на государственном канале “TRT”. И, самое поразительное, партия собрала два процента голосов.

Ахмед сидел в приёмной и ждал, когда его пригласят в кабинет. Предстояло интервью с премьер-министром. Озал бойко отвечал на вопросы. Когда у Ахмета дошла очередь до вопроса о пресловутом «Ягуаре», Озал помрачнел и потух.

– Сынок, – делая усилие над собой, сказал премьер-министр и замолчал.

Было заметно, как он преодолевает гнев и эмоциональный шторм. Он принял совсем не премьерский вид – так выглядят люди на грани эмоционального срыва… Спустя несколько секунд он продолжил:

– Сынок, что делать в такой ситуации? Что можно сделать? Может ли ребёнок премьер-министра принять такой дорогой подарок, не спросив об этом отца? Ни в коем случае. Как только я об этом услышал, сразу же позвонил и очень сильно ругался, наказал немедленно вернуть и впредь не принимать таких подарков, – без единой паузы выпалил он.

Этот разговор настолько вывел его из равновесия, что было очевидно, что Озал ещё до вечера следующего дня проходит, сокрушаясь, что дамоклов меч безрассудства дочери в очередной раз кольнёт его остриём, чтобы снова подняться над его макушкой лишь на йоту.

Перемывание костей семьи Озала выбивало его из колеи больше всего. Самым обидным было, когда по отношению к нему и его близким применяли определение «династия».

На пресс-конференциях и в эксклюзивных интервью журналистам он как заведённый повторял, что вырос не во дворце Долмабахче, а в Анатолии и он плоть от плоти представитель анатолийских турок и нет у него никаких султанских замашек.

Все объяснения, споры, доказательство принципиальных позиций в одночасье рассеялись как дым. Юго-восток страны сотрясли атаки сепаратистов Рабочей партии Курдистана. Пролилась кровь. Организация, о которой до этого времени не было ни слуху ни духу, громко заявила о себе нападением на полицейские посты и мирных жителей. Это повергло в шок всех: от представителей сил безопасности до политиков. Никто не мог определить, что это было, откуда корни. Никто не мог представить себе, что население юго-восточной части Турции поддержит сепаратистские настроения. На турецкую землю пришёл монстр под названием «сепаратизм», впоследствии сожравший десятки тысячи жизней. На слово «курд» было непререкаемое табу. На этом фоне исполнительная власть вела себя так, будто ничего и не происходит. Никаких экстренных совещаний Совета министров, никаких специальных расследований, инициированных меджлисом. В зону эскалации вылетели глава Генштаба Недждет Уру, президент генерал Эврен. Озал предпочёл вести выжидательную политику.

– Двое погибших в Диярбакыре, трое в Битлисе! Это планомерная акция, – возбуждённо один за другим в кабинет Озала заходили его соратники по партии с таким и подобными этому сообщениями. Он и сам был в курсе. Ему докладывали, внутренний телефон разрывался, а полицейские и солдаты на юго-востоке страны стройными рядами уходили в небытие, попадая под огонь действовавших по-партизански формирований. Это было похоже на нашествие призраков, причудливое явление, словно материализовавшееся из чьего-то кошмарного сна. Днём в городках и сёлах шла обычная мирная жизнь с обжигающим солнцем, пылью дорог и буйством красок овощей и фруктов в руках выращивающих их земледельцев, а ночью появлялись «неуловимые мстители» в камуфляже с оружием наперевес.

Это никак не вписывалась в реальность Озала. Он то ли не верил, то ли не хотел верить, что его корабль наскочил на рифы или, что ещё страшнее, попал в заминированные воды.

Но реальность диктовала свои условия. Организм начинавшей оправляться Турции, её жизненно важные части, стала трепать война. A la guerre comme a la guerre. Произошло осознание, что мирной и углублённой в свои экономические проблемы стране необходимы боевые бронированные вертолёты, способные маневрировать на пограничных территориях и спускать парашютистов, боевые самолёты, приборы ночного видения, электронные радары, определяющие инородные объекты в воздухе. В этот момент Озал понял, что вылазки сепаратистов может остановить только высокотехнологичные, экипированные по последнему слову техники, войска. Именно с этой точки началось развитие оборонного комплекса страны. Тогда он стал артикулировать во всеуслышание мысли о беспокойной географии и необходимости модернизации армии для возможных военных угроз извне.

– Для большой Турции будущего имеющейся военной мощности недостаточно. Предыдущие правительства на пути повышения боеспособности армии останавливались на середине пути, действовали осторожно. Мы мужественное правительство, мы сформируем целевой фонд для развития оборонной отрасли, – отчитывался Озал перед журналистами.

До погружения в собственное военно-промышленное производство Турция закупала в США, Германии бывшую ранее в использовании технику. В стране стали ускоренными темпами строить и тут же вводить в эксплуатацию несколько фабрик военно-промышленного комплекса. Турки взялись производить бронированную технику, самолёты и вертолёты, радары и системы управления ими, реактивные системы залпового огня. Годы спустя экспортированные турецкие вооружения поступят на вооружение других государств.

Внутри страны волна критики продолжала накрывать Озала. На фоне огромных инвестиций в инфраструктуру и оборонную промышленность упало благосостояние граждан, особенно пострадали рабочие и мелкие чиновники. Вновь построенная система стала покрываться старыми болячками – чтобы получить обещанные финансовые преференции от государства, предпринимателям приходилось давать взятки.

А на международной арене Турция стала суперзвездой. Международный валютный фонд объявил её образцовой страной. Прилавки ломились от своих и импортных товаров, об очередях все забыли, предприимчивые турки сколачивали состояния на экспорте.

Ещё вчера бедная и экономически отсталая страна превратилась в игрока, способного заплатить Болгарии миллион долларов за мировую звезду тяжёлой атлетики – болгарского турка Наима Сулейманоглу.

XXVII

Ох уж этот Дэрил! Этот ушлый стиляга досаждал уже только одним своим существованием. Везде, где у Андрея был одно достижение, у Джонсона – два. И новости он разнюхивал со скоростью света и на личном фронте был метким стрелком. Когда у Андрея не было никого, рядом с Дэрилом увивались Патрисия и Дениз. Стоило Андрею ухватиться за своё личное трепетное счастьице, к Дэрилу примкнула даже Радостина. А потом вдруг личная жизнь Табака испарилась, будто её и не было.

Да, без объяснения причин Таня исчезла из жизни Андрея. Она в срочном порядке покинула страну. Сидя в обитом плюшем кресле рейса «Аэрофлота» в Москву, глядя на перистые облака под фюзеляжем, она с грустной улыбкой вспоминала своё любовное приключение. Ей было невдомёк, что этот странный человек даже успел посвятить ей стихи. Слишком романтично и витиевато всё это для неё. Ей было бы легче, если бы Андрей был попроще… А потом возникли эти перестановки в Москве, захлестнувшие её волной, и нужно было лететь, и как-то не хотелось устраивать какие-то проводы и плакать. Оставить. Просто нужно было оставить это. И всё…

– Проклятые фантомы, – твердил про себя Андрей. – Что это такое?! Будто живу какой-то нереальной жизнью и гоняюсь за видениями… Это всё головные боли. Должно быть, они вызывают этот фантасмагорический калейдоскоп… Но до чего же прекрасны галлюцинации! Андрей стал машинально собираться. За ним, сидя на спинке дивана, наблюдала Сослумакарна. «Какие-то неуклюже-задумчивые у него жесты. Боже, неужели он наденет два разных носка, нет! Ты этого не сделаешь! Над тобой пол-улицы смеяться будет, а Толя так точно все свои зубы в треугольной улыбочке выставит…», – подумала бы Сося, если бы могла сформулировать свои мысли по-русски. Погружённый в себя Андрей добрёл до редакции. Ему и вправду начинало казаться, будто Тани не существовало. Табак сел за свой стол, по ножке которого один за другим вереницей бежали муравьи. Андрей сдул их, прекратив бег семенящих лап всего на пару минут, и погрузился в чтение газет.

Дэрил появился на пороге Главагентства. Вид Джонсона, как всегда, излучал довольство собой. На неидеальной фигуре сидел идеальный щёгольский твидовой костюм. Раздобыл он себе где-то первоклассного турка-портного, позволявшего ему всегда одеваться с иголочки – вещи неизменно подчёркивали его, еле помещавшуюся в тело, харизму. Андрей даже махнул рукой, словно отпугивая муху, ему показалось, что он материализовал свои навязчивые мысли, выстраивавшие только ему ведомую логику «существование Дэрила – неудачи у Табака». Но несмотря на странные движения Андрея, Джонсон никуда не делся.

– Naim ile ilgili bir şey yazıyor musunuz?[58]58
  Вы что-нибудь пишете о Наиме?


[Закрыть] – спросил Дэрил, обращаясь сразу к Табаку и Толе, отчего его голова сделала несколько поворотов вправо-влево, как будто он затеял занятия физкультурой прямо здесь, в помещении редакции.

– Hayır. Hikayeyi yazarsak dost Bulgaristan’ la ilişkiler bozulur. Onların iç meselesi bu[59]59
  Нет. Если мы это напишем, это дискредитирует нас в глазах дружественной Болгарии.


[Закрыть], – сказал Толя.

– Böyle bir materyal almazlar zaten[60]60
  Да и не возьмут этот материал.


[Закрыть], – отозвался ему эхом Андрей и продолжил больше себе под нос, нежели окружавшим его, – Кому он нужен?! Очередной литературный выплеск в корзину.

Потом, словно очнувшись от своих мыслей, добавил:

– Ancak hikaye hakikaten enteresan. Belki yıllar geçince bura-daki gündemi benimsiyorum[61]61
  Хотя история, прямо сказать, любопытная. Наверное, с годами сросся с местной повесткой дня.


[Закрыть].

– Bir şey yazsaydın artık, – сказал, улыбаясь, Дэрил. – Kendi ajansı için değil. Ölümsüzlük için bari…[62]62
  Написал бы уже что-нибудь. Не для своего агентства, а для вечности, что ли…


[Закрыть]

Андрей даже подскочил со стула. С чего вдруг этот человек в костюме диктует ему, что делать. Он сам прекрасно во всём разберётся: писать или не писать. Если писать, то что и как делать, решит он сам… Табак так взглянул на Джонсона, что тот всё мигом понял, хоть и постарался не показать виду. Обидеться Дэрилу помешала присущая ему неистребимая жизнерадостность. Он был из тех людей, кто добродушен и весел, и если кого-то и задевал, то только по причине отсутствия деликатности и излишней чувствительности.

– Среди нас ты самый талантливый, прям поцелованный сверхсилой какой-то. Грех не воспользоваться таким дарованием, – добавил Анатолий многозначительно.

Ему хотелось припечатать шефа. Велик был соблазн воспользоваться такой малюсенькой возможностью наступить на больную мозоль коллеги. Толя догадывался, почему Андрей так болезненно среагировал. Табак в мгновение ока стал какого-то сероватого цвета и принял вид абсолютно раздавленный, внутри него что-то явно бродило. За удовлетворением маленькой страстишки у Анатолия последовало раскаяние. Зря он, наверное, капнул оловом на темечко. Лучше бы он этого не делал и помалкивал, как всегда. Что его вдруг прорвало?!

– Да с чего вдруг вы на меня навалились? – разговаривая словно сам с собой или с кем-то внутри себя, выкрикнул Андрей и, резко открыв дверь, рванул из комнаты в коридор, где немного помешкал, и вышел из редакции на шумную улицу, по которой катил свою тележку старьёвщик и зычным голосом оповещал округу о своём приходе.

Дэрил и Толя переглянулись.

– Ne oldu ona? Bir şey mi dedim?[63]63
  Что с ним случилось? Я что-то не то сказал?


[Закрыть] – спросил Джонсон.

– Üzerine alınma. Boş ver. Son zamanda tuhaf davranıyor[64]64
  Не бери на себя. Брось. Он в последнее время как-то странно себя ведёт.


[Закрыть], – ответил Толя и продолжил примирительно и игриво:

– Bak geldin, ortalığı karıştırdın. Kendin ise bir şey yazıyor musun? Ölümsüzlük için…[65]65
  Смотри, ты пришёл, всё в кучу смешал. Сам-то что-нибудь пишешь? Для вечности…


[Закрыть]

– Ya… Bir şeyler yazıp çiziyorum. Hepimiz gibi[66]66
  Да… Пописываю кое-что. Как все мы…


[Закрыть], – ответил Дэрил и полез за блокнотом, чтобы процитировать несколько недавно написанных фраз.

Очутившись на улице, Андрей стал жадно втягивать ноздрями суховатый анкарский воздух. Вокруг текла неспешная жизнь столицы: проезжали, бибикая, машины, из некоторых доносились звуки местной музыки на сложных для восприятия четверьтонах, шли прохожие врозь и парами, где-то в переулке зазывно кричал продавец овощей и фруктов, любовно поглаживавший свой сочный товар, муэдзин затянул азан.

Чего это его так взвинтило?! Джонсон со своими вопросами, ещё и Толя как назло вступил вторым голосом в этом нестройном дуэте. Надо успокоиться. Андрей зашёл в ближайшее кафе и заказал себе кофе без сахара. Терпкий вкус кофейных зёрен вернул его к себе.

Когда он его уже допивал, к Табаку подсела женщина средних лет в цветастых юбках с очень яркой внешностью: на смуглом лице главное место занимал нос, и он отвлекал бы всё внимание, если бы не глаза. Радужка сливалась со зрачком, и эта чёрная бездна затягивала в себя, стоило только заглянуть в неё.

– Falınıza bakayım[67]67
  Посмотрю вашу судьбу.


[Закрыть], – сказала она, будто разговор с Табаком был прерван на полуслове.

Андрей едва не опешил от столь фамильярного вторжения в его личное пространство, но посмотрел ей в глаза и покорно согласился. Гадалка перевернула маленькую кофейную чашечку с причудливыми сине-зелёно-красными рисунками, как на изник-ских изразцах. Пока кофе стекал по стенкам чашки в блюдце, они смотрели друг на друга в полуулыбке. Со стороны это выглядело несколько нелепо, но оба были внутри ситуации, и каждый был поглощён ею с головой. Их на мгновение объединило чувство потерянного, остановленного, тягучего времени, Андрея по спирали засасывало в чёрные глаза гадалки – кофейные гранулы с остатками воды также спиралевидно выстраивались в причудливые рисунки на внутренних стенках изящной стеклянной посудинки. Она подняла чашку, метнула в неё взгляд и вкрадчиво заговорила:

– Siz yüksek seviyedesiniz. Devlet adamları görüyorum yakı-nınızda[68]68
  Вы на высоком уровне. Я вижу рядом с Вами государственных деятелей.


[Закрыть], – начала она.

Андрей был весь одно сплошное внимание. Глядя на её подвижный рот, изрекавший любопытное, он машинально полез в карман, выгреб оттуда все монеты и шлёпнул их об стол. Одна завертелась на ребре и, описав три круга, плюхнулась Ататюрком кверху.

– Kitaplar, gazeteler. Çok yeteneklisiniz. Bir şey yaratıyorsu-nuz, fakat kendinizi sıkıştırıyorsunuz. Ondan başınız fena şekilde ağrıyor. Milleti kendinize konuşturacaksınız. Ancak yöntem…[69]69
  Книги, газеты. Вы очень талантливы. Вы что-то создаёте, но зажимаете себя, поэтому голова очень сильно болит. Вы заставите народ говорить о себе. Но метод…


[Закрыть]

Она округлила свои глаза-бездны, поставила миниатюрную чашку на стол, засуетилась, и глядя по сторонам, спешно подобрала юбки и встала. Андрей попытался задержать её и нехарактерным для себя жестом постарался схватить её за руку. Но она увернулась, напоследок блеснула глазами, быстрыми шагами пошла по узкой горбатой улице вниз и смешалась с толпой.

Андрей выскочил из кафе за ней. Очутившись на улице, он почувствовал себя словно в гипнотическом похмелье. Откуда она всё это знает и что она имела в виду?! Он схватил себя за голову и больно рванул свою белобрысую шевелюру. Вообще, зачем она появилась перед ним?! Может, она тоже была плодом его воображения, которое в последнее время всё сильнее бередило его нутро и старательно стирало грань между реальностью и вымыслом?!

Случай с гадалкой вернулся к нему ночью в виде сновидения и смешался с мигренной болью. До утра он метался по кровати, тщетно пытаясь разгадать его суть.