Текст книги "Корреспондент"

XIX

В 1983 году ноябрь выдался тёплым. Бабье лето затянулось. Солнце не хотело уступать место на небе тучам, даже облака гнало вон. Ветер, заставлявший кружиться в воздухе начавшие желтеть листья платанов, был ласков и приятно обдувал прохожих. В первое воскресенье ноября двадцать миллионов человек по всей стране потянулись к избирательным участкам.

Сам Озал проголосовал в первой половине дня. Пошёл к себе домой в стамбульском районе Истинье и взялся за приготовление обеда. Радость кулинарного занятия омрачала тянущая боль в области грудной клетки. Но он старался её не замечать.

Когда к нему пришёл в гости соратник по штабу Гюнеш-бей, Озал стоял в переднике, держа в руках лопатку, которой только что перевернул говяжий стейк. Вид его был вполне себе довольный. Физически он находился здесь, но ментально парил в каких-то своих далях.

Когда закрылись избирательные участки, страна прильнула к радио и телевизорам. Абсолютно всех интересовал вопрос, кто победит, что же будет дальше.

Дома у Озалов царило нескрываемое возбуждение. Гюнеш-бей тоже не без энтузиазма и интереса следил за происходящим. Телевизор работал плохо. Поэтому Гюнеш-бей, зайдя за телевизор, взял в руки антенну, чтобы настроить изображение и звук.

– Стой так, не двигайся, – крикнул ему Озал.

– Но тогда я не вижу, – возмутился Гюнеш-бей.

– И не надо, я тебе всё расскажу, – ответил Озал, увлечённо наблюдая за происходящим на экране и абсолютно негуманно игнорируя интерес соратника.

Озалу удалось сыграть на ожиданиях народа. Люди отдали свои голоса за партию, где не было военных, в пику военным. Он получил свои сорок пять процентов.

Люди, поддержавшие Партию Отечества, вывалили на улицу. Сами же партийцы были очень, даже слишком, сдержаны в выражении своего триумфа. По городским ячейкам партии разослали циркуляр. В нём говорилось, чтобы никаких празднеств с барабаном и зурной не проводилось. Нужно было себя вести очень аккуратно, поскольку последствия военного переворота никуда не делись, и верхушка в погонах – Совет национальной безопасности – могла не переварить излишней радости победителей.

Недаром говорят, что за каждым сильным мужчиной стоит сильная женщина. Семра-ханым пережила всё вместе со своим мужем. Её душа требовала праздника.

– Гюнеш-бей, вот тебе деньги, пойди купи шампанского, сколько бы они ни стоило, миллион-два миллиона, зальём-ка мы эту комнату шампанским!

– Конечно, Семра-ханым.

Гюнеш-бей прошёл квартал, нашёл магазин, где продают спиртные напитки. Купил и поспешил обратно.

– Ну что, Гюнеш-бей, взорви это шампанское, пусть на стенах и потолке останутся следы сегодняшнего вечера.

– Тургут! Тур-гут, ты придёшь, наконец? – покричал Гюнеш-бей в соседнюю комнату.

В ответ донеслась нарочитая тишина.

«Пок, фр-р-р-р-р» – пробка вылетела, ударилась о потолок, отрекошетила о стену и упала на пол, пенная жидкость вылилась по стенкам бутылки, залив рукава и носки Гюнеш-бея.

– Тургут обиделся, – сказала Семра-ханым.

– Как обиделся? – удивился Гюнеш-бей.

– А вот так, из комнаты не выходит, – вздохнула она.

Гюнеш-бей зашёл в ванную, помыл руки и постучался к Озалу.

Он открыл и на вопросительный взгляд ответил:

– Я не хочу. Сами празднуйте, – ответил хмуро Озал.

Через час он вышел, щурясь, на свет из темноты своей комнаты, словно потревоженный в зимней спячке медведь из берлоги.

– Что вы тут делаете? Откуда шампанское? – пробурчал Озал.

В этот момент вторая пробка полетела в потолок, и содержимое бутылки обрызгало стену.

– Нет, ну что вы делаете? Выставляете меня нерадивым арендатором-неряхой. Мне потом с хозяином квартиры как объясняться?! – в сердцах крикнул он, махнул рукой и снова ушёл к себе.

Скромность или даже аскетизм победителя в выражении своих эмоций словно бы передались и верхушке в стране. Озала, собравшего большинство голосов и обеспечившего себе, по сути, премьерское кресло, президент Эврен не вызвал к себе.

Уже победившая партия Озала снова скатилась в позицию студента перед экзаменационным кабинетом. Всё законотворчество и решения были в руках Совета национальной безопасности. Стоял вопрос, дадут ли Озалу право формировать правительство. Тяжёлое молчание продолжалось несколько бесконечных дней. Складывалось впечатление, что это будет тянуться целую вечность. Озал стал молчаливым. Его, амбициозного, будто держали на коротком поводке. Он упрямо ждал.

– Позвони Эврену, эта неизвестность должна уже закончиться в конце-то концов, – сказала Семра-ханым мужу.

Озал набрал номер приёмной и попросил аудиенции у Эврена. Как ни странно, ответ не заставил себя долго ждать. Всего через каких-то десять минут у Озала была дата и время, когда президент будет ждать его у себя.

Озал оделся в один из своих ладно скроенных костюмов, который хорошо сидел на его неспортивной, но подтянутой фигуре. Семра-ханым подобрала галстук. В назначенный час он отправился в администрацию президента в Чанкая.

Всю дорогу Озал терзался мыслями, что ему скажут, каково будет конечное решение. Так легко и просто закрываются партии. Любой, даже самый большой триумф, можно нивелировать одним лишь росчерком пера.

Десятки журналистов, аккредитованных для работы с президентом, держали наготове свои фотоаппараты и диктофоны. Эврен, одетый по последней моде в коричневый костюм, стоял и с прищуром наблюдал за приближавшимся к нему, одержавшим победу, хитрым и харизматичным экономистом. Озал подошёл к нему, Эврен протянул руку, Озал пожал её, потянул к себе и, заключив президента в братские объятия, расцеловал в обе щёки. Протокол оказался вывернут наизнанку, такое панибратство было невозможно, но факт свершился. На следующий день газеты пестрили иллюстрациями этой встречи. Казалось, что вот эта картинка, на которой запечатлён генерал, расцелованный в обе щёки вновь избранным премьером из гражданских, стала символом начала новой эпохи.

Озал играл на опережение. Команда Озала заранее подготовила законопроекты и решения так, чтобы всё было «на мази» к моменту объявления поддержки меджлисом правительства, и чтобы уже на следующий день в официальной газете можно было все эти решения опубликовать.

В планах было упростить бюрократическую машину, сократить количество чиновников, объединив некоторые министерства.

Список тех, кто займёт министерские кресла, формировался в режиме секретности. Спустя месяц после выборов Озал с этим списком пришёл к Эврену.

– А кого ты думаешь поставить на пост министра иностранных дел? – хитро прищурившись, спросил генерал, зная, что у Озала эта позиция проседает, – в его лагере не было никого из внешнеполитического ведомства.

– Ихсана Дограманджи.

– Нет, я его поставил на пост руководителя Организации высшего образования. Не отдам. Зачем он тебе нужен?

– Уважаемый человек, знает семь языков, – ответил Озал.

– Нет. Вот смотри – есть Халевоглу, бывший посол в Москве, знает английский, французский, немецкий и арабский, давай его.

Озал немного поразмыслил и согласился.

На первом собрании кабинета министров все глядели удивлённо и изучающе не только друг на друга (так как никто никого не знал), но и на своё собственное министерство. Большинству новых министров предстояло погрузиться в сферу, в которой раньше никогда не приходилось работать. В правительство вошли люди без политического опыта, словно любители вдруг в одночасье попали в высшую лигу.

А потом принесли папки. Огромную стопку папок с документами. За круглым столом пронёсся ропот.

– Это что ещё такое? Что за бумаги? Папки какие-то… – слышалось отовсюду.

Услышав разговоры, Озал поторопился объяснить:

– Это документы на подпись.

– Мы же не знаем, что там написано, нужно взять в министерство на изучение, – слегка возмутился вновь испечённый глава туристического ведомства.

– Если ты принесёшь на изучение в министерство, там в бюрократическом болоте всё и будет похоронено.

Первое «совещание-знакомство» завершилось подписанием трёх десятков жизненно важных решений. Некоторые из них опубликовали на следующий день.

Перемен. Отдавшие свои голоса ждали перемен: дешёвых кредитов, оживления рынка, жизни без несмыкаемого ока военных.

XX

Дела в редакции немного подзадержали. Андрей уже собрался выходить, ему нужно было ещё успеть в парикмахерскую. Именно в этот момент наведался Ахмед.

– Selam dostum! Nasılsın? Kahve içelim mi?[32]32
  Привет, друг! Как дела? Выпьем-ка кофейку.


[Закрыть] – гостеприимно заговорил Андрей, одновременно про себя просчитывая, сколько примерно просидит у них Ахмед, и успеет ли он привести в порядок свою шевелюру накануне встречи с Таней.

– Ben böyle bir sonuç bekliyordum, biliyor musun?[33]33
  Я ждал такого результата, знаешь?


[Закрыть] – возбуждённо заговорил Ахмед.

– Allah-Allah! Ferasetli dostum benim![34]34
  Аллах-Аллах! Прозорливый мой друг.


[Закрыть] – ответил Андрей, «прогулявшись» глазами по стене, чтобы просканировать положение стрелок на циферблате.

Они обсудили результаты выборов, потом перешли на литературу и журналистику.

– Hayal ediyorum ki her özgür zeka, kendi sesini duyurabil-sin[35]35
  Мечтаю, чтобы каждый свободный ум мог о себе заявить.


[Закрыть], – мечтательно произнёс он и добавил, – düşünsene, kendi radyosu, hatt a kendi televizyonu olur[36]36
  Представь себе, своё радио или даже своё телевидение.


[Закрыть].

Ахмет очнулся из своей мечтательности и посмотрел в глаза Андрею. Табак напряг весь свой мозг. Однако, то ли ему мешала навязчивая мысль о Тане, то ли что-то ещё, но он, любивший все эти футуристические диалоги с Ахмедом, так и не смог заставить себя представить, что такое возможно.

– Sen kendi gazete veya televizyon kanalı sahibi olmayı ister miydin?[37]37
  Ты хотел бы владеть своей газетой или своим каналом?


[Закрыть] – спросил Аллахкулу.

– Sanki bu sefer uçtuk ya…[38]38
  Кажется, на этот раз мы действительно «улетели».


[Закрыть] – отозвался Андрей.

– Olabilir. Uçmazsak verimli olarak hayal edemeyiz, geleceği de yaklaştıramayız[39]39
  Может быть. Но если мы не будем «улетать», не сможем фантазировать продуктивно и не сможем ухватить будущее.


[Закрыть].

– Haklısın, dostum. Bu arada sen bana ilham veriyorsun[40]40
  Ты прав, мой друг. Между прочим, ты меня вдохновляешь.


[Закрыть].

– Hadi ya…[41]41
  Да ладно.


[Закрыть]

– Ben roman yazmaya karar verdim, sen bana güzel malzeme verdin ve ilgimi uyandırdın[42]42
  Я решил писать роман. И ты пробудил мой интерес любопытным материалом.


[Закрыть], – Андрей совершенно не собирался именно сейчас говорить об этом Ахмеду, но, повинуясь секундному порыву, выпалил свои чаяния, и ему сразу стало как-то легко и свободно на душе. И Табак добавил:

– Atatürk figürü hoşuma gidiyor, değişik bir insandı ve bu kar-maşık dönem ilgimi çekiyor. Hakikaten o dönemde birçok Rus, dediğin gibi Beyaz Rus buraya gelmiş[43]43
  Нравится мне фигура Ататюрка, необычный человек был, и вот период этот смутный привлекает внимание. В самом деле, тогда в Турцию приехало много русских, как ты их называешь, «белых» русских.


[Закрыть], – последние слова Табак произнёс почти шёпотом. Почему его, человека партийного, вдруг потянуло на горяченькое, он сам себе объяснить не мог. Желание докопаться до сути, «до оснований, до корней, до сердцевины», чтобы лучше понять этот мир, его историю, должно быть, руководило им.

Ахмед сказал, что готов оказать любую помощь, и обещался принести несколько книг, которые помогут в изучении того периода. Андрей чувствовал себя странно. Было удивительно. Стоило ему озвучить своё внутреннее желание, как вокруг него всё сразу завертелось. Стихия, энергия его творчества захватила его в поток. Этому потоку поддался даже Ахмед. Плыть было приятно, особенно осознавая, что тебя поддерживают. Теперь оставалось окунуться в поток с головой и предаться его течению. Друзья расстались довольными друг другом и собой. Ахмед был преисполнен важностью своей поддержки талантливого человека, журналиста и писателя, и уверен, что сделал настоящий «ийилик»[44]44
  Добро.


[Закрыть], предложив свою помощь. Андрей был счастлив просто выговориться на тему, которая давно его терзала. Аллахкулу покинул редакцию. Табак тоже заторопился.

Местный брадобрей, к которому Андрей захаживал и раньше, хорошо запомнил этого странного русского, волосы которого вечно торчали торчком, что с ними ни делай. Парикмахер каждый раз настойчиво предлагал пригладить их гелем. Табаку это виделось верхом безумия. Выйти из цирюльни с волосами, как у моделей с рекламных картинок, было для него чересчур.

– Bu sizin gerçek göz renginiz mi?[45]45
  Это ваш настоящий цвет глаз?


[Закрыть] – поинтересовался парикмахер, таинственно заглянув в глаза Андрею.

– Evet[46]46
  Да.


[Закрыть], – удивлённо ответил Табак. Он никак не мог привыкнуть, что его, среднестатистическая на родине, внешность привлекает столько внимания здесь. Волосы-солома – очень красиво, водянисто-голубые глаза – великолепно! Не удавалось уяснить себе, почему турки разделяют цвет глаз на две большие группы: «цветные», то есть все оттенки зелёных и голубых и те, что «не цветные», то есть карие. Как будто карий, не цвет вовсе. В общем, Андрей был счастливым носителем «цветных» глаз – да-да, тех самых водянисто-голубых. Хотя с детства ему хотелось выглядеть хоть чуть-чуть поярче, понасыщеннее цветом. Вот что значит разница географии – стоило сместиться на какие-то пару тысяч километров на юг, как внешность стала восприниматься совершенно по-другому.

После этого разговора о глазах снова пошли уговоры о геле. У Андрея не осталось сил и красноречия спорить, да и времени, сказать по чести, тоже уже не было. Опустив голову, словно баран, смирившийся с участью идти на заклание, Андрей вытерпел укладку, и теперь в зеркало на него смотрел франтоватый блондин с голубыми глазами.

Он будто застеснялся своей внешности, быстро отвёл взгляд от зеркала, мигом расплатился, не взяв сдачу, и выбежал вон.

Андрей встретился с Таней у кафе «Каранфиль». Она была одета в грязно-жёлтого цвета платье. И снова это был какой-то цельный образ, который невозможно рассмотреть по частям. То ли это было особенностью восприятия именно Табака, то ли все люди видят именно так, будучи не в состоянии отделить детали одну от другой.

– Здравствуйте, Андрей… – Таня остановилась, чтобы добавить отчество, которого она не знала.

– Просто Андрей. Можно я вас тоже буду называть просто Таней?

Она еле заметно кивнула.

– Вы очень привлекательно выглядите… – сказала Таня, глядя на причёску Андрея, и тут же осеклась. Её привычка делать мужчинам комплименты вечно играла с ней злую шутку. Это было не принято. Она прекрасно отдавала себе в этом отчёт, но почему-то не могла остановить свой язык.

– Стоп, – тут же заговорил Андрей. – Это моя фраза, не отнимайте её у меня. Это вы чудесно выглядите. Вам очень идёт это… платье.

Андрей не знал, что именно похвалить, поэтому замялся. В платьях, понятное дело, он как раньше не разбирался, так ничего не понимал и сейчас.

Таня засмущалась из-за того, что сказала лишнего, поэтому, не обратив должного внимания на комплимент, постаралась быстро исправить положение:

– В смысле, волосы у вас как на картинках в мужских парикмахерских здесь. У нас так не делают.

Андрей запустил пятерню в свою шевелюру, взъерошил её:

– Так лучше?

– Что вы сделали? Всё испортили, – сказала Таня и рассмеялась.

Андрей тоже в ответ рассмеялся. «Если выглядишь или ведёшь себя глупо, считай это своим оружием», подумал про себя Андрей и подошёл так, чтобы Тане было удобно взять его под руку. Она продела свою пухлую ручку под его, и так они шагали вдоль по улице, приближаясь к Старому городу. На улице смеркалось, когда они дошли до Крепости. С полуразрушенной крепостной стены открывался вид на покрытую огнями Анкару. Стрекотали сверчки. Откуда-то снизу пахло жареными каштанами.

Они болтали о какой-то ерунде, иногда повисали паузы, но в них обоим вполне комфортно молчалось.

Вдруг Андрей прервал тишину:

– А давайте я вам почитаю стихи.

Прежде чем Таня успела что-то ответить, Табак сделал несколько шагов на пригорок, чтобы ощутить вокруг себя подобие сцены, и под абсолютно чистым звёздным небом заговорил:

 
Протыкают минареты
Небо,
Режут белым синеву.
Отзываются поэты
Где-то:
Пишут лёгкую канву
Стихотворений,
Мнений,
Чувств, гонений.
У них свобода!
По Босфору лучи света.
Терпкий
Ветер обвевает
Веки.
Экзотическое гетто
Это лето.
Мои мысли и дела – горстка пепла.
 

Таня стояла в нерешительности, не знала, что сказать, только в левом глазу засеребрилась слезинка. Она не понимала, о чём это он, но ей было его жалко. Андрей прочитал стихотворение и провалился в себя. Его падение на дно себя самого прервала Таня:

– Вы красиво мыслите и говорите. Мне понравилось. Но не говорите так.

– Таня! Не принимай…те так близко к сердцу. Это всё же лирический герой, не я, – ответил Андрей.

Татьяна совсем потерялась и уставилась на идеально круглое блюдце луны на чистом, без единого облачка, небе.

– А ещё я придумал первую фразу для своего романа. Слушайте: «Багровое солнце падало в ультрамариновое море…»

– Я же говорю, что вы мыслите красиво!

– Спасибо! Дальше, правда, я ещё не придумал.

Они шли по мощёной улице, выбираясь из Старого города, шли за руку как дети. Его ладони были тёплыми, её прохладными.

Его удивила в ней воздушность. Они были словно столетние знакомцы. Он поразился, как в человеке, занимающем такую высокую должность, уживаются серьёзность и какая-то лёгкость бытия. К этой женщине хотелось тянуться, словно с ней можно было избавиться от мучительной головной боли, похожей на падение с отвесной скалы, когда, подчиняясь силе тяжести, тело устремляется вниз и неизбежно разбивается о твердь.

– А пойдёмте есть мороженое! – вдруг сказала Таня.

– А пойдёмте! – отозвался Андрей. – Вот бы крем-брюле сейчас съесть!

– Нет здесь крем-брюле, я уже искала – не нашла, зато есть какое-то такое тягучее, тоже вкусное…

Они зашагали дальше по узкому переулку в поисках выхода на широкую улицу, где торговцы лавок и зазывалы кафе наперебой кричали «Буйрун!». Над ними нависали широкие эркеры деревянных двухэтажных и трёхэтажных домиков. Улочка была настолько извилиста, что свет фонарей высвечивал её частями, некоторые изгибы оставались в темноте.

– Ай! – вскрикнула Таня, оступившись на неровном камне в световом провале.

– Что случилось? – Андрей подхватил её.

– Кажется, я подвернула ногу.

Андрей сел на корточки, но в темноте ничего не разобрал. Встал и жестом предложил о себя облокотиться.

– Сможете идти?

Таня попробовала наступить и цыкнула от боли.

– Потихоньку если только.

Она опёрлась об Андрея, почувствовала его горьковатый запах, хотела взглянуть в его глаза на новом расстоянии. В этот момент её губы встретились с его обветренными губами. Получился нелепый поцелуй-осечка. Оба отпрянули. И через мгновение словно два метких стрелка поразили цель друг друга. В яблочко.

Сколько длился поцелуй, оба не поняли. Ещё немного постояли, глядя глаза в глаза, продолжая изучать друг друга вблизи.

Подвёрнутая нога слегка подпортила вечер. Идти как следует Таня не могла. Андрей предложил понести её.

– Я не хочу угробить цвет советской журналистики, – ответила Таня и заливисто рассмеялась.

– Нет, ну что вы говорите?! – попытался возразить Андрей.

Кое-как доковыляли до ближайшего магазинчика. Там Таню усадили на табуретку. Лавочник принялся самоотверженно суетиться: водички попить, примочки приложить…

Андрей побежал в аптеку, вернулся с мазью и эластичным бинтом. Он ловко перебинтовал ногу, словно всю жизнь только и занимался подвёрнутыми ногами. Вызвал такси и проводил Таню до дома. У её двери ещё долго прощались и не расходились. У Андрея разболталась пуговица на рубашке и висела на одной ниточке. Таня оторвала её и протянула Табаку.

– Держите, а то потеряется. Зашивать сейчас у меня сил нет, но следующий раз милости прошу, – выпалила Татьяна.

– Пуговицы – это же заклёпки судьбы, – взялся почему-то разглагольствовать Андрей. Ему было хорошо от состояния здесь и сейчас, от авансов Тани.

Он не успел развить фразу, Таня поцеловала его на прощание и скрылась за дверью.

Андрей спустился на один этаж, немного посидел на узкой лестнице, запустив пальцы в волосы, и пошёл домой пешком.

XXI

Приближался новый 1984 год. Анкару и Стамбул заваливало снегом. Если зажмуриться, то пахло обычной московской зимой. Ветер обдувал губы, руки тянулись к перчаткам. Зима брала своё, ей никто не сообщил, что она зашла в южную страну. Нашла себе приют в этих краях и вела себя вполне себе по-хозяйски. Метёлки пальм, не выдержав веса снега, гнулись к земле и ломались. Стоял настоящий мороз. Старожилы стали припоминать зиму тридцатилетней давности, когда замёрз пролив Босфор, гадали, возможно ли повторение.

Андрей, пряча лицо от летевших в лицо огромных снежинок, спешил в клинику к одному кудеснику от медицины. Табаку посоветовал его кто-то из турецких коллег, как человека, который экспериментирует в проведении не полостных операций на мышцах и творит чудеса, снижая или купируя болевой синдром. Звали этого человека Вели Могологлу. Он слыл чудаком и принимал в небольшом медицинском центре на окраине. Поговаривали, будто он не то учился в СССР, не то в Монголии, не то где-то там родился и был явно неординарной личностью, поскольку вокруг его имени пышным цветом цвели домыслы, слухи, легенды. Кто-то даже называл его шарлатаном, при этом горой стояла армия тех, кого он поставил на ноги.

Андрей поднялся по обледенелым ступенькам, открыл массивную дверь и оказался в тёплом помещении скромного медицинского центра. Из-за двери кабинета слышался громогласный голос. И было непонятно, то ли человек ругается, то ли просто громко говорит. Табак скинул пальто, повесил на вешалку в коридоре, расторопная девушка указала ему на диванчик, где ему предстояло подождать.

Вдруг резко открылась дверь и огромными шагами Петра Первого вышел высокого роста грузный чернявый доктор. Он задумчиво прошёл туда-обратно по коридору, огляделся невидящим взором, потом зашёл обратно.

Табака вызвали в кабинет.

Врач смотрел на Андрея, будто видел его в первый раз, словно и не выходил он в коридор вовсе и не попадался Табак ему на глаза. После обследования и короткой беседы с пациентом врач выпалил:

– Üzerini değiştir, ameliyathanede sizi bekliyorum[47]47
  Раздевайтесь, жду вас в операционной.


[Закрыть], – нараспев сказал он и вышел.

Андрей разоблачился до пояса. Медсестра выдала ему халатик с запа́хом на спине, и вместе с ней он спустился в операционную, где доктор Могологлу его уже ждал, задумчиво глядя в окно.

Андрей сел на стул. Подошла анестезиолог и отточенными быстрыми движениями сделала несколько уколов в плечи и височную область. Подождали действия заморозки. Врач взмахнул скальпелем как дирижёр палочкой.

– Korkma, kafanı acıtmayarak keserim[48]48
  Ты не бойся, я тебе голову не больно отрежу.


[Закрыть], – прислоняя скальпель к черепу, сказал Вели-бей, слегка улыбнувшись.

«Что за вычурный юмор у этих врачей», подумал Андрей.

Табак услышал, как рассекаются слой за слоем в глубину кожа и мышцы.

Андрей себя почувствовал героем какого-то фильма, только никак не мог определить жанр – ужасы, триллер, чёрная комедия?! Чувствовал себя жутковато. В четырёх местах, известных только ему точках доктор сделал малюсенькие надрезы. Длилось всё всего минут пятнадцать. Потом его поместили в маленькую палату на кушетку, где предстояло немного отдохнуть. Видимо, этот алхимик от медицины в самом деле что-то знал, обладал ключом к телу. Сразу после оперативного вмешательства Андрей почувствовал облегчение в теле, хотя от анестезии ещё предстояло отойти. Добрался домой он на такси, пришёл домой вымотанный. Ему навстречу вышла Сося.

– Мяу, – раздалось издалека.

Андрею захотелось ощутить под ладонью её мягкую бело-рыжую шёрстку.

– Кыс-кыс-кыс, – поманил он её к себе.

Кошка послушно направилась к нему и, урча, нырнула под ладонь.

– Ах ты моя, девочка. Наконец-то мы с тобой перешли на один язык. А то, в самом деле, прям язык ломался звать тебя «пыс-пыс», да «пыс-пыс». Фу! Ерунда какая-то!

Да, Андрея смешило и расстраивало, что местные кошки не понимали, что он пытался привлечь их внимание по-русски, упорствовали и отзывались только на турецкий «пыс-пыс».

– Хр-хр-хр-хр, – урчала Сося, а Андрей задрёмывал на диване.