Текст книги "Корреспондент"

XLI

Андрей ходил по редакции из угла в у гол. Где-то, в дальней мечети, послышался голос муэдзина, певшего заупокойную молитву. Воздух не двигался, несмотря на открытое окно. В нём разливалось марево, заполняя собой всё пространство. Оно вытеснило бы любые мысли о работе, если бы не выходящее из ряда вон происшествие.

Это было уму непостижимо! Из СССР угнали самолёт и приземлились в турецком Трабзоне. Вся эта ситуация была какая-то нехорошая. Этот гром среди ясного неба, разразившись, не мог просто покинуть небо, ему нужны были жертвы, словно какому-то мистическому существу. Андрей всё это чувствовал. Он понимал, что факт угона самолёта из его большой советской страны – это знак каких-то больших тектонических сдвигов. По большому счёту Табак оказался в той точке географии, где происходили настоящие события – живые, натуралистичные новости. Но ирония судьбы заключалась в том, что лисица до винограда дотянуться, как ни пыталась, но всё-таки не могла. Анкару и Трабзон разделяли не столько длинные километры, сколько долгие бюрократические процедуры, необходимые, чтобы попасть из точки А в точку В.

– Толя! Какого чёрта мы с тобой здесь сидим! – не естественным для себя возбуждённым голосом заговорил Табак, продолжая мерить шагами комнату. Между дверью и окном было пять с половиной шагов. Андрей выкидывал ногу вперёд от бедра, не замечая, что выглядит при этом забавно. Воздух, который он разрезал на широкие куски движением своего тела, лениво шлёпался обратно. На лбу у Табака из-под белобрысой шевелюры сочились капли горько-солёного пота.

– А что мы можем сделать? – ответил вопросом на возглас Андрея Толя и почесал за ухом.

– Новости в Трабзоне, а мы сидим здесь, в этой несчастной Анкаре.

– Но так было всегда, что ты дёргаешься? – Толя не считал, что столица республики несчастная.

– А как не дёргаться?! – Андрей рухнул на стул и стал набирать на дисковом телефоне номер посольского пресс-атташе. – Степан, что у нас там?

– Что, что? Ты издеваешься? Сами нервничаем, выехать не можем. Они со своими правилами тормозят нас.

Брови Андрея поднялись, практически дотянувшись до, ставшей мокрой от пота, чёлки. Лоб при этом пошёл волнообразными складочками.

– Ну если и у ваших проблемы, то что уж нам говорить?! – тихо сказал он. – Ну ты держи меня в курсе.

На обратном конце провода прозвучало согласие.

Андрею с Анатолием не оставалось ничего другого, кроме как следить за происходившим по местной прессе. Некие отец и сын Бразинскасы угнали самолёт со всеми пассажирами и приземлились в аэропорту Трабзона. Стюардесса была убита, когда попыталась предупредить экипаж о захвате. Несколько человек оказались ранены.

– Что за нелюди, – возмущался Толя, листая «Хюррий-ет». – Ну хочешь ты сбежать, беги, но человека-то зачем губить.

– Знаешь, Толя, вижу я, что как бы эта история ни закончилась, но избежать наказания им всё равно не удастся.

– Как? Ведь турки не выдают их нашим? – удивился Анатолий.

– Я верю в какую-то высшую справедливость, цикличность и сохранение энергии, любой энергии – пуля, выпущенная в невинного человека, есть бумеранг с непредсказуемой траекторией. Я бы хотел, пожалуй, понять, почему они так поступили и, более того, что они за люди.

Угнанный самолёт с экипажем и пассажирами, пережившими кто трагедию, кто стресс, вернулся на родину. Пресса продолжала шуметь. Андрей «застревал» на заметках турецких коллег и долго не мог мысленно оторваться от произошедшего и сконцентрироваться на других новостях. Но информационный поток (что мог знать Андрей о настоящем информационном потоке двадцать первого века, когда тебя захлестывает с головой, и ты порой выплыть не можешь) тёк в своём русле. Прошла всего неделя, и пришла ещё одна новость – снова угон самолёта из СССР и снова в Турцию. На этот раз без жертв, на этот раз в Самсун.

– Угон самолёта. Никогда такого не было и вот опять, – смеялся Толя.

– Какими-то футуристическими афоризмами ты заговорил, – отозвался Андрей.

– С чего ты взял?

– Да вот что-то мне подсказывает…

Смех смехом, но Андрей крепко задумался, что же творится на его родине. Его раздирали мысли, он силился понять, что происходит с государством. Отголоски приближающегося финала пьесы под названием Советский Союз стали долетать всё чаще, но Табак гнал от себя эти мысли, потому что пытался представить, как может вне Союза существовать огромный кусок суши в окружении холодных и с боем добытых у тех же турок тёплых морей, и не мог себе этого представить.

Андрей отписался о новом угоне по турецкой прессе. Но в ленты новость не попала. Писать в корзину – часть профессии. Но как? Это ведь самая настоящая новость?!

– Соколик, ты меня без ножа режешь. Не спрашивай меня, почему да отчего, – расплывчато объяснял Михмих.

Понятие цензуры в очередной раз предстало перед Табаком во всём своём величии. Понятное дело, никаких новых аспектов для себя он не открыл. Просто было обидно спотыкаться о неровности пути, о которые бьют ноги все. Андрей же был не все. Осознание этой избранности и поднимало его в своих собственных глазах и одновременно бросало в бездну неверия в себя.

Новость о новом угнанном самолёте так и канула в Лету. Если об этом не сообщили в советских СМИ, значит этого и не было. Шито-крыто. Страус греет голову в песке.

Между тем история Бразинскасов, заключённых в Турции, не давала Табаку покоя. Андрей отправлял запрос за запросом в Министерство внутренних дел. Интервью с неположительными героями ему было нужно, конечно, не для агентства (такое задание ему никто не мог бы дать, – с изменниками родины разговор короткий и без участия журналистов). Его задачи были шире: изучение этой истории могло дать основу для литературного произведения или для собственного глубинного изучения жизни, что, как ему казалось, могло бы послужить питательным слоем, гумусом для будущей его литературы. Быть может, в одном из миров, которые роились в его голове и стремились превратиться в произведения, эти изыскания нашли бы своё место, поскольку литературу он видел единственно возможной сферой, где есть сама, если не вся, жизнь со всем её натурализмом и «внутрянкой».

Трудно предположить, где оседали запросы советского журналиста, но до рассмотрения они явно не доходили. Лишь какой-то Мехмет, обременённый небольшой властью, в рамках стола на массивных деревянных ножках в своём ведомстве, снова тяжело вздыхал и клал очередную бумагу под сукно.

XLII

Терпеть дальше тянущее сердце не представлялось возможным, и врачи в один голос говорили, что нужно делать коронарное шунтирование.

После операции в Хьюстоне Озал восстанавливался – в спортзале гостиницы занимался физическими упражнениями, дотошно контролируя, в норме ли его вес. Время от времени его посещали там журналисты. И, когда он в очередной раз спускался с беговой дорожки, один из них, немного стесняясь, подошёл и, глядя прямо в глаза, сказал:

– Уважаемый премьер-министр, я себе не прощу, если не спрошу Вас то, что хочу спросить. Когда провозгласили «Решения 24 января», мы только поженились с супругой. Но очень скоро стало очевидно, что с моими обычными доходами нам не свести концы с концами. Мне пришлось искать ещё работу, брать в издательстве тексты на корректуру. Но этого мало. С каждым последующим экономическим решением Вашего правительства приходилось набирать работы всё больше и больше. И в конечном итоге я себя обнаружил работающим от рассвета до заката и от заката до рассвета на трёх работах. Я захлёбывался и думал не вытяну. Не кажется ли Вам, уважаемый премьер-министр, что Вы со своими экономическими решениями слишком сильно на наше поколение присели?

– Ты сделал всё правильно, ровно так, как я и хотел, – улыбаясь и нисколько не сомневаясь в своей правоте, заявил Озал. – Я ударил вожжами, и ты помчался в правильном направлении. В прежней Турции тебе хватало заработанного и ты бы не стал искать других возможностей и не хватался бы так за жизнь. А сейчас смотри, ты в Америке, в Хьюстоне, запросто разговариваешь с премьер-министром своей страны. Это ли не твой успех?!

Не привыкший удивляться журналист был весьма озадачен таким ответом, и его воинственность быстро спала. Как этот человек перевернул его воззрения с ног на голову?! Не отрывая взгляда, он продолжал стоять, не зная, как отреагировать. Озал ему помог:

– И где моё спасибо?

– Спасибо, – неуверенно ответил представитель печати.

Озал, довольный, закинул на плечо полотенце и пошёл восвояси.

Любитель технических ухищрений, Озал с особым придыханием ждал телемоста. Межконтинентальное общение США – Турция – размах, достойный его.

Из американской студии по спутниковой связи Озал сначала поговорил с кабинетом министров, потом с журналистами, которых в первую очередь интересовало его состояние после операции на сердце.

XLIII

Андрей страсть как любил поездки, эти редкие вылазки за пределы Анкары. На этот раз он направлялся в Сейдишехир в провинции Конья. Он вдавливал гашетку всё сильнее, выжимая максимум из своего «фордика». Мимо пролетали скалы и предупредительные таблички о возможном камнепаде, пейзажи с буйной растительностью и деревеньками с черепичными крышами. Когда он оказывался за городом, на него вдруг накатывало понимание, как сильно он любит такие побеги. Побеги от себя и в то же время к себе. Ему было хорошо самому с собой, вплоть до того самого момента, когда вдруг он начинал спрашивать себя, что он сделал в этой жизни, чего добился, каков его вклад в посев созидательного зерна. Такие мысли кидали его в самоедство и ничем хорошим не заканчивались. На него накатывала лишь, такая тягостно знакомая, головная боль.

Когда Андрей отъехал километров двести от Анкары, он всё ещё пребывал в приподнятом настроении. Мысли о предназначении не успели посетить его. Табака распирала гордость, что здесь, на далёкой и тёплой турецкой земле, советские специалисты построили завод, куда он направлялся.

Когда Андрей подъезжал к пункту назначения, ко лбу уже подобралась свинцовая тяжесть. Предстояла тяжёлая и, скорее всего, беспокойная ночь, когда просыпаешься от нестерпимой головной боли, потом впадаешь снова в забытье, но совсем ненадолго. Короткая разрядка и отдых где-то на поверхности сна, чтобы погрузить организм снова в боль, подчинить всё тело всего одной равноудалённой от висков точке во лбу. По привычке превозмогая недуг, утром Андрей с трудом оторвал голову от подушки, поднялся и отправился на комбинат, где его уже ждали. Его встречал улыбчивый сопровождающий Халит, чей вид напомнил ему беззаботного породистого щенка, гармоничного физически и беспричинно весёлого.

Вместе они прошли через чистую проходную и оказались в цеху. Да, это нужно было просто пережить. Андрею предстояла экскурсия по заводу. Обычно он с удовольствием слушал эти мало интересные технические лекции, прекрасно понимая, что так сильно погружаться в детали производства ему ни к чему. Но сейчас ему хотелось лишь, чтобы всё это поскорее закончилось. Раздражал едкий запах, от которого першило в горле. Его взгляд пригвоздило к лившемуся алюминию. Это заставило его на какое-то время погрузиться в трансовое состояние, перенесшее его к литературным задумкам. К изумлению заводского экскурсовода, Табак автоматически достал блокнот (Халит подумал, что интересы Андрея какие-то странные, ведь он ещё не дошёл до главного в рассказе, а, так сказать, разогревал его шутками-прибаутками из каждодневной заводской жизни) и черкнул какое-то предложение. Рука с блокнотом бессильно повисла. Тело стало ватным.

Алюминий лился жёлто-оранжевым потоком из одного массивного толстостенного котла в другой. При длительном наблюдении за раскалённым металлом у Андрея возникло ощущение кратковременной потери зрения. Неотрывно он смотрел на тяжёлую жидкость и видел в ней потоки раскалённой лавы далёких вулканов, которые ему не суждено было никогда лицезреть. Когда он оторвал взгляд, очнувшись от своей задумчивости, в его глазах пошли яркие белые круги, и он понял, что не может различить высокого худощавого Халита, который, должно быть, продолжал улыбаться и что-то увлечённо рассказывать. Пелена на глазах застилала и рядом стоящий котёл. Он должен был быть иссеро-чёрным, но блики искажали не только его цвет, но и геометрические очертания.

Цеховой шум отдавался мигренным набатом в лобной части головы. Вторая часть мерлезонской экзекуции должна была состояться в месте потише. Андрей поднялся за Халитом по железной лесенке прямо из цеха в кабинет главного инженера. Там он остался один, усевшись в неудобное, обитое некрасивым бежевым дерматином, кресло. Очень быстро, откуда ни возьмись, перед ним оказался чай в изогнутом маленьком стаканчике на блюдечке и четыре кусочка сахара, на которые уже успели пролиться несколько капель чая, поэтому они приобрели коричневый оттенок. Андрей попытался устроиться поудобнее, пересел на такое же рядом стоящее кресло, но оно оказалось настолько же неудобным. Он расстроенно вздохнул, закинул в стаканчик весь сахар, размешал ложечкой, неловко обхватив её своими большими пальцами, и осторожно стал отхлёбывать горячую жидкость, оглядываясь по сторонам. Кабинет был похож на капсулу, потому что огромных размеров окно во всю стену было причудливо выгнутым наружу, что создавало впечатление нахождения на межгалактической станции или внутри космического корабля. Окно это выходило не на улицу, не на оживленную автостраду или в тихий дворик, а в цех – индустриальная картинка не сквозила романтикой. Табак расстроился, что это именно так. В своих мечтах он представлял себе это место несколько другим. Он цеплялся за свои мечты, потому что созданный в них образ ему нравился многим больше того, что простирался перед его взглядом. Пожалуй, фантазийный он перенесёт на бумагу. В голове стал шевелиться новый сюжет. Демон новой идеи стал подгрызать, уже начавший было воплощаться, замысел романа о Татьяне.

Андрей отгонял череду разношёрстных мыслей и готовился задавать свои вопросы, оттачивал формулировки. Хотя он прекрасно понимал, что его вопросы, равно как и ответы интервьюируемого, никому не нужны. Да и новость была уже написана заранее. Требовался некий церемониал. Корреспондент должен приехать, пообщаться и написать информацию о том, что комбинат после перебоев с подачей энергии наконец-то после постепенного наращивания мощностей вышел на стопроцентную выработку.

В кабинет вошёл плешивый герой интервью Тимур. Ворот его рубашки, скрывавшейся под рабочим халатом, плотным кольцом сковывал горло так, что лицо налилось красной краской. Или оно всё время у него было таким. Вид главного инженера показывал, что ещё каких-то пару лет и его убьёт очередной инфаркт – предыдущий он перенёс на ногах, никому не сказал о случившемся, даже не признался самому себе, что надо бы уже заняться здоровьем. О «делах сердечных» Тимура узнает первым патологоанатом при вскрытии.

Одна из многочисленных ситуаций, когда «на растерзание» журналиста «подкидывают» человека, которому предстоит выдать прессе официоз. Происходит резистентность на всех уровнях. Человек говорит голосом, как у робота, преодолевая себя, его слова топорны, он косноязычен, поскольку исполняет некий долг, или, проще говоря, делает обязаловку. Самому же журналисту такое интервью не даёт практически ничего. Обычно в нём нет ни информации, ни души. Момент наивысшей бессмысленности жизни. Оба героя теряют время, один силится сыграть роль, другой сохранить мину при очень плохой игре. Андрей терпеть не мог в этой ситуации подбадривать собеседника, стимулировать его к разговору, потому что понимал, что диалог бестолков, но не помочь человеку выполнить свою функцию ему казалось негуманным.

XLIV

Приехал Андрей домой замученный. Он замучил себя сам. Самое страшное заключалось в том, что он стал ощущать какое-то странное удовлетворение от того, что сам у себя вытаскивал душу, бесконечно спрашивая с себя, что сделано именно сегодня для его большого литературного труда (а у него всё время находились другие, более важные или срочные дела, чтобы именно сегодня не сесть за письменный стол). Истязающие его мысли унесло сильным ветром, когда Андрей, припарковавшись, вышел из машины рядом со своим анкарским домом. Росшая рядом слива сиротливо стояла без листьев. Ветер трепал её, будто ему было мало оголить её, и он хотел вынуть у неё и душу. Так же как поступал с собой Табак. Оказавшись рядом с домом, Андрей обрадовался знакомым ступенькам, двери и Сосе.

Сослумакарна кинулась к нему, стала тереться о ноги.

– Ты моя хорошая, соскучилась? – сказал Андрей и взял, разуваясь, кошку на руки.

Оказавшись в его объятьях, Сося полежала в них ровно тридцать секунд, необходимых ей, чтобы реализовать свою недолюбленную покинутость, укусила его за запястье, тут же спрыгнула с рук, заставив Табака взвыть от боли, и убежала за диван.

– Вот шайтанка, – произнёс Андрей, глядя, как из двух кругленьких ранок сочится кровь. – Хотя всё очевидно, мстит… Так мне и надо.

Андрей пошёл на кухню, достал аптечку и стал обрабатывать укус. В этот момент в дверь позвонили, несмотря на то что она была открыта. Андрей не успел в суете приезда-ласки-укуса закрыть дверь. Прилепляя пластырь, Табак вытянул шею, чтобы увидеть, кто к нему пожаловал.

Это был Ахмед. Одет он был не по погоде легко. Уже прилично холодило на улице, но он всё франтил. Небрежно наброшенный на шею малиновый шарф был призван больше украшать, нежели греть. За то время пока Табак не видел друга, тот отрастил усы и обзавёлся подтяжками.

– Hoş geldin, arkadaşım[108]108
  Добро пожаловать, дружище!


[Закрыть], – расплываясь в улыбке, сказал Ахмед.

Тёмные глаза его блестели, излучая довольство жизнью. – Geçiyordum buradan. Bi uğrayım dedim[109]109
  Я тут проходил мимо. Думаю, дай зайду.


[Закрыть].

– Hoş bulduk. Hoş bulduk. İyi yaptın. Yeni geldim… gördü-ğün gibi[110]110
  Спасибо, спасибо! Правильно сделал. Вот только приехал… как видишь.


[Закрыть], – Андрей кивнул в сторону лёгкой дорожной сумки, стоявшей при входе. – Düşünsene Soslumakarna beni görür gör-mez ısırdı[111]111
  Представляешь, Сослумакарна, как только меня увидела, сразу укусила.


[Закрыть].

– Bu kedi içinde bir şeytan var[112]112
  Да, внутри этой кошки живёт чертёнок.


[Закрыть].

– Aynı fikirdeyim[113]113
  То же самое думаю.


[Закрыть], – ответил Андрей, разминая пальцы на укушенной руке, чтобы понять, причиняет ли ему боль сокращение мышц. – Bi dur. Şimdi onun tuvaletini temizleyeyim, bi de yemek koyayım, sonra çıkalım[114]114
  Постой. Я уберу за ней, поесть ей положу, потом пойдём.


[Закрыть].

– Kahve içsek iyi olur[115]115
  Вот сейчас бы кофейку.


[Закрыть].

– Evet, hem de meyan köklü[116]116
  Да, и с корнем солодки.


[Закрыть].

– Vay! Sen gurmesin![117]117
  Ух-ты! Так ты у нас гурман!


[Закрыть]

– Mecbur. Burada yaşarsan ister istemez gurme olursun[118]118
  Вынужденно. Здесь поживёшь, хочешь – не хочешь гурманом станешь.


[Закрыть]

– Yani ülkemizde herkesin gurme olduğunu söylemek mi istiyorsun?[119]119
  То есть у нас в стране все гурманы, ты хочешь сказать?


[Закрыть]

– Elbett e. Allah sovyet kantinine seni düşürmesin[120]120
  Несомненно. Пусть Аллах хранит тебя от попадания в советскую столовую.


[Закрыть].

Ахмед был бы рад понять грустный юмор Андрея, но просто пропустил его фразу мимо ушей, как произнесённую на неведомом ему языке. У Табака стала складываться привычка, говоря с другими, обращаться больше к самому себе.

Они спустились вниз, прошли квартал мимо зеленщика, мясника, торговцев рыбой, игрушками и тысячей мелочей для дома. По узкой улице пришлось идти змейкой, вдвоём на тротуаре они не помещались. Прошли мимо кафе «Каранфиль». Ахмед, шедший впереди, было пробежал мимо него, потом резко развернулся и собрался в него зайти.

– Hayır, buraya gitmeyelim[121]121
  Нет, сюда не пойдём.


[Закрыть], – сказал Андрей, у которого защемило сердце от горько-сладких воспоминаний. Ему не хотелось бередить чувства и непреднамеренно, находясь в этом месте, воскрешать то, что, казалось, удалось глубоко похоронить.

– Nasıl istersen…[122]122
  Как хочешь…


[Закрыть] – пожал плечами Ахмед.

В итоге они присели в какой-то невзрачной кафешке, но с очень вкусным кофе в маленьких чашечках. У блюдца Андрея был отбит краешек. Увидев это, он ощутил, что и внутри него как будто есть какой-то надтреснувший нерв, стискивающий его тело, в особенности горло.

– Bence gelecekte herkes, kolay bir şekilde kendi gazetecilliği-ni, edebiyatını millete sunacak. En azından ben böyle olmasını isterim ve farklı bir şey kabul etmiyorum[123]123
  По-моему, в будущем каждый будет представлять свою журналистику и литературу читателям. По крайней мере я бы хотел такого будущего, я не принимаю ничего другого.


[Закрыть], – доставая слова из тайников своих мечтаний, поделился Ахмед.

– Enteresan bir fikir, ancak çok gerçekçi değil[124]124
  Интересная мысль, но не слишком реалистичная.


[Закрыть], – парировал Андрей. – Bence gazetecilik ve özellikle edebiyat gayet muhafazakar bir alan. Gelecekteki durum şimdikinden çok farklı olmaz[125]125
  На мой взгляд, журналистика и особенно литература довольно консервативные сферы. Ситуация в будущем от нынешней ситуации так сильно отличаться не может.


[Закрыть].

– Sadece düşün. Sen bir roman yazdın ve onu anında kendin ya-yınlıyorsun, hatt a şöyle henüz tamamlanmamış romanı yayınlıyorsun. Bölümleri hazır oldukça aşama aşama veriyorsun ve bir türlü okuyucu-larla birlikte yazarlığı yapıyorsun. Onların katkılarıyla üretiyorsun. Ve herkes ama herkes senin bu yazarlık serüvenini destekliyor[126]126
  Только подумай. Ты написал роман и немедленно его сам издаёшь. Даже так: ещё не законченный роман издаёшь. Как главы становятся готовы, так постепенно выдаёшь, и таким образом занимаешься писательством вместе с читателем. Создаёшь с их участием. И все тебя поддерживают в твоём писательском приключении.


[Закрыть].

Андрей слушал слова Ахмеда напряжённо. Его уму такие мыс-лефигуры не были постижимы и почему-то мучили его. Поэтому он стал защищаться.

– Hadi senle gazeteciliğin tarihini izleyelim[127]127
  Давай с тобой проследим историю журналистики.


[Закрыть], – заговорил он, потерев лицо ладонями, от чего лицо моментально стало красным. – Antik Roma’nın Acta Diurna’sı, millet meydana toplanınca okunuyordu. Haberler taş üzerine basılıyordu. Sonra papirüs ve parşömen, daha sonra kağıt ortaya çıktı ve böyle de devam ediyor. Gelecekte benim yazdıklarım kağıt dışında bir materyal üzerinde mi olacak? Ben bu teknolojiyi kendim mi kullanacağım ve hiçbir yayınevine uğramadan eserimi ev ev dolaşarak dağıtacak mıyım?… Hayır. Mümkün değil[128]128
  Древнеримскую Acta Diurna народ читал, собравшись на площади. Новости были высечены на камне. Потом папирус и пергамент, а затем и бумага появилась, и так всё и продолжается. В будущем написанное мной будет не на бумаге, а ещё на каком-то материале? Я сам буду использовать эту технологию и, минуя какое бы то ни было издательство, сам, бродя от дома к дому, своё творение буду распространять? Нет! Невозможно!


[Закрыть].

– Belki yeni icatlar olur[129]129
  Может, будут новые изобретения.


[Закрыть].

– Nasıl bir icat? Örnek ver[130]130
  Что за изобретение? Дай пример.


[Закрыть].

– Bak şimdi, bilgisayar teknolojileri var, – Ахмед допил кофе и перевернул чашку, чтобы погадать на кофейной гуще, правда, в этом деле он категорически ничего не понимал. Жест был автоматическим, обычно его сестра Фатма умела витиевато объяснять смысл рисунков из размякших молотых кофейных зёрен. – Ben teknolojiye inanıyorum. Sen Özal’ın telekonferansını gördün mü? Bir kıtadan öbür kıtaya görüntü bağlantısı sağlandı. Daha neler, neler olur…[131]131
  Смотри, есть компьютерные технологии. Я верю в технологии. Ты видел телемост Озала. С одного континента на другой континент организовали видеосвязь. Чего только ещё ни появится…


[Закрыть]

Они выпили кофе, но душа требовала ещё чего-то. Серая кафешка оказалась скрытой кладовой вкусов. Им принесли чай с веточкой шалфея и лимоном. Запах ароматного подсушенного растения тут же занял всё пространство над их столиком, погрузив в состояние неуловимой гармонии всего сущего.

– Güzelmiş[132]132
  Вкусно.


[Закрыть], – сказал Андрей, отхлебнув чая и почувствовав лёгкую горечь, которая перенесла его в детство, к запаху полыни, росшей недалеко от дачи.

Ахмед в ответ одобрительно улыбнулся.

– Bak o kocaman başbakan, biz, sen ve ben, sıradan yazarların durumunu konuşuyoruz[133]133
  Смотри, это целый премьер-министр, а мы, ты и я, говорим о случае обычных писателей.


[Закрыть], – нанёс сокрушительный удар в дискуссии Андрей.

– Bu teknolojiler bize kadar iner ve biz de o teknolojilere ulaşacağız diye düşünüyorum[134]134
  Эти технологии спустятся до нас, и мы до этих технологий вырастем, думаю я.


[Закрыть].

– Saç-ma-lı-yor-sun[135]135
  Ты говоришь ерунду.


[Закрыть], – отчеканил он.

– O-la-bi-lir[136]136
  Может быть.


[Закрыть], – также, разделяя на слоги слова, сказал Ахмед. – Ama biraz Jules Verne gibi düşünmekte fayda var[137]137
  Однако есть польза подумать как Жюль Верн.


[Закрыть], – сверкнул глазами Ахмед и повыше поднял свой воротник.

Их спор не был спором вовсе. Препирательства имели спортивную составляющую. Им нравилось рассуждать умозрительно, пытаться заглянуть сквозь время и пространство. В этих разговорах каждый чувствовал себя правым, и каждый оставался со своей правдой. Им нравилось стоять рядом «с бровью брови», они нашли друг друга по росту. Наверное, в этом заключается элемент счастья, когда тебе от человека не нужно ровным счётом ничего, равно как и ему от тебя, вам просто весело и интересно, вы расстаётесь и встречаетесь, и снова и снова продолжаете свой диалог, обрывая его где-то на середине, потом снова продолжая. Это похоже на нанизывание бусин на какую-то бесконечную нить. Бусины-мысли составляют причудливую последовательность, где нить дружеской беседы – скрепляющая канва. И нет цели создать самое красивое или самое дорогое ожерелье, главное – сделать его. И вот они уже друг друга видят старцами, сидящими в пещере, и каждый плетёт свою корзину из лык, и перебрасываются они словами, которые вплетаются в их изделия.

Это была дружба. Возможно, она была больше замешана на профессиональной основе. Кто знает, смогли бы они так хорошо друг друга понять, не будь они ягодами одного журналистского поля. Очень вероятно, что разница менталитетов и культур скорее бы разъединила их, будь они ещё и разных профессий.

– Haydi konuyu ikiye ayıralım[138]138
  Давай мы тему разделим надвое.


[Закрыть], – не унимался Андрей, которому хотелось всё-таки донести свою мысль до Ахмеда. – So-nuç itibariyle gazetecilik ve kitap yazarlığı yakın da olsa farklı alanlar. Belki gazetecilikte dönemeçler olabilir. Ama kitap yazarlığında böyle bir ihtimal görmüyorum[139]139
  В конечном счёте журналистика и написание книг – это, пусть и близкие, но разные сферы. Может быть, в журналистике случатся повороты. Но что касается писательства, то здесь я такой вероятности не вижу.


[Закрыть].

– Neden?[140]140
  Почему?


[Закрыть]

– Görmüyorum işte[141]141
  Просто не вижу.


[Закрыть].

Ахмед лукаво улыбнулся. Андрей ведь просто отмахнулся от него, не имея в текущей ситуации существенных доводов, и руководствовался только некими чувствами или даже предчувствиями. В этот момент к их столику подошла местная кошка с обрубком вместо хвоста и стала тереться о ноги и мяукать. Табак тут же вспомнил о Сосе, надо было возвращаться домой. Бог знает, что было у неё на уме сейчас. Какими эпитетами она вспоминала своего беспутного хозяина?! А она вспоминала, и в голове у неё крутилось турецкое «şerefsiz»[142]142
  Подлый, низкий, недостойный.


[Закрыть], и она никак не могла подобрать достойную замену этого слова на русском.

Друзья попрощались, и каждый пошёл к себе домой.

Андрей вернулся, сел за стол и принялся сыпать свои круглые буквы на бумагу. Сослумакарна, проходя по столу, заглянула в рукопись и подумала: «Фи, опять стихи…»