Текст книги "Корреспондент"

LII

Плёнка на видеокассете пошла полосами, и механизм видеомагнитофона стало заклинивать на одном и том же месте. Озал сотни, тысячи раз отсматривал запись момента, когда раздался выстрел. Никто из попавших в объектив не ускользнул от его взгляда. Он вычленял на плёнке каждого из пришедших на конгресс и снова и снова наблюдал за поведением, схваченным беспристрастной камерой. Он отсмотрел это видео много раз в одиночку, с женой, с адвокатом, заказал многократное увеличение изображения, послал запись в Соединённые Штаты, чтобы местные специалисты сделали своё заключение. Будто помимо двух выстрелов в него произошёл ещё и третий. Был ли стреляющий один или их было двое, задавал себе вопросы Озал. Если одного задержали, то, может быть, другой скрывается.

В своём кабинете в Вашингтоне мистер Джонс Стивенс, офицер с аккуратно стрижеными усиками, увеличив изображение, отчётливо увидел, что после выстрелов в Озала и во время стрельбы охранников, один человек, как вышколенный солдат спецслужб, кувырками выкатывается из-под пуль. Это изображение и Озал, и его приближённые, и, главное, эксперты органов внутренних дел изучали особо тщательно.

Шёл третий час допроса. В комнате было жарко, даже душно. Кто-то встал и открыл окно, из него моментально ворвалась струя холодного горьковатого воздуха. Перебинтованного Картала Демирага допрашивали с пристрастием. Он лежал на белой железной кровати с голым торсом. Говорил несвязно. Государственный обвинитель облекал его мысли в стройные предложения. Секретарь стучал по клавишам печатной машинки, создавая контрапункт истории, которая вершилась, протоколировалась, продолжалась прямо в этой комнате.

Хакану Шанлы удалось перехватить это задание у своего коллеги, и он в составе съёмочной группы “TRT” ворвался вместе с оператором в палату. Треск печатной машинки прекратился.

– Как вас зовут и почему вы стреляли в Озала?

– Я вот тут пытаюсь объяснить, что у меня психологические проблемы, хотел покончить жизнь самоубийством. Но не смог. Думаю, пойду на конгресс с Озалом, в него пальну, меня застрелят, и я избавлюсь от своих мучений.

Журналисты отпрянули. Поверили ли они в сказанное? Вряд ли. Но материал был горячий, его срочно нужно было подготовить к эфиру.

Сидя в своём кабинете, занимаясь рутинными делами, Озал на задворках мыслительного процесса всё время прокручивал дилемму – действовал ли нападавший один или это была хорошо спланированная акция, лишь по стечению обстоятельств не увенчавшаяся успехом для нападавшего. Озал принимал главу Центробанка, а в мыслях вертелись отчёты спецслужб, проводил переговоры с министром иностранных дел Ливии, а в это время в его голове красной лампочкой горели предположения соратников о профессиональной природе покушения. Аналитический разбор привёл к выводу, что ему удалось пережить заказное убийство.

В зале горел приглушённый свет. Редкий случай, когда Озал оставил работу не слишком поздно. Он сидел в кресле с опущенными плечами. Семра подошла к нему и погладила по плечу.

– Знаешь, я сложил эту картинку, – Озал увлёк Семру за руку, чтобы она присела на подлокотник кресла, и, потерев уставшие глаза под очками, посмотрел на неё. – Цепочка очень длинная и уходит своими концами далеко за пределы Турции. У случившегося международный масштаб, и это меня пугает.

– Я всегда с тобой, ты знаешь, – Семра смотрела на него прямо. Похоже, это ему помогало держаться на плаву не меньше его внутренних сил.

Картал Демираг отправился в тюрьму на двадцать лет (но не пройдёт и четырёх лет, и Озал его простит). Взвесив всё, премьер решит не тянуть за ниточки, ведущие к тем, кто разыграл партию с пешкой Карталом Демирагом.

LIII

Всё тот же расторопный мальчишка (звали его не то Ахмет, не то Мехмет) сновал между столиками. Андрею он давно приглянулся. Его удивляла и одновременно восхищала способность местных пацанов вживаться в роль взрослых торговцев. То, ещё не сломанный, зычный голос зазывал с порога кафе клиентов, то, ещё маленькие, руки быстрыми отчётливыми движениями меняли подложки под тарелки, при смене основного блюда на чай с десертом «айва в сливках и сиропе».

Так и в этот раз, когда они сидели на террасе с Ахметом и Джейдой (она надела зелёное платье, которое ей очень шло) на диванчиках с орнаментальной обивкой, быстрые маленькие руки хозяйского сына шустро убрали тарелки, где ещё несколько минут назад лежал завёрнутый в лаваш и порезанный на кусочки кебаб-бейти с йогуртом и рыжим булгуром, и вместо них водрузили на стол пыхтящий паром двухэтажный чайник, потом высыпал изогнутые тела стаканчиков на блюдцах с золотистой окантовкой. Ди-ли-ди-ли-ди-ли-ли – вразнобой раздался звук, все трое принялись размешивать сахар, будто решили сыграть какую-то импровизацию трио.

– Eninde sonunda haklısın. İstatistiği gördüm. Ona göre gelir, kişi başı üç bin dolara dayandı. Daha fazla çalışmak zorunda kaldık, ama ülkenin değiştiğini kabul etmek lazım[147]147
  И всё-таки ты прав. Я видел статистику. В соответствии с ней доходы достигли трёх тысяч долларов на человека. Мы вынуждены были работать больше, но стоит признать, что и страна изменилась.


[Закрыть], – подтвердил Ахмет оценки Андрея (от взгляда Табака как журналиста, конечно, не могли ускользнуть изменения в стране, которую он уже стал чувствовать своей; покипев несколько лет в местном соусе, хочешь-не хочешь пропитаешься его духом). С кухни сначала потянуло тонким ароматом углей, потом всё пространство заполонил густой запах жареного мяса.

– Ben de istatistiği gördüm. Ancak istatistik mesele değil. Benim Ankara’daki ilk zamanlarımı hatırlıyorum. Ben de kuyruklarda az sıra beklemedim[148]148
  Я тоже видел статистику. Но дело не в ней. Я вспоминаю себя первое время в Анкаре. Я тоже немало времени простоял в очередях.


[Закрыть], – улыбнулся Андрей, припомнив времена, которые с каждой проходящей секундой всё больше удалялись в прошлое. Но тут же погрустнел, посерел, помрачнел. В последнее время Табак всем телом стал ощущать время. И не то чтобы чувствовал зрелость, готовую трансформироваться в старость – тело его по-прежнему работало безотказно, только приступы мигрени иногда омрачали жизнь, но Андрей в шутку говаривал сам себе, что он всегда живой, почти как Ленин. Табак как-то вдруг стал осязать уходящие секунды и минуты: как они капают, словно в сломанном кране, который, сначала просачивается редкими каплями, потом расшатывается до такой степени, что даже в закрытом состоянии пропускает целую струю. Ему казалось, что драгоценные капли льются впустую, спускаясь водоворотом в канализацию безвременья.

– Ben röportaj için araba fabrikasına gitmiştim. Editör de ma-kalemin ilk kısmına, araç üretiminin yılda kırk binden iki yüz bine yükseldiğini yazdı. Muhtemelen bakanlıktan bir genelge vardı[149]149
  Я ходила на интервью на автомобильный завод. Редактор во врезе написал, что в год цифра увеличилась с сорока тысяч до двухсот. Должно быть, из министерства пришёл циркуляр.


[Закрыть]. – сказала Джейда, вспомнив свой недавний репортаж. Ей тоже хотелось блеснуть знаниями и показать, что она в курсе. Ей казалось, что на Андрея её осведомлённость и тонкий ум произведут впечатление. Произвели, но не настолько, чтобы об этом стоило говорить или сравнивать с впечатлением от его прежних увлечений. Свет в его душе тускнел день ото дня, он сам не отдавал себе отчёта, почему это происходит. Искра, брошенная Джейдой, слегка осветила сгущавшийся внутренний мрак. Между тем, сама Джейда именно в этот момент переключилась и мечтательно подумала, а что если бы Турция собирала машины для всей Европы, для её страны это было бы весьма престижно, такое бы па совершила Турция, а страна советов бы это увидела и оценила. Но журналистка побоялась озвучивать свои мысли, слишком амбициозно они звучали. Джейда поправила ворот платья и, незаметно для себя, томно взглянула на этого странного русского. Ахмет перехватил её взгляд и засмущался, будто он был обращён к нему. Андрей находился в своём пузыре дум, когда его неожиданно прострелила неприятная мысль – в стране, в которую он приехал девять лет назад, произошли настолько глобальные изменения, что на самом деле их можно было бы назвать революционными. В его собственной стране тоже бушевал ветер перемен. А где был он на фоне этого меняющегося мира?! Он поднял голову и глупо улыбнулся в ответ на взгляд Джейды. Чтобы аннулировать неловкую паузу, произнёс:

– Her taraf üretim-üretim, inşaat-inşaat[150]150
  Везде производство-производство, строительство-строительство.


[Закрыть], – Андрей вспомнил, что Михмих ему рассказывал, что турки стали ехать в Москву. Строители вольготно живут рядом с кремлём, в гостинице «Россия». Неловкость момента стала ещё очевиднее. Между Андреем и Джейдой простреливало электричество, но какое-то искусственное, что ли. Ахмет вздохнул. Ему стало уже совсем неловко находиться в этой компании. Он заторопился.

– Yarın teyzem geliyor. Gideyim, evimi toparlayayım[151]151
  Завтра приезжаем моя тётя, пойду-ка я дом приберу.


[Закрыть], – придумал причину ухода Ахмет. Совершенно ни к чему было уточнять, что у него была мировая тётя Фатош, которой было абсолютно всё равно, что и как дома у племянника. Когда она приезжала, наводила такой марафет, которого Ахмет никогда бы не смог навести, даже если бы он порвал с газетной карьерой и посвятил всю свою жизнь уборке.

Шаги Ахмета растаяли за открытой нараспашку дверью. Повисла очередная нелепая пауза, одна из тех пауз, когда хочется провалиться сквозь землю, но физика тела не позволяет этого сделать.

– Rahat ol, canım![152]152
  Расслабься, душа моя!


[Закрыть] – тихо произнесла Джейда, видя, что Андрей как-то напрягся, вымучил неестественную улыбку, и гордо вскинула ресницами. – Haydi hiç gitmediğin yere seni götüreyim, ister misin?[153]153
  Давай я тебя отведу в такое место, где ты никогда не был. Хочешь?


[Закрыть] – Neden olmasın?![154]154
  Почему бы и нет?!


[Закрыть] – Табак почувствовал себя сухим листом, которого несёт водный поток. Он решил отдаться этому течению.

Они сели в «фордик» Андрея. Обоим словно хотелось какого-то приключения, чего-то отличного от повседневности, хотелось разбить своё зазубренное поведение о камень сиюминутных порывов. И, похоже, встряска Андрею была даже нужнее, чем Джейде.

– Nereye gidiyoruz?[155]155
  Куда едем?


[Закрыть] – сказал Табак, ударив ладонями по рулю.

– Sanki ben sürsem daha iyi olur. İtirazın var mı?[156]156
  Кажется, если я поведу, будет лучше. Есть возражения?


[Закрыть] – ответила Джеда, и в её тёмных умных глазах проскочил дьявольский огонёк.

Они пересели. Джейда чуть приблизила кресло к рулю, подправила зеркало дальнего вида, ловко обосновавшись на новом месте. Андрей с интересом за ней наблюдал. Это поначалу его поражала та лёгкость, с которой в Турции люди пересаживаются за руль машин родственников, друзей, знакомых. Но когда, однажды, на узких улочках его зажали с двух сторон припаркованные машины, и он тщетно пытался выбраться, ему помог выехать прохожий, уверенно предложивший свою помощь. Тогда Табак преодолел в себе этот барьер. Теперь он, пусть и с содроганием сердца, но уже не таким очевидным, отдавал бразды правления тому, кто заявлял себя лидером на этой жизненном пятачке.

Джейда вдавила педаль газа в пол и машина, как никогда быстро, непривычно качнув своим железным телом, рванула с места. Он вжался в кресло, но скрыть свой лёгкий тремор в коленках ему не удалось. Она повернулась к нему как ни в чём не бывало, по-свойски хлопнула его по плечу, и они понеслись куда-то на окраину города.

– Geldik[157]157
  Приехали.


[Закрыть], – удовлетворённо произнесла Джейда, притормозив в чистом поле, на краю которого одиноко стояли какое-то строение и дерево.

Андрей посмотрел на неё удивлённо. Он дошёл до того состояния, когда всё происходившее с ним ему почему-то казалось странным. Табак словно не жил, а смотрел кино про себя или читал книгу, где одно на другое громоздились события.

Они оставили машину в кармане у трассы и пошли в поле по направлению к строению, стоявшего на краю жидкого перелеска. Джейда шла чуть впереди, Андрей шагал за ней, не слыша своих шагов – хруст травы от ног Джейды был значительно отчётливее. Шли в полном молчании. Было что-то заговорщическое в повадках журналистки, приподнявшей полы своего зелёного платья, чтобы было удобнее идти по бездорожью.

Они дошли до старого разрушенного трёхэтажного здания. Трудно было предположить, каково его назначение. Оно больше походило на жилое, хотя странная заржавевшая бесформенная железяка говорила о том, что здесь, возможно, когда-то проходили какие-то механические производственные или перерабатывающие процессы.

Они поднялись по бетонной лестнице, с краю которой не было перила, отчего Андрей старался держаться стены. Со второго на третий уже вела винтовая ржавая лестница, которая издавала глухой металлический звук, когда наступали на ступеньки. Забравшись наверх, Джейда подошла к оконному проёму. Стекло было разбито, и в промежутке между его обломками паук сплёл густую паутину. Она обернулась к Андрею, который остановился на верхней ступени лестницы и осматривал запустелое пространство с валявшимися кусками стекла и железа.

– Haydi gel buraya![158]158
  Давай, иди сюда!


[Закрыть] – кивнула она ему. Джейда выглядела очень странно в своём красивом зелёном платье на фоне этой разрухи. Похоже, она не желала мириться со своим возрастом, её душа требовала приключений или хотя бы какого-то разнообразия. – Bu benim düşünce karargahım. Gizli bir yer, kimseye burayı göstermiyorum[159]159
  Это штаб для дум, тайное место, никому его не показываю.


[Закрыть].

Андрей улыбнулся, подошёл поближе и увидел, что в углу стоит одиночная парта со скамейкой, а за ней стоит кожух, из которого торчат листы бумаги.

– Ben tabii ki Nataşa Rostova değilim. İsim aynı olmasına rağ-men sen de pek Andrey Bolkonski’ye benzemiyorsun. Ama bak bu-rada ne var[160]160
  Я, конечно, не Наташа Ростова. Ты тоже не похож на Андрея Болконского, хоть и зовут тебя также. Но посмотри, что здесь есть.


[Закрыть], – Джейда подхватила Андрея под руку и направила его внимание за окно.

Андрей выглянул, просунув голову в зияющую дыру, и увидел раскидистый дуб, один в один похожий на тот, что был в «Вой не и мире».

– Biliyor musun? Bazen buraya geliyorum. Bu ağaca bakmam beni iyice rahatlatıyor. Burada da yazıyorum bazen[161]161
  Знаешь? Я иногда сюда прихожу. Меня очень приводит в чувство, когда я смотрю на это дерево. А здесь иногда я пишу.


[Закрыть], – Джейда кивнула на парту.

Андрей почувствовал себя ребёнком, которому раскрыли одну из тех тайн, что бестолкова для взрослых, но наполнена глубоким смыслом для детей из одной ватаги. Он сделал неловкое движение и поранился о стекло. На тыльной стороне ладони стала кровью сочиться полоска.

– Bak, elin kanadı[162]162
  Смотри, у тебя пошла кровь.


[Закрыть].

– Hiç farketmedim. Bir şey olmaz. Arabada sararım yarayı[163]163
  Вообще не заметил. Ничего страшного. В машине перевяжу рану.


[Закрыть].

– Tamam, artık benim kan kardeşim olursun[164]164
  Так, теперь будешь моим кровным братом.


[Закрыть], – сказала весело Джейда.

– Bundan sonra kesinlikle olurum[165]165
  После этого безусловно буду.


[Закрыть], – покрутив пораненной рукой, ответил Андрей.

Ему на мгновение показалось, что случилось то, что именно сейчас ему было необходимо: человеческое понимание, родственная душа.

LIV

Он по-дружески обнял её. Но на душе почему-то стало не легче, а тяжелее.

LV

Построенные дамбы и дороги, компьютеризация в городах и электрификация в отдалённых деревнях легли тяжким бременем на обычных людей. Развивая страну, Озал шёл на боль. Люди среднего достатка и попросту бедные, с трудом сводя концы с концами, копили недовольство правительством. Ситуация усугублялась и тем, что на всё повышались цены, а зарплаты оставались прежними. Бюджетники в 1989 году не получили свою ежегодную прибавку к зарплате. Озал это объяснял требованиями экономической ситуации. И не хотел слушать тех, кто говорил, что народ не вытянет этот груз. В своей голове он видел чёткую картину, где существует поколение людей, которые жертвуют собой, чтобы страна рванула вперёд, и следующие поколения вдохнули воздух в лёгкие обновлённого, более состоятельного государства, могущего дать фору Европам и Америкам.

– Уважаемый бей, что ж вы делаете-то? Зачем в официальной газете публиковать очередное повышение цен на цемент, на мосты – возмущался, насколько мог себе это позволить Мехмет-бей, помощник Озала по партийным делам. – Что мы за правительство, и что мы за политики, если перед выборами делаем такую роковую ошибку. Нам же не простят этого!

– Нам нужно сообщать всё. Разве это показывает, что мы плохо работаем?! – возразил Озал.

Мехмету было нечем парировать.

– И ещё. В чём заключается отличие государственного деятеля от политика, ты знаешь?

Молчание продолжилось.

– Как говорил Черчилль, политик ориентируется на следующие выборы, а государственный деятель – на следующее поколение. Понимаешь?

Он мыслил какими-то иными категориями. Мехмет-бей недоумевал, и, выйдя из кабинета, почесал в затылке, бессильный что-либо изменить.

Болью, которую испытывали люди, оплачивая свои раздутые счета, они поделились с Озалом и его сторонниками. На выборах в местные органы власти за Партию Отечества проголосовали в два раза меньше человек, чем прежде. Избирательная урна стала тем местом, где люди смогли выпустить свой пар.

Озал был чернее ночи. После оглашения результатов выборов подчиненные боялись заходить к нему в кабинет. Тем же, кому по долгу службы всё-таки приходилось это делать, обращали внимание на его посеревшее лицо и взгляд, направленный будто сквозь присутствующих. В его картине мира не укладывалась сложившаяся ситуация. Оппозиционные политики, в первую очередь давний конкурент Демирель, танцевали джигу на его неудаче. Конечно, он не слушал их пламенные, не лишённые злорадства речи. Но до него они доходили исподволь – атмосфера была заряжена негативно по отношению к нему, и он считывал из пространства, что удача словно отвернулась от него. Мириться с этим было не в его характере. Он должен был ещё взять свой реванш на этом политическом поле.

Но чтобы двигаться дальше, нужно было признать своё поражение: сначала перед соратниками, затем перед народом.

Большая пресс-конференция намечалась на утро. Весенний воздух начинал потихоньку теплеть, поэтому окна в зале конференций были открыты. Джейда уселась на место, которое для неё застолбил коллега из «Джумхурийета».

Озал вошёл в зал. Стальной цвет лица выдавал напряжение. Он хоть и старался казаться расслабленным и не уязвлённым, но внешний вид говорил об отсутствии всякого настроения. Галстук в клетку словно отражал зажатые в тюрьму внешнего вида эмоции. Он обвёл присутствующих взглядом. На глаза попалась зрелая крашеная блондинка в зелёном платье, бывшая ярким пятном в массе чёрно-серо-коричнвых пиджаков. Озал откашлялся:

– Было и так понятно, что меняется политическая конфигурация. Нам хотели дать знать об этом. Мы приняли это сообщение с уважением и благодарностью, – витиевато говорил он, – Это недвусмысленно дало нам понять то, что нас больше не хотят видеть у власти. Мне неоднократно говорили о дороговизне и граждане при встрече.

Как и в кулуарах, так и у многих журналистов крутился на языке вопрос, каковы политические планы самого Озала в сложившейся ситуации. Джейда решила поставить точку, подняв эту животрепещущую тему. Она встала, лёгким движением кисти поправив складки на платье.

– Вы будете баллотироваться в президенты?

Озал оживился и, ни секунды не медля, ответил:

– Ещё рано говорить об этом. Но одно я знаю точно: президента изберёт парламентская группа Партии Отечества.

В зале конференций воцарилось секундное молчание. Тот случай, когда собеседник уходит от прямого ответа, но все обо всём догадываются.

Большинство в меджлисе было за партией Озала, и было очевидно, что именно из неё и выйдет человек, который усядется в резиденции Чанкая.

Настоящий хозяин Чанкая генерал Эврен не хотел оставаться в стороне от происходящих процессов, поэтому открыто занимался прощупыванием обстановки. Когда премьер оказался с ним тет-а-тет в кабинете, он сказал ему в лоб:

– Озал, я получил сведения, что ты в партии ведёшь разведку на местности на тему вероятного президентства. Я всё понял, ты положил глаз на это кресло.

Озал ничего не ответил, но вскинул брови в знак отрицания.

– Смотри, получив это кресло, ты объявишь начало конца своему детищу. Ты ведь сам создал партию и возглавил её. Кто встанет в её главе, когда ты засядешь в Чанкая?!

– Почему ты говоришь, будто всё уже решено. Я по-отцовски относился и отношусь к партии, я знаю, что делаю.

– Помимо прочего, став президентом ты лишишься большого количества полномочий. На твоём месте я бы не начинал играть в эту игру.

– Хорошо. А кто на твой взгляд мог бы занять эту позицию? – поинтересовался Озал, оживившись довольно агрессивно.

– Например, Али Бозер, Кайа Эрдем вполне могли бы. Есть и другие достойные кандидаты – ни капли не сомневаясь, заявил Эврен.

Этот ответ не удовлетворил Озала. Ещё большее неудовлетворение и тревогу у него вызывали результаты местных выборов, предрекавшие смутное будущее его политической стабильности. Можно ли надеяться на взлёт после падения?! Стоит ли думать, что после стольких лет у власти люди продолжат поддерживать тебя?! Стоит ли рассчитывать на их долготерпение? А в стране ещё немало хотелось бы сделать, хотя у президента во многом руки связаны… Но будучи главой партии и премьер-министром, уйти в небытие, кануть в лету… Нет. Жеребец ещё в состоянии бежать быстрее, если его хорошенько подстегнуть.

Тёплым октябрьским днём, когда улицы заполнил тонкий аромат рябины, машина мчала Озала в меджлис. Там он намеревался объявить о своей кандидатуре на пост президента перед однопартийцами. Настроение у него было приподнятое. В течение всего периода определения кандидатов на, пусть номинальный, но высший государственный пост он догадывался, что все догадываются о его амбициях и чаяниях. Это ли могло его затормозить?!

Несмотря на вменение ему низкого доверия населения в ходе последних выборов, Озал, благодаря большинству Партии Отечества в парламенте, всё-таки вырвал свою победу. Но эта победа была омрачена тем, что дальше необходимо было разрешать неразрешимые вопросы.

В голове Озала существовал образ какой-то идеальной демократии, невинной, очищенной, выкристаллизованной. Он считал, что из хаоса родится порядок. Озал предложил своим соратникам выбрать между собой восемнадцать человек, «восемнадцать великих мужей», кто достоин поста премьер-министра, фактического руководителя страны. Такая задача вызвала мышиную возню, конфликты амбиций и «дружбу» одних против других. Затем список из восемнадцати человек сократили до восьми. Эти «восемь великих мужей» были на ковре у Озала.

– Я собрал вас здесь, чтобы вы выбрали между собой того, кто станет премьер-министром. Давайте, как при выборах кардиналами папы римского, пока не договоритесь о кандидатуре, будете вести переговоры. До победного конца. Как договоритесь, сообщите мне, – сказал Озал и вышел.

Однако появится единому решению было не суждено.

Но основная партия была разыграна по нотам. Осенью 1989 года Озала избрали восьмым президентом Турции.

– Семра, как я выгляжу в этом фраке? Идёт? – Озал втиснул рыхлое тело в одеяние, в котором ему предстояло принести клятву президента.

– Очень идёт дорогой. Красавцу всё подходит, – улыбаясь, сказала жена.

Блестящие лацканы ровно лежали на кипенно-белой рубашке, венчавшейся белой же бабочкой. Он вышел из машины у лестницы резиденции Чанкая, где его уже ждал почётный караул, под стать моменту торжественно одетые первые лица государства, журналисты.

Йылдырым Акбулут как председатель меджлиса сопровождал вновь избранного президента.

На мгновение Озал приостановил своё восхождение по лестнице Чанкая и обратился к Акбулуту:

– Новый состав совета министров огласите вы. Назначаю Вас премьер-министром.

Акбулут удивился, что вот так между делом был назначен фактическим лидером страны.

Окружение Озала и обычные граждане с любопытством наблюдали, что же будет делать Озал на новом месте, какие революционные шаги захочет сделать на маленьком пятачке своих полномочий, где не было пространства даже для скромных манёвров. Новоиспечённый президент начал… с ремонта и смены обстановки своего кабинета и оборудования резиденции по последнему слову техники. К его бурной деятельности подключилась и первая леди, поспособствовавшая тому, чтобы туалеты «ала турка» были заменены на «ала франга». В свой кабинет Озал немедленно установил факсимильную машину. Каждый из сотрудников, привыкший, что его рабочий телефон закрыт на внешние звонки, получил в распоряжение компьютер.

Прежний хозяин резиденции распоряжался ресурсами в высшей степени экономно. Когда зимой уезжал оттуда, во всей резиденции отключали отопление. Горячую же воду, как в резиденции, так и в ведомственных домах в её окружении, давали в неделю всего три дня. Озал всё же предпочитал комфорт, горячую воду и тепло.

В президентском кабинете содрали старые обои. Рабочие словно попали на машине времени на пятьдесят лет назад, потому что стены под обоями были обклеены газетами 1936–1937 годов. «Конференция по судьбе проливов Босфор и Дарданеллы в Монтрё», «Учения авиационных сил в Малтепе», «Соревнования на ослах на Принцевых островах», «Что ест народ в Стамбуле?», – взгляду рабочих предстала ретроспектива людей и событий прошлого. Из недр прошедших дней даже проглядывали предсказания будущего.

Хамза, после долгой службы в различных министерствах рабочим, первый раз попал на самый верх и был очень впечатлён увиденным. Он читал:

– «За прошедшие десять лет в мире количество сумасшедших увеличилось на 30 процентов. Если эта тенденция будет продолжаться, то в 2039 году на планете не останется ни одного умного человека и, похоже, все сойдут с ума». Ты представляешь?!

Напарник Тунч не разделял ажиотажа Хамзы вокруг старой прессы.

– Да, ерунду всё пишут, а ты и веришь.

– Тунч, посмотри, что пишут в «Акшам» от 24 июля 1936 года.

– Хамза, работай давай. Нам ещё обои поклеить нужно. А ты взялся читать… – отозвался опрятный Тунч.

– Извини, брат, но я ничего не могу с собой поделать. Слушай. «Отправленные в Стамбул из Диярбакыра сто сорок пять быков прибыли в Пендик. На станции Пендик их спустили с поезда три пастуха и направились со стадом в сторону города, – Хамза не мог сдержать смешки, – Остававшиеся несколько дней в поезде без еды и воды животные, направляясь в сторону Картала, быстро удалились от пастухов и разбрелись по близлежащим огородам и садам…»

– Ох. Я думал, ты что-то нормальное прочитаешь, – прервал теряющий самообладание Тунч развеселившегося Хамзу.

Хамза уже смеялся в голос.

– Погоди, дальше интереснее. Я себе как-то очень ярко себе это всё представил. «…Прибежавшие местные жители стали силой выгонять животных со своих земель. Нанеся большой ущерб культурным насаждениям, быки увидели воду и помчались к колодцам. Десять из прыгнувших в колодцы быков погибли…»

– Чего смешного-то? Погибли же?!

Хамза, не слыша Тунча, продолжал:

– Некоторые из животных потерялись в зарослях. Местная управа срочно собрала мировой суд, который определил размеры нанесённого ущерба. Владелец быков заплатил наложенный на него штраф. Сейчас в садах продолжается поиск потерявшихся быков.

На последних словах Хамза рассмеялся от души.

– У тебя всё? – Тунчу было смешно, но позволить себе осклабиться он не мог, всё-таки в серьёзном месте находился.

– Да, всё. Теперь могу дальше работать. Вот скучный ты. Мне разрядка нужна, теперь я в десять раз больше работы сделаю.

– Отлично. Иди проверь, сварился ли клей.

Когда Озал сел в новое кресло в резиденции Чанкая, за пределами Турции шли неспокойные процессы. Железный занавес всё сильнее плавился, гигантский северный сосед, похоже, не мог устоять на своих глиняных ногах. Саддам Хуссейн стал вооружаться до зубов.

Озал сидел в отремонтированном кабинете, где ещё не выветрился запах обойного клея. Нажал на кнопку селектора и произнёс:

– Дайте мне иракскую папку.