Текст книги "Корреспондент"

XXII

Озал задумал встряхнуть Турцию, скинуть путы, заставлявшие её сидеть в собственной клетке, развернуться к миру, испробовать другую жизнь. Чтобы изведать её, нужны были деньги. Получить их можно было одним единственным способом – продавая свои товары. Правда, законы-запреты связывали не только экспорт, но и производство на внутренний рынок. Первым делом Озал хотел разорвать порочную цепь законов, не дававших телу страны двинуться с места…

Ахмеду Аллахкулу пришло очередное задание. Он спешил на пресс-конференцию.

Новый премьер должен был озвучивать планы его команды на ближайшее будущее.

Зал до отказа заполнили корреспонденты всех возможных изданий и целая группа из вещательной компании “TRT”. Фотографы делали снимки собиравшихся, то ли чтобы проверить, действует ли камера, то ли чтобы запечатлеть предваряющую суету, которой суждено будет войти в аналоговые анналы, сдобрить архивы для будущих изысканий любознательных потомков.

Когда все собрались и стрелки часов перешагнули далеко за отметку десяти часов, пружинистой походкой вошёл Озал. Он обвёл собравшихся взглядом из-под очков с толстой линзой, ему предстояло высказать себя, чтобы весть о его ви́дении положения экономики в стране разнеслась устами и перьями собравшихся журналистов в дома людей, поддержавших его, и тех, чьи лидеры остались за бортом политической гонки.

Он взвешивал фразы, артикулируя каждую мысль. Чёткость своих умозаключений нужно было перенести в головы людей, привыкших к страху перед военным руководством, поскольку мышление их закоснело, и сами они сроднились с психологией «как бы чего не вышло».

– У нас в стране есть чёткое, но до глубины своей ложное мнение, – произнёс размеренно он. – Считается, что какой бы ни была проблема, её можно решить, немедленно основав на самом высоком уровне некую организацию, министерство, администрацию советников, департамент или высокую комиссию. Наша административная реформа положит конец этой пагубной практике. Теперь в административном управлении Турции не стоит ждать появления новых организаций. Наша конечная цель – сформировать динамичное, быстро действующее, оперативно реагирующее административное ядро. При министерствах в разное время было создано девяносто два учреждения, совета, комитета. Пятьдесят шесть из них мы упразднили.

Диктофон Ахмеда всё принял на плёнку. Предстояло расшифровать материал, перенося поступательно в письменную форму одну за другой фразы с плёнки. Рядом лежал лист, на который одновременно с расшифровкой уже ложились наброски с цитатами для будущей колонки.

В первую очередь команда нового премьера взялась за национальную валюту и закон, охранявший её курс, по сути, запрещавший проникновение иностранной валюты в страну и её отток. На тот момент за рубеж можно было выехать только один раз в два года и при себе можно было иметь не больше двухсот долларов.

Чтобы освободить лиру от оков, нужно было, чтобы их сняли те же, кто их и надел. Эксперт по финансовому законодательству Талиб-бей спешил на встречу к помощнику Озала. Ему льстило, что новое правительство нуждается в нём, как и прежнее. Его радость и лёгкое возбуждение продлились ровно до того момента, когда Кая-бей сказал ему:

– Мы хотим сделать рынок свободным. Ты вот это решение-протекцию национальной валюты, – то, что на три тысячи страниц, – сократи страниц до пятнадцати, чтобы обеспечить свободный поток денег.

– Это невозможно, мы обанкротимся, – тихим испуганным голосом проговорил Талиб-бей. – Нам не хватит валютных запасов.

– Не беспокойся, это не твоя забота. Делай.

Талиб не унимался и продолжал настаивать на невозможности выполнения задачи.

– Хорошо, не пятнадцать, сделай пятьдесят страниц и выплесни на них самые критически важные лимиты.

Обескураженный, в состоянии полной растерянности, Талиб-бей вышел. Ему предстояло сделать невозможное. По крайней мере, так он себе представлял такую задачу.

На следующий день переделанный документ лёг на стол Оза-ла. Вновь испечённый премьер открыл папку и прыснул со смеху, он хохотал так, что слёзы покатились из уголков его глаз.

– Что случилось? – в недоумении спросил помощник по административным вопросам Туран-бей, который тоже начал улыбаться, подхватив волну хорошего настроения босса.

– Я знаю шрифт этой машинки, – всё ещё продолжая смеяться и вытирая слёзы платком, сказал Озал. – В центробанке стоит агрегат и шрифт у него такой меленький, что глаза сломать можно. Ай, да эксперт! Воткнуть три тысячи страниц в пятьдесят – это надо было постараться! Вызовите ко мне его, пусть придёт, потолкуем.

Спустя пару часов в дверь просочилась фигура субтильного пожилого человека в очках, похожих на окуляры Озала. Внешний вид этого человека, как будто прозрачного, совсем не сочетался с его голосом, звучавшим уверенно и громогласно:

– Тургут-бей! Неужели вы хотите, чтобы такие, как я, остались не у дел?! – вскинув брови, произнёс он.

– Нет-нет-нет! Кто вам такое сказал?! – ответил Озал. – Хорошие специалисты всегда нужны государству.

Талиб-бей осклабился, но потом светило экономической мысли недоверчиво погасило свет своей улыбки.

– А вот этот документ, – продолжил Озал, – всё-таки нужно сократить. Пятьдесят страниц, не больше…

Изменению подверглось всё, от чего зависела подвижность экономической машины: по-новому заработала система импорта и экспорта, вращения валюты и государственного финансирования и, самое главное, умы людей-винтиков, поначалу сопротивлявшихся новшествам.

К концу восемьдесят четвёртого иностранные денежные единицы стали вращаться свободно на финансовом рынке страны. Любой мог открыть в банке валютный счёт и выезжать за границу сколько угодно раз, ну а количество долларов с собой ограничивалось лишь возможностями личного кошелька. В республиканской истории Турции впервые и, как казалось, навсегда было уничтожено табу на протекционизм национальной валюты. В этом отношении страна перестала отличаться от западных.

Под Новый год премьер-министр дал пресс-конференцию.

– Наличие нескольких иностранных монет в кармане ещё совсем недавно было преступлением. Теперь граждане Турции, как и граждане любой европейской страны, могут держать при себе сколько угодно иностранной валюты или, более того, открыть валютный счёт в банке.

Озал не хотел никакого вмешательства государства в дела рынка, считал единственно правильным его свободное существование. Правительство Озала устранило все преграды для импорта и экспорта и отпустило цены в свободное плавание.

Возврат налогов был той самой морковкой, заставившей турецких дельцов шевелиться. Если бы не было этого поощрения, то вряд ли кто бы то ни было оставил синицу в руках, погнавшись за журавлём в небе. Между тем в административной элите было расхожим мнение, что из турка не может получиться бизнесмена. В людей верил Озал. Чтобы появились нужные местному рынку предприниматели, нужно было им доказать, что они продадут свой товар заграницей за валюту, заработав больше, чем это возможно внутри страны.

– У турок большой потенциал для экспорта, в Турции есть все условия, чтобы познакомить мир со своими товарами. Главное – подготовить соответствующее законодательство и обеспечить экономическое поощрение, – говорил Озал, парируя всем возможным скептикам.

Не желая оставаться лишь глашатаем своих взглядов, Озал сажал в самолёт турецких бизнесменов и вёз их с собой в заграничные поездки. Большинство людей в самолёте были не министры и их помощники, а предприниматели. Озал верил, что только так, с его личной поддержкой, можно ускорить и сделать эффективными связи с различными странами, организовать экспорт турецких товаров. Причём делая этот рывок для пользы государства, он был противником того, чтобы тратить на это государственные деньги. Самолёт, гостиница, сопровождение журналистов – всё отдавалось на откуп самим бизнесменам.

– Что у вас за проект? – спросил Озал у очередного предпринимателя, подошедшего к нему в порядке очерёдности во время длинного перелёта.

– У меня семейное производство тканей. И ещё недавно мы стали делать гипоаллергенные ковры. Я хочу представить оба этих направления, – сказал Ильхан-бей, мужчина средних лет с аккуратно подстриженной бородкой.

– Вместе мы завоюем интересные нам рынки, – Озал воодушевлённо говорил с каждым, поскольку это были его соратники. Когда эмоции от личных бесед его переполнили, он обратился сразу ко всем:

– Коллеги! Нам нужно жить в соответствии с правилами бизнеса Лондона, будем действовать теперь, сообразуясь с Гринвичем. Нам нужна трансформация.

Простые предприниматели и производители из Анатолии и Стамбула почувствовали себя сильными игроками на иностранных рынках. Многие, никому за пределами Турции неведомые, городки вдруг стали известны за рубежом: Газиантеп, Малатья, Денизли, Чорум и даже ещё недавно входивший в трагические хроники Кахраманмараш. Турецкие заводы превратились в экспортёров.

Недостаточно было только изменить законодательство и взгляды, требовалось заняться инфраструктурой, чтобы производить действительно качественные товары: строить аэропорты и увеличивать количество полётов, возводить дороги и виадуки, дамбы, чтобы обеспечить электрификацию, максимально компьютеризировать производство.

Электрифицировали и телефонизоровали турецкую деревню, к концу восьмидесятых деревень без электричества не осталось.

– Вы что творите? Так дело не пойдёт… – насупив брови, ворвался в партийный офис мэр городка Бора Гайдар Озальп.

Озал удивлённо посмотрел на него поверх очков.

– Что мы такое сделали, господин Гайдар? – сказал помощник.

– Это что такое? В течение двух дней подключаете к электричеству пять десятков деревень и Бор в том числе… Вы не будете этого делать. Староста деревни ко мне придёт, я их накормлю, отведу к министру энергетики, и по моей просьбе им проведут электричество. Потом мы выберем день, проведём церемонию разбивания масляной лампы.

– Нет, братишка. Я соревнуюсь со временем. Мы обязаны вытащить этот народ из тьмы, в прямом смысле этого слова, – ответил Озал.

Гайдар вышел из кабинета обескураженный. Его мир рушился на глазах. Годами устоявшиеся процедуры и традиции превращались в пшик.

Повсеместная телефонизация открыла дорогу последующей интернетизации.

Связь, энергетика и транспорт стали главными сферами, в которые вкладывали деньги. Инфраструктура стала «царицей полей». Проекты были настолько глобальны, что скромного республиканского бюджета на них никак не могло хватить. Именно тогда создали национальные фонды с альтернативными источниками пополнения из негосударственных источников.

Редкий свет отбрасывала одинокая лампа в кабинете премьер-министра в Чанкая. Комната приобрела фантастические очертания, на стене шевелились вытянутые тени Озала и владельца крупного строительного бизнеса Тарык-бея. Последний вынул из кармана пачку сигарет «Мальборо»:

– Вот смотри, я их курю и только за это могу попасть за решётку, – сказал Тарык-бей.

Озал заинтересованно посмотрел на него, пытаясь разгадать, что он имеет в виду, к чему ведёт.

Самое главное, что в Турции всё равно все курят это. Надо бы разрешить свободную продажу иностранных сигарет. Кстати, реальная цена пачки – сто лир, но из-под полы её продают за пятьсот. Четыреста лир с каждой пачки зарабатывает кто? Неизвестно кто. Если бы эти четыре сотни шли в национальный фонд?!

В воздухе повисла пауза на несколько секунд. На часах пробило четыре утра. Озал никак не прокомментировал предложение, он поднял телефонную трубку:

– Завтра нужно, чтобы выпуск Официальной газеты вышел на три часа позже, – прочеканил он.

Потом вызвал помощника. Спустя минут двадцать вошёл сонный бей.

– Значит так, импортные сигареты теперь будут свободно продаваться на рынке.

150-миллиардный, в лировом эквиваленте, чёрный рынок сигарет вместе с чёрным рынком валюты в одночасье перестали существовать.

Озал вошёл в каждый дом и к каждому гражданину. В середине 1980-х многостраничные водительские права заменила пластиковая карточка, стопку купюр – банковская кредитка. На прилавках рядом с местными товарами появились экзотические. Чёрно-белые телевизоры ушли в прошлое, их заменили цветные.

– Он очень скор, слишком скор, нельзя так быстро кидаться в капитализм, – раздавались всё громче и громче голоса внутрипартийной оппозиции и внешних критиков. Естественно, недовольство и осуждение долетали до Озала.

– Да, быстро, но нам нужна эта скорость. Не хочу воспринимать эту критику, – отмахивался Озал, когда к нему приходил то один, то другой доброжелатель, чтобы предупредить, обезопасить, призвать к осторожности.

– Мы можем двигаться помедленнее? – мерное течение собрания совета министров прервал голос главы сельскохозяйственного ведомства.

– А в чём проблема? – удивился Озал.

– Если хотите, мы можем и быстрее, но мы не успеваем людям объяснить суть своих действий.

– В Турции больше не будет такого времени. Нужно действовать здесь и сейчас. Очень велика разница между нашей страной и развитыми странами. Единственный путь купировать эту разницу – работать быстро и прилагать всё своё мастерство. Турция больше не будет прежней.

Оппозиция, не сумев доказать, что Озал не прав в его экономической политике, взялась за его семью и окружение. Сама жизнь подкидывала дровишек в топку.

Дочь Озала Зейнеп тайком вышла замуж за барабанщика. Только ленивый не потешался и не устраивал плясок на истории, где дочь одного из лидеров государства кинулась в омут с головой.

По итогам политики ускорения Озала Турция была похожа на взмыленную лошадь, бежавшую от себя прежней. Оставаться той же, что и раньше она уже больше не могла.

XXIII

Пыль надоела как-то вдруг. Андрей её мог не замечать неделями. А тут внезапно она раздразнила его. Он принялся вычищать своё логово со рвением, достойным лучшего применения. Оказывается, дома всё время пока он там жил, были ведро и швабра, разнокалиберные тряпочки и химия для приведения дома в порядок. Табак покурил, готовясь как минимум совершить трудовой подвиг, и лихо принялся управляться с полами. Он мыл их, подвернув до колен штанины брюк, мурлыкая себе под нос приставшую песню: «Domates, biber, patlıcan…»[49]49
  Помидор, перец, баклажан. Строчка из припева одноимённой песни популярного турецкого певца Барыша Манчо.


[Закрыть]. Потом схватил своей жилистой рукой ветошь и стал энергично стирать пыль. В спальне перетёр книги. Несколько из них отложил, чтобы почитать на досуге. Обнаружил немало изданий на испанском языке. Удивился – с чего бы вдруг они здесь лежали. Покрутил в руках томик Лопе де Вега, тоже положил его в сторону, к тем книгам, которые намеревался почитать. Ноздри щекотали пылинки точно так же, как щекотали его рассудок воспоминания о Тане.

Усилием воли он остановил поток этих воспоминаний, которые одновременно и погружали его внутрь себя и раздражали его, потому что ему немедленно хотелось повторить успех и закрепиться на своих позициях. Он сел за стол, сделал несколько вращений головой, достал из кипы бумаг один лист, на обратной стороне которого небрежно переплетались стихотворные строки, занёс ручку и написал: «Багровое солнце падало в ультрамариновое море. Она смотрела на горизонт, понимая, что покидает свою родину навсегда». «Какое же имя ей дать? Нужно, чтобы я кровно был с ней связан, иначе не получится… Пусть будет Таней. Точно. Это Татьяна». И, пожалуй, на корабле с ней будет находиться такой же гонимый судьбой журналист. Он заметит её взгляд, в нём отразится пейзаж, которого ей никогда больше не придётся увидеть.

В момент размышлений взгляд Андрея зацепился за разобранную полку с книгами. Среди них оказалась зажата брошюра, обращавшая на себя внимание своим ядовито-жёлтым цветом, словно южное солнце притаилось на её страницах.

Так и оказалось. Это была туристическая брошюра не то Чили, не то Венесуэлы, не то Боливии. Табаку это было не столь важно. Он взял её в руки и стал к ней прикладывать белые листы бумаги, чтобы посмотреть, видны ли на просвет буквы, и как выглядит белый листок на контрасте с солнечными страницами. Эстетствовать Андрею нравилось всегда. Его воспитали альбомы по искусству, купленные родителями за огромные деньги и стоявшие на почётном месте в нише, отдельно от других книг. Ему было важно сочетание цветов и фактур, поэтому яркая мелованная бумага заинтересовала его. Он разрезал белый лист пополам, достал клей и приклеил листок – получилась страница, обрамлённая ярко-жёлтой рамкой. Андрей остался доволен. На белом листе вывел круглым почерком: «Итак, она звалась Татьяна…» И самому стало смешно, что первое, что пришло в голову, оказалось давно заученным, а не спонтанно выскочившим новым.

Андрей не успел ничего заметить. Он очнулся и увидел, что сидит в окружении разбросанных книг, валяющихся тряпок, рядом с ним налито ведро воды, и в него вставлена швабра, штанины закатаны до колен, нос щекочут пылинки. Он понял, что находился в каком-то странном, но приятном трансе минут пятьдесят, а может, и добрые полтора часа. Перед ним лежал исписанный и исчёрканный листок. Но от этого месива чернил на бумаге веяло удовлетворением, и даже чувствовался на губах привкус масляного красителя. Табак себя чувствовал, как никогда, легко, даже трубку взял как-то по-залихватски и закурил её, смакуя процесс. Запах чернил разбавили пары пряного дыма, смешавшегося в причудливом танце с беготнёй в луче света стаи пылинок. Чувство какой-то цельности и выполненного долга почему-то переполняло его. Сося, словно понимая это, смотрела ему в глаза, сидя здесь же на столе, и урчала.

На этой волне он выдернул из кипы исписанный блокнот, открыл на пустой странице и принялся писать письмо в прошлое, ушедшим дням и той, кто их олицетворяла… Он провалился ещё минут на двадцать-тридцать. Текст лился из него. Он перевернул страницу, там оказался какой-то ещё текст, он стал писать между его строк, на следующей странице оказалось немного свободного места, он и его стал покрывать своим круглым почерком, дальше шли заполненные листы, он решил туда не вторгаться, поэтому выкраивал место на уже исписанных листах сверху, снизу и по бокам. Маршрут, по которому направлялась его письменная мысль, был извилист и мало постижим кем бы то ни было извне. Собственно, никому извне это изливание души на бумагу и не предназначалось.

Звонок в дверь нарушил его состояние на границе между явью и галлюцинацией, – галлюцинацией которую нужно было схватить и приколотить её бестелесное естество к бумаге.

Андрей, будто находясь в состоянии лёгкого опьянения, поплёлся к двери, Сося спрыгнула на пол и, словно она бежала с Андреем наперегонки, рванула вперёд. Она опередила хозяина на пару шагов и, положив хвостик на передние лапы, уселась ждать. Когда дверь открылась, она увидела на пороге улыбающегося почтальона. Он держал в руке пухлый конверт, спросил номер документа Табака, от зубов Андрея отлетела тирада заученных цифр. Письмоносец сделал пометку в своих бумагах и, продолжая пребывать в весёлом расположении духа, распрощался и исчез за углом. Андрей покрутил конверт в руках. Его слегка удивила эта корреспонденция, ничего такого он не ждал. Более того, на конверте стоял его адрес, но не его имя. Он подумал, что, возможно, это послание адресовано хозяйке-художнице. Поэтому он набрал её номер. Между ними состоялся абсолютно дурацкий разговор, поскольку они не могли понять друг друга, а пухлый конверт сбил с толку обоих. Более того, имя адресата, похоже, было испанским. После череды вопросов, не находящих ответа, Андрей решил поинтересоваться:

– Daha önce burada kim oturdu?[50]50
  Кто здесь раньше жил?


[Закрыть]

– Meslektaşınız[51]51
  Ваш коллега.


[Закрыть], – ответила хозяйка.

– Tamam. Daha evveli kast ediyorum…[52]52
  Хорошо. Я имею в виду, ещё раньше…


[Закрыть]

– Bolivya…[53]53
  Боливия…


[Закрыть]

– Ne demek Bolivya?[54]54
  Что значит Боливия?


[Закрыть]

– Sanıyorum onların Büyükelçiliğine veya Ticaret Mümessil-liğine aitt i burası…[55]55
  Думаю, это место было не то для их посольства, не то для торгового представительства…


[Закрыть]

– Anladım. Büyük olasılıkla, bu paket onlara geldi demek[56]56
  Я понял. Скорее всего, этот пакет пришёл к ним.


[Закрыть].

«Ах вот в чём дело, понятно, почему здесь так много книг на испанском. Наследство, значит, осталось от боливианских товарищей. Ну что ж? Спасибо им на этом!»

Андрей ещё раз покрутил конверт в руках, подумал о том, что бы там могло лежать. Его мысли полетели в сторону какого-то приключенческого сюжета в духе Иоанны Хмелевской. Он себе представил тайны и загадки, которые разгадывает герой, оставшийся один на один с конвертом, в котором находятся некие секретные сведения, очень нужные каким-то латиноамериканцам. Табак, повинуясь какому-то детскому любопытству, расчихвостил пакет, оставив обрывки плотной бумаги в коридоре на калошнице, подумал, что при следующей встрече с Таней расскажет ей о необычной посылке, возбудившей его воображение. О том, что это просто рекламные проспекты, он упоминать, конечно, не будет.