Текст книги "Адвокат’essa, или Поиски Атлантиды"

– А ты знаешь, вчера лестницу начали ремонтировать и закрыли проход по ней на время, так что я тоже сегодня через сопку нашу крутую ходил – и на работу, и с работы.

Делать нечего, взяв под руки молодоженов, я отправилась с ними тем же «тяжким путем». С моря дул приятный ветерок, но обычного для него запаха – соли, водорослей, йода – словом, обычного запаха моря я не чувствовала. Это было неприятно и странно. И немного пугало. Моя бабушка потеряла обоняние после рождения мамы и в дальнейшем уже никогда не слышала запахов. Меня такая перспектива не устраивала, тем более подумалось, я еще никого никогда не рожала. Мы прошли короткое расстояние, отделявшее Катин дом от здания суда. Было страшно. Я покрепче взяла под руки друзей и, повернувшись в противоположную сторону, пошла мимо окон. Несмотря на то, что видела не очень хорошо, боковое зрение было отличным, во всяком случае для того, чтобы увидеть яркий свет во всех трех окнах кабинета Петрова, плотно задернутые шторы, закрытую форточку и входную дверь. Только в коридоре суда свет был погашен.

Такое острое отчаяние охватило меня, ноги дрогнули, и, если бы я не держалась за руки Кати и Вадима, наверняка упала бы и покатилась кубарем с горы. Но все-таки главное, что я не разревелась тут же. Внутри снова появился этот всхлип-вскрик, я проглотила его и вдруг услышала из какого-то открытого окна звуки духового оркестра, исполнявшего старинный вальс – то ли по радио, то ли на пластинке. Следующий вдох был глубоким, и я ощутила родной и любимый с детских лет запах керосина. У любимой бабушки Марии Марковны в детстве моем раннем дома был керогаз, и когда она не готовила на печке, то разжигала его, он весело гудел и сладковато пахло керосином. С тех самых пор этот запах, так же как запах моря и мазута, которым смазывали шпалы на железнодорожном полотне, расположенном неподалеку от бабушкиного дома – в детстве я обожала слушать перестук колес, проезжавших далеко за окнами поездов, и ездить в поезде, – сразу вызывали в моей памяти самые светлые воспоминания о детстве и бабушке – доброй, любящей, удивительной, и на душе становилось легко и спокойно. «Точно, надо будет завтра съездить в гости к бабушке! Вот где мне будет уютно, и я успокоюсь», – со слабой надеждой подумала я. И обоняние ко мне вернулось. Минус на минус дало плюс. Клин клином вышибают. Откуда тут взялся керосин?

А в душе моей, конечно, все плакало от обиды, и клин там был ощутимый. Мы дошли до моего дома, распрощались. Катя напомнила про валерьянку, поцеловала меня, и я вошла в квартиру. Чистота, вымытые окна и отсутствие на них штор и тюля, которые я постирала и они сушились на балконе, вызвали во мне столь глубокое чувство одиночества, что я выключила свет, и, не раздеваясь, упала на кровать, дав волю рыданиям. Боль и обида, все потрясения пережитого дня выливались наружу, и я выла в голос. Вытирала нос углом простыни – не было сил подняться и взять носовой платок, выдыхала и снова сотрясалась от рыданий.

Перед глазами все крутились картинки: бегущий с чайником Петров, рука и плечо Дамы, плотно зашторенные окна на обратном пути. Я рыдала очень долго, затихала, вспоминала все опять, и слезы вновь душили меня. Одна и та же мысль – как жить дальше? – стучала в висках.

Я уснула уже глубоко за полночь, когда луна переместилась так высоко, что ее не стало видно из моего окна.

И во сне – тяжелом и тревожном – я слышала голос Петрова, который говорил: «Извини, я очень занят! Я занят! Я занят!»

Глава 12
Таинственный ящик, или «Прощание славянки»

Хорошо быть взрослой…

Как же я люблю воскресное утро: утро с его неспешностью, с поздним пробуждением, с блаженной негой в постели, в квартире, сияющей чистотой, с долгим завтраком – особенно чудесно!

Только по воскресеньям я люблю шлепать босыми ногами по теплому паркету, обуваясь лишь к завтраку. Кажется, что солнечные лучи насквозь просвечивают узорчатый пол, и аромат свежеструганого дерева распространяется по всему дому. К воскресному завтраку – обязательно на сервировочном столике – самая нарядная посуда. Я очень люблю старинный мамин сервиз Мейсенского фарфора с райскими птицами. Он сказочный. Когда-то такие чудные трапезы по воскресеньям мы устраивали с дочкой. Обе были в восторге от возможности за всю неделю наговориться и насмеяться всласть. Сын к тому времени уехал работать в другой город.

«Пижамно-пеньюарный» дресс-код в воскресенье был сродни «платьям в пол» на светских раутах. Мы «держали марку»! Дочка вышла замуж несколько лет назад, они живут отдельно, появились маленькие внучки, и теперь я накрываю утренний воскресный стол уже на одну персону.

Тарелочек с разными вкусняшками должно быть много, а сервировочный столик – не иметь свободного пространства. В течение недели я соблюдаю основные правила питания для моей – редкой, четвертой – группы крови и рекомендации моего врача-кинезиолога. И, конечно, пью много воды. Но в воскресенье, извините! Прости меня, мое тело, за эти вкусовые излишества. Понимаю, что пока так «кормлю» свои эмоции и принимаю это. Даже ежедневную зарядку в воскресенье я частенько пропускаю или ограничиваюсь несколькими взмахами рук, имитирующими, вероятно, полет птицы, только-только вставшей на крыло. Могу, конечно, между наполнением тарелочек встать возле кухонного окна, из которого открывается чудесный вид на морской залив, и быстренько пройтись массирующими движениями пальцев по основным точкам активизации внутренней энергии, сделать несколько перекрестных движений: правая ладонь – вверх влево, левое колено – вправо вверх, потом – наоборот, всего двенадцать раз. Это сразу включает левое-правое полушария, соединяет энергии инь-ян и много еще чего хорошего в результате происходит в теле. А мозг, оказывается, с ладоней считывает информацию о состоянии тела. Этому нехитрому упражнению меня научил знаменитый британский доктор остеопатии, ученый-кинезиолог с мировым именем – Кристофер Астил Смит. Мне посчастливилось несколько раз общаться с ним во время его приездов в Россию. Я делаю эти «перекресты» больше двадцати лет. Эффект великолепный. В общем, в воскресенье я ленюсь. Ленюсь по «полной программе». Как говорит мой астролог Фаина: «Тихо будьте», – то есть не делайте лишних движений, оставайтесь «на троне», поленитесь. И я ленюсь и телом, и умом. Мысли мои лениво появляются в черепной коробке и также лениво движутся куда-то в даль, словно перышко в воздушном потоке. Ум – ясен. Душа – умиротворена. Тело блаженствует, а дух наблюдает за процессом. Я обожаю это состояние в воскресенье и продолжаю неспешно накладывать всего понемножку на красивые посудинки.

В моей домашней библиотеке есть удивительная книга «Великосветские обеды пушкинской эпохи». Наименование блюд, способы приготовления, подачи, все описано с соблюдением норм правописания начала девятнадцатого века. Я с удовольствием открываю ее иногда, пробегаю взглядом по страницам и, вдохновленная на творческие гастрономические изыски, продолжаю, будто алхимик, раскладывать не всегда рекомендованные, но очень вкусные продукты.

Щепотку того, перышко сего, мяско, икорку, сыры, паштетик, блинчик, зеленушку, золотисто-розовый ломтик копченой чавычи, кусочек бездрожжевого хлеба, на котором поблескивает росой тонкий слой домашнего сливочного масла. Ммм… слюнки текут… У такой привычки, безусловно, есть давние корни. Обязательно было что-то похожее в детстве, и оно сопровождалось чувством счастья. Тут память радостно достает с полочки хранения картинку: первый класс, первое сентября, мы идем в школу всей старшей группой детского сада. Из Владивостока приехала в гости любимая бабушка. Она подписала мне все тетрадки (до сих пор помню ее почерк и синие обложки этих самых тетрадок), и приготовила завтрак в школу на первый день. Это был довольно тяжелый холщовый мешочек по размеру чуть меньше портфеля. «Волшебный» мешочек, на одной стороне которого бабушка вышила яркими нитками золотистое солнышко, цветы и зеленую травку внизу. Такой волшебно-сказочный мешочек. Ах, милая любимая бабушка!..

Так вот, в этом мешочке было все-все, что любила маленькая Лялечка, как звала меня бабушка на старинный гимназический манер – ведь она училась еще в царские времена в гимназии. И пельмени, и городская булка, разрезанная пополам, намазанная маслом и посыпанная блестящими крупинками сахара, и чернослив, и конфета, и несколько оладушек, и порезанный тонкими ломтиками зеленый огурчик в мелких пупырышках, и хрустящая сладкая морковка, и чай в чудесной маленькой бутылочке, и красивая белая салфеточка с мережкой, тоже вышитая бабушкой… И много еще чего там было (такой новогодний стол на пятерых – на завтрак в школу маленькой семилетней девочке). На переменке все ученики разложили свои завтраки; Лялечка ела и вспоминала бабушку… снова слюнки текут… Да-да-да, это оттуда, из первого сентября, которое память так ярко и вкусно сохранила. Спокойствие, защищенность, «любимость».

И вопреки рекомендациям, которые я добросовестно и с пониманием соблюдаю в будни, в воскресенье все эти лакомства позволяют мне расслабиться, разрешить себе гурманство. Вероятно, я, таким образом, замещаю какие-то недополученные эмоции. Однако надо вспомнить и правила позитивного гармоничного любящего отношения к собственному телу: «Чем больше мучаем тело, тем больше оно нам сопротивляется. Тело – Вселенная для Души! Ем сколько хочу, и что хочу, когда хочу. Как только перестаешь себе запрещать, выясняется, что не очень много и нужно-то. Позволить телу. И оно постепенно научится выбирать только лучшее для себя. И полезное. А иногда – вкусное. В зависимости от настроения.

Боже мой, я когда-нибудь завершу эту мысль.

Итак, все это великолепие движется на колесиках вместе с сервировочным столиком в гостиную. Чтобы там, на любимом белом диване, обитом кожей нежного цвета «шампань», инкрустированном вставками из розового кварца, среди множества уютных подушек и подушечек устроиться перед телевизором, смотреть какую-нибудь переделку-перестройку или путешествие и неспешно лакомиться яствами.

Вот она – прелесть взрослого возраста. Дети выросли и разлетелись. Отдых в выходной – заслужен, и, блаженствуя, я нажимаю кнопку пульта. Священнодействие началось. Иногда, естественно, я уезжаю в выходные с друзьями куда-нибудь, иногда я улетаю в дальние страны, и ритуал откладывается. Не отменяется, но лишь откладывается – до возвращения. Если в воскресный день не предвидится выход куда-нибудь, можно позволить себе весь день порхать по дому в батистовом или шелково-кружевном пеньюаре. Благо выбор их у меня велик – я отовсюду привожу себе роскошные предметы домашней одежды. Это важный «реквизит» для чудного процесса «полениться».

В течение недели моя публичная профессия требует выглядеть достаточно официально, элегантно и статусно. Всегда безупречный ухоженный внешний вид, подобранный с учетом рекомендаций имидж-стилиста гардероб, отражают мое отношение к себе, людям, пространству, позволяют клиентам чувствовать себя в безопасности, более уверенно, надежно. Как сказала мне много лет назад одна из них: «Я вижу, что вы уже давно решили все свои проблемы, и сейчас можете максимально сосредоточиться на работе со мной, а я, глядя на вас – такую уверенную в себе и своих силах, такую ухоженную, как картинка, – становлюсь спокойнее и увереннее тоже, и начинаю улыбаться вместе с вами, хотя повода для улыбок вроде бы нет». В течение недели даже дома я – в брючках и свитере или рубашке, ибо всегда может возникнуть необходимость срочно с кем-то увидеться.

Поэтому в воскресенье могу позволить… позволить в первую очередь баловать себя и заботиться о себе – любимой.

Как же долго я подхожу к главному, самой захотелось поскорее двинуться вперед в своем повествовании. Итак, она устроилась на диване цвета «шампань», столик с завтраком, более похожим на обед, нажатие кнопки на телевизионном пульте, и удовольствие становится многомерным: обонятельные, вкусовые, тактильные ощущения дополняются визуальными и слуховыми. Показывают программу о путешествии по маленьким французским городкам. Звучит волнующий аккордеон, и за кадром Ив Монтан напевает свое знаменитое «C’est si bon». Но программа завершается через пять минут. Пока я перекрещивала ладони – колени, пропустила немало. Ах, Франция, любимая моя, ах, Париж…. Но об этом как-нибудь в другой раз. Однако следующая программа Первого канала увлекает меня не меньше. Она называется «По следам великих русских путешественников». «Сегодня будет рассказ о Владимире Клавдиевиче Арсеньеве – знаменитом исследователе Дальнего Востока и уссурийской тайги», – объявляет с экрана диктор. Это родная тема, близкая всем дальневосточникам. В детстве мы зачитывались его книгой «Дерсу Узала» и много раз смотрели фильм Акира Куросавы «Дерсу» с мужественным красавцем Юрием Соломиным в роли Арсеньева и Максимом Мунзуком в роли Дерсу. А повзрослев, я стала читать более серьезную литературу – дневники самого Арсеньева.

Сюжет фильма ведет зрителей в далекое удэгейское селение, откуда авторы программы вместе с проводником из рода удэге отправляются в тайгу к местам, по которым проходил Арсеньев со своим преданным гольдом. Рассказ перемежается архивными киноматериалами – тут и сам Арсеньев, и Дерсу, и даже – я аж подпрыгиваю – старой кинохроникой: Владивосток тысяча девятьсот шестого – седьмого годов. Родной город выглядит таким наивным, юным. По сопкам кое-где разбросаны строения, зато бухта Золотой Рог наполнена судами и суденышками – военный флот, торговые и пассажирские корабли, баржи и лодочки – все движется на стрекочущей пленке.

Эти исторические кадры сопровождаются маршем «Прощание славянки». Я трепетно люблю этот марш, я обожаю старинные марши, вальсы. Обожаю звук духового оркестра. При его первых тактах мне всегда хочется встать и начать маршировать или вальсировать, и немножко хочется плакать, так, что в носу щиплет. А ничего удивительного – дочка офицера, воспитанная в патриотическом духе. А теперь еще и вдова офицера. Эдик погиб больше десяти лет назад при «выполнении служебного долга».

Музыка щемяще прекрасная. И я, как в детстве, при исполнении Государственного гимна, поднимаюсь и стоя слушаю торжественный марш. Слезы наполняют глаза. Я иду переодеваться. Трапеза моя окончена. Маршировать в пеньюаре как-то неловко. Вспоминаю, как меня, маленькую, любимый дедушка водил на прогулки в городской парк, где играл духовой оркестр. Да-а-а, как давно это было. Сменив одеяние, я завариваю зеленый чай. В это время вновь звучит любимый марш. И я возвращаюсь в гостиную перед телевизором. Однако на экране по-прежнему кадры таежного путешествия, теперь уже зимнего, современного, и рассказ о тигриных следах. Марша в кадре нет, ни к месту он тут, однако я явственно слышу звуки духового оркестра. С удивлением осматриваюсь по сторонам: где, откуда? Мистика какая-то! Вдруг понимаю, что звуки доносятся через открытую балконную дверь. Первая мысль: поезд «Россия» отправляется в Москву. Обычно, при его отправлении на перроне звучит именно «Славянка». Однако вокзал находится на расстоянии двух трамвайных остановок от моего дома, и музыка не может доноситься на таком удалении. Я выхожу на балкон и вижу впечатляющую картину: в соседнем сквере – духовой оркестр. Оркестранты в военно-морской форме расположились вдоль аллеи сквера и, руководимые своим капельмейстером, услаждают слух горожан. Как хорошо, что я переоделась и могу выйти послушать музыку. Поднимаюсь на второй балкон, с которого можно попасть на маленькую площадку между моим домом и соседним. Дома старинные, постройки как раз начала двадцатого века, стены почти метровой толщины, да и потолки почти четыре метра. И между моим домом и соседним двумя этажами ниже есть такая замечательная площадка, с которой открывается вид на сквер и еще на один соседний дом – тоже старинный, полутораэтажный, примыкающий к стене моей квартиры.

Дом этот собирались сначала реставрировать, и какая-то компания приобрела его, разобрала все стены внутри, все перегородки, сняла крышу, так, что остались только внешняя часть конструкции и стропила, потемневшие от времени. Но, по имеющейся у меня – в связи с одним из дел моей адвокатской практики – информации, хозяева передумали реставрировать строение, являющееся к тому же памятником культуры, построенным в тысяча девятьсот шестом году, а решили – в нарушение всех правовых норм – его снести, и на этом месте возвести новое сооружение со многими этажами, но работы приостановились. Дом так и стоял – только стены и стропила – и привлекал мальчишек из соседних домов играть внутри с риском для жизни в «войнушку». Как все перемешалось, тысяча девятьсот шестой год, «Прощание славянки»!

А оркестр в этот момент заиграл «Марш Преображенского полка» – бодрое и энергичное произведение. Народу вокруг музыкантов собралось много. Город, в котором половина жителей так или иначе связана с морем, к звукам военных оркестров привык. Раньше в парках и скверах, да и на городской набережной, частенько можно было услышать звуки духовых инструментов. Горожане буквально слетались на эти представления. Обязательно какие-нибудь карапузы в морских фуражечках или бескозырках начинали забавно маршировать не в ногу, вызывая умиление и улыбки взрослых. Так вот, появление большого числа слушателей вдохновило оркестрантов, и они заиграли вальс «Осенний сон» Джойса. Этот вальс я знала отлично. Когда-то учила его к экзамену в музыкальной школе и до сих пор довольно прилично могу исполнить на фортепиано. Музыка перенесла в детство. Вспомнилась школа, где мое умение музицировать привлекало внимание мальчиков и вызывало зависть у некоторых девочек. Вспомнила и своего педагога по фортепиано – Татьяну Дмитриевну Романовскую, которая после выпускных экзаменов на общем собрании подводила итоги нашему обучению. Совершенно неожиданно услышала о себе: «Елена должна обязательно продолжить обучение в музыкальном училище!» Я чуть со стула не свалилась. Все годы она меня пилила, критиковала, шлепала линейкой по пальцам и писала в дневнике разные малоприятные – не вызывающие ни у меня, ни у родителей восторга – замечания. И вдруг – музыкальное училище – как гром среди ясного неба. Соученики повернулись в мою сторону с удивленными лицами, а Татьяна Дмитриевна повторила: «Да-да, Лене – в музучилище». После некоторого замешательства, я мысленно нос-то, конечно, задрала, а как же! Шестнадцать лет – самое время нос задирать.

Будучи невысокого мнения о своих музыкальных талантах, я пожала плечами. И припомнилось, как мама, подбадривая меня в первые годы учебы в музыкалке, говорила: «Учись, учись, вот выйдешь замуж за военного, поедешь с ним в военный гарнизон, а в руках – профессия, будешь детей музыке учить и всегда на хлеб заработаешь!» Ни в восемь, ни в двенадцать, ни даже в пятнадцать лет я еще не думала о замужестве, тем более с военным и жизни с ним в гарнизонах. Хотя папа мой был офицером, мы жили всегда в городах, а не в гарнизонах, и непонятно, откуда у мамы возникали такие мысли.

Музучилище представлялось мне такой вершиной, куда для продолжения обучения могут попасть только невероятно одаренные люди. Программа музучилища ассоциировалась с записанными на пластинках музыкальными произведениями. Куда мне до них! – думала я. После слов Татьяны Дмитриевны пробежала мыслишка: «Хорошо бы сообщить родителям о словах педагога, может, похвалят и порадуются». Но быстро отказалась от этой идеи – неизвестно, чем обернется ситуация. А зря, конечно. Вот теперь, спустя много лет, уже бабушка, с удовольствием хожу на занятия к педагогу, беру уроки беглой игры на фортепиано. Вечерами тихонько музицирую дома на электророяле и счастлива. Вспоминать это приятно.

И все-таки музучилище в моей жизни появилось. Больше десяти лет я консультировала руководство училища по правовым вопросам.

«Осенний сон», как и мои воспоминания, закончился, и зазвучал вальс «Амурские волны». В этот момент солнце осветило стропила полуразрушенного дома и что-то сверкнуло. Нет, не сверкнуло, а, наоборот, зачернело. Одним словом, нечто необычное появилось. Я сфокусировала взгляд, прикрывая ладонью глаза от солнечного света. И мурлыча себе под нос, «славно Амур свои воды несет…», склонилась над ограждением площадки. Картина, представшая перед глазами, заставила прекратить пение и покрепче ухватиться за перила.

Я заметила, как, высвеченный солнечным лучом, под самым верхом бывшей крыши, в месте соединения двух старых балок, темнеет то ли ящик, то ли сундук. Очень странно, он словно висел в воздухе. «Как же он держится там?» – подумала я. Подумала в первую минуту. А во вторую стала энергично соображать: что это такое может быть? Рабочие покинули объект пару месяцев назад. Как же они не заметили «нечто»? Возможно, снизу его не видно было. А как же они разбирали крышу? Мысли роились в голове и немного жужжали. Возникло детское ощущение предвкушения приключения. Готовность к поиску, к решению загадки, к чему-то таинственному и захватывающему. Похожие ощущения возникали в детстве при чтении романов Жюля Верна, Вальтера Скотта, Майн Рида, Фенимора Купера, Роберта Льюиса Стивенсона, и, конечно, любимого Марка Твена. Почти что с самых первых страниц этих книг ладони у меня начинали гореть и чесаться, под ложечкой подрагивало, словно в предвкушении опасных приключений, щеки краснели, и я полностью отдавалась процессу чтения. «Тихоня с азартом в крови», – говорил папа, если заставал меня за чтением книг в таком состоянии. Иногда случалось, что увлекательная книга была спрятана под учебник или в ящик стола – прямо в раскрытом виде – и папа, заходя ко мне в комнату, довольно быстро определял, чем я занимаюсь, говоря:

– Сначала уроки, потом – чтение! – Книгу извлекал, бросал быстрый взгляд на обложку и резюмировал: – Прекрасный автор! Произведение – великолепное! Одобряю целиком и полностью! Однако приоритеты, – папа часто употреблял это слово в разговорах со мной, как и множество других взрослых и умных слов, – приоритеты таковы: сначала уроки, потом занятия музыкой, домашние дела, и лишь потом – и только потом, – он поднимал вверх указательный палец, – чтение. И очки не забудь надеть.

Что же это за ящик висит практически в воздухе, держась неизвестно как? Картины изощренного адвокатского ума, выросшего на сотнях или тысячах прочитанных книг и сотнях уголовных дел – одна другой ярче, занимательней и азартней – наполняли мою голову.

Сделалось жарко, ладони вспотели, зачесались, и под ложечкой знакомо задрожало. «Начинается приключение!» – подумала я, оглянулась по сторонам, словно ища кого-нибудь в подмогу, хотя вокруг, да и рядом никого не могло быть – выход на эту площадку только с моего балкона. Рядом – глухая стена соседнего дома.

Состояние радостного возбуждения попробовал, однако, успокоить то-о-оненький голосок:

– Ляля, ты что, спятила. Ты хочешь этот сундук-ящик достать? Не смей! – Тоненький-тоненький, но окреп и даже повысился.

– Тихо всем! – неизвестно кому сказала я вслух. – Ляля думает, – и засмеялась, но смех получился каким-то судорожным, глуповатым.

– Да-а-а, Ляля, подумай-подумай, дорогуша!

И, словно отвечая на мои мысли, духовой оркестр, который я даже, казалось, перестала слышать, вновь заиграл «Прощание славянки» – «трам-там-там-там, тара-тара-там…» и пошел из сквера, унося эту завораживающую мелодию вслед за своими инструментами.

Люди в сквере под впечатлением от волшебной силы искусства потихоньку присаживались на скамейки, а кто-то медленно прогуливался по аллеям.

Это знак, совершенно точно решила я, знак свыше! Марш и сундук как-то связаны между собой.