Текст книги "Сто двадцать третья, на выезд!"

Неисправимая неслучайность

Повод к вызову «без сознания» к мужику 50 лет. Вызывает дочь с другого адреса. Вот так. Сразу обращает свое внимание вот что: как дочь, не видя своего отца, вызывает скорую с поводом «без сознания»?

Ладно, может быть, ей кто-то там позвонил и сказал, что, мол, так-то и так-то – папа без сознания.

Дверь открыли нам сразу. На пороге худощавая женщина.

– Ой! Я его ударила по голове, он упал и теперь без сознания.

– Кого ударили по голове?

– Да мужа своего! Довел! И теперь даже и не знаю, что с ним.

Проводит в комнату. Иду по коридору, а он длинный, да через холл, да через, считай, музей. К счастью, бахилы с нас не потребовали. Видно, реально ситуация была критическая, что и не до бахил совсем. Вот когда это и познается, вот когда бахилы все в топку, когда жизнь вашего близкого висит на волоске, тогда совсем не до бахил, правда же? Так и тут. Топаем по коврам в своих ботинках вместе с уличной грязью.

Вижу, впереди маячит комната, а прямо напротив входа стоит такое огромное массажное кресло и на нем что-то белое лежит или висит. Что это? Наша дама уже своего мужа простынкой накрыла, что ли? А??? Да нет! Просто на кресле белая рубашка лежит и под ней вещи какие-то, а я уж подумала… Ух! А что? Бывает и не такое.

Направо от стены в комнате имеется большая кровать с резным подголовником. «Не иначе как из слоновой кости», – подумала я и ужаснулась тому, сколько же слонов надо было убить для такого… По бокам такие же тумбочки из кости. Между стеной и кроватью лежит мужчинка. Просто лежит. Дышит – это вот для нас главное. Но не контактирует на голос совсем. Глаза устремлены в одну точку. То есть он смотрит куда-то. А куда?

– Я по голове его рукой ударила, а он равновесие не удержал и упал. И об угол этой вот тумбочки ударился головой. И теперь вот такой.

Очень неудобное место выбрал мужик куда упасть – между кроватью и стеной. С трудом пролезаем к нему.

В сопоре мужичок-то: реагирует только на болевой раздражитель.

Ушиб мозга, скорее всего.

Ох… Как же неудобно лежит наш больной – к нему почти невозможно подступиться. Кое-как с трудом, с помощью жены и подоспевшей дочери (с другого адреса), и моего напарника, и меня в том числе, поднимаем мужичка на кровать, потому что другого выхода нет. Нормально осмотреть в этой расщелине между стеной и кроватью не предоставляется никакой возможности.

На лбу хорошая такая гематома, вероятно, об угол тумбочки сделанная. Навряд ли довольно хрупкая жена могла бы ему рукой такую гематомищу засандалить.

– Я ему плашмя рукой по голове… И он упал… И об угол тумбочки…, – вторит заплаканная жена.

Давление у мужика 230 на 140… Да… Сахар – норма. ЭКГ в норме. Пульс около 50, дышит примерно 15 раз в минуту. Уровень кислорода 92%. Зрачки пока одинаковые, но вяло реагирующие на свет. И сопор…

Кубиталка в вену. Сначала надо бы разгрузить мозг и уменьшить давление. Там сто пудово ушиб. Магнезия внутривенно аккуратно. Снизили до 190 на 110. Теперь можно и в больничку тащить.

– Едем в больницу. Ищите пятерых человек, что бы на носилках спустить до машины.

– Ой! А где же я их найду? Тут нет никого…

Ну… Завелась старая песня. Никого нет, никого нет… Как всегда…

Увы, пришлось поднажать немного на жену, и она, как миленькая, поскакала искать крепких парней, потому как наш больной был не хиленький и весил немало.

Пока жена бегает, собирает гастарбайтеров, я потопала за волокушами в машину, а там наш водитель, умница, уже вытащил носилки и ждет у порога, когда мы ему подарочек в машину заложим.

– Я вижу, баба таджиков кличит, что надо тащить в скорую больного… Я и вытащил быстро носилки, что бы уж сразу.

Умничка какой! Еще потопал со мной, что бы лишние наши вещи забрать. Как же редко я попадаю именно вот с такими водилами, которые и помогут, и сделают все даже заранее. В основном это те, кто – я выдвину и задвину носилки в машину, а остальное ваше дело.

Притопала жена с гастарбайтерами. Вот, видите, когда хотите, тогда все и всех найдете. Ну почему же все время надо на вас давить?

На волокуши. Мужик все еще в сопоре. Иногда открывает глаза и смотрит, уставившись в одну точку.

Жена и дочь плачут. В общем, как-то так… Вот у вас был муж и отец, просто был, каким уж он был: хорошим или плохим – опустим, но он был здоровым, во всяком случае, ходячим и не инвалидом, и не надо было ему памперсы покупать и судно из-под него выносить.

– У него очень хорошая страховка от «С и компания …", – всхлипывает жена. – Нельзя ли нам по его страховке в больницу.

Увы, нельзя… Да что нам тут теперь ваша страховка. Нейрореанимация нам светит, причем, чем ближе – тем лучше, потому как мужичок тяжелый. Чутье подсказывает, что надо быстрее.

Не факт, что он вообще выживет, потому как отек мозга идет, и это видно, потому как все очень нестабильно и коварно. И был бы это инсульт, вот раз – и инсульт, то да как-то даже понятно, или было бы это дтп, что тоже как-то понятно, но вот раз – и сама жена сделала своего мужа инвалидом…, то как-то прямо странно и трагично, что ли. Ей же самой придется теперь вот за ним ухаживать, менять памперсы, выносить судно, нанимать сиделок. Потому как, если выживет – он останется инвалидом. Это вот ей надо было? И не факт, что ее не посадят за все это дело.

Так вот все коряво. И понять, по идее, ее тоже можно – довел. Да, банально довел. Но так же тоже нельзя, что бы раз – и ушиб мозга.

Мы довезли. В машине наш мужик что-то совсем поплохел. Сопор стал сменяться комой, и выгружали мы его в нейрореанимацию уже какого-то совсем нехорошего.

Давление снова поперло вверх, зрачки стали разными, появился перекос лица влево…

Есть вероятность, что мужичок помрет. Жену посадят…

И ведь не пьянь, и не притон, и не нарики, а весьма приличные люди… Ну и что вот им словесно не ругалось-то? А?

В тот день все было не так, в ту смену все было странно

Повод: «без сознания, были судороги» у мальчика 17 лет, вызывает мама. Нам ехать до вызова минут пять – это прямо вот в соседнем доме. Наверное, реанимации ближайшей не было, поэтому отправили любую врачебную.

Панельная пятиэтажка. Третий этаж. Снова взяли с собой все, что смогло унестись в наших руках.

Поднимаемся в квартиру. Дверь приоткрыта и из под нее слышен собачий лай и женские полукрики, полустоны.

– Ненавижу собак…, – произнесла сквозь зубы доктор.

Я с ней полностью солидарна.

Пока в квартиру не входим. Звонка нет, поэтому ногой стучим в косяк двери и готовимся быстро ретироваться на случай, если вдруг на нас выскочит собаченция.

– Скорая!

Лай собаки усилился, но где-то там, в глубине квартиры.

– Сюда, сюда, скорее!

– Собаку убрали?

– Убрала! Сюда! Быстрее!

Вваливаемся в квартиру. Да, собака убрана куда-то на кухню и там орет недюжим лаем. И, судя по всему, собачка-то не маленькая.

Квартира бомжастая, грязная и вонючая. Полутьма вокруг, хотя на улице день.

Входим в комнату, где не то стонет, не то ноет, не то плачет женщина.

Слева от входа видим диван, на котором лежит мальчик 17 лет. Лежит на боку, лицом к нам, изо рта стекают рвотные массы и пена.

– Я ушла гулять с собакой, прихожу, а он лежит и изо рта вот это… И он не дышит и не просыпается!!! Помогите!!! Он у меня единственный!!!

«Попали мы знатно» – пронеслось в голове, хотя я даже и не представляла тогда, насколько знатно мы попали…

Что ж, начинаем работать. Пульса на сонной нащупать не могу. Зрачки широкие, на свет не реагируют. Лицо синее, рвотные массы и розовая пена капает изо рта.

Мать бегает вокруг нас и орет, что он у нее единственный сын и что бы мы хоть что-то сделали, она его в 40 лет родила и вот все прочее и прочее. Это все фоном проносится мимо нас. Доктор пару раз на нее прикрикнула, вроде как ненадолго помогло. Но, тем не менее, надо понять, жив ли парень и реально ли его вытянуть.

– Сколько времени вы гуляли? Сколько времени? – пытаемся выяснить мы, попутно стаскивая мальчика с дивана на пол. Еще теплый.

Опа! Мне показалось, что он сделал вдох. Нет, вроде как не показалось. Был какой-то судорожный вздох. Значит, есть шанс. Или это вышел остаточный воздух? Или все же вдох?

– Час или, может быть, меньше. Он чувствовал себя плохо и сказал, что полежит. Я ушла. Пришла и вот!

На докторе – интубация, на мне – ЭКГ и вена. Вызвали на себя реанимацию.

Катетер поставлен. Ну, во всяком случае, вена, как ни странно, нашлась.

На ЭКГ что-то похожее на фибрилляцию. Наклеили электроды дефа.

– Проводится анализ ритма. Не касайтесь пациента! – заорал деф.

Через секунду:

– Нажмите кнопку разряд!

Ох.. Ладно, быстренько отошли, не касались, нажали. Тело мальчика всколыхнулось. ЭКГ прописало всплеск и снова что-то типа фибрилляции, но не ритм, на что дэф завопил:

– Продолжайте сердечно-легочную реанимацию!

Запахло озоном и палеными волосами. Так всегда после удара дефа. Уж не знаю почему, но озоном и палеными волосами пахнет всегда.

Начала качать. Доктору удалось с трудом нашим механическим отсосом санировать от рвотных масс дыхательные пути и заинтубировать.

Качаем, дышим, дэф раздает ценные указания: продолжать сердечно-легочную реанимацию. У мальчика ни дыхания, ни ритма нет. Зрачки широкие, корнеальных рефлексов нет.

Поменялись местами. Качаем, дышим. Ждем реанимацию на себя. Адреналин пошел по вене. На ЭКГ мелкая фибрилляция и пока что все.

– Идет анализ ритма, – это деф решил посмотреть, как там и что.

И снова:

– Продолжайте сердечно-легочную реанимацию.

И вот тут, в очередной раз меняясь местами, моя доктор случайно задевает ногой рядом стоящий, как нам ранее показалось, хлам: полуразобранное полуразрушенное кресло-кровать и накиданные на него и на пол рядом одеяла и одежду. Квартира – бомжатник. По полу ходишь и прилипаешь, грязь кругом. Неудивительно, что на полу лежит груда всякого, в том числе и одежды с одеялами, и полуразрушенное кресло-кровать.

И вот доктор задевает ногой эту груду из одеял, подушек и одежды, и часть этих одеял спадает с полуразрушенного кресла-кровати и там обнаруживается человеческое тело… Кто-то лежит на этом кресле.

– Господи! А это кто?

– А… Это племянник. Он спит, наверное, – всхлипывая, произнесла мать мальчика.

– Нет, не спит.

Доктор разворошила одеяла и наклонилась над вторым мальчиком.

– Он тоже не дышит!

– Как не дышит??? – мать подбежала к ним.

– Что они употребляли? – доктор стащила второго мальчика на пол.

Тот был синий, изо рта капала пена…

Теперь мы разделились. Я качала и дышала первого мальчика, а доктор колдовала над вторым.

Вызвали на себя еще одну бригаду для уже второго мальчика, которому было 19 лет. Нам повезло – у него все же были единичные самостоятельные вдохи. Зрачки – точечки. Все понятно – снова и опять наркота. Вероятно и у 17-летнего тоже был передоз, закончившийся клинической смертью.

Снова доктору санировать дыхательные пути. Тут уже обошлись ларингеальной трубкой.

На мне первый мальчик – качаю, дышу. Дэф все верещит: «Продолжайте сердечно-легочную реанимацию!». На ЭКГ мелкая фибрилляция, которая уже совсем скоро станет прямой линией. Третий адреналин пошел.

14-ая минута реанимации.

Входная дверь открывается – это прибыла шоковая бригада для первого мальчика.

Теперь уже они занимаются реанимацией, а я спешу к доктору, что бы помочь ей со вторым мальчиком.

Тот вроде поддыхивает уже сам. Кубитальный катетер в вену. Налоксон. Давление 90 на 50.

О! На налоксоне он даже чуток начал просыпаться, во всяком случае, стал шевелиться, и дыхание стало почаще.

У шоковой бригады 17-летний, вероятно, все. Но они пока тоже качают и дышат. И наш дэф все еще верещит: «продолжайте сердечно-легочную реанимацию», «идет анализ ритма» и снова «продолжайте…". Уже 25 минут и скоро будет констатация.

А вот этого второго нарика вполне можно спасти. Налоксон действует, и мальчик начинает просыпаться и пытается вырвать трубку. Они на налоксоне все так делают. Поэтому сами спешно вынимаем ларингеальную трубку, пока он это за нас не сделал и не порвал себе все.

Он еще не в себе, но садится на полу, машет руками, орет.

Тут появляется та бригада, которую мы вызывали для него. Как удачно! Мальчик с налоксона становится буйным и машет руками, даже пытается встать и орет нечеловеческим голосом. Мы, две мелкие девчушки, стараемся его удержать. Налоксон в этом и прекрасен – обрывает кайф жестоко и сразу и это для нариков, вероятно, очень больно. Но другого не дано.

Бригаде все рассказываем и, утирая пот со лба, пытаемся отойти подальше, дабы не мешаться.

– Надеюсь, больше здесь никого нет…, – доктор охватывает взглядом комнату.

Прореанимировав положенные 30 минут, шоковая бригада законстатировала 17-летнего.

Второй бригаде повезло больше. После налоксона 19-летний, немного побуянив, пришел в себя и был ими отвезен в больницу.

А мы с доктором, как два выжатых лимона, потопали на подстанцию – кто подробно писать карту, а кто пополнять полмашины. И главное, снова налоксона прихватить, да побольше…

Ножевое

Всю смену нас с напарником одолевали коронавирусные пневмонии. Из дома – на кт, с кт – в больницу. Костюмы, респираторы, постоянные переодевания, запах жидкостей для обработки салона и жара. Тяжелая такая жара. Внутри костюма ты заживо постепенно зажариваешься. Пот струится по спине, по лицу, запотевают очки. Теперь это наша реальность.

И вот отзваниваемся из кт-центра и через пару секунд получаем вызов фактически в соседний дом с поводом «ножевое». Да! Ножевое! Вот ведь как! В карте написано, что больной находится на территории стройки и повреждена у него грудь и спина.

Бежим, мчим, катим, попутно достаем из загажника бинты, флаконы с физраствором и крахмалом, натягиваем перчатки. Прикатываем мы на эту стройку во всей своей красе, готовые к действию прямо вот здесь и сейчас. Как я такое люблю!

Нас встречают около забора, нам машут:

– Сюда, сюда!

Железные ворота стройки открываются, и мы вкатываемся внутрь.

Прямо напротив ворот, на лавочке в луже крови лежит наш больной.

На ломаном русском языке братья таджики, которые работают на этой стройке, пытаются нам поведать, что вот это оно само к ним пришло, такое все израненное, и легло на скамейку.

Наш больной лежит, стонет, откуда-то из-под его тела уверенными каплями на землю стекает кровушка, образуя уже не хилую такую лужицу.

Что ж…, начинаем работать. Пока здесь, пока на лавочке. Надо хоть понять, какие раны, что задето, поставить кубиталку и начать капать физраствор.

– У него на спине рана. И на ноге, – показывает и рассказывает один из братьев-таджиков.

– Я ногу забинтовал, там очень сильно кровь шла, но я ее остановил, а на спине рана большая. Забинтовать нечем. Бинты кончились, – вторит другой.

На порезанном мужике надеты шорты до колена, и они все уже в запекшейся крови, майка тоже вся в крови, левая голень аккуратно забинтована.

Быстренько смотрим, что там с давлением: 70 на 20. Не густо.

На мне – кубиталка, пока вены еще не спались, и капельник. На напарнике – попытки осмотреть раны.

Кубиталка есть. Поставилась весьма неплохо. Просто мужик молодой, да достаточно здоровый и видно, что работяга, и вены, даже при таком давлении, вполне себе были неплохими.

Осторожно с напарником разрезаем ножницами окровавленную майку и поворачиваем мужика на бок прямо там, на скамейке, потому как сначала надо просто посмотреть, что, где и насколько все плохо. Одна резаная рана находится в верхней части левой лопатки. Глубокая, края раны разошлись в стороны, обнажив мышечный слой. Но эта рана не опасна. Она почти не кровит и, скорее всего, никуда не проникает.

Под этой же лопаткой внизу, сбоку на спине, есть еще одна, уже колото-резаная. Вот из нее при каждом выдохе выстреливал маленький, но верный фонтанчик крови. Вдох – рана как бы уходила внутрь, выдох – из раны фонтанчик крови. Открытый пневмоторакс. Вероятно, задето легкое. Интересная очень рана. Четкая, прямо между ребер. За всю работу на скорой лишь второй раз вижу такое проникающее ранение легкого. Вот это надо прямо здесь и сейчас на лавочке забинтовать, наложить специальную повязку и, насколько возможно, как-то все это дело заклеить.

И вот что значит работа в команде без слов. Каждый все знает и понимает.

Из травмнабора вытащены бинты, наложена окклюзионная повязка.

Теперь можно и в машину аккуратно укладывать, ставить капельник и делать фентанил. И бегом-бегом в торакальную.

Больной наш по-русски практически не говорит. Только стонет и все.

Уложили на носилки, капельник в вену и прямо струйно натрий хлор льем.

И вот, пока я там с флаконом возилась, взгляд мой упал на левую ногу этого гастарбайтера, где в области икры тоже была рана, которую сердобольные строители сами перебинтовали. Напомню, что больной у нас лежит в шортах, которые вообще все в крови и прямо прилипли к телу.

Не нравится мне его нога. Она какая-то синяя. Стопа синяя. Надо бы повязку развязать, потому как, может быть, слишком туго забинтовали.

Начинаю осматривать всю ногу и смотрю, что выше повязки она тоже какого-то синюшного цвета, смотрю далее, а там под шортами, которые все в кровищи и так сразу и не увидишь, что там под шортами-то, а там под шортами на бедро, прямо на голое тело наложен импровизированный артериальный жгут, сделанный из чего-то похожего на веревку. И много слоев этого чего-то обмотано вокруг бедра. И бедро, и голень, и стопа сине-багрового цвета.

Быстрее снимать этот жгут, разбинтовывать повязку.

Первая мысль была найти того, кто это все сделал и ткнуть его во все это сине-багровое. Но те, кто нашел нашего раненого, тот, кто оказывал помощь и так забинтовал голень и наложил вот это на бедро, не сказав нам – те все как-то разом куда-то испарились. И говорить было уже некому. А жаль…

Рана на голени была поверхностная и не кровоточила совсем. Зачем надо было накладывать жгут, да именно вот такой жгут на бедро, так и осталось загадкой.

И вот не первый раз я сталкиваюсь с подобным: веревка вместо жгута, нарушить кровоснабжение конечности, а дальше хоть трава не расти и пофиг на все, но жгут наложить надо и не важно, что там не артериальное кровотечение, не важно. Жгут – наше все.

И вот, осмотрев еще раз всего гастарбайтера с ног до головы в поисках новых ран и новых сюрпризов, но вздохнув с облегчением, их не найдя, подняв немного давление, обезболив наркотой, мы ринулись в больничку.

Склиф был доволен. Довезли весьма неплохо, сдали живым и стабильным.

Последний вызов

Как всегда – последний вызов – он самый-самый.

Ни в начале смены – нет, ни в середине – нет, что вы, что вы, а вот в конце – да пожалуйста. Когда работать осталось всего-то полчаса, и тут бы давление какое пролечить или колику почечную, так нет.

Плохо у подъезда мужику 30 лет. Вызывает прохожий.

– Пьянь! – хором констатировали мы с напарником.

– А вы эту пьянь под зад коленом и пусть идет себе куда подальше, – посоветовал водитель

Эх, если бы все было бы так просто…, если бы…

Уже при подъезде мы все втроем сразу поняли, что под зад коленом обойтись так просто не выйдет.

Встречала нас полиция и махала нам своими полицейскими лапками – тут он, тут.

Эх…, если полиция так активничает, значит, дело труба.

Пошли смотреть.

Полиция впереди. Ведет нас к месту и по пути молвит:

– У него открытый перелом голени.

Сидит наша прелесть на подъездных ступеньках. Довольная, пьяная. И таки да левая стопа у него вывернута в противоположную сторону, и две кости в нижней трети голени осколками торчат наружу, прорвав штанину. Около всего этого дела на асфальте лужица крови.

Увидев острые осколки костей, так нелепо выпирающие из ноги, я поняла, что домой я сегодня попаду ой как не скоро.

Вообще-то картина ужасала своей какой-то сюрреалистичностью – белые кости продырявили коричневые брюки и вот так торчат из них острыми концами, а стопа перевернута и словно стоит отдельно от ноги.

Я сначала даже подумала про травматическую ампутацию вообще всей стопы, но нет. Стопа держалась частично на мышцах, кое-каких целых сухожилиях и кое-где целой коже. То есть не была прямо вот отделена от ноги. И что удивительно, крови вылилось не очень то и много, а это значит, что при такой, казалось бы, тяжелой травме остались целы артерии и вены и не было большой кровопотери.

Мужик прилично пьяный. С хорошим давлением и без шока. То есть совсем без шока. И это при открытом переломе обеих костей голени. Невероятно.

С его слов, он шел домой и вот не дошел, упал с лестницы. А живет он вот в этом подъезде, и ему прямо осталось чуть дойти, но он не дошел…

Наша травмированная пьянь выглядела какой-то уж очень спокойной и не орущей от боли и даже довольной. Алкоголь сделал свое дело: адекватно его обезболил. Но понятно, что это не надолго.

Что ж, начали работать прямо на месте. Надо наложить повязку и как то это все шинировать. Разрезали штанину. Реально выглядело все это дело тошнотворно. Но почти не кровило. Так мелочь. Чуть капало и все.

Работаем с напарником без слов. Пока я вожусь с повязкой на вот это вот все, он, смотрю, уже и в вену катетер поставил, и шину принес.

Ну, повязку худо-бедно удалось наложить – я просто взяла два перевязочных пакета и мягкими подушечками прикрыла торчащие кости и саму рану и, стараясь не смещать осколки и не сжимать сильно, просто забинтовала. Получилось вполне нормально.

А вот как на все это наложить шину, был уже вопрос. Стопа вывернута в противоположную сторону. Двигать ее нельзя, что бы не нарушить хлипкий мирок внутри и не вызвать кровотечение.

Что ж… И с этим мы справились. Удалось шину аккуратно продеть и наложить, не смещая ничего.

Я держала эту полуоторванную стопу вместе с кроссовком, который снять было никак нельзя, пока напарник продевал шину, что бы туда уложить эту стопу вместе с осколками костей, которые я забинтовала, и скажу вам – это просто жесть.

Все-таки стопа была почти оторвана и держалась вообще непонятно на чем. Это ощущалось под руками.

За все это время мужик лишь дважды поморщился от боли. Но скоро алкоголь перестанет действовать. Поэтому, пока полиция помогала нашему водителю и напарнику переносить мужика на носилки и задвигать в машину, я достала заветную коробочку и две ампулы с фентанилом. Эх… Карту писать теперь мне долго…

Пока ехали в больницу, потихоньку делала ему фентанил. И хорошо, потому как дорога была довольно длинная, и действие алкоголя уже кончалось.

Доехали хорошо. Без ухудшения и без шока.

Это какая-то уже прямо закономерность – как время подходит к концу смены – так: либо отек легких, либо ножевое, либо вот открытый перелом. Да…