Текст книги "Сто двадцать третья, на выезд!"

Холодная рука смерти

Как сказать человеку, что он умирает и ему осталось, может быть, несколько недель?

А может, вообще ничего не говорить? Пусть живет, умирая, и ничего не знает, но… он же чувствует…, все чувствует…, то, как к нему относятся другие (его родственники, друзья), чувствует по обстановке в доме, по разговорам за пределами его комнаты, по приглушенному шепоту, по частым визитам докторов, наконец, по своему самочувствию.

Выезжала к женщине 60 лет с желудочным кровотечением. У нее последняя стадия рака желудка. Родственники ей ничего не говорят. Встретили у входа в квартиру. Показали документы, выписки. Там распадающаяся опухоль желудка. Все шепотом, вполголоса. Они думают, что она ничего не понимает…

Чувствовала она себя неважно несколько месяцев, обследовали, даже в больнице лежала. Ей говорят: язва желудка – ничего страшного. А тут внезапно открылось кровотечение. Массивное. Рвота чистой кровью. Женщина в сознании. Пока я ей кубиталку, капельник налаживала, она посмотрела на меня, взяла своей холодной рукой мою руку в перчатке.

– Я ведь умираю. Да. Я это знаю.

Я что-то пробормотала, типа: «Все будет хорошо. Сейчас в больницу поедем, там полечат и все будет хорошо.».

– Я знаю, что это все. Но как я не хочу! Как не хочу! Еще бы хоть годик прожить. Столько еще надо сделать. Внук у меня родится скоро, понянчить хочу…

Она все еще держала мою руку. Холод проступал сквозь перчатку. Сердце сжалось, глядя на эту женщину. Да, она умирала. И чувствовала это. Знала. Возможно, уже давно. И я это вижу и знаю. По глазам, по холоду, который исходит от нее. Она умирает…

И мне бы только ее довезти до больнички живой. Не «похоронить» в машине.

Ее снова стало рвать кровью… То, что капалось, почти сразу же вылетало наружу. Родня притащила волокуши из машины (я им еще заранее крикнула, что бы бегом за ними и за водителем). Притопал мой водитель. Вместе погрузили на волокуши и бегом, пока еще хоть какое-то давление есть. Хорошо, что женщина худенькая совсем, легкая.

По витальным… Без запроса места… Без сопровождения родни… В машине потяжелела до сопора. Давление 40/20. Почти литр физраствора струйно, волювен. В дороге сижу, держу ее голову повернутой набок, что бы не захлебнулась кровью.

Докатила до больнички на последнем издыхании. Сдала в шоковую живой. Через час – умерла. Все.

Привыкла видеть смерть и чувствовать ее, но иной раз… Ее холодная рука… Бррр… И жалко женщину. И еще ее взгляд – в нем и смирение, и неверие, и вопрос, и страх, и пустота. Такие глаза у тех, кто уже почти там…

Реанимация

И все-таки реанимировать очень тяжело чисто физически. После болит все тело, каждая его клеточка, каждая мышца. А в руках, ногах еще долго ощущается напряженная дрожь.

Я просто не представляю, если бы вот такие реанимации были бы, скажем, по пять штук в смену. Такое просто нереально выдержать физически больше одного, ну ладно, если уж прямо поднажать, то двух раз в смену. И это все – предел. После этого ты просто сползаешь тряпочкой.

Я опускаю моральную сторону реанимационных мероприятий, хотя, конечно, и она тоже весьма ощущается, но больше все же физический напряг.

И ведь ничего не предвещало. То есть вообще ничего. И повод был просто великолепный – болит живот у 40-летнего мужика, вызывает жена. И едешь на вызов в мыслях отвезти этого мужичка в больничку. Ну что там может быть? Вполне может быть аппендицит или панкреатит, если этот 40-летний употребляет 40-градусную.

И… Вот под этим поводом «болит живот» может скрываться все что угодно, только не больной живот.

Открывает дверь квартиры жена с такими словами:

– Ой, скорее! Он прямо сознание теряет от боли.

«Хм…, знаем мы ваши сознания» – хотела я уже про себя произнести и тут увидела этого мужичка, сидящем в спальне на кровати…

Бело-серый, потный, одышка под 35. Вот мы и приехали… Быстро манжетку. Давления нет. Мужик в оглушении, но пытается общаться. Пытаюсь заставить его лечь, но он не может – твердит, что дышать лежа не может совсем. Слушаю легкие – там дыхания вообще нет. Вот нет и все тут. Не слышу я его ни с какой стороны. Мужик полный, рыхлый, с бычьей шеей. Бегло опрашиваю жену. С ее слов, около двух суток у мужа были жгучие боли за грудиной и в спине по ходу позвоночника. А сегодня боль стала просто невыносимой, он уже два раза терял сознание, стал задыхаться.

Отправляю жену к водителю за кислородом и реанимационной укладкой. Тут все уже ясно. Только одно – успеть вызвать на себя до момента икс. Хвала планшету с громкой связью. Одновременно пытаюсь поставить вену и вызываю бригаду. Вены при таком давлении уже все далеко и надолго уехали, но что-то удалось словить. Капельник есть. Капаю допамин.

Жена притащила кислород и реанимацию. Бригада на себя вызвана и уже в пути. Маска на больного нацеплена и шипит кислородом. Мужик пока держится, но это ненадолго.

Цепляю электроды кардиографа. Ну, собственно, что и требовалось доказать. Трансмуральный инфаркт миокарда. Через все слои сердца. Там, в принципе, и от сердца-то мало что осталось. Вот такой больной живот, да-с…

Минута и у мужика начинается дыхательная паника. Срывает маску, разметывает электроды кардиографа. Я еле успеваю навалиться на катетер с капельником, иначе бы и его смял. Мужик весьма крупный. Орет, что дышать не может. Ловит ртом воздух.

В этот момент вваливается мною вызванная бригада. Как быстро! Чудеса!

Только бригада сбросила все свои шмотки около нас, как мужичок мой пытается сделать вдох, вцепляется руками в кровать. Я вижу, как зрачки его резко расширяются, мышцы шеи напрягаются и все. Он останавливается, завалившись на кровать.

Теперь нас трое. Доктор, его фельдшер и я.

С огромным трудом стаскиваем этого огромного мужика с кровати на пол. И начинается реанимация.

Очень неудобное узкое пространство между стеной и кроватью. Интубация. Трубка хоть и не с первого раза, но поставлена. Очень трудно подобраться к голове, да и такая короткая и пухлая шея у мужика, что я вообще удивляюсь, как доктор умудрилась заинтубировать все это.

Дышим, качаем (непрямой массаж сердца) попеременно. Большая грудная клетка. Очень тяжело ее прокачать. Пот льется с нас троих. Уже не чуешь ни рук, ни ног.

Адреналин. И снова качать. Меняемся по кругу, потому как невозможно тяжело. Один цикл, потом меняемся, затем следующий цикл, снова меняемся. Так и кружимся. Адреналин и качаем-дышим.

В какой-то миг, на какие-то секунды был ритм, даже был синусовый ритм, но срывался. Установили дефибриллятор, но он ни разу так и не сказал нам бить, а только твердил «продолжайте сердечно-легочную реанимацию». Какие-то всполохи умирающего сердца, какие-то клочки. Но ничего живого.

30 минут от последнего сердечного всполоха. Уже час реанимации. Все. Прямая линия и больше ничего. Мы вымотаны, выжаты. Мы сползаем по стенке.

Констатация. Жалко, конечно. Мы пытались, но ничего тут не поделаешь. Ждать двое суток, пока все это вот так не закончилось. Ну зачем? Жалко родных. Сын – подросток, где-то там по квартире бродит. Жена плачет. 40 лет. Хреновый возраст для мужиков.

От моего прибытия до остановки прошло меньше 20 минут.

Таракан

– У меня в ухо таракан заполз. Я сидел на стуле, а он… А я…

Повод к вызову: «инородное тело уха».

Дед 75 лет, с огромной белой, спутанной в клочья бородой и такой же белой шевелюрой. Смахивает на бомжа. Грязный, лохматый, в каком-то тряпье, в котором только при большой фантазии можно признать одежду. Живет в бомжатнике. В квартире вонь. От деда вонь. Кошки вместе с тараканами табунами ходят. Первый этаж пятиэтажки. Безумный взгляд. Повсюду волосы то деда, то кошек. Мешки. В них, вероятно, что-то интересное, собранное с окрестных помоек. Там не только тараканы, там и блохи, и вши…

Вместе с дедом такая же бабка. Вторит ему:

– Да, да, таракан… Он сидел…, а потом заполз в ухо…

Хоть и день на дворе, а в этой квартире на первом этаже, вероятно, всегда тьма.

Мой фонарик шарит лучами в грязном ухе этого деда, пытаясь хоть что-то там живое обнаружить, но тщетно.

– Но я его чувствую! Он шевелит там лапками! – завопил дед на мою робкую попытку заявить, что ничего внутри дедова уха не вижу.

Хорошо. Едем к лорам вынимать этого невидимого таракана.

– А он там до мозга не доберется? Не пролезет ли он в мозг мой???? – очень сильно беспокоится дед.

Всю дорогу до больнички он изводит меня тараканом в мозгу и сделают ли МРТ перед тем, как вынимать таракана из мозгов. И смешно, и грустно одновременно.

Еду с ним, а сама чувствую себя дура дурой. Лор сейчас меня пошлет на фиг, да еще и опозорюсь. У деда маразм прёт. Старческая деменция вкупе с, может быть, шизой: квартира – помойка, речь – полный бред. Тут психов бы на себя и все, а я к лору, к лору…

Доктор встретила меня спокойно. Усадила деда в кресло и стала смотреть его ухо и что там внутри специальным прибором. Я уже хотела робко спрятаться за дверь, потому как дед снова завел свою песню про мозг, таракана, проползшего через ухо прямо в мозг и МРТ.

– Да, есть что-то. Сейчас достану.

Доктор взяла тонкий пинцет и полезла в ухо. Ииии… достает оттуда живого таракана.

– О! Какая прелесть! Да он еще и лапками шевелит! Надо это сфоткать! – были ее слова.

В одной руке пинцет с болтающемся на его конце тараканищем, в другой – айфон.

Медсестра созвала еще нескольких любопытных коллег, и весь народ это дело запечатлел на свои гаджеты.

Одни мы только с дедом были ошарашены настолько, что даже и не подумали о фотках.

Он: от того, что все так быстро прошло и без МРТ, и без операции на мозге. А я… Я уже по другой причине.

Оказывается, не всякий псих – псих настолько, что бы ему не доверять.

В салоне красоты

По улице шел мужичок средних лет, довольно упитанный, с пузцом, шел он, шел так, зашел в магазинчик по пути домой с работы и все вроде бы неплохо, но в магазинчике было жарковато, быстро купил что надо и выскочил на свежий воздух, и тут он почувствовал, что что-то с ним нехорошо, дышать тяжеловато стало, ладно, подумал, отдышусь и снова пойду, постоял около магазинчика, подышал, пошел, прошел несколько метров и снова дышать нечем, да еще страх какой-то затаился внутри, видит, рядом вывеска «Салон красоты» написано, подумал, дай зайду, может у них доктор там есть или кто из медицины, да и просто паника стала накрывать, дышать прямо совсем тяжело.

Зашел вместе с клиентом каким-то. В фойе – диванчики красивые и мягкие, присел на них. На ресепшене девушка стала его о чем-то спрашивать: кого он ждет или с кем-то пришел, или что вообще тут забыл. А он и правда не знает, зачем сюда зашел-то. Сидеть тяжело, дышать уже невозможно. Встал с диванчика. Надо позвонить жене, пусть придет, поможет до дома добраться, благо дом-то недалеко, вон только дорогу перейти. Девушка на ресепшене видит, что странный человек в распахнутой куртке, тяжело дыша, встает с диванчика, ковыряется в кармане, достает телефон, собирается кому-то позвонить, шатается и, хрипя, падает навзничь, телефон отлетает в сторону. Девушка выбегает из-за своей стойки, переворачивает мужика на бок, тот хрипит, изо рта вытекает слюна, лицо мужика синеет, и он в попытке сделать вдох застывает.

Быстро вызывается скорая, и вот мы уже подлетаем к салону красоты…

Мужичок лежит на полу, аккурат у прохода, загораживая всем вход и выход. Лицо синее, шея синяя, даже руки синие, дыхания нет, зрачки широкие. Тут все понятно. Быстрая и тотальная тромбоэмболия, типичная и неотвратимая, смертельная и необратимая.

Общественное место. Народ прется в салон красоты за красотой, а тут такое лежит синее и прямо у входа. И не обойдешь, только если через ноги перешагнуть или через голову, а на это изнеженные красотки, которые пришли делать макияж, татуаж, маникюр и педикюр, почти не отваживаются. Лишь одна, робко спросив нас, а можно ей как-то протиснуться внутрь салона, превозмогая брезгливость и страх, охая и ойкая, пролезла, переступая через ноги трупа. Видно, что очень надо, очень, очень надо было.

Мы с доктором развернули кардиограф, наляпали электроды и моментом зафиксировали прямую линию. Собственно, это и было понятно, лишь взглянув на тело, тем не менее, удостовериться никогда не помешает.

Видок, конечно, еще тот – труп с синим лицом…, у салона красоты стеклянные огромные окна, двери тоже прозрачные, поэтому всем всё было видно с улицы, и любопытный народ прильнул к стеклу, наблюдая, охая и ойкая.

Среди особо одаренных мозговой деятельностью был молодой папашка, который мало того, что всю стеклянную дверь изъелозил для того, что бы получше все рассмотреть, так еще взял открыл ее и детеныша лет шести чуть было в труп не впихнул…

Понятно, что салон закрылся, жалюзи на окнах, где они имелись, опустились, труп накрылся специальным пакетом, народ потихоньку, хоть и не весь, но разошелся, а мы остались ждать полицию…

При мужике нашлись документы, а девушка с ресепшен дозвонилась до жены по его мобильному телефону…

Полиция не спешила, жена прибежала сразу. Оказывается, мужичок давно уже болел. И мерцалка у него была, и тромбофлебит, и лишний вес, и ишемическая болезнь, и в принципе, таков конец был лишь делом времени.

Жену напоили корвалолом…

Полицию ждали почти час, зато моя доктор все карты дописала, а я все рецепты подбила.

Отдав бланк констатации участковому, отзвонились и покатили на другой вызов.

Для кого-то это рутина, а у кого-то горе…

Покусала собака

Повод: «Покусала собака. Сильное кровотечение», женщина 83 года на квартире. Вызывает внук.

Не очень мне нравятся подобные вызова. Ты никогда не знаешь, чего ждать и чего не ждать там. И главное, где это животное, которое покусало. Если вызов на квартиру, то весьма вероятно, что оно именно в этой квартире и нет гарантии, что оно не набросится на меня при входе туда. Честное слово, уж лучше избитая пьянь в притоне, чем собака…

Может, повезет. Все-таки вызывает внук. Одновременно надеюсь, что тяпнула бабулю дворовая собака, ну, скажем, за икру, они в основном все за икры хватают, или за пятку, бабулька всполошилась, внучок всполошился и понеслось… Тешу я себя этим, пока еду. Но как-то не спокойно на душе.

Приехали. Я попутно, пока иду в подъезд, осматриваю асфальт на предмет каплей крови, близлежащие кусты в поисках дворовой собачины, пол в подъезде и лифте. Нет, крови нигде нет. Стало быть, кусала на квартире… Плохо дело.

Дверь в квартиру приоткрыта. Звоню в дверной звонок. Где-то слышится приглушенный лай, видимо, приличной по размеру собаки.

Резко, до конца открывается дверь. Не вхожу. В темном коридоре стоит юноша лет двадцати пяти.

Я сразу с порога:

– Ваша собака кусала?

– Да.

– Убрали? Привязали? Закрыли ее?

– Да, проходите.

Прохожу с опаской. Боком.

– Куда?

– На кухню. Она там.

Ведет направо, на кухню. Лай собаки слышится где-то в глубине квартиры и левее от меня. Возможно, правда закрыта и привязана где-то в комнате. Молюсь, что бы надежно.

Прохожу на кухню и немного аж столбенею. Часть пола залита кровью, местами уже свернувшейся, размазанной, подтеки на стенах. На диване сидит бабулька, вокруг нее лужица крови, халат весь в крови и… лицо – кровавое месиво, с которого кровь стекает по каплям на пол, огромные лоскуты кожи лба и левой лобно-височной области вместе с волосами, частями левого глаза висят на лице, обнажая мышечный слой, по которому можно изучать анатомию, мышцы скуловой области слева и справа свисают вниз такими же лоскутами, нижней губы нет, с подбородка также свисает большой по размерам лоскут кожи, сохранена часть верхней губы и нос, пальцы правой кисти – кровавое месиво – частичная травматическая ампутация…

Запах крови… Такой приторный, какой-то особенный…, еле уловимый, но с моим чутьем его не трудно распознать.

О черт! И бабуля еще в сознании. Сидит, привалившись к шкафу и откинувшись на спинку дивана.

Тут я уже и о собаке в соседней комнате забыла.

Выпотрошила весь свой арсенал бинтов, гемостатических губок, марлевых салфеток, перекиси. Лоскуты аккуратно прибинтовала обратно к лицу… Повязка оказалась просто отпад. Никогда доселе мне не приходилось забинтовывать в принципе всю голову с лицом целиком. Оставила без повязки только один глаз, который не был поврежден, и нос. Как умудрилась все это наложить, сама не пойму. Мотала, мотала. Все бинты, что были на бригаде, израсходовала. Но крепко.

Капельник поставила. Хотя давление, как не странно, несмотря на кровопотерю и такие травмы, почти в норме (возможно мощный выброс адреналина сыграл не последнюю роль), но на всякий случай поставила капельницу. Наркотой обезболила…

Внук сиганул за волокушами и гастарбайтерами, что бы тащить бабушку.

Мой водитель, увидав, что я ему в машину закладываю, лишь присвистнул.

Докатили до больнички к челюстно-лицевым хирургам быстро, благо пробок особо не было.

Вкатила каталку в кабинет. Там врачи на меня недобро покосились. Что вы тут привезли всю в кровавых бинтах? Но потом засуетились.

Так вот… Со слов внука, собачка породы немецкая овчарка лежала себе на кухне, бабушка прошла мимо и та на нее набросилась. Ни с того ни с сего. Стала грызть и трепать. Он ее оттащить долго не мог. По-видимому, сам испугался. Потом собака как-то вся обмякла, легла рядом с бабулей и стала ее лизать и скулить… Вот что с ней? Это не бойцовый пес, у которого в наследственности что-то не то и замыкает мозги. Немецкая овчарка – умная собака. Кажется, просто так напасть не может… Может, бабушка с ней когда-либо грубо обошлась и та ей припомнила, а может быть, просто взбесилась.

Жалко бабушку… Много операций по восстановлению лица ее ждет, я уже не говорю о правой кисти с частично ампутированными пальцами. И выдержит ли она их в таком возрасте, да и вообще, выдержит ли ее организм такие травмы?

Повесился. Состояние неизвестно

Честно сказать, забыла уже, как описывать труп повесившегося… Давненько их у меня не было. И вот повезло. В общем, вызов этот был странный. И все, что на вызове было не менее странное.

Приняла бригаду, сидим с напарницей в столовой, болтаем, кофе потягиваем и… вопль навигатора – вызов пожаловал. Повод: «повесился, состояние неизвестно». Вызов к женщине 91 год.

– Нефигась вызовок! – моя напарница вскакивает, как ужаленная.

Коронная фраза диспетчеров, вручающих карту вызова: «Законстатируете бабулю. ".Ага… Бывало уже… Их «законстатируете» оборачивалось «бегом по витальным». Хотя 99% повешенных все же были мертвы до нашего прибытия, но…

Пока едем, я судорожно вспоминаю коникотомию, как и что там надо делать при реанимации повешенного. При травме трахеи ларингеальную трубку (специальная трубка для дыхания, которая вставляется в трахею через рот) нельзя, а интубировать можно попытаться лишь один раз. Самым надежным способом остается коникотомия (рассечение горла с внешней стороны со вставлением уже в разрез трубки для дыхания). Раздышать и потом по витальным. Соображаю, какая больничка ближе всего. Договариваюсь с водилой, что бы был наготове на всякий случай, если метнемся по витальным.

Около подъезда стоит машина полиции. Уже хорошо, а то кто знает, что там на вызове. По идее, наш центр должен вызывать их на подобные поводы вместе с нами, но так бывает не всегда.

Хватаем на вызов все, что можем унести: ящик, кардиограф, реанимационную сумку, кислород, волокуши. Хорошо хоть работаем вдвоем и моя напарница – смышленая и быстрая девчонка.

У дверей квартиры толпится полиция. Нас пропускают. Видим бабушку, которая сидит, прислонившись к косяку двери, ведущей в комнату, от шеи к ручке двери тянется какой-то коричневый пояс, рядом стоят ходунки.

– Пожалуйста, только аккуратнее, не натопчите там и не сдвигайте тело, – обращается к нам кто-то из полиции. – Сейчас опергруппа приедет.

Осмотр. Бабушка мертва примерно часа два. Трупные пятна еще не сильно выражены, но тело почти остыло. Осторожно, что бы ничего не стронуть, щупаю пульс на сонной, смотрю зрачки, слушаю сердце. Это чистая формальность, но необходимая при констатации. Мертва. Уххх… Выдохнула… Все.

Бабуля чистенькая такая, худенькая, в цветастой ночной рубашке. Повешенье жутко уродует лицо. Этот открытый рот и высунутый синий язык. В общем, неприятное зрелище. Но… чувствуется, что что-то не так… Какое-то несоответствие положению, виду тела и смертью от предполагаемого суицида…

Рядом сын с лицом пропитого опущенного алкаша, который не может сказать ничего вразумительного. Вроде как пошел курить, увидел ее и сразу вызвал скорую. Говорит, что ничего не слышал, как и что произошло не знает, хотя его комната напротив. И хочется верить, но как-то что-то не верится… И ощущение, что строит он из себя глупого дурачка, но… Полиция не даром опергруппу потребовала.

Пришел участковый. И снова мы с ним пересеклись. Обещала когда-то на чай пригласить, но… все на работе и на работе, не до чаев тут…

Вместе обращаем внимание на вот какие детали: у бабушки надеты очки, что как-то странно, а ходунки стоят повернутые от бабули, то есть ощущение, что их потом приставили и приставили не так, не тем концом. Если она передвигалась с их помощью, то стоять они должны другим концом к ней.

Конечно, все решат эксперты: было ли это насильственное удушение или суицид. По узлу удавки они определят.

А я везде ищу криминал… Впрочем, наш участковый тоже. Предупредил сына, что народу прибудет много и геморроя для всех тоже будет очень много.

Написали мы с напарницей бумажку – бланк констатации, позвонили на трупоперевозку, и ее диспетчера меня реально удивили. Я уже как-то привыкла к их сухому, ничего особо не выражающему голосу. Работа у них, да, впрочем, и у нас такая. Нет эмоциям на работе. А тут… Даю данные бабули. Фамилия, имя, отчество, сколько лет и от чего умерла. Говорю, что бабушке 91 год. Причина смерти – странгуляционная асфиксия (повешение) и слышу от диспетчеров: «Какой кошмар! Бедная бабушка! Как жалко-то! Как жалко ее!». Прямо порадовали. И правда жалко ее… Но на работе нет эмоциям. Никаким. Потом. Все потом…

Отдала бланк полиции, попрощалась с участковым и адью на подстанцию описывать карту.