Текст книги "Стеклянная невеста"

Глава 52
МЕНЯ ОТПУСТИЛИ

Сначала прибыли ГИБДДешники, потом «скорая помощь». Еще через некоторое время подъехали МЧСовцы. Все вновь прибывшие устремлялись к «Мерседесу» и джипу, так что мне пришлось тоже сходить туда, чтобы сказать врачам, что медпомощь нужна и в другом месте. Нехотя одна из машин «скорой помощи» отъехала к нам, чтобы заняться Катькой, к тому времени уже не один раз пытавшейся сесть, но тут же вновь со стоном откидывавшейся на капот «Волги». Ругаться она, впрочем, так и не перестала, так что я много поняла в отношении себя, вернее, поняла оттенки ее чувств ко мне и степень ненависти, сжигающей ее сейчас.

Со слов высокого молодого врача я поняла, что Катька жить будет, что у нее пара переломов – руки, ребра, а так вроде все нормально.

– Дальнейшее обследование покажет, – оптимистично сказал врач. Ни он, ни кто другой не обращали внимания на брань Катьки, видя в этом проявление шокового состояния. Так оно, впрочем, и было. Вскоре «скорая помощь», увозя Катьку, умчалась в больницу.

Потом к нам подъехал светлый «Форд», оттуда вывалились толстые милиционеры, важно походили вокруг «Волги», одинаково нагнулись над мотоциклом Катьки, выставив на обозрение свидетелей огромные, обтянутые казенной материей зады, и только затем неторопливо занялись работой. А тут прибыл и Сергей Митрохин.

Сережа огляделся, мигом уловил детали, осмотрел мою машину, отошел, оглянулся еще раз, а потом у него глаза вылезли на лоб от удивления, когда он заметил, что мой красный «Опель» вновь новехонький. Сережа видел уже мою старую машину и до вчерашнего дня, когда она превратилась в обгоревший остов, так что его удивление было понятно. Это я не сразу поняла, что его удивило, события устроили такую чехарду вокруг меня, что факт подарка уже отошел в прошлое.

Я объяснила, что новый «Опель» подарен мне сегодня моим работодателем Шерстневым Юрием Андреевичем, так что здесь нет никакой мистики, а просто имеются хорошие отношения внутри трудового коллектива клуба «Русалка». Ему пришлось поверить мне на слово.

Сергей заставил меня еще раз рассказать все, что здесь произошло, быстренько записал мои показания, попросил пока не уезжать, а сам направился к джипу и «Мерседесу», вокруг которых суетилось все больше людей. Я села в свою машину, закурила и через стекла наблюдала происходящее. Меня начало понемногу отпускать, стали дрожать руки. Потом все стало отдаляться. Только что случившееся показалось не имеющим ко мне никакого отношения. Я, конечно, понимала, что являюсь, в какой-то мере, центром всей этой круговерти, что все эти жертвы, весь этот металлолом явились результатом моего вмешательства в жизнь клуба.

Вспомнилась Таня с ее профессиональными предостережениями против моей работы в «Русалке»: «Ты, дурочка, сама не заметишь, как события подхватят тебя, и не ты будешь ими управлять, а они станут навязывать тебе свою логику». Или: «Сознание наше обладает способностью привыкать ко всему, и при общении с новым очень скоро то, что раньше выглядело безнравственным или преступным, будет казаться необходимым и обыденным».

Танька права, конечно, она права. Я смотрела, как из разрезанного джипа осторожно извлекают тела Паши Маленького и еще двух его приятелей, и замечала, что думаю не о трагедии – она уже перетекла в сферу той самой необходимой обыденности, как объясняла Таня. Я строила планы на сегодня, на завтра, думала о Графе (как ему все расскажу), о Матвее. Теперь-то я понимала, что его внимание ко мне объясняется интересом иного рода: он, наверное, просто влюбился в меня, увидел во мне замену своей недостижимой мечты, вот и все. Думала о своем завтрашнем выступлении в клубе (сегодня с меня хватит, сегодня я буду отдыхать)… Неторопливо подошел милиционер, удостоверился, что я являюсь свидетелем, и попросил пройти к месту аварии.

Меня стали расспрашивать, что я видела и как все произошло. Водитель грузовика попытался и меня как-то привязать к аварии, мол, я тоже нарушила правила, ехала на красный свет, но вмешался Митрохин, и мое участие отмели. Я сказала, что перекресток проскочила на желтый сигнал светофора, а джип уже, наверное, на красный. То есть подтвердила, что водитель грузовика ехал на зеленый сигнал, что соответствовало правде.

Больше от меня ничего не требовалось, я подписала подсунутые мне бумажки, попрощалась с Сергеем, который стал опять намекать, что хорошо бы, мол, нам встретиться, пойти в ресторан, еще куда. Я неопределенно обещала. Наконец от меня отстали, и я смогла уехать.

Глава 53
АРКАДИЙ

К своему научному руководителю я успела. Голова моя была занята совсем другим, ни о какой науке, а тем более учебе, я думать не могла. Сначала подумала было отказаться от встречи, но звонить, оправдываться, придумывать причину, почему не приехала (не говорить же правду: два раза подверглась неудачным покушениям… избежала… у врагов один ранен, и, кажется, три трупа! Нет, абсурдно соединять два несоединимых мира: мир академической карамельности и мир обряженного в одежды современности варварства) – не хотелось ничего объяснять по телефону.

Но оказалось, пустяк: Марья Антоновна, бывшая журналистка с тридцатилетним стажем, давно уже передающая свой опыт студентам, в том числе таким вот талантам, как я, взволнованно поведала, что место в аспирантуре для меня имеется и просто стыдно упустить такую замечательную возможность и не воспользоваться удачей. Это было бы преступлением, преступлением против профессии, против себя самой.

В глубине души я уже окончательно решила уехать к отцу. Мне хотелось иметь настоящую работу, хотелось окунуться в профессиональную журналистскую среду, причем не в нашу, а западную. В России, в Москве, я уже кое-что узнала, благодаря связям и собственной энергии проникла в газетные и журнальные редакции, поработала достаточно, чтобы уловить алгоритм здешней суеты. Теперь мне хотелось понять, как делается журналистика там, за границей. Так что я поблагодарила добрейшую Марью Антоновну, обнадежила ее, но окончательного ответа не дала. Тем более что можно было еще месяц думать.

Потом я позвонила Графу. Его телефоны не отвечали: ни мобильный, ни рабочий. От всего того, что со мной произошло за два последних дня, я ощущала себя выжитой, как лимон. И еще – мне не хотелось быть одной. Я чувствовала, что мне не хватает сейчас тепла, внимания, нежности. Пережитое чувство опасности словно бы оголило меня, истрепало нервы: я жила на поверхности собственной кожи. Мне страшно захотелось увидеть Графа, его всегда немного грустные бархатные глаза, услышать его спокойный голос.

Я вновь позвонила ему, и опять никто не поднял трубку. Можно было позвонить кому еще, тем же девочкам или Аркадию, но мне совершенно не хотелось ни видеть, ни слышать никого другого. Только его. Я решила сама съездить в клуб, благо и повод был: я собиралась отпроситься сегодня с работы и отдохнуть эту ночь.

В клубе народ уже был, но случайный, для постоянных клиентов еще не настало время. Кто-то забрел в ресторан поужинать, кто-то явился в бар выпить пива или коктейль в атмосфере раскованности и греха. На ходу отвечая на приветствия знакомых и сослуживцев – последние, сочувствуя моей вчерашней беде (о событиях этого дня еще никто не знал), норовили остановить, выразить соболезнования, но я решительно прорывалась дальше. Чем ближе к Графу, тем яснее я сознавала, как устала и как хочется увидеть его – только увидеть, а там все станет на свои места, все успокоится, как и не было.

Граф отсутствовал; в его кабинете сидел за письменным столом Аркадий и что-то быстро писал на листке бумаги. Когда я вошла, он поднял свою лысеющую голову и, подслеповато щурясь, посмотрел на меня. Тут же узнал, и на его толстом, добродушном, расширяющемся к подбородку лице показалась хитрая усмешка.

– А, Светик-семицветик, заходи, заходи. Только Графа нет, отбыл с утра по делам, и даже координаты не оставил. Или, может быть, ты меня ищешь?

Он поднялся, прошел к двери, зачем-то выглянул наружу, а потом закрыл за собой дверь на замок.

– Это чтобы нам не помешали, – улыбаясь пояснил он и, не давая мне возможности что-либо сказать, продолжил, все так же немного посмеиваясь: – А почему бы нам и в самом деле не воспользоваться случаем и не поговорить по душам? Может, у нас есть точки для соприкосновения? Мы могли бы очень и очень тесно… соприкоснуться.

– Аркадий! – устало сказала я. – Охота тебе? Лучше я пойду, раз Графа нет.

– Ну вот, сразу и уходить, – посетовал он. – Только ты зря так со мной: я ничуть не хуже твоего Графа, а благодарен могу быть не в пример сильнее.

Он почти насильно заставил меня сесть в кресло и задержал свои руки у меня на плечах. Я повела плечами, сбрасывая его ладони, и он заходил по ковру перед моим креслом, наигранно заламывая руки и явно ёрничая. Хотя и чувствовалось в нем какое-то озлобление, веселая нервозность. Я тоже разозлилась.

– Аркадий! – возмущенно сказала я. – Что ты говоришь? Я, кажется, не давала тебе повода?..

– Так в чем же дело? Я же точно знаю, что Граф никак не решится упасть к тебе в кроватку. Разве это вежливо по отношению к даме – такое вот поведение? Это же черт знает что, а не поведение! – подмигнул он, сильно потирая руки. – Хочешь выпить? – внезапно спросил он.

– Я за рулем, – пояснила я.

– Знаю, знаю. Граф чуть и меня не привлек к этому мероприятию – подарок тебе с утра выбирать. Понравилась машина?

– Понравилась.

– Жаль, что не я тебе подарил.

– Аркадий! Я пожалуюсь Графу.

– Да ладно тебе, он не поверит. Он думает, что я тебя ненавижу. Так будешь пить? Если что, я сам тебя отвезу. Куда скажешь, туда и отвезу. У меня Маринка сегодня уехала к родственникам в Армению, так я полностью в твоем распоряжении.

Я подумала, чего это я здесь сижу и слушаю этого хряка? Тем более что, несмотря на шуточки, глаза у него совсем не улыбаются, холодные и прозрачные, как две льдинки. Я поднялась и сделала шаг к двери:

– Пойду я. Если позвонит Граф, скажешь ему, что я сегодня не смогу выступать, плохо себя чувствую.

– Ах вот даже как? – весело поднял Аркадий брови на своем лысом лбу. Он быстрой рысцой обогнал меня и повернулся, преграждая путь к двери. – А если я тебя не отпущу? Как заместитель генерального директора я имею право в его отсутствие распоряжаться персоналом.

– Аркадий! – устало сказала я. – Не заставляй меня быть грубой. Я совершенно не хочу с тобой ссориться.

– И верно, – вновь засуетился он. При таком большом росте и мощном теле его суета выглядела комичной и нарочитой. Он, наверное, этого впечатления и добивался. – И верно, зачем нам ссориться? Тем более что ты не рассказала еще, как там у вас все сложилось?

– У кого у нас? – насторожилась я.

– Из больницы звонили, – пояснил он, – сказали, что наша сотрудница, Екатерина Петровна Воронцова, попала в аварию. На мотоцикле ехала и в кого-то врезалась. Я сразу справки навел, оказалось, еще трое погибли в ДТП. По описанию – Паша Маленький и двое из его банды. Значит, тебе удалось их прикончить. Я не прав?

Я в каком-то остолбенении вглядывалась в его торжествующее лицо. Мы молча смотрели друг на друга, и в его лице я читала торжество и ликование, природу которых я не могла понять. Молчание затянулось, было слышно, как по оконному стеклу, отчаянно жужжа, кубарем катается муха.

– Как это мне удалось их прикончить? – прервав молчание, спросила я. – При чем тут я?

Аркадий радостно встрепенулся:

– В том-то и дело! Я к чему и веду: никто не знал, а я знал. Даже Граф не знал. Поэтому подумай, с кем тебе лучше быть: с ним или со мной? Уж я бы тебя, моя птичка, защитил.

– Что не знал? – нахмурившись, спросила я.

Половина из того, что он мне сейчас говорил, проходило мимо меня. Я понимала лишь то, что Аркадий что-то замышлял втайне от Графа, что-то против меня и Графа.

– Что не знал? – повторила я.

Аркадий хитро молчал еще секунду-другую. Потом не выдержал, его словно распирало то, что он хотел рассказать, и в то же время он хотел еще задержать это мгновение торжества, личного торжества, своей явной власти над другим человеком, надо мной. Он сказал почти шепотом:

– Катька с первых же дней решила тебя подловить. Ты у нее в печенках сидела, вот она и стала за тобой охотиться. В свободное от работы время. Вместе с этими дуболомами: Пашей и бандой. Они тебя хотели еще в первые дни прижучить, да Граф неожиданно встрял. Помнишь, когда он им взбучку на заднем дворе задал?

– А ты почему?..

Аркадий, все время нависавший надо мной, выпрямился почти оскорбленный:

– А мне какое дело? Это было ваше дело? Если Граф не видит дальше своего носа, а ты все равно предпочитаешь его нос, а не мой, – это ваше дело.

Я нахмурилась, пытаясь сообразить:

– Так, выходит, все эти два месяца меня преследовала Катька. Этим черным мотоциклистом была она?

Я уже и так это знала, просто в глубине души сомневалась в такой ее ненависти ко мне. Я думала, может быть, это мог быть иной раз и Матвей?

– А Матвей? – спросила я.

Аркадий поднял брови, отметая мой вопрос, и усмехнулся:

– Так как, выпьешь? Я еще не теряю надежды. Мы с тобой очень можем подружиться.

Я безнадежно махнула рукой:

– Устала я сегодня, пойду.

Я сделала шаг в сторону, чтобы обойти Аркадия, но тот неожиданно сгреб меня в охапку, приподнял и сильно прижал к себе. Он не сделал попытки поцеловать меня или что-нибудь еще похлеще: просто стоял, сильно прижимая меня к себе.

Я почувствовала себя совершенно беспомощной в его объятиях, но была настолько вымотана, что не было сил даже на испуг. И вдруг, продолжая ощущать его медвежью силу, ощущать как нечто абстрактное, не связанное лично с Аркадием, я почувствовала прилив бессильной истомы… Это длилось мгновение, не больше, и не имело ни малейшего отношения к Аркадию. Все как-то сложилось – стечение обстоятельств, калейдоскоп событий, шутки подсознания… – опомнившись, я с поразившей Аркадия силой вырвалась и оказалась твердо стоящей на ногах. Аркадий выглядел выжатым, как лимон, – кислым и скучным. Словно бы ничего здесь не произошло, он спохватился:

– Да, я дверь забыл открыть.

Он открыл дверь, вежливо кивнул мне вслед:

– Я передам Юрию Андреевичу, что вы отпросились. Я думаю, что он не будет против.

Глава 54
ГОСТЬ

Машину я оставила на стоянке возле университета, а сама налегке отправилась в общежитие. Сегодня дежурил на проходной милиционер Петя. Он хотел что-то сказать, но мне не хватало только выслушивать его неловкие комплименты: я быстро проскользнула мимо, махнув ему на ходу рукой, и исчезла.

Я подумала, почему, когда надо, всегда попадаются не те, кто нужен? Почему Графу необходимо было именно сегодня уехать куда-то? Почему не вчера, не завтра? Уже в лифте вспомнила Петю и сообразила, что он, может быть, хотел мне что-то сказать дельное. «Но что он мне может сообщить дельного?» – отмахнулась я, вышла из лифта и пошла к своему боксу.

Едва я вошла в наш с Таней предбанник (вешалка справа от входа, слева дверь в туалет, еще одна дверь – в крошечную душевую, общий размер прихожей – полтора на полтора метра, может быть, чуть больше), как дверь ее комнаты поспешно открылась, я увидела ее горящие то ли восторгом, то ли ужасом глаза, а голос – нормальный, комнатный:

– Света, а к тебе в гости молодой человек.

И только тогда я увидела поднимающегося со стула Матвея.

– Мы с Матвеем чай пили, пока тебя ждали, – пояснила Таня, то поглядывая на меня, то поворачиваясь к гостю. Глаза у нее вспыхивали и гасли, словно бы кто включал и выключал рубильник тока внутри нее, посылая электрическую струю в тот момент, когда сигнал могла видеть только я. Ну конечно, одно дело теория, а другое дело вот так провести вечер один на один с настоящим киллером.

Усталость мою как рукой сняло. Я озабоченно подумала, что нечего его приучать к моей комнате. В том смысле, что само его присутствие здесь нарушало какие-то устои, с какими я еще не готова была расстаться. И еще одно, после того, как я узнала, что под маской черного мотоциклиста, преследовавшего меня последние недели, скрывалась Катька, мое отношение к Матвею незаметно, но кардинально изменилось: тайное опасение уступило место странному легкомыслию. Мне даже смешным показалось волнение Таньки, у которой так горели глаза, словно бы она провела вечер в клетке с тигром.

– Вот и хорошо, – похвалила я их обоих. – А сейчас мы пройдем с Матвеем прогуляемся, а то мне надоело в комнате сидеть.

Я зашла к себе. Я чувствовала, как во мне что-то изменилось за сегодняшний день. Это из-за опасностей, волнения, раскрытия тайн, а еще – и мне не хотелось в этом признаваться самой себе – что-то во мне зажглось, когда этот гадский Аркадий обнял меня. Не к нему, упаси Боже, а вообще что-то с нервами произошло, не знаю. И вновь вспыхнула обида на Графа: ну почему, почему его нет тогда, когда он особенно нужен? И почему молчит его мобильник? «Сам виноват, – с внезапным озлоблением подумала я, – мужчина должен все предусматривать, он должен отвечать за все, даже за то, что он сам же и упускает».

Я взглянула в зеркало. На меня смотрело довольно симпатичное личико, строгое, как у поморок. Нос блестел. Когда пудрилась, я как бы окунулась в свои огромные сине-зеленые опытные глаза, и в них сейчас был блеск колдовской – даже меня они прожигали насквозь, ух, как прожигали!

Глава 55
ВОСКРЕШЕНИЕ ПРОШЛОГО

Милиционер Петя сказал мне, когда мы проходили:

– Встретила брата? А то я не успел сказать, ты так быстро проскочила.

Я кивнула и поблагодарила неизвестно за что. Все-таки ему надо было бы исполнять свои прямые обязанности, а не девушкам услуги оказывать. Пусть эта девушка и я. Вернее, тем более что это я.

Я окинула взглядом Матвея, присматриваясь к нему только сейчас. В нем что-то явно изменилось, хотя он был одет как обычно: в неизменные джинсы, кожаную куртку, темную рубашку с мягким проблеском золота под воротником. Я подумала, что это, наверное, во мне самой произошли изменения, которые и заставляют все видеть в новом свете. Во всяком случае, любопытство мое, теперь уже безопасное, было сегодня особенно возбуждено.

Я взяла его под руку.

– Что же ты все время молчишь? – спросила я. – Слова из тебя не выдавишь. Мне о тебе рассказывали другое.

– Что же тебе рассказывали?

– Что ты бесстрашный, сильный. Многое рассказывали.

– Я представляю. Но я давно хотел с тобой поговорить. Как увидел тебя, уже не могу ни о чем другом думать.

– Долго же ты собирался.

– Это не я виноват. Все время что-то мешало. Да и я был занят.

– Работа? – насмешливо спросила я.

– Это тоже. Но теперь, Света…

– Так куда же мы пойдем? – перебила его я. – Ко мне нельзя, у меня соседка непривычная к гостям. Тем более что я о тебе ей кое-что рассказывала.

Он помрачнел, но я, рассмеявшись, встряхнула его руку:

– Ничего страшного, не бери в голову.

Я заметила, как потемнел воздух: стало душно, со стороны клумб сильно запахло цветочным ароматом. Над головой, поглотив синее еще небо, вздулась мутная, зловещая туча, и сразу ударил ветер, предвещая близкую грозу.

– Вот что, – решительно сказала я, – скоро нас основательно промочит, надо искать убежища. Ко мне нельзя, от ресторанов меня уже тошнит, остается один выход: ехать к тебе. Тем более что у меня ты уже был, теперь твой черед принимать гостей. Ты где-нибудь живешь же?

Я сама себе удивлялась. Накатило темное, тяжелое, как эта туча над головой, сама себе не принадлежала. Хотелось встряхнуться, сделать кому-то больно. Но кому? Может, себе? Не узнавала себя, но и не сдерживала, говорила Матвею что-то совсем сумасбродное. И было все равно. Да, пусть!

– Ну, где твой мотоцикл? Хочу ехать на твоем мотоцикле, как валькирия. Знаешь, кто такие валькирии? Скандинавские ведьмы-воительницы, скачущие на лошадях. Буду валькирией на мотоцикле.

Мотоцикл стоял недалеко от проходной, прикованный к чугунной ограде университетского комплекса. Вблизи он показался мне огромным, черным, зловещим, под стать моему настроению, которое, однако, несмотря на присутствующие оттенки, не мешало мне становится все более дерзкой, отчаянной.

Он дал мне свой шлем, и мы понеслись сквозь набухающую влажную тьму, словно навстречу битве. В темно-лиловом небе грохотало; отдаленно, глухо, все время накапливая силы для окончательного броска, катился далекий гром. Дождя еще не было; было и жутко, и весело лететь сквозь сумерки куда-то в неведомое.

– У тебя есть дома что-нибудь из еды? – крикнула я Матвею.

Он кивнул, не оборачиваясь. Потом повернул голову:

– По пути заедем в магазин.

– Так есть или нет? – снова крикнула я.

– Заедем!..

Возле какого-то магазинчика Матвей оставил меня на мотоцикле, а сам кинулся внутрь. Я сидела верхом, ощущая на себе взгляды прохожих мужчин, и дерзко улыбалась в ответ. Невидимое небо содрогалось уже над головой, и ближе, ближе вспыхивал великолепный голубой свет.

Он вырвался из дверей магазина с двумя наполненными пакетами. Один пристроил перед собой, другой дал мне.

Мы проехали всего метров пятьдесят, пока не свернули во двор. Квартира, которую он снимал, была в этом же доме на шестом этаже как раз над магазином. Я стояла под козырьком подъезда, пережидая, пока Матвей где-то пристраивал свой мотоцикл; он появлялся и исчезал, как быстрое, летучее привидение, – я не успевала ловить его взглядом.

Лифт был обычный, тесный, как во всех типовых многоэтажках. Коричневый поцарапанный пластик, алюминий, автоматика, герметичность.

– Сейчас мы полетим в космос, прямо в грозу, – засмеялась я.

– Полетим, – согласился он и поднял голову, словно бы мог что-то увидеть сквозь содрогающийся потолок кабины.

Квартира была двухкомнатная: гостиная и спальня. А еще – маленькая кухня, куда мы первым делом прошли, чтобы свалить пакеты. Ветер гулял по комнате, хлопая оконной рамой.

– Я окна оставляю открытыми, не люблю духоту, – пояснил Матвей, прикрывая окно.

Он подошел к столу и принялся выкладывать продукты. Две бутылки шампанского, армянский коньяк, минеральная вода, колбаса, ветчина, хлеб, много фруктов, конфеты. Жертвоприношения на алтарь любви. Почему Граф так не вовремя уехал? Алтарь мести… Нет, алтарь слепой судьбы.

Я оставила его на кухне и прошла в ванную. Посмотрела на себя в запыленное зеркало. Сверкающие дикие глаза, отчаянность в лице – неужели это я? Я помнила себя такой лишь раз, еще в юности, когда все у меня рушилось, жизнь с грохотом, как сейчас этот небесный гром за окном, катилась в бездну, и, чтобы выжить, я решила поменять все: фамилию, судьбу, даже лицо. А когда в больнице погружалась в стерильно-стеклянный наркотический сон, думала суеверно, что операция – лишь предлог, чтобы окончательно заменить одну жизнь на другую, земную на ту, райскую, где нет предательства, а есть лишь доброта отчуждения, отстраненная вежливость, но и покой, покой.

Однако тогда все оказалось не так уж плохо. Когда по прошествии периода реабилитации сошли синяки и спали опухоли, я неожиданно быстро привыкла к новой себе: стала решительнее, удачливее, кажется, умнее. Наверное, тогда это было мудрое решение – сменить себя, что признал и отец. Не каждому удается войти в новую жизнь, в жизнь новой страны, Франции, западной цивилизации, оставив в прошлом не только воспоминания, но и всю себя прежнюю.

Потом был колледж, потом был бурный и достаточно скоротечный роман с Полем. Поль Рикар, выходец из крепкой старофранцузской семьи, был начинающим художником и, следуя по стопам богемных кумиров, снимал крошечную квартирку на Монмартре. Он был высок, длинноног, с вдохновенными жгучими глазами, горевшими почти неистовым огнем, и я попалась, как птичка в силок – коготком, лапкой, всем своим новым естеством, прежде чем догадалась, что за всем его внешним великолепием лежит полная, неизлечимая, окончательная пустота.

Никогда раньше не сталкиваясь с подобным, я, даже уже все осознав, долго не понимала, как можно жить, сверяя каждый свой шаг с авторитетом любимой газеты, рекламы, соседей по подъезду. Пустота, опирающаяся на пустоту, – в этом, разумеется, была своя логика, опирающаяся на вековые устои французских буржуа, но мне-то какое было дело до их традиций?

В период нашего бурного романа у Поля наступило – словно по звонку будильника, заведенного общественным кукольником, – время перехода к новому жизненному этапу, ознаменовавшееся сбрасыванием с себя романтической личины богемного художника и оформлением корректного образа студента престижной школы бизнеса. Все относящееся к живописи было тот же час забыто, тщательно упаковано, перевязано красивой ленточкой и отложено на антресоли… До удобного случая, когда – под настроение, с гостями, родственниками или друзьями – воспоминания можно было бы извлечь и поделиться прошлым: вот я был мальчиком, вот я был на рыбалке, а вот я писал натюрморты, не правда ли, совершенно съедобно.

Поль так и не понял, почему я решительно порвала с ним. А у меня все к нему остыло. Оказалось, я искала лекарства от прошлого в пустоте, и пустота грозно, как сейчас это тяжелое небо, навалилась, едва не раздавив. Пустоту в себе хотела заполнить внешней пустотой.

Я сбежала обратно, в Россию, поступила на журфак, и вот теперь, по прошествии лет, в личном плане почти ничем не ознаменованных, – новый этап, новая попытка найти себя, попытка, сегодня и вчера едва не кончившаяся трагедией.

«Ты глупа! – сказала я себе в зеркале. – Ты глупая дурочка, ищущая неизвестно чего и маскирующая свои поиски ясными, понятными, но все же обманными целями».

Я оторвалась от зеркала. Смотреть в свои темнеющие серо-зеленые, беспощадные глаза было странно и приятно, но я и так уже здесь задержалась.

Я прошла на кухню, где Матвей колдовал с продуктами. За окнами вспыхивало фиолетово, гром катился совсем уже близко, в окно вновь ворвался уже неземной воздух, который я стала вдыхать, стоя у окна, и от которого у меня зазвенело, как стекло, сердце.

Меня опьяняли эти синеватые содрогания, а потом первые капли дождя тяжело и холодно ударили с уличной стороны по жестяному подоконнику. Я повернулась к Матвею. Он, стоя возле стола, вопросительно смотрел на меня:

– Мы здесь будем сидеть или пойдем в комнату?

– Да, пойдем в комнату, а то здесь у тебя тесно.

В комнате диван, два кресла, журнальный столик. У стены – сервант с посудой за стеклом. Там же – маленькие фарфоровые статуэтки.

– Ты у кого снимаешь квартиру?

– Пенсионерка одна. Она сейчас живет у подруги, а деньги за квартиру обе делят.

– Сколько ты им платишь?

– Четыреста зеленых.

– Что-то много. Ты переплачиваешь. Здесь же ничего нет, даже телевизора. За такие хоромы что-то слишком много.

Он пожал плечами:

– Зачем мне деньги? А старухам на пенсию не прожить.

– Ты добрый. Или, может быть, грехи так искупаешь?

Он испытывающе посмотрел на меня, вздохнул:

– Давай выпьем. А то мне много надо тебе еще рассказать.

Я кивнула:

– И конечно, о твоей русалке?

Еще один мрачный взгляд, который шел вразрез с моими планами.

– О ней. Ну, за тебя, за твои успехи.

– Давай уж и за твои, – не согласилась я.

– Хорошо, за нас, за наши успехи.

– Лучше говори, о чем ты хочешь рассказать. А то у нас начинается состязание в великодушии, а я этого терпеть не могу.

Мы выпили. Я взяла персик, надкусила. Исподлобья посмотрела на Матвея. Я начинала злиться неизвестно почему. Мне хотелось либо разрушить это тягучее общение какой-нибудь неожиданной выходкой, либо немедленно уйти. Я взяла бутылку коньяка и налила нам обоим. Молча пододвинула ему его рюмку.

– Сегодня у меня особый день. Не думай, я пью мало. Но сегодня хочу. Знаешь, Катька Воронцова и Паша Маленький сегодня хотели меня убить, но сами попали в аварию. Возмездие в чистом виде.

– Я слышал, у нас слухи быстро расходятся. Я не думал, что они сейчас решатся. Надо было их раньше прихлопнуть, – сказал он почти равнодушно.

Я мысленно ужаснулась его словам: в его устах это звучало совсем по-иному, чем у нормальных людей. Я все забывала, что сижу за столом с настоящим киллером, который уже убил – и не только на войне – много-много людей.

Нет, я не могла заставить себя бояться. И не могла увидеть в этом мирном парне чудовище. «Все перемешалось, – подумала я, – убийцы выглядят нормальными людьми, а многие нормальные – стали чудовищами».

Я взяла его ладонь.

– У тебя сильная рука, надежная, – сказала я. – А теперь говори, что ты хотел мне рассказать.

Когда он стал рассказывать – все о своей русалке, с подробностями, медленно, не упуская деталей, он забыл обо мне. Мне оставалось только слушать то, что я уже знала. Оставалось пить вместе с ним и решать, зачем это ему надо – рассказывать мне все, и каждой ли новой встречной девице он исповедывается в своем былом предательстве? Потом я стала испытывать гнев, я разозлилась безмерно: каково дьявола он затащил меня к себе? Только ли для того, чтобы оправдаться, или просто бьет на жалость, найдя тем самым простейший способ уложить бабу к себе в постель?

Нет, это я сегодня полна злости, я вижу в других то низменное, что клокочет во мне. Мне не хотелось смотреть на его отрешенное лицо, тем более что меня сейчас он явно не видел. Я встала, прошла к выключателю; комната погрузилась в темноту, из которой сразу проступили лиловые сумерки. Матвей сразу отдалился, я нашла его руку, и он сжал мою ладонь своими пальцами.

Мы выпили еще. Я была трезвая, как стеклышко. Его рассказ взволновал меня, мне хотелось исповедоваться ему, но я понимала, что это лишнее, однако темнота, наши дыхания, тепло его руки… Во мне боролись одновременно две души, боролись отчаянно, горько, безнадежно. Одна хотела спасти Матвея, другая погибала сама. Я чувствовала, что из-за жалости к нему уходит из меня тот стержень, который позволял жить все эти годы, позволял верить, давал надежду и какой-то смысл в жизни. Сейчас мне уже не хотелось отомстить ему за ту проданную им девчонку, я хотела любить, прощать, радовать собственной красотой, дарить нежность. А может, в этом как раз и есть особая месть? Приоткрыть ему краешек тайны, показать отблеск сокровища, который он когда-то потерял? Я знала только одно: сегодня, сейчас, все и должно как-то разрешиться.

– Скажи мне, Света, это ты? Я чувствую, что это ты. Ты обещала, и ты пришла.

Я резко встала. В темноте я видела его силуэт, и поблескивали глаза. Я была ошеломлена и раздосадована.

– Ты думаешь, что я вернулась с того света? – я зло рассмеялась. – Если ты таким образом будешь искать успокоения для себя, это добром не кончится. Хотя, может быть, ты и прав. Все мы одинаковые: что я, что твоя Светка, что Катька, что и светоч психологии – моя соседка Танька. Все мы одним миром мазаны, все бабы. Какая разница, в ком что искать?