Текст книги "Стеклянная невеста"

Глава 61
КОНЕЦ ВАРАНА

Надо было торопиться. Наступал вечер, был уже девятый час, ветер все усиливался, но тучи разогнать так и не смог. Наоборот, небо еще более потемнело, а дождь, почти успокоившийся, вновь начал сыпать. Матвей оттащил тела в лес, чтобы с дороги их нельзя было увидеть, и забросил подальше автомат Карася. Пополнил патроны в обойме своего пистолета, приготовил запасные и был готов ехать дальше.

Предстоящее его не волновало. Как и не волновали погибшие от его руки сегодня, как и не волновали воспоминания об убитых им ранее. Ему казалось, что он пишет завещание, подводит итоги собственному существованию на земле, – остался лишь маленький росчерк, последняя подпись, которая по большому счету важна уже не ему, а остающимся.

Преодолев шлагбаум, он поехал дальше. Метрах в пятистах был небольшой мостик, перекинутый через ручей. Долгое время мост был бревенчатым, постоянно расшатываемый колесами машин, но года три назад его укрепили железными балками. Сразу за мостом начиналась небольшая березовая роща, на границе которой густой ельник прятал усадьбу Варана от посторонних глаз.

Матвей уже в роще приглушил обороты мотора и медленно дополз до ельника. Здесь он и спрятал свой «Судзуки», надеясь, что среди толстого лапника его черный монстр не будет заметен. От ельника вокруг забора была вырублена просека шириной метров двадцать. Когда-то на этом месте располагалось местное лесничество, вернее, филиал лесничества, но потом денег на его содержание перестали выдавать, и постройку решено было законсервировать, а потом и продать. Варан узнал о продаже участка, внес деньги, все здесь обновил, перестроил дом и зажил.

Стоя в мокром ельнике, Матвей внимательно осматривал забор и тот участок крыши, который был ему виден. Ничего интересного он не высмотрел. Над зелеными металлическими воротами была укреплена телекамера, время от времен медленно поворачивающаяся вокруг оси, чтобы оператор видел подступы. Дождавшись очередного плавного поворота в сторону, Матвей пробежал открытое расстояние до забора. Здесь он достал пистолет, и одним выстрелом вдребезги разнес объектив телекамеры.

Теперь надо было ждать и надеяться на то, что оператор внутри хоть немного ответственно относился к своим обязанностям наблюдателя. Кроме того, Варан сегодня с утра призвал своих к бдительности – это тоже могло сократить время ожидания.

Матвею повезло: вскоре хлопнула дверь, послышался чей-то голос, потом повизгивания собаки и вдруг – громкий лай совсем рядом, казалось, возле него. Вероятно, пес почуял гостя и облаивал через доски забора. Матвей услышал лязг засова, ворота дрогнули, створка стал открываться, и в образовавшуюся щель вышел Серый, невысокий, всегда очень загорелый мужик лет тридцати пяти.

Не успел он выйти, как, оттесняя его, мимо протиснулся здоровенный кавказец и, хрипло рыча, кинулся на непрошеного гостя. Матвей быстро выстрелил в Серого, а потом в кобеля. Затем, ни секунды не медля, бросился к воротам, схватил труп Серого, лежащий между створками, и быстро вытащил наружу.

Прикрыв ворота, некоторое время он стоял рядом с телами человека и собаки, тщательно вслушиваясь в окружающую тишину. Тишина нарушалась только гулкими порывами верхового ветра, продолжавшего гнуть вершины высоких деревьев. Потом до него донеслись из дома тихие звуки музыки, но ничего не говорило о том, что кто-нибудь мог заметить его или услышать тихие хлопки его выстрелов.

Он вытащил обойму из пистолета и вставил два патрона вместо только что отстрелянных. Потом осторожно заглянул внутрь двора. Внезапно в узкую щель ворот, хрипя от злобы, всунулась и стала рваться к нему огромная, словно медвежья, морда пса. Матвей выстрелил прямо в морду, и пес упал. Матвей шагнул во двор. События ускоряли свой ход, и уже об обычной осторожности речь не шла.

Одного взгляда ему было достаточно, чтобы оценить обстановку: услышав-таки подозрительный шум, из кирпичного сарая вышел грузин Джемал, по кличке Арсен, телекамера над крыльцом, заканчивая круговой обзор двора, смотрела в дальний угол дома, откуда как раз вылетала последняя кавказская овчарка – сука по имени Людка. И только телекамера еще не видела Матвея, поэтому ее он поразил последней.

За все это время не раздалось ни одного громкого звука; выстрелы его пистолета можно было не считать, они были едва слышны. Секунду Матвей прислушивался: музыка из дома продолжала негромко звучать, из сарая доносился слабый шум, там, возможно, кто-то работал и что-то передвигали. В сарай лезть не хотелось, он боялся упустить момент неожиданности, но и оставлять в тылу возможного противника тоже было глупо.

Решившись, Матвей, держа наготове пистолет, побежал в сторону сарая. Внутри на большом куске брезента, расстеленном на полу, лежал полуразобранный мотор. Рядом стоял «УАЗ» с раскрытым капотом. Облокотившись на машину, курил, разглядывая мотор и детали к нему, большой любитель техники Серега Шевченко, по кличке Тарас. Услышав шаги подбежавшего Матвея, он спокойно посмотрел в сторону входа, а в следующую секунду уже сползал, цепляясь руками за гладкий металл машины. Пуля, попав в переносицу, убила мгновенно, так что он был уже мертв еще до того, как упал на твердый бетонный пол.

Больше никого в сарае не было. Матвей развернулся на месте и побежал к крыльцу дома.

Возле входной двери он замер, прислушался, а потом ворвался внутрь. В вестибюле никого не было. Широкая лестница, покрытая толстой цветной ковровой дорожкой, уходила на второй этаж, откуда и доносилась музыка. Другая мелодия пробивалась из подвала – туда тоже шел лестничный проем. Людей здесь не было. Матвей подумал, что основной народ должен находиться внизу. Потом он вспомнил, что комната с мониторами, на которые шло изображение от телекамер, находилась в дальнем конце коридора. Обычно у мониторов дежурил один человек; бывая иногда здесь по приглашению Варана, Матвей достаточно хорошо узнал распорядок жизни здешней коммуны. Но Варан вполне мог распорядиться сегодня удвоить количество дежурных. Так что перестраховаться надо было и ему.

По коридорам везде были постелены ковровые дорожки. Матвей бесшумно побежал в конец коридора. Он боялся, что второй дежурный, если он вообще есть, мог выйти проветриться, и он его не застанет. Оказалось, что тот никуда еще не выходил.

Когда до нужной двери оставалось метров пять, оттуда высунулся Туляк, молодой еще мужик, большой любитель всякого рода электроники. Встревоженный окончательной потерей изображения, он решил пойти помочь Серому. Увидев бегущего к нему Матвея, которого все здесь прекрасно знали, он мгновенно все понял и со звериной быстротой попытался юркнуть обратно. Матвей выстрелил в закрывающуюся дверную щель, и она тут же стала расширяться под тяжестью вываливающегося наружу тела Туляка.

Добежав до двери, Матвей схватил труп и затащил его внутрь. Затем кинулся к лестнице и, перескакивая сразу через несколько ступенек, побежал наверх, туда, где по мере приближения все сильнее звучала музыка. Ему надо было во что бы то ни стало добраться до Варана еще до того, как кто-нибудь поднимет тревогу. Варану было около шестидесяти, но, несмотря на возраст, из всех здешних жильцов он был самым опасным. Варан был зверем, сумевшим выжить среди таких же, как и он, свирепых зверей. И не только выжить, но и стать вожаком стаи.

Матвей его не боялся, он просто не хотел затягивать дело. Он вообще никого не боялся уже с тех пор, как перестал ценить свою жизнь. Это случилось тогда, много лет назад, когда из его мира ушла Света. И это событие, казалось бы, не такое уж и значительное – мало ли в мире происходит трагедий, а ему казалось, он особенно и не был привязан к этой девушке, – это событие изменило его совершенно. Так уж произошло, и одна его половина теперь жила только надеждой и ожиданием, а вторая холодно и равнодушно выживала, занимаясь единственным делом, которое он знал в совершенстве: отстрелом таких же, как и Варан, свирепых хищников.

Сейчас, вбегая наверх, он вновь почувствовал, как сильно болит у него голова. На мгновение ему пришлось остановиться, чтобы переждать приступ боли. Хотелось отдохнуть, забыться, но надо было закончить начатое.

Лестница заканчивалась круглой площадкой, огражденной декоративной балюстрадой. Здесь были две двери, одна из которых открывалась в личные покои хозяина, а вторая вела в коридор с рядом комнат для гостей, обычно запертых. Матвей вошел в дверь к Варану. Здесь тоже был коридорчик. Он прошел мимо туалета, мимо двери в ванную комнату. Следующая вела в гостиную, через которую можно было пройти в спальню Варана.

Матвей заглянул в комнату – здесь никого не было, но из внутренней, приоткрытой двери уже сильнее слышалась музыка. Матвей бесшумно, но быстро двигаясь, прошел через комнату. Затем быстро вошел в спальню. По телевизору показывали какой-то концерт или прокручивали клип. Музыка заглушала все звуки. На большой кровати, отбросив простыню, лежала голая девица, курила и бездумно подпевала мелодии. У секретера возле окна сидел в цветном халате Варан и просматривал какие-то бумаги. Девица первая увидела Матвея и удивленно уставилась на него. Закрываться простыней она не подумала. Потом Варан повернул голову, в глазах его что-то мелькнуло, но что – так и осталось тайной: пуля ударила его в переносицу, опрокинула навзничь, и только одна нога мелко дернулась несколько раз.

Матвей вновь посмотрел на девку. Только сейчас она начала пугаться: подобралась и, слабо отталкиваясь ногами, отползала к изголовью кровати. Матвей погрозил ей дулом пистолета, повернулся и побежал вниз. Позади него, перекрывая музыку, донесся все усиливающийся визг. Матвей надеялся, что визг не сразу будет услышан в подвале. Тем более что там тоже звучала музыка.

Никого не встретив, он выскочил на крыльцо, увидел перед собой охранника Графа Ивана Свиридова, чуть ниже на ступеньках стоял брат его, Костя, и в то же мгновение откуда-то вынырнул тяжелый кулак, небо опрокинулось, дверь вместе со стеной накренилась и накрыла его…

Глава 62
РЕВНОСТЬ

Прежде чем ехать в клуб, я решила привести себя в порядок. Села перед зеркалом и долго рассматривала себя. Вздохнула и, закусив губу, стала прихорашиваться, наводить порядок в прическе, прятать следы бурь, пролетевших надо мной. Я хотела быть сегодня еще красивее, чем обычно, хотела ощущать внимание мужчин, ловить их взгляды, но пренебрежительно не замечать их. И Граф!..

Я тут же отогнала облачко, которое грозило испортить мне настроение. Оно и так еще не раз будет испорчено, так зачем же заранее настраивать себя на худшее? И принялась за работу.

Одевалась так же тщательно, как и красилась. Выбрала немного строгий черный костюмчик в едва заметную серую полосочку, черные открытые лодочки, перетянутые на щиколотке ремешками с золотыми змейками. На шею тонкую золотую цепочку плюс золото моих волос – собой я осталась довольна.

Заглянула Танька, пожелала мне спокойно отплавать и ушла к себе.

В вестибюле «высотки» столкнулась со своей подружкой, Наташей с географического факультета. Она учится на международном отделении, специализируется на географии Южной Америки. У нее кто-то из предков корифей географии, вот она и пошла по стопам. Она сама из Питера, поэтому живет у нас в общежитии. Я ее месяца два уже не видела, кажется, она собиралась в какую-то экспедицию на все лето. Сейчас, заметив ее, я удивилась, что вижу ее здесь.

– Наташ! А ты какими судьбами? Ты же в Амазонию куда-то собиралась?

Она безнадежно махнула рукой:

– Была уже, вкусила экзотики. Москиты, раскопы, крокодилы, бегемоты!..

– Там и бегемоты водятся?

– Это я для красного словца. Там и крокодилы не водятся, кайманы. Вот, отправили обратно. Меня какая-то гадость укусила ночью. Я, понимаешь, в гамаке спала, ну, как все, в палатке духота, сдохнуть можно. Ну, ночью просыпаюсь, а она по мне бегает. Я завизжала, а она цапнула.

– Кто цапнул?

– Многоножка какая-то, дай ей Бог здоровья, если ее не раздавили. Я распухла, как пузырь, меня и отправили. Без этой благодетельницы – я имею в виду древесную тварь, которая меня цапнула, – я бы до сих пор там гнила в джунглях.

Наташа передернулась, чтобы показать степень своего отвращения, и засмеялась:

– Знаешь, как в Шереметьево прилетела, так сразу выздоровела. Дух Отечества нам сладок и приятен…

– Дым Отечества.

– Ну, дым, какая разница? Главное, я в Москве, а не в чужой грязи копаюсь. Пойдем покурим.

Мы закурили и стали разглядывать друг друга.

– А ты загорела, – сказала я. – Тебе идет.

– А в тебе просто какой-то бес сидит, – не выдержала она. – Что это с тобой? Ты вроде еще больше похорошела? С чего бы это? Уж не влюбилась ли?

Я уклончиво покачала головой:

– Не без того. Наташа сразу загорелась:

– Пошли к тебе, посидим покалякаем.

Я вынуждена была ее огорчить, сообщив, что еду на работу.

– Ты что, мать, в ночную? Вам-то, миллионерам, зачем работать? Да еще и в ночную?

– Я в одном шикарном ночном клубе русалку уже второй месяц изображаю.

– А-а! – протянула Наташа. – Если изображаешь, то да, оно конечно. Было бы перед кем. Ну, раз тебе надо бежать, то я зайду к Таньке. Она, надеюсь, у себя?

Мы чмокнули друг друга и разбежались.

Я вышла на воздух. Ветер, едва слышный за стенами, здесь, на воле, набирал силу. И моросить все не прекращало. Я подумала, что хорошо – зонтик захватила: хоть и мелкий дождь, но неприятный. Раскрыла зонт, но его тут же так рвануло, что едва удержала. Еще некоторое время стояла под колоннами, выворачивала спицы наружу. Потом решила, что ничего, добегу до стоянки, не растаю.

Не растаяла, но была рада, когда села в свой новенький «Опель». Поглядела в зеркало – вроде волосы не намокли. Хотя все равно в аквариуме мочить. Все же не хотелось прибыть в клуб, как мокрая курица. Хотелось выглядеть красивой, воздушной, неприступной. Я чувствовала, что депрессия моя проходит. Случившееся у Матвея теряло остроту и четкость, уходило, растворяясь в прошлом, как призрак, как тени призраков, как сон, который, проснувшись, сразу забываешь. Сон уходит. Очертания его бледнеют, еще остается острое ощущение кошмара, но сна уже нет, его не существует. А того, что перестало существовать, может быть, и на самом деле не было?

Мне повезло: стоило забраться в машину, как дождь загремел пуще, капли били в крышу, как в барабан, ветер запредельно выл, но от этого в салоне было еще уютнее. Я ехала сквозь сгущающиеся вечерние сумерки. Ртутно блестели зеленоватые фонари, разноцветные вывески двоились в лужах, а я с удовольствием думала о том, что скоро увижу Графа, и представляла его спокойное и твердое лицо, его красивые темные глаза, которые, как обычно, сразу нежно заблестят мне навстречу.

Возле клуба было много машин. Ребята из обслуги бегали под дождем, припарковывая все новых и новых прибывающих. Я поставила свой «Опель» на служебную стоянку и побежала к крыльцу. Швейцар Петр Иванович придержал мне дверь, хотел что-то сказать, но следом за мной лезла группа горячих кавказцев, один из которых сунул зеленую купюру в наружный карман расшитого золотом швейцарского мундира.

Пробираясь среди толпы, запрудившей вестибюль, я едва не столкнулась с Костей. Он взял меня за локоть своей огромной лапищей и, наклонив ко мне добродушное, топорно собранное лицо, сказал, улыбаясь:

– Молодец, Светка! Ты все краше и краше делаешься.

Я вопросительно смотрела на него, думая, что он хочет мне что-то сказать, а комплимент сделал так просто, вместо приветствия, чтобы только начать разговор. Но он лишь подмигнул и, расчищая мне дорогу, отодвинул в сторону какого-то франта в белой бабочке.

Я пошла в гримерную, сразу же забыв о Косте. Но что-то все-таки осталось. Сработала ли интуиция, или я уже заранее была готова на любую неожиданность – не знаю. Во мне росло какое-то беспокойство. Я смутно узнавала знакомые лица, здоровавшихся со мной людей – за два месяца я со многими познакомилась здесь, – останавливалась перекинуться с некоторыми парой слов, а сама думала: «Что? И кто? Где Граф?» А еще я постоянно ловила взгляды знакомых, взгляды, в которых было что-то, что я не могла прочесть. Какое-то отстраненное любопытство… или насмешка… или сочувствие?..

В гримерной густо пахло парфюмерией и, как в зоомагазине, где продают птиц и висят перенаселенные клетки, звенели со всех сторон голоса. Едва я вошла, все повернулись ко мне, сразу наступило молчание, и я, оглядывая всех по очереди, с тайным страхом, подготовленным предчувствием, ждала, когда кто-то сообщит мне…

Странное воспоминание… Даже теперь, когда все уже прошло, – даже теперь мне становится тревожно и нехорошо, когда оно всплывает в памяти. Я поняла, что за мое отсутствие что-то уже изменилось, и это изменение напрямую касалось меня. Я уже начинала догадываться, в чем тут дело, только не хотела признаваться себе, думать о том, что Граф…

Молчание длилось недолго, пару секунд, не больше. Это мне показалось, что оно длится вечность. Нет, сразу птичий гомон возобновился, а от своего стола отделилась и пошла мне навстречу Верочка. Лицо у нее тоже было странное: заговорщицкое и в то же время сочувствующее, тревожное. Верочка на ходу подхватила меня за руку, развернула, и мы вместе вышли в коридор.

– Что случилось? – спросила я. – Все перешептываются, переглядываются… В чем дело?

Верочка почем-то оглянулась, потом приблизила ко мне близорукие глаза:

– Я не видела, но знаешь, как у нас все тут быстро расходится… В общем, час назад Свиридовы привезли Матвея. Говорят, избитого. А еще будто бы Графа никогда не видели в таком гневе… Ну, ты понимаешь? Кто-то вас с Матвеем вчера видел вдвоем на мотоцикле. Он тебя к себе вез. Проследили, гады!..

Я уже не слушала. Меня будто бы кто-то хватил по голове, горячо и звучно. Все события прошлой ночи пронеслись передо мной, я словно бы видела их глазами Графа!.. Мне было стыдно, горько!.. И тут же гнев и возмущение: какая же мразь шпионила, докладывала?!. Я почему-то вспомнила Аркашку… Хотя нет, этот сам не унизится, этот пошлет кого-нибудь… Какая разница!..

Вдруг в голове моей все смешалось, отхлынуло. Я растерянно посмотрела на Верочку, сочувственно державшую меня за руку. Что же это я?.. У меня перед глазами возник Граф, с легкостью расправившийся с Пашей Маленьким и тремя его приятелями. Если он не сдержится, Матвея он вообще может убить!

Я бежала к кабинету Графа. Быстрее, быстрее! Матвея привезли час назад, за это время с ним могли сделать что угодно!.. Я ужаснулась. В то время, как я лелеяла собственные страдания, Матвея били, а сейчас могут вообще убить! Ужас! Я была в отчаянии!

Но странное дело: когда я бежала спасать Матвея, когда я горела возмущением и страхом, в глубине души я понимала, что больше всего боюсь за Графа. За Матвея, конечно, тоже, это правда. Но все же Граф, не Матвей, был сейчас средоточием моих мыслей. Я боялась, что, если он не сумеет сдержаться, если случайно убьет Матвея, он попадет в тюрьму, его посадят, и виновата в этом буду я. Это я бездумно поддалась неистовству темной страсти, и что же натворила?

Я мигом оказалась возле кабинета Графа, рванула дверь и влетела внутрь. Кабинет был пуст. Если не считать Аркадия. Я увидела его залысину, потом он поднял голову и взглянул на меня.

– А-а-а, Светик! – насмешливо сказал он. – Вовремя. И почему это мы так врываемся в кабинет директора? Может, мы хотим кого-то найти здесь? Графа? Или, может, еще кого?

– Где они? – крикнула я.

– А почему это ты кричишь? – деланно возмутился Аркадий. – Вам никто не давал права кричать в кабинете начальника.

– Прекрати ёрничать! – разъярилась я. – Немедленно говори, где они?

– Я не привык к такому тону, – ухмыльнулся Аркадий. – Прошу освободить кабинет.

Я внезапно успокоилась. Вернее, я перешагнула черту, за которой гнев мой стал леденящим. Подойдя к Аркадию, я наклонилась к нему и жестко сказала:

– А ты, Аркадий, не боишься, что это тебе придется освободить кабинет? Как ты думаешь, если Графу придется выбирать, кого он здесь оставит?

Наши взгляды скрестились, и постепенно усмешка сползла с его жирной физиономии, а взгляд стал озабоченным.

– Они внизу, у Куницы, в бане. В третьем номере, – сообщил он.

Я молча повернулась и кинулась к выходу.

Опять я бежала, но уже вниз. И как же сжималось мое бедное сердце!.. Меня кто-то пытался останавливать, кто-то из знакомых и незнакомых, – я не видела. Вниз по главное лестнице, потом направо, еще один лестничный пролет, ведущий к банному и массажным отделам… Кафельные стены в лабиринтах геометрических узоров, двери номеров… Третий!

Я рванула дверь, ворвалась внутрь и остановилась у входа. Иван Свиридов держал сзади за руки окровавленного и избитого Матвея. Лицо у него превратилось в сплошной кровоподтек. Какой-то мужчина, стоя напротив Матвея, заносил руку для очередного удара. Граф стоял в стороне и молча наблюдал.

Когда я вбежала, все оглянулись на меня. Я прижала руки к груди, потом кинулась вперед.

– Юра! – крикнула я. – Что это?!

Ах! Это все было неправильно. Я не думала, что все пойдет так. Вся эта кровавая дикость отравляла, оскорбляла и унижала меня. Пускай я дрянь, да, да, пускай деяния мои далеки от нравственного идеала, пускай я давно уже не та, кем была когда-то, но я не зверь, я человек и не хочу быть зверем, не хочу быть окружена зверьем, маскирующимся под облик цивилизованной личности.

– Отпусти его! – закричала я. – Отпусти, и я тебе все объясню!

– А-а, объявилась. Тут как тут. Ты что здесь делаешь? А ну марш работать! – злобно выкрикнул Граф.

Мы стояли друг против друга, и в глазах его я читала ненависть и боль. Конечно, он все знал о нас с Матвеем. Но сейчас мне почему-то не казалось это важным. Мне важно было, чтобы он отпустил Матвея, я не хотела видеть Графа таким, не хотела видеть, как человек, которого я, кажется, полюбила, превращался в зверя.

– Я уже здесь не работаю, – сказала я, глядя ему прямо в глаза. – И если ты его не отпустишь, ты меня больше никогда не увидишь.

Тяжело дыша, смотрел он на меня. Ненавистно, неистово смотрел. Потом что-то в нем сломалось. Он махнул рукой:

– Черт с вами! Можешь забирать, ему все равно не жить. Варан слишком заметная фигура, так что не обольщайся.