Текст книги "Стерва на десерт"

– Как ничего? Скрепки…

– А альбомного листа с красными буквами?

– Откуда у тебя альбомные листы? – с опаской поинтересовался Кузин. – Нам их не выдавали.

– Иван Львович, вспомните, пожалуйста. Был лист или нет?

– Нет. Никакого листа на твоем столе не было. Только машинка счетная, 1 штука, регистрационный номер…

– Спасибо, – прокричала я в трубку и дала отбой.

Все выжидательно на меня пялились и молчали, наконец, Маруся не выдержала:

– Ну, что скажешь?

– Либо он очень хороший актер, либо это не он.

– И если это не он, то весь этот кавардак нам устроили после половины пятого, то есть прямо перед тем, как уйти с работы.

– И что нам это дает?

– А ничего! – я зло отодвинула телефон. – Давайте ментов вызывать, пусть сами разбираются!

Четверг
Ату, его, ату!

Четверг выдался сумасшедший!

Началось все с пробуждения, когда в 5 утра я вскочила с кровати с бьющимся сердцем и бешенными глазами. Спросонья никак не могла понять, что же заставило меня покинуть тепленькую постельку в столь неурочное время, пока не услышала нечленораздельное, но бодрое пение: «Я мор-я-кккк! Красивый сам с-с-с-бою!».

Все ясно, старик Аниськин проснулся. Его концерты мы слушали уже несколько дней, с тех пор, как он пенсию получил. Но все это время домочадцы следили за тем, чтобы он не напрягал свои драгоценные связки ночью и утром, а только днем и вечером, и вот видно недоглядели. В оправдание Соньке и ее матушке могу сказать одно – за Аниськиным уследить крайне сложно, ибо отличается он крайней мобильностью (притом, что левая часть тела у него парализована) и удивительным нюхом на все, что горит. Я сама ни раз была свидетельницей тому, как он, приволакивая нечувствительную ногу, со скоростью спринтера скакал на кухню, где унюхивал запах спиртного даже через закрытые двери и нераспечатанные пробки.

«Раскинулось море ш-ш-ш-иро-ко!» – грянуло над моей головой. «На помощь ми-ня отчизна за-ве-е-ет!». Куда еще позвала Аниськина отчизна, я не смогла узнать, потому как песня оборвалась, и вместо куплета послышался отборный мат, за ним грохот, ор и снова мат. Видно, Сонька решила прекратить папанино концертирование и огрела его скалкой. Не пугайтесь, ничего со стариком Аниськиным страшного не произошло, его сухлявое тело привычно к ударам не только скалки, но и табуретки, тем более бьют певуна его женщины хоть и со злостью, но жалеючи. Что и говорить, не очень это интеллигентно, но никуда не денешься, Аниськин понимает только язык грубой силы.

Я прислушалась. Так и есть – затих.

Кряхтя, как столетняя старушка, я вылезла из кровати. Конечно, можно было еще поваляться, но я решила встать и в коем веке собраться не спеша. Правда, ничего из этого не вышло. Сначала я полчаса пила кофе, потом столько же принимала душ, к 8-ми вообще скисла и никак не могла сообразить, что мне сделать в первую очередь: покрасить губы или собрать сумку. В итоге, вышла я как обычно, то есть в самый притык к трамваю. К счастью, успела.

По-прежнему полусонная вошла в здание НИИ, забыв даже о том, что теперь переступаю его порог только в компании. Но на этот раз все было спокойно – меня встретила живая вахтерша да еще в компании молодых ОМОНовцев, которые с недавних пор берегут покой и жизнь некоторых работниц, дежуря у проходной.

Комната как всегда была пуста. Но сегодня я не стала суетиться, даже свет решила не включать, просто плюхнулась в кресло под розаном и, мурлыча: «Я моряк, красивый сам собою!» начала клевать носом. Через полчаса в комнату ввалились мои товарки.

– Ты че в темноте сидишь? – удивилась Княжна, включив свет и обнаружив меня, полусонную, в кресле.

– Сплю.

– Дома что ли не спится?

– Не дают.

– Мужика завела? – заинтересованно вытаращилась на меня Маруся. – Любовника, да? Кто он? Геркулесов? Или другой какой?

– Другой. – Заверила я. Вся компашка сразу сгрудилась вокруг, сверкая глазами от любопытства. Вот он женский коллектив! – прыснула я и разочаровала подружек. – И не любовник, а сосед.

– Коляна что ли всю ночь домой затаскивала?

– Нет, Колян, как ему и положено, под лавкой спит. Зато Аниськин бодрствует и несет культуру в массы.

– Понятно, – кивнула Маринка, потом бросила сумку на стол, брякнулась в кресло и выдавила: – Дос-с-с-тал!

Ну уж нет! Сегодня я не расположена слушать их вечный спор на тему, чей муж хуже, с меня и Аниьскинских песнопений хватит.

– Мариш, давай сегодня обойдемся без этого, а?

– Да он меня…

– Достал, мы помним. – Я рывком выдернула ее из кресла. – Пошли со мной в уборную сходим. А то я одна боюсь.

– Съедят тебя что ли?

– Съесть не съедят, а покромсать могут.

– Ну ладно, – смилостивилась Маринка, – пошли.

Мы вышли из комнаты и, обнявшись, побрели по коридору.

– Менты-то что вчера сказали? – спросила Маринка, высоко задрав голову, дело в том, что она у нас очень маленькая, где-то метр 50, а я на своих каблуках около метра 80, вот и приходится Маринке либо шею вытягивать, либо мордашку запрокидывать.

– А ничего! Просмотрели все, сфотографировали. Как всегда задали кучу глупых вопросов.

– А Геркулесов был?

– А как же.

– А он чего?

– Ничего, ходил рожу кирпичом, будто меня не знает.

– И не спросил про наше расследование?

– Нет. Ему не интересно, – с досадой ответила я, вспомнив, с каким раздражением Геркулесов вчера меня выслушал.

Тем временем мы уже достигли заветной двери. Вошли. Все кабины оказались заняты, а в воздухе стоял запах никотина.

– Вот ведь какие бяки! – выругалась я. – Им же для курения старый туалет выделили, так они все равно в новом чебарят. Пошли, Маринка, на второй этаж. Нечего тут никотином дышать.

Подруга за компанию повозмущалась, хотя к сигаретному дыму, в отличие от меня, относилась терпимо. Мы спустились на второй, отварила облезлую деревянную дверь и оказались в помещении подстать двери, мрачном и мусорном.

Свободной была только одна кабина, так что Маринке пришлось подождать. А я вошла в отсек, закрылась, недовольно осмотрела битый кафель пола, разбросанные вокруг урны бумажки, как мой взгляд наткнулся на… не поверите… на чью-то любопытную морду, высунувшуюся из-под перегородки между кабинами. Расстояние от пола до этой самой перегородки было маленьким – сантиметров 20, и морда была видна не полностью, а только до половины, то есть рыжеватые волосы, белесые брови, блеклые глаза и толстая переносица.

Я испугано отшатнулась. В соседней кабине тоже произошло какое-то движение: то ли у незваного гостя ноги затекли от неудобного сидения на полу, то ли он понял, что я его заметила. Времени на раздумье и на панику не было. По этому, позабыв о естественной надобности, я выскочила из своей кабины, подперла дверь соседней плечом и заголосила:

– Маньяка пойма-а-а-а-ли-и-и!

Маринка, надо отдать ей должное, не растерялась. С таким же воплем она распахнула дверь, ведущую в коридор, но сама не ушла, а встала на страже бок о бок со мной, не забыв при этом вооружиться шваброй.

Так мы голосили пару минут, пока на наш клич не начали сбегаться институтские барышни, причем первыми оказались Маруся с Княжной, пришедшие покурить.

– Вы чего орете? – испугались они.

– Маньяк там! – после слова «там» последовал тычок черенком швабры в дверь закрытой кабины.

– Тот самый? – округлила глаза Маруся, потом немного досадливо добавила. – Вот вечно ты, Леля, в центре событий!

– Выходи, душегуб, – гаркнула Княжна, пнув дверь ногой.

– Как он выйдет, если Леля своим крутым боком дверь подпирает, – буркнула Маруся, после чего оттеснила меня и рванула ручку на себя. Но, к ее досаде, дверь оказалась запертой изнутри. – Выходи, гад! Все равно ты в осаде!

Тут в туалет ввалилась компания лаборанток. Одна из них, пожилая и бойкая, метнулась к Марусе.

– Заперся? Вот он всегда так. А потом, когда нам его караулить надоедает, он через верх вылезает.

– Или снизу пролазит, там худой мужичок как раз втиснется, – добавила только что прибывшая дама, кажется, из канцелярии.

Маринка поудобнее обхватила черенок швабры и со всего маха загнала лохматую щетку под дверь. В кабине ойкнуло, зашуршало, потом послышался скрежет.

Маринка нагнулась, заглянула под дверь.

– Он ноги поджал.

– Или на унитаз встал и сейчас поверху рванет! – заверещала пожилая. – Глядите, руки показались!

А ведь и правда, за бортик зацепились две пятерни с короткими, покрытыми рыжеватыми волосиками пальцами. Я схватила еще одну швабру и стукнула ей по верху кабинки. Руки тут же исчезли, и послышалось уже знакомое ойканье.

Потом наступила тишина, прерываемая лишь нашим нетерпеливым сопением. Проходили минуты, наши руки, обхватывающие швабры и совки, вспотели, ноги затекли от напряжения, адреналин клокотал в организме, но, тот, кто затаился за покрытой пластиком дверью, выходить из укрытия не собирался.

– Мы так до вечера простоим, – прервала молчание ваша покорная слуга.

– Если надо, то простоим, – решительно изрекла Княжна.

– Глупо. Надо его выкуривать оттуда.

– Как? Слезоточивым газом? – хмыкнула Маруся.

– А что? Это идея. У меня есть баллончик в кармане, давайте прыснем, – предложила я.

– А мы? Мы же тоже нанюхаемся.

– Противогазы наденем, нам же всем выдали.

– Можно, – нерешительно согласилась Княжна. – Но ты, Лель, лучше придумай что-нибудь другое. А то напяливать на лицо это резиновое уродство что-то не хочется.

– Можно кипятком полить, – наугад ляпнула я.

– А вот это мысль! – неожиданно поддержали меня остальные.

– Да вы чего! Мы так обварить его можем до ожога 3 степени.

– И ладно. Не будет впредь подглядывать, – кровожадно упрямились рассерженные женщины.

– Это не гуманно!

– А уборщиц убивать гуманно? – возмутилась дама из канцелярии. – У меня теперь два участка убирать некому.

– Это-то здесь причем? – пискнула я.

– Как причем? Антошка Симаков говорит, что этот милашка следователь…

– Это Русов-то милашка?

– Какой Русов? Геркулесов.

– Но он не следователь, а всего лишь младший опер…

– Да какая разница! – возмутилась дама. – Милашка Геркулесов подозревает именно туалетного маньяка…

– Уж об этом Антошка откуда знает?

– Антошка знает все, обо всем! – не терпящим возражений тоном изрекла канцелярская дама. И тут я ее вспомнила! Конечно же, эта та самая Вера Иванна, первейшая институтская маньякоохотница. – Так что мы не просто подглядывальщика…

– Вуайериста.

– …не суть важно, – пренебрежительно махнула рукой Вера Ивановна. – Мы поймали не просто этого вуй…ай…, как там его, а, быть может, убийцу.

– Сомневаюсь, – серьезно заметила я. – Наш убийца не такой дурак, чтобы так глупо дать себя поймать, он даже улик не оставляет, а вы говорите…

– Душка следователь разберется, – отрезала оппонентка. – Я принесу кипяток.

Пока дама ходила за чайником, мы обсуждали, кто из нас будет несчастного пленника поливать. Все упорно тыкали на меня, а я, из-за человеколюбия, отказывалась.

– Ну, Леля, не ломайся. Та здесь самая высокая и молодая.

– И добрая, судя по всему, – отпиралась я. – Я пацифистка, я не согласна живого человека обваривать.

– Но кроме тебя никто до верхнего края не дотянется.

– Тетя из канцелярии с меня.

– В ней 90 кг, ее унитаз не выдержит, а на него надо встать, чтобы было видно в ком направлении лить.

– И возраст у нее предпенсионный, пожалей старушку.

– Ну, хорошо, – согласилась я. – Только сначала по правилам надо его предупредить… – Я осторожно постучала в дверь. – Гражданин маньяк, если вы добровольно не покинете кабину, мы нанесем вам тяжкие телесные повреждения.

– Сдавайся, вражина! – крикнула одна инженерша и швырнула через перегородку свой ботинок.

Но заключенный не удостоил нас ответом. Он сидел тихо, как мышь, и даже спикировавший на него ботинок не вызвал не единого возгласа.

Что ж, у нас не осталось выбора, придется по-плохому!

Я взяла только что принесенный чайник, взгромоздилась на рундук, одной рукой обхватила трубу, чтобы не упасть, вторую, с кипятком, перекинула через бортик и, зажмурив глаза, плеснула. Ожидаемого душераздирающего крика не последовало, не было слышно даже писка.

– Ты промазала, – ответила на мой недоуменный взгляд Маруся. – Прицелься получше.

Я вздохнула, покрепче вцепилась в трубу, потом привстала на носочки и заглянула за перегородку. Увидела сгорбившегося на унитазе мужика, закутанного с головой в синий халат.

– Мужик, сдавайся, теперь я попаду! – предупредила я. Но синий куль только пошевелился, кажется, от судорожного вздоха. Его упрямство меня разозлило – это ж надо быть таким твердолобым, ведь все равно мы его выкурим рано или поздно, но ему обязательно надо, чтобы пацифистка отказалась от своих принципов. – Ты сам напросился! – вздохнула я и плеснула на синеющую перед глазами спину.

На этот раз он закричал, правда, не душераздирающе – все-таки вылила я чуть– чуть. Зато он дернулся, отчего халат с его головы сполз, обнажив уже виденные мной рыжеватые волосенки. Виденные-то они, виденные, да только не опознанные. Я все не могла понять, кого же мы поймали. И тут я решила, как выражаются в криминальных кругах, взять его на понт.

– Эй, да я тебя узнала! – воскликнула я очень убедительно.

Эффект превзошел все мои ожидания: неопознанный объект вздрогнул и резко поднял голову.

– Вася!? Вася Бодяго!? – охнула я.

– Вася? – не поверила Маруся.

– Кошатник? – переспросила еще одна дама. Всем не верилось, что такой милый, воспитанный Вася, такой предсказуемый, ласковый, и если не брать в расчет кошек, даже нормальный Вася Бодяго и есть тот маньяк, за которым мы больше года охотимся.

– А мне он всегда казался подозрительным! – торжественно изрекла инженерша.

Я передала чайник в надежные Марусины руки, а сама, уцепившись покрепче, продолжала балансировать на ободке унитаза.

– Как же так, Вася? – удрученно выспрашивала я, пытаясь заглянуть в его глаза.

Но глаза Вася прятал, он стыдливо закрывал их руками и, кажется, всхлипывал.

– Зачем ты, дуралей, в толчке засел?

– Хы-ы-ы, – все громче всхлипывал он.

– Ты разве не знаешь, что это плохо?

– А я плы-ы-ы-хой.

– Ты, Васенька, просто больной.

– Нет, нет. Я плохой, – убивался Вася, размазывая по конопатым щекам слезки. – Я с детства подглядываю. И мне это нравится.

– А женщин невинных резать тебе тоже нравится, нехристь? – выкрикнула из толпы какая-то правдолюбка с горящими от возмущения глазами.

– Это не я! Не я! – взмолился Вася и на сей раз преданно заглянул мне в глаза. – Ты же веришь, что это не я.

– Он это, точно он, – зашумели женщины. – Больше некому.

– Не я это, клянусь, не я!

– А вот милиция разберется, ты или не ты, – закричала Маруся и попыталась взобраться на занимаемый мной унитаз. – Мы уже Геркулесова вызвали, вот он тебе задаст! – продолжала пугать Маруся, не оставляя при этом попыток добраться до Бодяго, на сей раз по средствам подпрыгивания. – Поплатишься, кошколюб за все! – со злостью закончила она и допрыгнула-таки до края перестенка. Допрыгнуть-то, допрыгнула, да так и повисла, так как сил на подтягиванье уже не хватило, все они ушли на угрозы.

– Оставьте меня в покое, – послышалось из-за двери жалобное блеянье.

– Нет, вы поглядите на него! – заголосила Княжна. – Он, извращенец, нам житья не дает, а мы еще и виноваты.

– Оставьте…

– Ща-а-а, я тя оставлю… – пыхтела Маруся, подтягиваясь на своих ослабевших руках. – Вот как ща оставлю… – Нога ее уперлась в дверную ручку, что очень помогла подъему. —Узнаешь, почем сотня гребешков.

– Маруся, уймись. Сейчас у тебя от натуги пупок развяжется, – предупредила я, хотя переживала не столько за подругу – ей-то двужильной ничего не будет – а за Васю, который в скором времени сможет на себе испытать все силу Марусиного гнева.

Но Маруся не слушала, она уже висела на локтях, причем одна ее нога по-прежнему опиралась на ручку, зато вторая вдавливала в унитаз мою.

Ее ярость оказалась заразительной. Все остальные, видя с каким остервенением Маруся пытается добраться до маньяка, потихоньку начали заводиться и плотнее придвигаться к закрытой двери кабинки.

– А ну открывай, вискас проклятый! – забарабанила по пластику самая старая и, на первый взгляд, самая безобидная (просто «божий одуванчик») лаборантка.

– Ату его, ату! – подхватила Вера Ивановна.

– Выкуривай гада! – «божий одуванчик» прицелилась и метнула совок, как бывалый индеец свой бумеранг, через дверь.

К ней присоединилась еще парочка особо взбешенных дам. И вслед за совком полетела мыльница в паре с чьим-то беретом. Раздался грохот, жалостный писк. А потом помещение огласил победный клич Маруси, которая добралась до верха, перекинулась через перегородку так, что все туловище до пояса свисало в забаррикадированную кабинку, и вцепилась мертвой хваткой в загривок ошалевшего, совсем не сопротивляющегося Васи.

Чем бы это кончилось, могу только представить! Но на счастье Бодяго, в тот момент, когда вторая Марусина рука уже примерилась к его взлохмаченной челке, дверь туалета распахнулась, явив нашему взору Геркулесова с вытянутой от удивления смазливой физиономией. И скажу честно, еще никогда я не была так рада его видеть!

– Что здесь происходит? – вымолвил он, когда немного пришел в себя.

– Вот, товарищ милиционер, вашу работу за вас делаем, – ехидно доложила Вера Ивановна. – Преступника ловим.

– По моему, вы его уже поймали и теперь, – он глянул на торчащую к потолку Марусину попу, – …пытаетесь устроить суд Линча.

– Мы просто пытаемся его выкурить из кабинки, – буркнула я.

Геркулесов с сомнением на меня глянул, оценил мою диспозицию, после чего сделал вывод.

– И зачинщица, конечно, вы.

– Я не зачинщица, я наоборот…

– Ну, хватит. – Он решительно вошел в нашу кабину, схватил меня под колени и снял с унитаза. Потом дернул Марусю за штанину. – И вы слезайте.

– Не могу, – послушался сдавленный шепот нашей подруги. Похоже, после того, как кровавая пелена спала с ее глаз, она обнаружила, что висит на высоте 2 с чем-то метров от земли и не имеет никакой возможности слезть.

– Не дурите, слезайте!

– Не могу, боюсь.

– Но как-то вы ведь туда забрались!

– Сама не знаю, как мне это… ой, мамочка, высоко-то как, – запищала Маруся.

Геркулесов удрученно вздохнул, встал на унитаз, просунул руку под Марусино пузо и приподнял ее на себя.

– А-а-а! – послышалось из закрытой кабинки. Голос, причем, принадлежал не женщине.

– Ну, чего еще? – рявкнул Геркулесов, заглядывая за перегородку. – Да вы волосы-то его отпустите, гражданочка. Так можно и без скальпа человека оставить. Ну!

Судя по всему, Маруся добычу из рук выпустила, потому что в следующее мгновение она уже стояла на полу, красная, всклокоченная, но довольная оттого, что душка следователь все еще продолжал ее придерживать за плечи.

– Ну, с нами вы быстро разобрались! – поддела я Геркулесова. – А вот как вы Ваську оттуда будете вытаскивать?

Он не удостоил меня ответом, вместо этого он запустил свою левую руку за перегородку, секунду пыхтел, потом к левой присоединилась правая, и уже через полминуты из-за перестенка показалась рыжая макушка Васи, которого Геркулесов вытащил, вцепившись в его подмышки.

– Браво, доблестной милиции! – заверещала Маруся.

– Браво, – подхватила Маринка, но не слишком восторженно. – И что вы теперь с ним сделаете?

– Временно задержим.

– А когда выясните, временно или постоянно? – забеспокоилась Вера Ивановна. – А то я послезавтра в санаторий собираюсь.

– И что из этого?

– Но я же должна знать он это или нет! Иначе я не смогу сосредоточиться на отдыхе.

– Сочувствую, но успокоить не могу. Никто не знает, как будет продвигаться следствие.

Тут Геркулесову пришлось немного встряхнуть Васятку, ибо он яростно трепыхался и порывался сигануть в дверь.

– Успокойтесь, пожалуйста.

– Но это не я, не я.

– Как не ты? – уперла руки в боки Княжна. – Ты застигнут на месте преступления!

– Да, это я. Но то, другое, не я! – забормотал он. – Я не убивал. Я плохой, знаю, но я не убийца. Это не я.

– Разберемся! – выдал Геркулесов свое любимое слово, после чего распрощался с нами и отволок уже притихшего Васю к милицейской машине.

А уже через 10 минут, весь институт облетела новость о том, что маньяка поймали. Еще через полчаса оказалось, что поймали при попытке очередного убийства. Спустя час институтские кумушки ломились ко мне в дверь, требуя показать рану, которую нанес мне маньяк перед тем, как его повязал вездесущий Геркулесов. К обеду меня уже похоронили, поэтому кумушки ломились уже с другой целью – выразить соболезнования моим товарищам по работе. В два я воскресла. В три вновь умерла, причем кто-то даже видел, как меня увозила «труповозка».

Когда же рабочий день подошел к концу, Антошка Симаков оповестил всех о том, что Вася вовсе не Вася, а известный маньяк Чекотило, которому каким-то волшебным образом удалось избежать смертной казни.

Вот на такой оптимистической ноте мы и закончили день.