Текст книги "Стерва на десерт"

Вечер
Шпионские игры и разбитый лоб

В 5 вечера, когда коридоры института опустели, я на цыпочках вышла из маш-зала. Крадущейся походкой проследовала до двери в свою комнату, тихо ее открыла. Вошла. Здесь уже я была в безопасности, по тому действия свои начала производить с изрядным шумом. Перво-наперво я помолилась электронному богу, чтобы он позволил машине поработать без поломок и без моего присмотра, потом достала из сумки сотовый телефон (не мой – мой давно отключен за неуплату – а подруги Ксюши, именно за ним я гоняла в обеденный перерыв) и газовый баллончик. Немного подумав, баллончик с газом сунула в карман, а во вторую руку взяла швабру. После, еще немного помолившись, на этот раз человеческому богу, в которого, к слову, не верю, я вышла из комнаты и слилась с темнотой коридора.

Ждать пришлось недолго. Уже минут через 10 я услышала, как открылась дверь, соединяющая лестничный пролет и коридор, потом шаги, шарканье тяжелого предмета о линолеум и, наконец, приглушенные голоса.

– Бери ее снизу, а то неудобно тащить.

– А я что делаю? – Сопение. – Тяжесть-то какая.

– Аха. А ведь выпотрошили ее.

– Уху. И внутренности ненужные выкинули, и пару верхних деталей, а, поди ж ты, тяжелая…

Я с ужасом слушала их диалог, не веря ушам своим. Это же надо с таким спокойствием говорить об убиенной ими женщине! И руки ее верхними деталями называть! Не люди, а монстры!

Тем временем Санин и Манин миновали меня, так и не заметив, что за ними кто-то наблюдает, и направились к дверям, ведущим на задний двор. Я опешила. Где ж они тогда ее прятали? Уж не у себя ли в комнате. И зачем они волокут ее во двор? Разделывать что ли? Или решили не валандаться, а просто на помойку выкинуть? Немного помявшись в нерешительности, я двинулась за ними. Риск быть замеченной, конечно, велик, но надо выяснить все до конца, а уж потом (я сжала трубку ледяными пальцами) звонить Геркулесову.

Дверь хлопнула. Выждав 5 секунд, я пронеслась по коридору и, крадучись, вышла на крыльцо. Санин с Маниным уже подтаскивали свою ношу к забору, огораживающему институт. Я притаилось за деревом, причем, спрятаться пришлось целиком, то есть вместе с головой, по этому видеть действия братьев-душегубов я не могла, могла я только слышать.

– Пролезет, как думаешь?

– Должна. Только тихо надо, а то вахтер может услышать.

– Аха. – Кряхтение и скрежет. – Да тихо ты! Не то застукают!

– А какая статья нам за это грозит?

– Откуда я знаю? Тащи давай.

– Никак, – послушался сдавленный голос Манина. – А если вахтер нас засечет, что будем делать?

– Что, что? Придется… – Тут Санин замолчал, что-то, видимо, изображая, а потом издал такой звук: – Фьють!

Я зажмурилась. Живо представив, как Манин проводит ладонью по горлу и свистит, смысл жеста понятен и дураку.

– А если Леля хватится?

– И что? Искать нас что ли пойдет?

– Она пойдет, не сомневайся, а мы тут вот… Что с ней будем делать?

Я похолодела и вжалась в дерево, притворившись, как ящерица, виденная в учебнике зоологии, высохшей веткой.

– Что, что? Тоже…фьють!

Вот тут самообладание меня покинуло, и я пискнула. Тут же, испугавшись своего голоса, выглянула из укрытия, чтобы проверить, услышали ли меня душегубы, и с ужасом обнаружила, что да – услышали. Санин и Манин стояли в полусогнутом положении, обхватывая обеими руками бока сумки, и таращились на меня со зверским выражением на лицах. Я поняла, что пропала.

– Руки вверх! – заорала я, выставляя перед собой черенок швабры.

Братья-садисты переглянулись, недоуменно, типа, что это за вша там орет, но руки от сумки оторвали. Я, окрыленная успехом, заорала еще громче и в этот раз без дрожи в голосе:

– Вверх, говорю!

Они послушно вытянули свои пятерни, наверняка, надеясь, что я потеряю бдительность от их сговорчивости. Но я была начеку. Отшвырнув нелепую швабру, я вынула баллончик, вытянула его, демонстрируя надпись, и продолжила стращать:

– Это вам не «Черемуха», это настоящий нервно-паралитический газ, как прысну, мало не покажется. А это, – я выставила перед собой сотовый, – телефон и палец мой лежит на курке… на кнопке…кнопке включения. Шаг в мою сторону, я тут же звоню Геркулесову.

Санин с Маниным переглянулись и еще выше подняли руки. А я стояла, как агент ФБР из американского фильма, (кажется из «Молчания ягнят) на полусогнутых, резко поворачивалась то в одну, то в другую сторону, выставляла то телефон, то баллончик, сипло дышала: и была похожа на перепуганную курицу (точно, как Клариса Старлинг).

– Тебе, Лель, чего? – не выдержал моего мельтешения Санин.

– Засадить вас, садюги, за решетку.

– Ну зачем же так? Может, договоримся? – огорчился Манин.

– Чтобы вы меня… – я хотела изобразить, как он чиркнет мне ножичком по горлу, но руки были заняты, по этому я ограничилась свистком. – Чтобы вы меня фьють.

– А ты против что ли? – удивился Санин.

– А вы думаете, что я так хочу умереть в расцвете лет? – истерически захохотала я.

– Чего? – спросили они хором и оба вытаращились на меня.

– Что там? В сумке что, спрашиваю?

– Ты, наверное, сама догадалась, – замямлил один из них, не помню какой.

– Догадалась, поэтому звоню в милицию.

– Треть твоя! – в панике заверещал Манин.

Мои глаза полезли из орбит. Мало того, что они решили меня подкупить, так они еще в качестве взятки мне треть мертвой бабы пытаются втюхать!

– Не нужна мне треть!

– Половина!? – возмутились они хором. – Так это же грабеж!

Мне все это до чертиков надоело. Я решила больше с ними не церемониться, и, убедившись наглядно в том, что в сумке именно труп, – в чем я, естественно, не сомневалась – вызывать наряд милиции.

– А ну открывайте сумку! Быстро!

Они подчинились.

– А теперь отошли к забору! Руки за голову! – продолжала срывать голос ваша покорная слуга.

Они отошли, даже руки закинули за голову, как было велено. Я же аккуратненько, шажок к шажку, подошла к баулу, не переставая следить одним глазом за арестованными. Мне было страшно. До жути. Я уже представила, как, заглянув в прорезь сумки, увижу пустые глаза жертвы, ее отрезанные руки, вспоротый живот, весь покрытый запекшейся кровью. Как пахнет со дна гниением…

Я подошла. Стараясь не дышать, заглянула.

Красное! Кровь! Ма-ма-а! – чуть было не заорала я, но что-то меня остановило. И это что-то имело форму старого дисплея, с торчащими во все стороны красными проводами. Зачем это им? И где труп? Где отрезанная голова и обрубленные руки? Я пошире распахнула сумку, даже, замирая от отвращения, порылась в ней, но… Детали, микросхемы, провода и больше ничего.

– Что это? – сипло спросила я.

– Будто не знаешь, – опасливо обернувшись, пробормотал Санин. – Сама же…

– А где остальное?

– Больше ничего нет, – растерялся Манин. – Все здесь.

– Но что это?

Они переминались с ноги на ногу, боясь подойти. Они даже рук из-за головы не убирали. Вот до чего я их напугала.

– Да хорош истуканами стоять, подите сюда.

Братья-электроники робко подошли и почтительно встали рядом. Они молчали, а я тем более. Я онемела от своей глупости. Надо же обычное ворье принять за убийц. Ну не дура ли я?

Санин тем временем наклонился над сумкой и вынул одну из десятка микросхем:

– Вот разъемы, 3 долларов штука, вот конденсаторы, – он ткнул в яркие пуговки на плате, – 5 долларов грамм, тут еще платины чуть чуть, палладия, серебра. Но все это надо выпаивать, а это сложно, по этому на половину не рассчитывай.

– И на сколько тут? – я ошарашено обвела взглядом содержимое сумки. Мне показалось, что в ней миллионы.

– Не больше чем на 500 долларов, – поспешно доложил Манин и так хитро зыркнул на друга, что мне сразу стало ясно, что меня надувают. – Так что твои 150.

– 165, – грозно поправила я.

– Хорошо, 165. И только после реализации.

– Лады, – согласилась я, чем очень обрадовала хитрющих близнецов. Я, конечно, понимала, что мне не доплачивают, как минимум, половину, но торговаться мне не хотелось, мне необходимо было поговорить с ними о другом. – Ребята, это ведь не первая ваша кража?

– Какая кража? – искренне удивились они. – Мы берем то, что никому не нужно…

– Хорошо, хорошо, не будем спорить из-за терминологии. Это ваше заимствование не первое?

– Тебе что и с тех сделок процент нужен? – обалдев от моей мнимой жадности, вскрикнули они.

– Господи, дай мне терпения! – я порывисто воздала руки к небесам. – Я хочу узнать, как вы награбленное, то есть заимствованное, вытаскивали. Не через забор же перекидывали?

– Нет. Не перекидывали, – Манин хитро подмигнул и, схватив меня за руку, поволок к забору.

Я дала себя притащить, хотя сначала не понимала зачем. Но когда цементное ограждение было перед поим носом, я поняла. В том месте, где забор смыкался с заброшенной будкой, на боку которой еще виднелись полу стертые буквы «Огнеопасно – газ!», цемент обкрошился, а на самом стыке даже вывалился глыбами из ограждения, от чего стена, всегда казавшаяся нам, нихлоровцам, монолитной, приобрела заметную брешь. Мы ее не замечали не только потому, что никогда не подходили к заброшенной будке, но и потому, что премудрые воры-электроники дыру усердно маскировали и с той и другой стороны листами поржавевшего железа.

– И кто об этой лазейке знает? – полюбопытствовала я, пытаясь в нее пролезть.

– Никто, – отрапортовали они, с интересом наблюдая за тем, как моя грудная клетка застревает в щели.

– Точно? – прохрипела я и протиснулась, таки, в дыру.

– Точно, – тут Санин замялся. – А, может, и не точно. Дыра существует давно, это мы ее только полгода назад обнаружили. А так о ней кто-нибудь из старейших работников мог знать.

– А кто-то мог так же, как и мы, случайно натолкнуться, – поник Манин. Но тут же встрепенулся. – Но это вряд ли. Иначе через нее весь бы институт вынесли.

Вот тут я была с ним не согласна. В «Нихлоре» воров мало, здесь в основном интеллигентные люди работают, ученые, им до бесхозных железок дела нет. Но мысль о том, что на дыру мог наткнуться убийца, повергла меня в шок. Вдруг именно он обнаружил лазейку? И тогда его неуловимость легко можно объяснить. Кокнул – вылез через дырку, и поминай как звали. И так мне стало плохо от этого моего открытия, что даже затошнило. Ведь что же тогда получается? А получается, что любой работник нашего НИИ, да что там работник… любой бомжара, бандюган, псих мог проникнуть на территорию и устроить здесь, как бы выразился товарищ Геркулесов, кровавую вакханалию. Вот так-то!

Я понуро прошлась вдоль забора, просмотрела каждую пожухшую травинку, но не найдя ничего интересного, кроме пары выпавших из сумки проводов, пролезла обратно на территорию.

– Ну так что, Леля? Мы займемся делом? – спросил Санин, видя, что я, задумчивая, растерянная и печальная, побрела к институту.

– А? Да тащите что хотите!

Я махнула рукой и поплелась к крыльцу. Настроение упало настолько, что захотелось поработать. Так я хоть отвлекусь, а о дыре этой, гадской, подумаю завтра, да и Геркулесову о ней сообщу не раньше. Пусть в наказание за глупость остается, как идиот, в неведении.

***

… Вновь вечер. И я как всегда бреду на измотанных каблуками ногах домой. Прохожу арку, миную «Запорожец», пустую беседку, песочницу, сгоняю с канализационного люка двух влюбляющихся кошек – нечего прелюбодействовать при свидетелях; и добираюсь, таки, к подъезду.

Фонарь над козырьком вновь разбили, и темнота стоит такая, что для того чтобы разглядеть есть ли кто под лавкой, мне приходится нагибаться. Но я не поленилась, отбила поклон Коляниному пристанищу, за что была вознаграждена – жилец оказался на месте. Он, развалившись в вольготной позе, спал глубоким сном и источал такой резкий сивушный дух, что у меня глаза заслезились.

– Коляныч, просыпайся, – я дернула соседа за голую ногу. – Замерзнешь напрочь, дурень.

Но мой морозоустойчивый сосед даже и не подумал просыпаться.

– Колян, вставай, говорю, потолковать надо, – я пихнула его почувствительнее. Ничего не помогло, видно количество принятого на грудь антидипрессанта было чудовищно большим, потому что обычно он хотя бы мычит. Я пошарила рукой под лавкой, нащупала бутылку, достала. Ну, точно. Литровка. Доза, превосходящая привычную вдвое. – Сосед, будешь вставать или нет? – я уже без сожаления ткнула его в спину кулаком.

Колян продолжал меня игнорировать. Что за гад, – ругнулась я про себя – надо ему было надраться именно сегодня, жди теперь, когда он очухается.

Я, кряхтя, наклонилась, подхватила соседа под мышки, рванула и после недолгой натуги выволокла Коляна из-под лавки. Так. Теперь надо его взвалить на плечо и дотащить до лифта, если, конечно, вонючий и скрипящий механизм, именуемый лифтом, починен, если же нет, то брошу это пьяное сокровище под батареей, пусть там спит. Итак, сделав глубокий вдох, я преступила к исполнению соседского долга.

Первые шаги дались мне легко – в конце концов, не впервой. По этому втащила я его в подъезд без особых усилий, до лифта доволокла тоже играючи, но вот потом заминочка вышла – на кнопку-то нажимать нечем, обе руки заняты. Обычно ведь Колян хотя бы стоять может, не самостоятельно, конечно, а подпираемый моим боком к стене, сегодня же держаться вертикально он не желал. Только я его прислоню, только руку оторву, как он на бок заваливается. Я уж его и так и эдак, а он не в какую, знай себе падает.

Измучилась я. Проголодалась. Хотела уже бросить, да упрямство не позволило. И тут меня осенило – а дай, думаю, я ногой по кнопке шарахну, она, конечно, высоковато находится, но для такой девушки, как я, прыткой и гибкой, высоковато – не недосягаемо.

Сказано – сделано. Сделано, правда, с пятой попытки, но кого это волнует, главное же результат. А он не заставил себя ждать, и через пару секунд перед моим носом распахнулись двери лифта. Вот радость-то! Я весело подпинула Коляна под костлявый зад, перекинула его с плеча на грудь, обхватила под пузом руками, готовясь зашвырнуть пьяное сокровище в кабину, как вдруг мой взгляд от взлохмаченной макушки сокровища переместился к собственным рукам. И что-то в них было не так! Хотя и ногти, вроде, в ажуре – не один миллиметр не обломан, и краска на них идеальной ровности, и колечко с микроскопичеким брюликом на месте, а что-то не то. Что-то не…

Я ахнула и, бросив Коляна на пол кабины, приблизила руки к лицу. Красные! Они красные!

Мой непонимающий взгляд опустился ниже – с кистей на запястья. И по ним тонкой струйкой стекала красная жидкость.

Тут двери лифта загудели, зашипели, тронулись на встречу друг другу. По мере их сближения света становилось все меньше, и с каждой минутой я больше и больше погружалась в темноту подъезда. Мне стало жутко! Я вдруг представила, что как только я останусь наедине с мраком, то, что покрывает мои руки, расползется по всему телу, и я, опутанная со всех сторон кровавой паутиной, окажусь в руках чудовища…

Двери крякнули и вместо того, чтобы сомкнуться, разъехались. Чудо! Произошло чудо? Я тупо опустила взгляд и наткнулась им на голые Колькины ноги. В голове проскрипела мысль – вот что задержало дверки, и чудеса здесь не при чем. Вообще тогда я соображала туго, а если уж точно, то и вовсе не мыслила, просто функционировала, как робот или, скорее, тень робота, или тень тени… Наверное, мое подсознание, предчувствующее недоброе, дало приказ мозгу – отключайся, братан, иначе кранты тебе, крякнешь от жути. Он и отключился.

А моя бренная оболочка продолжала движения. Тело согнулось в талии, рука вытянулась, пальцы вцепились в Колькино плечо, бицепсы напряглись, помогая предплечью перевернуть лежащего на полу человека лицом вверх. Наконец, когда Колян обратил на меня свои пустые глаза, мои глаза, огромные и дикие, увидели то, что сработало как электрошок… Вот тут до моего запуганного подсознанием мозга дошло! И я закричала! Как я закричала.

Я верещала, когда смотрела на перерезанное Колькино горло, на окрашенную красным знакомую линялую футболку, на вываливающиеся из раны кишки. Я блажила, когда из квартиры на первом этаже выбежала соседка тетя Тоня. Я все еще орала, но уже хрипло, с кашлем и икотой, когда пол начал надвигаться на меня. Замолкла я только после того, как мой лоб врезался в холодный бетон лестничной клетки. Тут я вздохнула, сипло, и провалилась в долгожданное небытие.

Пятница
Безоговорочная капитуляция

Спала я на удивление хорошо, черт его знает почему. Хотя, думала, что мне не удастся даже задремать. Но видно у меня атрофировались все нервные окончания, потому что, как только я пришла в себя после столкновения с бетонным полом, сразу отползла к Соньке домой, ночевать одна побоялась, уж лучше через стенку со стариком Аниськиным, там наскоро ополоснулась, рухнула на кровать (даже не позаботясь приложить ко лбу лед) и захрапела. По-моему меня пытались будить, вроде бы тормошили за плечи какие-то люди, скорее всего, милиционеры, но я продолжала спать, как ни в чем не бывало. Пусть катятся! – вяло отмахивалась я и тут же вновь погружалась в дрему.

Проснулась я, правда, раньше обычного – в 5 утра, когда за окном еще не пахло рассветом. Тупо обвела комнату взглядом, потрогала саднящую шишку, прислушалась, не поет ли старик Аниськин, а потом пошлепала в кухню пить чужой кофе вперемешку со слезами. После третьей чашки (первые две я выпила даже не почувствовав вкуса) обнаружила, что в квартире немного посветлело. Значит, перевалило за 6 и пора собираться на работу. С тоскливым всхлипом я отправилась к себе домой.

Слоняясь по квартире в поисках то одной ерунды, то другой, я несколько раз порывалась выглянуть в окно, чтобы, по выработанной годами привычке, проверить на месте ли Колян. И всякий раз замирала с зажатой в руке занавеской, вспоминая, что соседа я больше не увижу, разве что в гробу.

Когда я вышла из подъезда, было 7 часов утра. Время раннее даже для местной пьяни, славящейся своей привычкой вставать с петухами. Но в это утро они уже сидели, нахохлившись от холода и похмелья, на лавке, вяло что-то обсуждали и бросали голодные, полные огня взгляды на Колькины окна. Предводителем ватаги был Вован.

– Чего вы тут расселись? – недовольно спросила я, после того, как атаман вежливо со мной поздоровался.

– Пришли… так сказать… проводить в последний путь…, – состроив жалостную мину, доложил Вован.

– Провожать его будут только послезавтра, – строго сказала я.

– Да мы… так сказать… помочь. Могилку… там… типа… выкопать.

– За три дня до похорон? – я вопросительно приподняла одну бровь, и все компания стыдливо понурилась.

Я оглядела их, уже без недавнего раздражения. Несчастные ведь люди, что с них взять. «Шланги горят» – вот они и приперлись ни свет ни заря. Сейчас клянчить самогон у Колькиной матери начнут, только она в окне покажется. Но это ничего, пусть себе клянчат, глядишь и впрямь помогут бедной женщине. Потом, конечно, укушаются и начнут песни горланить. Ну и ладно, песни это хорошо, тем более что после поминок они поют только жалостные, вышибающие слезу романсы.

– Ну, братья-соколы, – обратилась я к ним, не считаясь с тем, что в их компашку затесалась одна «соколиха». – Кто мне скажет, что вчера Колян делал?

– Ну, так…как, – вытаращился на меня Вован. – Пример!

– А до этого?

– Ясно что, бухал.

– С вами? – Двое из компашки утвердительно кивнули. – А он вам, случайно, не говорил про незнакомца, который у него кое-что спрашивал?

– Не-е, – протянул один, сизоносый, загорелый до черноты мужик в старом школьном пиджаке. – Он тока про диперсию какую-та говорил.

– Точно?

– Точно, – хмуро кивнул мужик, потом, поскрябав нечесаный затылок, добавил. – И про Шурку еще.

– Про кого?

– Про меня, – с вызовом ответила «соколиха» и элегантно перекинула одну ногу на другую, сверкнув при этом исцарапанной коленкой, торчащей из дыры на колготках. – Хахиль он мой был. Почти муж.

– Примите соболезнования, – с серьезной миной выдала я, потом, порывшись в кошельке, выудила из него предпоследний полтинник и протянула вдове. – Возьмите, помяните Коляна.

Шурка хищно схватила деньгу и молниеносным движением спрятала ее на своей не обремененной лифчиком груди. Все остальные завистливо покосились на «вдову», но ничего не сказали, видно, понадеялись, что Шурка с ними поделится. Как ни как, литровку самопальной бодяги на эти деньги купить можно. Вот на этой оптимистической ноте мы и расстались.

К институту я подъехала раньше обычного, где-то без четверти 8. И это значило, что товарки мои подгребут нескоро. Перспектива почти час сидеть одной одинешенькой в пустой комнате меня не прельщала, так что я решила немного побродить вокруг бетонного ограждения НИИ, в надежде отыскать чудо-улику, которая поможет мне вычислить убийцу. Но для начала надо было избавиться от сумок (одна дамская с косметикой и книгами, вторая полиэтиленовая с питьевой водой и пакетами с едой), чтобы не мешали следствию. Сделать это можно было тремя способами: выбросить, что глупо и расточительно; оставить у вахтера, что долго и муторно; либо закинуть в окно. Мне понравилось последнее, так как наши окна открывались просто, стоило только отогнуть гвоздь, держащий форточку закрытой и толкнуть створку, а сумки мои прекрасно протискивались между прутьями решетки.

Я подошла к окну и начала отгибать гвоздь. Сумки я поставила у своих ног, чтобы не оттягивали руки. Гвоздь не поддавался, видимо, примерз. Я чертыхнулась и устало припала ноющим лбом к холодному стеклу. Хорошо!

Когда я успокоилась, как и моя боевая рана, я решила приняться за гвоздь с новой силой, на этот раз он поддался с первого раза, и я смогла протиснуть сумки внутрь.

Избавившись от них, я зашагала вдоль забора, всматриваясь в пожухшую траву. Что я надеялась найти сама не знаю, просто шла и шла, шла и шла… Стоп! Вот что-то поблескивает в ямке. Я наклонилась. Тьфу. Железка какая-то. Наверняка, Санин с Маниным какую-нибудь стыренную деталь обронили. Я двинулась дальше. Ни черта не видно. На улице пасмурно, а я без очков, без которых с высоты своего роста пробку от пятачка не отличаю. Надо бы вернуться, взять их из сумки. Надо, но не охота тащиться обратно…

Я решительно развернулась и потрусила к окну. Добежав, быстро отогнула гвоздь, взялась за раму, приготовилась открыть, как заметила за окном, наполовину задернутом занавеской, нечто необычное. Сначала я даже не поняла что. Вроде комната, как комната: розан, плакаты с актерами на стенах, стулья, кресла, столы, на столах лампы… Вот оно! Одна лампа была зажжена, что не только непривычно, а просто дико, так как Кузин перед уходом домой проверяет все осветительные приборы на предмет их правильного отключения, то сеть просто нажать на кнопку, по его мнению, не достаточно, надо еще и вилку из розетки вытащить. Так что не ясно, как мы могли оставить одну из настольных ламп зажженной. Именно с этой мыслью я припала к окну вплотную ( иначе не возможно было разглядеть, что творится за стеклом) и напрягла свои близорукие глаза. Так и есть, одна из ламп включена. Но я точно помню, что мы ее выключали. Может, уборщица? Но у нее, вроде, нет такой привычки. Значит, ее включил кто-то посторонний, кто-то кто был в нашей комнате… Или… Или еще есть. И этот кто-то сидит, притаившись, и поджидает меня.

Я отпрянула от окна. Зажмурилась. А когда открыла глаза, света уже не было. Да, да. Та самая лампочка, которая еще минуту назад горела, теперь была выключена, и комната вновь нырнула в привычный сумрак. Но больше всего меня испугало не это, а то, что я обнаружила мгновение спустя, когда глаза привыкли к тусклому освещению – моя сумка исчезла. Испарилась. Сгинула. На столе остался стоять лишь пакет с обедом и питьевой водой.

Вот после этого я по настоящему струхнула. И приняла единственное мудрое решение за все эти страшные дни – я сбежала. Да, да, не удивляйтесь. Схватила пакет, подобрала пальто и рванула к остановке, едва заслышав тарахтения возвращающегося из кольца трамвая. Я капитулировала. Сдалась. И до смерти устала. Мне уже не хотелось выводить маньяка на чистую воду, не хотелось ничего доказывать Геркулесову, не хотелось становиться богиней возмездия. Единственное, о чем я мечтала, трясясь в шатком вагоне, это оказаться как можно дальше от своей комнаты, НИИ, планеты… Именно, оказаться за миллион световых лет от Земли!

***

Дома я быстренько разделась, стерла помаду с губ, достала лед и, приложив его ко лбу, приготовилась ждать неприятностей. Ждать пришлось недолго. В четверть десятого входной звонок затренькал, требуя впустить визитера. Я пошла открывать.

– Здравствуйте, товарищ Геркулесов, – поприветствовала я стоящего на пороге гостя. – Заходите.

Коленька вежливо поблагодарил, пошаркал подошвами кроссовок о коврик и вошел. Не забыв на входе окинуть меня удивленным взглядом.

– Вы чего так смотрите? – поинтересовалась я, приглашая гостя в кухню.

– Если бы не родинка, – он указал на мою крупную мушку у носа, – я бы вас не узнал.

– Почему?

– Какая-то вы другая, – неуверенно начал он, садясь на табурет. – Не как обычно.

Я глянула на себя в зеркало, стоящее на широком подоконнике кухни. Какая другая? Обычная. Разве что шишка на лбу, но я ее челкой прикрыла… А! Поняла. Он ведь никогда меня без макияжа не видел, без ярких губ, румяных скул, длинных ресниц. Потом, на работу я хожу на неизменных каблуках, в мини юбках или брюках стрейч. И волосы у меня обычно другие – тщательно развитые, уложенные гелем. А кого он видит перед собой сегодня? Шишигу и растрепу. Спортивные штанишки, маечка, тапки. На голове кудеряшки, торчащие как антенны. Да еще во лбу звезда горит! Не девушка – а мечта идиота.

– Так ужасно выгляжу? – полюбопытствовал я, приглаживая челку.

– Что вы! Напротив! Прекрасно! Вы такая женственная и милая без этой своей боевой раскраски, без шпилек, декольте… – горячо начал он, потом опомнился. – То есть, я хочу сказать, что вы и без макияжа прекрасно выглядите. И совсем не похожи на женщину-вамп …

– А как вам это? – насмешливо спросила я, сдувая со лба ненавистную кудряшку.

– Чудесные локоны, я и не думал, что у вас волнистые волосы.

– Я про шишку.

– А-а, – смутился он. – Ну… она вас не портит.

Я хмыкнула и налила ему кофе, даже не спросив, хочет ли он его. Но Геркулесов, судя по всему, хотел, так как жадно хлебнул из чашки, не дав ей даже поостыть. После глотка, наверняка, обжегшего небо, он заговорил:

– А почему вы не спрашиваете, зачем я пришел?

– Ну, думаю, хотите про убийство Коляна поговорить. Вчера-то я ничего не рассказала.

– Про какого… А! Вы о соседе вашем. Нет, я не о том. Хотя, раз уж речь зашла. – Он глотнул еще раз, уже осторожнее. – Его убили, перерезали горло.

– Это я уже знаю, – прошептала я.

– Ага, – немного сник он и, покашляв, продолжил. – Вы почему не на работе?

– Болею, – с придыханием молвила я, еще раз продемонстрировав шишку. – Не могу же я вот такая заявиться.

– Понятно, – сказал Коленька очень неуверенно, видно не совсем понял, как можно прогулять службу из-за какого-то синячка. – А сумку свою вы на работе не забывали?

– Какую? У меня их много. Если красную…

– Черную. Лакированную.

– Ридикюль? – я сделал вид, что вспоминаю. – Кажется… Не помню… сейчас посмотрю.

Я вышла в прихожую. Походила по ней, изображая поиски. После минутных изысканий вернулась в кухню.

– Да. Я ее забыла на работе. А что?

– Нашли. – Он на секунду замолк. – Валялась в коридоре. Обгаженная кошками.

– Это, бесспорно, неприятно. Но зачем из-за этого приезжать ко мне домой?

– Я волновался, – буркнул он.

– Да? – Мои глаза непроизвольно округлились.

– Да, – резко ответил он. – Вас это удивляет?

– Немного.

– Почему же? Нормальное чувство нормального человека – беспокойство о ближнем.

– А чего беспокоиться-то? – понизив голос, поинтересовалась я.

– Как чего? Вам трупы мерещатся, значит, ваша психика надломлена, это раз. Вас грабят, значит, вы недостаточно защищены, это два. Ваша сумка валяется в коридоре института, хоть я точно помню, что вчера вы пришли домой с ней, это три…

– Постойте! Откуда вы знаете, что я пришла…

– Я видел. – Заметив мой ошарашенный взгляд, пояснил. – Когда вы нашли соседа и вызвали милицию, вы провалились в сон, так?

– Так.

– Вас пытались будить, так?

– Ну так. И что?

– Будил вас я. Я же и принес вам сумку, которую вы выронили в коридоре, когда потеряли сознание. Это был черный лаковый ридикюль.

– А-а. – Многозначительно протянула я. Но этим и ограничилась, не желаю ничего объяснять.

– Кстати, – после долгой паузы изрек Коленька. – Вы до сих пор не дали показаний.

– Кстати, – встрепенулась я. – Давайте дам.

– Не надо. Это дело веду не я. К вам еще заедут сегодня по этому поводу…

– Почему не вы?

– Это бытовуха. Наш отдел ей не занимается.

– Как так «бытовуха»? Коляна убил этот самый…

– Николая Дуреева порешили его же собственный дружки, это ясно.

– Нет, не ясно!

– А я говорю – ясно! – громыхнул он.

– А я говорю…

– Заткнитесь наконец, – взревел он. Когда я захлопнула варежку, он удовлетворенно кивнул и продолжил уже спокойнее. – Не хотел вам говорить, но придется… Видите ли… Короче, вашу квартиру ограбил именно гражданин Дуреев. Скорее всего, в компании с дружками алкашами. Потом, наверное, не поделили добро и передрались…

– Да ладно болтать! – возмутилась я.

– В его квартире найдены принадлежащие вам вещи, которые, между прочим, вы получите, как только следствие по факту ограбления…

– Найдены? В его квартире? – вскричала я, ничего не понимая.

– Именно. И цепочка, и куртка, и магнитофон. Стилета, правда, не обнаружили. Скорее всего, именно им дружки вашего Коляна и прирезали.

– Но как же? – я подняла на него бессмысленные глаза. – Как же так?

– Вы расстроены. Понимаю. Но факты, есть факты. – Он тяжко вздохнул. – Сейчас ведется следствие. В скором времени убийц найдут, не волнуйтесь. Такие преступления быстро раскрываются.

– Не верю, – тихо проговорила я. – Колян не мог…

– Мог. Он алкоголик. А они непредсказуемы… Кстати. Чтобы вы не очень переживали из-за его кончины… – Он даже придвинулся ко мне, чтобы утешить. – В желудке гражданина Дуреева плескалось столько жидкости, содержащей сивушные масла, что он все равно бы скончался, но сутками позже.

– Да? – не очень хорошо понимая, что он хочет этим сказать, переспросила я. Потом, когда до меня дошла, я встрепенулась. – Сивушные масла, говорите? А что это означает?

– Что ваш Колян выдул бутылку бормотухи, от которой даже конь бы сдох.

– А что за бормотуха?

– Если верить бутылке, которая нашлась на месте преступления, и из который, согласно экспертизе, он пил, это была водка «Пшеничная».

– Странно. – Я задумчиво почесала шишку. – Он никогда не пил водку. Только самогон.

– Только? Но алакаши пьют все, что горит…

– Нет. Наши дворовые пьяницы употребляют исключительно самогон, а в особо торжественных случаях «Анапу». Водке они не доверяют.