Текст книги "Стерва на десерт"

Пятница
Друг Колька и его находка

С утра институт еще гудел. В каждой комнате велось горячее обсуждение Васькиных пороков, зверств, его биографии, родословной, а так же его обозримого будущего, которое, если верить Антошке Симакову, намечалось не просто безрадостным или страшным, а почти никаким, ибо окончить свою жизнь Вася Бодяга должен в скором времени и на электрическом стуле. Тот факт, что стул этот в нашей стране никогда не применяли, Симакова не смущал, как и то, что смертная казнь уже больше года, как отменена.

Вообще в последнее время в нашем НИИ второй по популярности личностью (пальму первенства по-прежнему удерживаю я) является Антошка Симаков. Благодаря своему умению знать все обо всем, богатому, я бы даже сказала, роскошному воображению, ну и, конечно, хорошо подвешенному языку бывший инструктор по физкультуре превратился в шоу-мена. Теперь, как мне рассказала одна приближенная к «императору Антону 1-ому» особа, в его 46-ой комнате постоянно толчется народ, окружая его вниманием и ловя каждое его пустое слово. А он, вальяжно развалясь, восседает в кресле в центре комнаты и «гонит им такое фуфло», что позавидовал бы даже Стивен Кинг.

Вот по этому, первое, что я сделала, переступив порог института, так это отправилась на третий этаж и постучала в дверь 46-ой комнаты. Мне просто необходимо было узнать, что предприняли «Геркулесов и компания», чтобы «повесить» на Ваську три трупа.

Мне не ответили. Тогда я не стала церемониться и просто вошла.

Пред моими удивленными очами предстала живописная картина: в центре комнаты на покрытом плюшем кресле полулежал его высочество Антон Григорич Симаков, вокруг него тетки всех возрастов, одна чашку ему с чаем протягивает, другая торт, третья сигарету (хоть в комнатах курить строжайше запрещено), десятая веером из сложенных инструкций обмахивает. Ну, просто султан-паша в окружении наложниц.

– … и вот, друг Колька мне и говорит. Помоги Антон Григорьевич следствию, подскажи, что нам делать, – самозабвенно врет Симаков, а кумушки его слушают, пораскрывав рты.

– А друг Колька тебе не сказал, какое обвинение он собирается предъявлять задержанному?

– А? – испуганно озираясь, вымолвил Антошка.

– Обвинение, говорю…

– Лелечка, – показушно обрадовался он, – героиня наша!

– Так что там со следствием, как дела идут?

– Да я вроде… хм… вот девочкам рассказал уже, – начал мямлить он, мудро рассудив, что, продолжив брехать, может нарваться на неприятности. Знает, что я пустой трепотни не выношу.

– Обыск в комнате Бодяго провели?

– А как же!

– Неужели? А по моему, еще не успели.

– Да? – испугался Антон, он понял, что до развенчания культа его личности остались считанные минуты.

– Да. И меня удивляет, почему твой друг Колька еще этого не сделал.

Антошка засопел, придумывая, что бы сказать, а потом нашелся:

– Дамы, не соблаговолите ли оставить нас с госпожой Володарской наедине, нам, видите ли, надо обсудить кое-какие следственные тонкости.

Дамы понимающе закивали, после чего покинули помещение.

– И чего ты им тут брехал?

– Да ничего, собственно, так рассказал, что знаю.

– Вот давай теперь и мне, только без этих твоих штучек, про друга Кольку и прочее.

– Конечно, конечно, – начал лебезить Антон, поняв, что я не собираюсь выводить его на чистую воду. – Я ведь так, для красного словца… Ну, ты понимаешь.

– Короче, Симаков, мне некогда.

– Ага, ага, – он наморщил лоб, сосредотачиваясь.

– Ну?

– Ну-у-у.

– Так ты что же, ничего не знаешь? – заподозрила я.

– Почему ничего? Кое-что мне известно.

– И что?

– Ну-у-у.

– Это я уже слышала. Ты по делу давай.

– Ага.

– И это ты уже говорил, – я махнула рукой. – Не знаешь ты, короче, ни фига.

– Не знаю, – сознался, наконец, Антошка.

– Радар что ли сломался? – кивнула я в сторону банки.

– Хуже. Перенесли штаб в недоступное место, – увидев мое недоумение, пояснил. – В бывшую вентиляционную, а там стены толщиной в 20 см, там мой радар не действует.

– Жаль, – сказала я совершенно искренне.

– Еще как! – понурил он головушку, но вдруг встрепенулся. – Но я знаю, что сегодня Геркулесов прибудет в «Нихлор» ровно в 10.

– Подслушал, зачем прибудет?

– Не смог, – вздохнул Антошка. – А это правда, что он еще в Васькиной комнате обыск не провел?

– Издеваешься? Конечно, провел, правда поверхностный.

– Так ты что же…

– А ты думал, что врать один ты у нас мастак?

И провожаемая его возмущенным взглядом, я покинула комнату.

Когда я достигла первого этажа, часовая стрелка моих часов замерла аккуратненько напротив 10-ки. Значит, именно сейчас к нам пожалует сам господин Геркулесов.

Добравшись до двери своей комнаты, я узнала, что немного ошиблась. Оказывается, Геркулесов уже прибыл и к моменту моего появления успел не только открыть комнату Бодяго, но и пошарить там. Короче, когда я уже готова была скрыться за своей дверью, из комнаты по соседству вылетел наш доблестный страж, был он возбужден и растрепан, к тому же жутко пах.

– Отстаньте от меня, – шипел он, лягаясь во все стороны. – Брысь!

Тут я заметила, благодаря вырвавшемуся вместе с Геркулесовым из комнаты свету, что за ним, воя и урча, бежит свора кошек.

– Пошли вон! – продолжал гнать взбесившихся кошаков бедный Коленька.

– Помощь нужна? – поинтересовалась я.

– А? – он поднял на меня свои ошалелые глаза. – Это вы? Чего вам?

– Я, собственно, здесь работаю, – я показала на дверь своей комнаты. – Вот мимо шла.

– Ну и идите себе! – Он хотел еще что-то сказать, но одна из своры, самая облезлая, уперлась своей одноухой головой в его ногу и начала тереться об нее. Геркулесов брыкнулся, но это не помогло, кошка не только не отлетела, но еще и вцепилась когтями в штанину его фирменных джинсов. – Господи, что же мне делать, перестрелять их что ли?

– Не надо. Господь, к которому вы взываете, вам этого не простит. – Я принюхалась. – Вы валерианкой что ли надушились?

– Да не надушился… Черт бы ваш институт побрал, здесь не только люди, но и кошки психические… Я пролил!

– На что?

– Естественно, на себя.

– Естественно, – улыбнулась я, что, конечно, не очень вежливо, но видели бы вы эту одноухую, обнимавшую милицейскую ногу. – На что именно? На куртку, штаны или кроссовку, кстати, пора перебираться в более теплую обувь, зима скоро…

– На кроссовку, – завопил он, стряхивая еще одну паразитку со своего башмака.

– Ну, так снимите и отдайте на растерзание.

– А в чем я домой пойду?

– Если не отдадите, вопрос будет стоять не так.

– А как?

– Чем? Или на чем? Так как на своих двоих у вас не получится. Они одну отгрызут.

– Кошки-людоеды? Впервые слышу.

– Это ж Васины кошки, а они, как и хозяин, отмороженные.

– Ну, уж нет, я лучше…

Что он хотел сделать, я так и не узнала, потому что в следующий миг одноухая вцепилась в понравившуюся ей ногу зубами. Геркулесов взвыл, тряхнул пострадавшей конечностью, да так энергично, что кроссовка, шнурки которой четвероногие монстры уже успели обмусолить и расслабить, слетела, перевернулась в воздухе, после чего, пролетев не меньше трех метров, благополучно приземлилась.

Кошки с воем бросились к ней.

– С облегчением! – поздравила я.

– Ну вас, – махнул он на меня рукой и заковылял в Васину комнату. Я за ним.

– Не расстраивайтесь, вам мама новые купит.

– Я сам себе на жизнь зарабатываю, – отбрил он меня. – Ясно?

– Угу.

– И в чем теперь, прикажите, до машины идти?

– Ну не знаю, – протянула я, оглядываясь. В комнате ничего подходящего не было – Вася кроссовки «Рибок» видел только по телевизору, а носил стоптанные ботинки или не менее задрипанные кеды. Как раз последние я и обнаружила на батарее. – Вот, пожалуйста, почти то же, что и на вас. В смысле, спортивная обувь, как вы любите.

– Издеваетесь? – укорил он.

– Подшучиваю. А это разные вещи.

– Ладно, – мирно буркнул он. Потом сел, стащил оставшуюся кроссовку, швырнул ее в урну.

– А хотите, я вам шлепки свои дам?

– Опять шутите?

– На этот раз нет. У меня есть шлепки, то есть сланцы резиновые, такие, знаете, что на пляж носят.

– Розовые, наверное?

– Черные, с плоской подошвой.

– А размер? – он показал мне свою ногу, размера примерно 42-го.

– У меня 39, я далеко не Золушка, так что натяните.

– Ладно, тащите.

– А вы мне что?

– Я знал, что эта женщина ничего бескорыстно не делает, – вздохнул он притворно разочарованно. – А что вам надо?

– А вы будто не знаете?

– Догадываюсь.

– Ну тогда рассказывайте, да поскорее. Что нашли? – я обвела глазами помещение.

– Много всякой гадости.

– М…м…м. – Я задумалась, прикидывая, что он имеет ввиду, произнося слово «гадость» – И какой?

– Много грязных фотографий, профессиональных и совсем непрофессиональных, то есть любительских.

– И кто любитель?

– Вася, кто же еще.

– А где он снимал?

– Да везде. На улице под женские юбки объективом залезал. В общественных туалетах. Он и в раздевалках снимал, и на пляже. Много фотографий, сделанных здесь, в институте.

– Как? – Ахнула я. – И кто же на них?

– Все вы.

– Все? – я застучала по своей груди. – Даже я?

– И вы.

– А меня-то он где умудрился…

– Вы сняты в раздевалке в момент примерки какой-то обновки. Кажется… гм… бюстгалтера.

– Все равно не понимаю, я же в комнате была одна.

– Это вы так думали, а Вася ведь не только по туалетам любил прятаться, он и в комнатах засады устраивал. В вашей, например, кроме раздевалки, есть еще и кладовка, так?

– Так.

– Вот в ней он иногда и хоронился, там, между прочим, в стене дырка есть, через которую он и смотрел, и вас снимал.

– Так вот кто там шуршал! – выкрикнула я, негодуя. – А мы думали – мыши.

– Не волнуйтесь, там и мыши есть, он их мышеловкой для своих любимцев ловит именно в вашей кладовке.

– Но откуда он узнает коды? У нас же все комнаты на замках?

– Он же электрик, значит, часто бывает в разных комнатах для того, чтобы лампочки поменять. Вы ему открываете, он запоминает код, а потом проникает уже без вас.

– Какой кошмар! – я, закрыв глаза ладонями, села на стул. – Моя фотография в стиле «ню» есть у какого-то маньяка.

– Теперь нет. – После моего недоуменного взгляда, он добавил. – Теперь она вместе с другими уликами в следственном отделе.

– Успокоили, спасибо. Это значит, что теперь на нее пялится не только Васька, но и весь следственный отдел.

– Что вы, я не даю.

– Один любуетесь?

– Да я одним глазком, – не слишком убедительно успокоил он.

– И как я вам?

– Могу вас заверить, что у вас самые роскошные формы из всех институтских дам, – горячо выпалил он.

Я зарделась, как кисейная барышня, от этого пусть и не очень приличного, но зато искреннего комплимента. Мне было приятно его принять, потому что даже человеку с таким раздутым самомнением, как у меня, радостно получать подтверждение своей исключительности. Но мою эйфорию неожиданно задушила одна уж очень неприятная мысль.

– Так что же получается? Получается, что Васька очень даже мог попасть к нам в комнату и подбросить эту анонимку?

– Запросто. Правда, он это отрицает, как и многое другое. Например…

– Стоп, – я предостерегающе взмахнула рукой. – Мы же с вами решили, что убийца кто-то из наших. А Васька…

– Вы знаете, что электрики имеют совсем другие пропуска, нежели вы?

– Как так другие?

– Они не оставляют их на проходной, когда входят и выходят. Их пропуска предъявительские, то есть…

– Поняла я, поняла. Они просто их показывают вахтеру, когда проходят через вертушку, оставляя при этом у себя.

– А это значит, что в момент второго убийства, если вы помните, произошло оно во время вашей вечеринки, он вполне мог быть в здании.

– Как это?

– Очень просто, – начал сердиться Геркулесов. – Вы все, когда уходите, сдаете пропуска, вахтер их раскладывает в ячейки, если какая-то ячейка пуста, он выясняет какая, сверяет со списком работников, что лежит у него под стеклом, звонит диспетчеру и докладывает, что работник такой-то, такой-то не покинул здания, а уж диспетчер либо находит зазевавшегося, после чего выдворяет, либо выясняет, зачем тот задержался, и докладывает на вахту.

– Это еще зачем?

– Зачем докладывает?

– Зачем вообще все эти глупые игры в засекреченную правительственную организацию? Что у нас филиал КГБ что ли?

– Ах вот вы о чем.. Ну это очень просто. В застойные времена этот НИИ и впрямь был секретным объектом, здесь какие-то отравляющие химические соединения изобретали.

– А сейчас?

– Сейчас, как будто, перестали, но порядки остались прежние.

– Ага, – удовлетворенно кивнула я, а потом до меня дошло, что с этими разговорами про конспирацию, я потеряла нить беседа. – А о чем мы до этого говорили?

– О том, что электриков часто вызывают в неурочное время, чтобы починить, например, сигнализацию. Или проводку, или пробки какие, вылетевшие, именно по этому у них особые пропуска.

– И это доказывает, что он мог убить уборщицу в то время, когда мы веселились? – с сомнением протянула я.

– Нет, это доказывает, что он мог убить, потому что учет предъявительских пропусков никто не ведет.

– Не поняла, – с сожалением призналась я.

– Тьфу ты! – разозлился Геркулесов. – Он просто мог остаться в институте на ночь, и никто бы этого не заметил, ведь пропуск на проходную он не сдает, а если он его не сдает, значит, вахтер его не хватится…

– Все! Поняла! – торжественно воскликнула я.

– Фу, – он облегченно вздохнул и картинно вытер лоб рукавом, будто я своей тупостью его замотала до пота.

Я напряженно молчала минуты две, пока не выдала вот что:

– Но это даже косвенными уликами не назовешь, скорее вашими догадками.

– Может и так, но вместе с этим. – И он достал из кармана завернутый в полиэтилен длинный тонкий нож.

– Где нашли?

– Здесь, – он кивнул на тумбочку. – Заметьте, на лезвие запекшаяся кровь.

– Это он для кошек мясо резал.

– А вот и нет! – торжественно воскликнул наш Шерлок Холмс. – Кошкин нож мы изъяли вчера, он лежал на видном месте, поэтому его обнаружили сразу. А вот этот, – он потряс перед моим носом пакетом, – был спрятан за тумбочкой, его я нашел только сегодня. И, как мне кажется, эти сгустки на лезвие, – вновь пакет мне в нос, – говорят о многом.

Я недоуменно уставилась на него, не уяснив, о чем могут говорить сгустки.

– Вы что про сворачиваемость крови ничего не слышали? – удивился Геркулесов. – Кровь, вытекшая из живого человека, и кровь из… ну допустим… замороженной говяжьей печени имеет разную консенстенуцию. Первая еще не свернулась, когда попала на лезв…

– Ну, хватит, – возмутилась я. – Давайте обойдемся без этой тошнотворной лекции. Я вам верю на слово.

– Что и требовалось доказать, – изрек очень довольный собой Геркулесов.

– Значит, это Васька.

– Васька, – уверенно подтвердил он.

– Хм, – я все еще не верила в это, но, скорее, лишь из упрямства – мне претила мысль, что я на Бодяго даже подозрение не распространяла. – Да, пожалуй, вы правы. Больше не кому. А он что говорит на это?

– Естественно, в несознанке.

– В чем?

– Отпирается, значит, не признает своей вины. Но это было вчера, вчера у нас не было этого, – он вновь вскинул пакет с ножом, но на этот раз я отстранилась, хватит, на сгустки я уже насмотрелась.

– Думаете, сегодня сознается?

– Не знаю, от него чего угодно можно ожидать, он же того, – Геркулесов свистнул и покрутил пальцем у виска.

– Да ладно, никакой он ни того, – я повторила свист, – обычный маньяк.

– Да вы что! Он с детства того. У него задержка в развитие 5 лет была, он и сейчас иногда в детство впадает. Сядет в уголке, засунет палец в рот и повторяет «Я плохой, я плохой».

– Вон оно что!

– И мама у него не совсем нормальная. Вернее, совсем ненормальная. Правда, когда-то она была директором ПТУ, именно в нем Вася учился, в другое его бы просто не приняли, а потом у нее крыша съехала, ее выгнали на пенсию и теперь она изводит соседей по подъезду своими выкрутасами. Я ходил к ним домой, так жильцы ко мне с петицией – выселяйте, орут, этих Бодяго к чертям. Мамаша месяц слесарей в квартиру не пускает, чтобы они трубы ей починили, а из-за этих труб весь подъезд в дерьме плавает, а сынок кошатню развел в однокомнатной «хрущевке». А это вонь, знаете, какая?… Нет, лучше вам не знать. – Геркулесова передернуло. – Вот такой фрукт наш Вася.

– Н-да. А сразу и не подумаешь. Я всегда считала его очень приличным парнем. Он такой безобидный на первый взгляд, тихий, и на маньяка совсем не похож.

– А вы думаете, все маньяки имеют зверскую рожу? Да ничего подобного!

– Я не о том. Про рожу понятно, она действительно такая, какой тебя природа наградила… ну или обидела, у кого как. Просто он был таким вежливым, спокойным. Простите, извините, даже глазки лишний раз боялся поднять.

– Это легко объяснить – просто он боялся, что взгляд его выдаст, а по поводу всего остального, я вот что могу сказать. – Геркулесов сел по-турецки, приготовившись вещать. – Лет 20 назад в нашем городе стали находить изнасилованных, изуродованных и убитых девушек. Находили их не часто, но регулярно, примерно пару раз в год. И так на протяжении 4 лет. Маньяк отличался изощренной жестокостью и неуловимостью, прозвали его Лиходеем. Ловили Лиходея все эти годы всем уголовным розыском, но никак не могли поймать, уж больно осторожным был. Но на пятый год охота увенчалась успехом – маньяка поймали. Им оказался слесарь 5-того разряда, активист, трудяга, трезвенник, примерный отец двоих детей Сергей Лимонов. Не слыхали?

– Нет. Мне тогда еще слишком мало лет было.

– Мне тоже не много, но я знаю об этом, и не только потому, что Лиходея поймал мой отец, но еще и потому, что жил он в нашем доме. Так вот к чему я веду? А к тому, что приятнее человека я не встречал. Я же его с пеленок знал, видел, как он к жене относится, к детям, знал, как его уважают на работе. И вот такой положительный гражданин оказался кровавым убийцей. В нашем доме никто не верил, бабки, которые его обожали, даже с транспарантами к дверям прокуратуры ходили.

– Так, может, это и не он? Мало что ли бывает ошибок следствия?

– Это он. Его застигли на месте преступления. После чего он не стал отпираться и во всем сознался, причем, не теряя спокойствия и продолжая вежливо улыбаться. – Геркулесов вздохнул. – Вот так-то! А вы говорите, не похож на маньяка.

– Ничего я, видно, в людях не смыслю! – с сожалением пробормотала я.

– Просто вы их видите лучше, чем они есть, – упокоил Геркулесов, причем, даже не поняв, что сморозил глупость. Знай он меня получше, никогда бы такого мне не сказал, ведь каждый мало-мальски знакомый с моей натурой человек в курсе, что я самый отъявленный циник женского пола, каких только видел свет.

– Значит, подозрение с мужиков нашего отдела можно снять?

– Можно, – кивнул он, после чего встал, поиграл пальцами ног, зачем-то попрыгал и бодро скомандовал. – Тащите сланцы, я уматываю.

Я притащила, он умотал.

Несколько дней спустя
Среда
День рождения

Итак, прошло пять дней, почти неделя. Спокойная, размеренная неделя, такая, будто и не было тех кошмарных дней, когда мы ходили по институту с оглядкой. Теперь жил наш НИИ по-старому сонно. Мне даже показалось, что все, кроме, пожалуй, меня и вспоминать-то об убийствах перестали. Ну укокошили пару уборщиц и одну вахрушку, так ведь поймали, кровопийцу, и сидит он, сердешный, нынче за чугунной решеткой. Так что может «Нихлор» вернуться к своим насущным делам: сплетням, чаепитиям да легкому флирту.

Даже мои товарки угомонились, обмусолив за прошлую неделю все детали происшествия, посмаковав подробности поимки маньяка, приукрасив, конечно, для красного словца и сознания собственной значимости, к понедельнику они уже переметнулись к обсуждению более свежих новостей. А если у них и возникали всплески воспоминаний, то не рождали они ничего, кроме облегчения. Еще пуще был доволен Геркулесов, как же, засадил маньяка, прекратив тем самым кровавую вакханалию (столь изысканно он обозначил ту мочиловку, которую наш маньяк устроил).

Страдали по Васе только двое: Слоник да я. Слоник ясно почему – как никак Бодяго, хоть и вуайерист, но все ж друг, а вот я… Даже и не знаю, почему я не могла смириться, поверить, успокоиться в конце концов. Но что с меня, глупой бабы, взять?

***

… Квартиру я покинула, как обычно, полвосьмого. Вышла на улицу, вдохнула полную грудь свежего утреннего воздуха и подивилась погоде. Надо же! 31 октября, а на асфальте еще ни следа снега, ни грамма слякоти, даже листья шиповника продолжают сопротивляться порывистому ветру и проискам осени. О небе я ни говорю – оно ясное, как в июле, светлое, еще не подернутое предзимним туманом.

Водрузив на нос солнечные очки, я навострила свои стопы в сторону остановки, не забывая при этом любоваться красотами: живописно разбросанным вокруг урны мусором, перегнутыми качелями, собранными дворниками кучами листвы, оголенными стопами Коляна.

– Сосед, ты бы шел домой, а то, не ровен час, бронхит подхватишь, – предупредила я, оглядываясь на высовывающийся из-под лавки профиль Каляна.

– А-а-а? – профиль превратился в анфас, а на нем приоткрылся и начал посверкивать один глаз.

– Дуй, говорю, домой. Простудишься.

Колян сделал усилие – приподнялся на локте, но это и все, на что его хватило.

– Подбросишь? – поинтересовался он, в изнеможении опускаясь на покрытую инеем кочку.

– Сейчас не могу, на работу опаздываю, – извинилась я. – Но чтобы тебе не было так скучно, вот тебе, – я протянула Коляну конфетку.

– Эту отраву я не употребляю, – скривился он, отмахиваясь от гостинца. – Сахар – это белый яд.

– А водка?

– А водка – пиницея от всех болезней.

– Панацея, Колян, панацея.

– Один фик, – отмахнулся мой всезнающий сосед и почесал одну костлявую ногу об другую. – А еще водка хороший антибеп…деп… депирсант.

– Депрессант, – зачем-то поправила я.

– Ну а я что говорю! Просто отличный диперсант. Сам как жахну, диперсию как рукой…

– Ты где этого набрался?

– На лекции вчера был, – гордо ответил Колян и постарался лечь посолиднее, как и подобает ученому человеку.

– За каким бесом тебя туда понесло?

– Там доктор каждому, кто до конца лекции досидит по сто грамм наливал.

– Понятно, – хмыкнула я. Уж я-то знаю, как Колян любит продавать за водку свое внимание, свой голос (если грядут выборы), свой некачественный труд.

– Че те понятно? Я, можа, девушку туда водил. Свидание у меня было назначено, а водка она так, дело десятое.

– Вот я и говорю – понятно. Я ж тебя, шалуна, знаю, – подмигнула я Коляну, решив потешить его самолюбие, ведь как не крути, а он мужик, а мужик, как известно, до страсти любит, когда его обзывают бабником.

– Я такой, – горделиво изрек он. – У-хх!

Согласно закивав, я сделала несколько шагов задним ходом. Все ж, как не было приятно беседовать, а на работу идти надо. Колян еще что-то бормотал, когда я достигла милого сердцу «Запорожца», это означало, что до заветной арки оставалось совсем чуть-чуть.

– Леленчик, я ж тебе не сказал…

– Про то, что водка излечивает СПИД и рак?

– Че? А! Не. Про это не знаю, доктор про это ниче не говорил. Я вот че… к те мужик тут приходил.

– Какой еще мужик? – прокричала я, уже отойдя на порядочное расстояние от подъезда.

– Не знаю, какой. Обычный. Где ты живешь, спрашивал.

– А ты?

– Сказал. Квартира говорю такая-то, тока, горю, ща не ходи, там нету никого. Леленчик, горю, не пришла, а маманя ейная с бабкой в санаторий укатили на две недели.

– Выложил, значит, всю подноготную…

– Не-е. Не всю, – Вован позевнул, сверкнув клыком. – Он еще что-то хотел спросить, да я отрубился.

– Что ж ты так? Вдруг это мужчина мое мечты!

– Да не… вряд ли! Он знаешь какой? Ну…ну…

Времени на то, чтобы Колян сформулировал и выдал свою мысль, у меня не было – я услышала, как вдали загрохотал трамвай, поэтому я нетерпеливо махнула на него рукой и с криком: «вечером расскажешь» ломанулась к остановке.

Надо сказать, что я успела, правда, успела в последний момент. Стоило мне поставить обе ноги на подножку, как дверь захлопнулась.

Вот и веди после этого неспешные беседы с соседями.

Уже разместившись на узком кресле и придя немного в себя, я заинтересованно подумала, кто же это мог про меня спрашивать. Тем более любопытствовать, где я живу. Уж не Геркулесов ли? А, может, Зорин, решил таким образом вычислить, в какой квартире проживает Сонька, он, вроде бы, знал, что ее «покои» располагаются прямиком над моими.

Нет, все же приятнее думать, что это Геркулесов. Да, гораздо приятнее!

Когда я вошла в институтское фойе, меня ждал сюрприз. Только вы, бога ради, не пугайтесь! На этот раз не было никакого трупа, даже привычного омоновца не было, зато в проходной толпилась улыбчивая компашка моих коллег, с радостной Марусей на переднем фланге.

– Вы чего тут тусуетесь? – растерялась я, причем, даже испугаться не успела, хотя столь непривычно раннее их появление на рабочем месте могло сулить какие угодно беды.

– Тебя ждем, – сообщил Зорин, вынырнув из-за плеча Левы Блохина, умудрившегося как-то затесаться в компанию работников вычислительного центра.

Тут уж я испугалась. И было чему! Мало того, на работу приперлись ни свет ни заря, так еще и по кабинетам растекаться не хотят, променяв утренний чай на ожидание столь недостойной их внимания фигуры, как я.

– Убили что ли кого? – охнула я.

– Нет, – возопил Зорин. – Родили!

– Кто? И кого?

– Твоя мама, тебя!

– Когда? – продолжала тормозить я.

– Сегодня, когда же еще? Лель, ты че, забыла, когда у тебя день рождения? – вытаращилась на меня Маруся.

Тьфу ты! А ведь и впрямь забыла! С этими убийствами и не то забудешь.

– И сколько мне?

– 26, – совсем не по-джентльменски напомнил мне Зорин.

– Так много?

– Если хочешь, то 18, – сжалился надо мной Кузин.

– Да ладно, 26, так 26. Зачем при нашей красоте годы считать!

– Вот именно, – ввернул Блохин и как-то очень нежно на меня посмотрел. Уж не втрескался ли в свою спасительницу наш «трусливый лев»? Не дай бог, конечно – мне такие поклонники даром не нужны.

– И мы тебя поздравляем! – отрапортовала Маринка, просунув голову между локтями двух гигантов: Зорина и Блохина.

– И дарим… – Маруся еще шире растянула свой джулияробертсовсий рот и вытолкнула на передний план Княжну. – Вот!

– В пожизненное пользование или как?

– Чего?

– Неужели в рабство? С правом передачи по наследству? Вот спасибо. Я только не пойму, как потомственная дворянка, а некогда и английская королева, – я кивнула на Ленку, – на это согласилась?

– На что? – не поняла Княжна и устало привалила поднос (который я только что заметила) на вертушку проходной.

Тут-то до меня, наконец, дошло, что они решили мне подарить!

– Ленка, неужели ты испекла для меня свой чудо-торт?

– Ну, – подтвердила Княжна, после чего скинула с подноса полотенчико, дав тем самым мне и остальным возможность увидеть огромный овал торта, а потом и уловить аромат ванили и миндального ликера. – Вчера три часа пекла. А ты чего про наследование какое-то говорила?

– Да я это… Э… Надеялась, что ты мне рецепт дашь, – нашлась я, причем, не сильно погрешив против истины. Дело в том, что торт «Чудо», который свел с ума весь персонал нашего отдела, могла печь только Княжна, а делиться секретом его приготовления не соглашалась даже под пытками.

– Размечталась! – фыркнула Ленка. – Жуй, когда надо я испеку.

– Спасибо.

– А вот от меня, то есть от нас, мужчин. – На этот раз от толпы отделился Кузин и протянул мне пластиковую бутылку, наполненную какой-то оранжевой жидкостью.

– Что это? – ошалев от такой щедрости, поинтересовалась я.

– Спирт, – гордо сообщил Санин, а Манин пояснил. – Настоянный на апельсиновых корках.

– Вот это да! Спасибо, мужики, – растрогалась я.

– А я вот… тоже тебе… подарок, – это Лева Блохин, пунцовый от смущения, выдвинулся в первые ряды и протянул мне литровую банку, закрытую полиэтиленовой крышкой.

– Тоже спирт?

– Что ты! – еще больше покраснел он. – Это духи. Французские.

– В Париже кончились флаконы?

– Они в разлив продаются. На рынке. Мы решили взять побольше, чтобы тебе надолго хватило.

– Да, – высунулся Зорин. – Пусть, думаем, Леля хорошими духами вдоволь попользуется, а то я видел твой флакончик, он во-о-о-т такусенький. – И он продемонстрировал всем ноготь на своем мизинце.

– И название какое-то дурацкое то ли Кензо, то ли Мензо.

– Дешевые, наверное, – встрял Кузин.

– Как пить дать, китайские. А мы вот, то сеть он, – Зорин ткнул друга в бок. – Он тебе настоящие французские купил. «Шанель» называются, слышала, может?

– В разлив? – уточнила я.

– Ага. Из города Парижа в цистерне привезли.

– Ну-ну.

Все присутствующие дамы приглушенно прыснули. Я же залилась громким, псевдо счастливым смехом.

– Спасибо огромное. Теперь могу смело свои копеечные «Кензо» выкинуть на помойку.

Дамы прыснули еще громче.

– А вас всех приглашаю к 10 часам в нашу комнату, праздновать.

Все радостно загалдели и разошлись. А мы, я, подружки, торт и две спиртосодержащие бутыли, отправились в комнату, где в скором времени должен был состояться банкет.

– Давай понюхаем, – предложила Маринка, когда мы водрузили банку на стол.

– Может, не надо?

– Давай, открывай, – скомандовала Маруся, известная своим неравнодушием к пахучим химическим соединениям.

– Сами напросились, потом не жалуйтесь, – предупредила я и сорвала крышку.

Сначала мы ничего не почувствовали, но уже через секунду по комнате разнесся приторно-сладкий запах то ли сирени, то ли фиалки. Сразу вспомнилось детство, международный женский день 8 марта и сосед по парте, подаривший мне на этот праздник флакончик рублевых духов «Цветущий сад», которыми я ни разу не рискнула подушиться из-за боязни, что все окрестные пчелы слетятся на меня, как на этот самый сад.

– Кошмар! – резюмировала Княжна.

– Что, интересно, туда налили?

– Тебе же сказали, что «Шанель», – простодушно подсказала Эмма Петровна.

– Размечтались. В лучшем случае «Цветы России».

– А что? Нормально пахнет, – неуверенно протянула Маруся. Мы все уставились на нее, как на идиотку. – Нормально, говорю, цветочками.

– Тогда забирай, – я милостиво подвинула банку подруге.

– Можно?

– Нельзя! – закричала Княжна, вырвав сосуд из рук Маруси. – Она нас задушит, ты же знаешь, сколько она на себя духов выливает!

– Ладно, не дам.

К большому недовольству Маруси я закрыла банку, убрала ее в стол и под страхом смерти не позволила ей к ней прикасаться. Потом я включила кондиционер, плюхнулась в кресло, задумалась.

– Чем ты нас будешь поить? – поинтересовалась Княжна.

И, правда, чем? Не спиртом же дареным. Больше-то у меня ничего нет.

– А вот хотя бы шанелем этим. Там градусов 60. А тортом закусим.

– Ну, пра-а-а-вда? – заканючила Маруся.

– Вот алкоголики! Чем я их кормить буду, им не интересно, им водки подавай.

– Можно и джина.

– Будет вам водка, – пересчитав в уме содержимое кошелька, добавила, – и джин.

– Ура! – возопила радостная компания.