Текст книги "the Notebook. Найденная история"

– Этого будет вполне достаточно. К тому же мать всегда знает и чувствует любовь своего ребенка. Для любви не нужны слова, достаточно взгляда, жеста, поступка. А иногда просто молча быть рядом. Вы любили своих родителей, и они знали об этом. А их прошлое – это только их прошлое. Вас оно не должно касаться. У каждого человека обязательно есть прошлое и оно личное и только его. Оно даже священно для каждого по-своему. И не нужно его присваивать себе и жить им, упиваясь. Можно уважать прошлое другого человека и стараться прожить жизнь, которая также станет прошлым для кого-то другого, намного лучше, интереснее и стояще. В этом и заключается преемственность поколений, в этом и есть суть самой жизни.

– Лучше и не скажешь, девочка. Ты сейчас утерла нос старику. Идём-ка, прогуляемся по парку, погода сегодня благоволит к нам, особенно к моей старости.

Воск. past

Интересно, а что было бы, если дети с рождения не знали понятия «гнев»? Каждый ребенок с пеленок испытывает агрессию, если не по отношению к себе, то обязательно сталкивается с мощными злобными выбросами, касаемо, родителей, друзей, соседей и других людей, с которыми сталкивает жизнь.

Видя перекошенное бешенством лицо, искаженный и выплевывающий проклятия и ругательства рот, а также невменяемость глаз навыкате, неокрепшее детское сознание запоминает эту картину и принимает её для себя, как правильную и единственно верную в критических ситуациях жизни. По сути, каждое последующее поколение копирует и повторяет свирепые высказывания и жестикуляцию своих родителей, соседей, друзей и остальных, с кем сводит жизнь. Это естественно, легко и нормально.

Но вот, если бы все дети не имели с рождения возможности лицезреть ярость в глазах взрослых, не слышать не единого ругательства от близких и посторонних людей, не иметь ни единой возможности выплескивать свой гнев на ближнего своего, что бы сталось с такими детьми во взрослой жизни?

Может такие люди просто не понимали бы, что такое есть гнев? А может, они всё равно бы злились, но придумали бы для проявления агрессии новую словесную и эмоциональную форму?

Довольно интересно и заманчиво было бы наблюдать за развитием таких детей, избавленных от созерцания любых форм негодования и не имеющих никакой возможности скопировать и осознать весь негатив и всю мощь от бранного слова. Возможно, такие люди бы не знали и обиды на ближнего своего, потому что обижаться не было бы смысла…

Хотя, человек такое существо странное, процесс разрушения в нём закладывается изначально до рождения, и, пожалуй, искать причину гнева следует на другом более отдалённом уровне развития.

Пон. future

Хочешь небольшую историю одного большого человека, которая уместится в трёхстах словах? Тогда читай, незнакомец!

Город Бенвик.

Мальчик Артур. Старший брат. Сестра Анна.

Родители. Любовь и забота.

Друг Лот. Разгильдяй. Вместе и навсегда.

Возраст – четырнадцать лет.

Катастрофа. Апокалипсис. Конец детству.

Конец прошлому. Конец семье.

Конец Бенвику.

Смерть родителей.

Исчезновение сестры.

Взросление.

Артур и Лот. Двое. Скитание.

Встреча с Элейной. Лот и Элейна.

Новая надежда. Любовь. Юная семья.

Три года. Три скитальца.

Галахад. Сын.

Вместе четверо. Одна повозка. Лошадь.

Три года. Дружба и любовь.

Авалон. Город прошлого. Город тирана.

Город Медрода.

Морган. Сын Медрода. Нелюбимый сын.

Морган и лис. Лис Расти. Единственный друг.

Дама Мэрилин. Благородная старость.

Оплот и надежда.

Надежда детей. Надежда подростков.

Вера в возрождение.

Артур. Лот. Элейна. Галахад.

Город Авалон. Лагерь Мэрилин.

Присоединение. Надежда на новую жизнь.

Морган – посланник к Мэрилин.

Мир на время.

На деле – обман двоих.

Морган и Мэрилин.

Ночь. Нападение Медрода.

Истребление лагеря.

Хаос. Беспорядок. Огонь.

Кровь.

Элейна. Галахад. Лот. Артур. Разлука.

Элейна и сын – с Мэрилин.

Артур и Лот – с Морганом и лисом.

Элейна и стрела. Смерть.

Галахад. Спасение подростками.

Лот не знает.

Медрод. Морган. Мольба сына.

Мольба к миру. Мольба прекратить.

Презрение Медрода. Отречение от сына.

Пистолет отца. Смирение сына. Клыки лиса.

Лот и Медрод. Борьба за пистолет.

Выстрел.

Лот мёртв. Артур один.

Элейна уже не узнает.

Артур. Морган. Лис.

Подземные туннели.

Одинокие души.

Вместе.

Юг земель.

Объединение с Мэрилин.

Основание. Новый город. Новая цивилизация.

Камелот.

Артур. Морган. Лис. Мэрилин.

Стержень и оплот. Противостояние Медроду.

Десять лет спустя.

Камелот. Расцвет.

Мэрилин – глава.

Артур – странник. Потерянная сестра – Грааль.

Морган и лис – друзья. Друзья Артура.

Новая семья.

Галахад. Спасение из бойни. Сирота.

Галахад-Пётр. Приёмный сын.

Новое имя. Новая семья. Новая жизнь.

Артур. Собиратель книжных душ.

Хранитель фолиантов и пыльных страниц.

Руины домов. Обломки городов.

Бесконечные поиски.

Собиратель уцелевших знаний.

Пётр и Артур. Судьбоносная встреча.

Наставник и ученик. Дядя и племянник.

Тысячи историй. Прошлое не забыто.

Прошлое живо. Будущее выстояло.

Как мало нужно слов, чтобы описать целую жизнь…. И не одну жизнь, а целого поколения.

Камелот, Авалон, Артур и Мэрилин (или Мэрлин), Медрод, Морган (или Моргана) – персонажи сдобренного паутиной и тленом прошлого или отдалённого, ещё назревающего будущего. Несомненно, чтец, ты знаешь старую легенду-сказание об Артуре из Камелота, и вот теперь узнал другую версию, вовсе не похожую на сказку. И какой из них ты поверишь больше? Какой повести вверишь своё сердце?

История лишь спираль, пружина с витками, которые повторяются и повторяются. А будущее всегда становится прошлым, а затем будущим. Это неизбежно и непоправимо. Ибо люди горды, жестоки, глупы и забывчивы, как сказал мой друг Кливленд Вайсман.

И Камелот будет рождаться и уходить во прах на каждом отведённом ему витке пружины времени, а вместе с ним мир будет получать Артура, Мэрлина и Медрода в разных обличиях. Возможно, что Артур будет женщиной в следующий раз. А я вот, будучи наблюдателем, допускаю такую версию, что вся эта история, которая свершится в будущем, обрастёт неисчислимыми сказами и преданиями о славном Артуре и великом Мэрлине, которую ты сейчас знаешь из многочисленных книг.

Порой будущее и прошлое меняются местами, и получается забавная путаница. И ученые будут находить следы самых обычных ботинок в земле, возраст которых будет превышать миллионы лет. И это наследили не пришельцы из космоса и не мы, ваши покорные коллеги-наблюдатели, а вы сами и ты в том числе, мой незнакомый читатель. Потому что, возможно всё.

Но Камелот будет жить и никогда не исчезнет.

Ведь истории свойственно повторяться. А людям её проживать.

Ср. past

В последние месяцы я без особо острой нужды не суюсь в прошлое, уж больно хлопотно, а главное, небезопасно, там стало. Кто-то или что-то объявило войну наблюдателям. По нашим секретным источникам пронёсся шёпот – убито три наблюдателя, и все в прошлых отрезках времени. Объявлена охота на нашего брата. А может это охота только на меня, а другие стали лишь случайными жертвами? Паранойя, паранойя…. У меня скоро совсем отпадёт желание возвращаться в былое и тем более оглядываться назад. Да, я не сказала, что у всех жертв была разорвана шея?

– Лиза, дорогая, у меня к тебе очень большая и ответственная просьба.

Кливленд не стал заходить издалека, сегодня в парке он был сам не свой, взъерошенный, как воробей после купания в луже. Его взгляд в прострации перебегал с оголённых кустарниковых веток на случайных прохожих, чинно шествовавших мимо нашей скамьи по сухой дорожке. Взгляд грустный, беспокойный и до краёв наполненный тревогой.

– Кливленд, вы же знаете, что я не в силах отказать вам. Что на этот раз нужно выполнить, профессор? Принести вам два вместо одного пончика, или раздобыть автограф самого Лавкрафта, а может быть устроить бал-маскарад, где всех напугает Кровавая Маска? А? Как вам идеи на будущее? – Я чувствовала, что мои шутки прошли поверх «профессора», как назойливые мухи, он натянуто улыбнулся, но взгляд остался тем же.

– Я попрошу очень многого, Лиза, и опасного. Я попрошу сходить тебя в прошлое, не столь отдаленное, но всё-таки прошлое.

– Ого! Что такого понадобилось вам, что вы меня просите о таком риске? – Честно, меня бросило в пот и мурашки.

– Нужно навестить одного моего старого друга, вернее, подругу. Я должен знать, что с ней всё в порядке, Лиза.

– А почему вы сами её не навестите?

– Я уже десять лет как отказался от прыжков назад. Крайние из них мне дались слишком дорого и тяжко. А этот станет последним для меня. Мои силы уже приблизились к нулю, дорогая. Толку от меня никакого.

– Да что вы такое говорите! Расскажите мне о вашей подруге и объясните, почему вы вдруг так забеспокоились о ней? С чего вдруг?!

Кливленд глубоко выдохнул и, наполнив лёгкие вдоволь морозным воздухом, наконец поведал мне краткую историю своего прошлого.

– Это случилось после того, как я потерял Веронику. Мне было двадцать восемь лет, и именно тот период я стараюсь вспоминать как можно реже. В ту пору я искал забвение в алкоголе и чреде быстро сменявших друг друга и таявших в темноте памяти женских лиц.

Напившись в очередной раз до беспамятства, я неосознанно прыгнул в первый попавшийся отрезок прошлого. Очевидно, в том состоянии я отчаянно желал вернуться в то время, когда моя возлюбленная была жива и рядом со мной. Но судьба не даёт таких попыток. Меня зашвырнуло в Прагу первой половины двадцатых годов. Хоть сила и ограничения, связанные с нею, тяготили меня, единственно благодарен я был тому, что вдобавок к способности наблюдателя прилагался несравненный дар – воспринимать язык любого народа, а равно и без проблем разговаривать на любом из них. Думаю, ты в полной мере оценила эту особенность, Лиза.

Я брёл и спотыкался о булыжники, которыми выложены были все узкие, кружившие вокруг центральной Староместской площади, мостовые. Я бы рекомендовал посетить этот город сейчас, а не в прошлом, но покой требует меня проявить злую долю эгоизма, толкая тебя в опасное предприятие.

Возле аптеки я наткнулся на неё, буквально врезался, пьяный, жалкий, потерянный и напрочь вымокший под сентябрьским дождём. Она только что купила микстуру для своей матери и спешила домой – легкая, воздушная, укрытая плащом цвета молока, в черных туфельках и под большим белым зонтом-тростью. Она аккуратно обходила лужи и не заметила меня, а я весь в своих горьких мыслях её. Так мы столкнулись и чуть не упали в одну довольно приличных размеров лужу, но что-то нас удержало. Я оказался под защитой её бесконечно широкого зонта, и вдруг мир отступил и замер за пределами белого солнца на трости. На меня смотрело удивлённое, юное и совершенное во всех отношениях лицо с небесными глазами, такими, как у Вероники, только в них искрились золотистые крапинки.

Незнакомка не оттолкнула меня и не обсыпала ругательствами, как это сделала бы другая барышня на её месте, она с такой пронзительной заботой смотрела мне в глаза и тихим голосом интересовалась, что со мной и где мой дом. Она хотела меня отвести домой, Лиза! Она желала мне помочь! Никакой корысти, никакого подоплёка и никакой испорченности не было в этом взгляде. Только чистота! Я протрезвел в тот же миг, мне стало не по себе. И как же было стыдно!

– Ну, же Кливленд, что было дальше? Не томите девичье сердце, жаждущее красивой истории! Что было дальше? – Я подстёгивала своего знакомого, внезапно замолчавшего под действием памяти.

– А дальше мы познакомились. Я назвал своё имя, а она своё. Натали Черкасова. Ей было на тот момент всего двадцать два года. Я наврал про свой дом в Праге, не хотелось терять внимание и возможность проводить эту девушку до её дома. Она охотно согласилась, не смотря на мой внешний потрёпанный вид и запах алкоголя, которым можно было сразить слона.

– Да уж, профессор, хотела бы я увидеть вас отчаянным пьянчужкой.

– Ну уж нет! Поверь, Лиза, это самое отвратительное зрелище на свете. Мы шли по тихим улочкам под одним зонтом, рука под руку и весело, непринужденно болтали обо всём на свете. Не знаю, бывало ли у тебя такое, что встретишь впервые человека, взглянешь на него, а он на тебя и сразу обоим ясно, что вы знали друг друга всегда. И от этого становится тепло на душе, и доверие открывается навстречу друг другу. И это не любовь, нет. Это нечто большее, родство душ, кажется, так это обзывают. Но я думаю, что это большее и грандиознее, чем родство, это непрерывная нить, что идёт по всем судьбам и всем жизням. И огромное счастье вот так найти внезапно в трудную минуту друга, встретить его на этой нити и знать, что ты не один.

– Вы отвлеклись. Что там с девушкой?

– Ах да, она рассказала, что её родители – переселенцы из царской России. Они сбежали оттуда, когда кровавая революция стала охватывать красными щупальцами страну. Натали была в ту пору подростком и всё отчётливо помнила, все страхи ночных погромов и расстрелов без суда и следствий, жуткий кавардак переправы через Балтику и голодные бессонные ночи первого года жизни на чужбине. Они с матерью и младшей сестрой шили одежду на дому для знатных и богатых дам города, как впрочем, и большинство русских эмигрантов, рассеявшихся по Европе. Бывшие дворяне стали прислугой буржуазии и европейской элиты. Это в лучшем случае. Отец Натали и вовсе устроился грузчиком, но долго таскать тяжелые тюки не смог и надорвался. К счастью, один из друзей замолвил за него словечко в редакции местной газеты и бывшего дворянина и кавалера Ордена Святой Анны 4-й степени взяли курьером, чему он был рад, как мальчишка, хоть и платили гроши. И вот спустя несколько лет, судьба свела меня с этой чудной девушкой, не сломленной и не утратившей веру в чудеса и доброту людей. Я поразился тому доверию, что проявила Натали к незнакомцу и с каким участием она отнеслась ко мне, а ведь я мог оказаться каким-нибудь пройдохой и мерзавцем. Хотя такого она бы за версту почувствовала. В подобных ей людях заложен индикатор на лицемеров, а пьяница ещё не есть подонок.

– Почему вы вдруг вспомнили о ней?

– Она мне приснилась этой ночью. Нехороший такой сон. Натали стояла посреди той самой улочки, на том самом месте, где мы с ней познакомились. Аптека, что располагалась сразу за её спиной, была заколочена, а мутные в подтеках грязи окна разбиты. По булыжникам начал быстро растекаться туман, сгущаясь и поглощая ноги Натали. Она не могла сдвинуться с места, словно нечто её удерживало, лишь испуганные небесные глаза смотрели на меня с мольбой. И тут перед ней, словно вырос из земли, возник огромный волк с тёмной гривой и взъерошенным хвостом. Этот дикий зверь пригнулся и смотрел прямо на меня, пасть его разверзлась, клыки обнажились, а глаза горели адским, синим пламенем. Он хотел меня разорвать, ей Богу, и сделал бы это, но меж нами образовалась огромная лужа и она сдерживала зверя. Когда мы с ним оба осознали, что один недосягаем для другого, тогда-то и произошло то, что повергло меня в ледяной пот. Волк развернулся и, выгнувшись, прыгнул на Натали, которая уже таяла по пояс в пелене белой мглы. Последнее, что уловили мои глаза – это туман, накрывший жертву с хищником, сделался багровым, а до слуха моего долетел не хрип и не рык, а моё имя, слетевшее с умиравших губ моей знакомой. Лужа, что служила мне спасением, внезапно стала расширяться, наполняя улицу, накатила на меня, и я стал тонуть, осознавая, что вязну не в воде, а в крови. Уже вырываемый из этого кошмара реальностью, я услышал другой голос, жуткий и нечеловеческий, он ударил меня в спину одним словом: «Доберусь!». С криком и в поту я проснулся посреди ночи, и заснуть уже не смог. Вернее, я боялся уснуть и увидеть мёртвую Натали, а может и того, кто меня больше испугал.

– Какой неприятный сон вам приснился. Мне очень не нравится, что у вас замаячил волк в сновидении. Надеюсь, что это совпадение.

– О каком совпадении ты говоришь, Лиза?

– Да так, Кливленд. Снова мысли вслух. Так что мне нужно сделать?

– Очень тебя прошу, загляни к Натали и узнай, всё ли в порядке с ней. Я видел её глаза, она была в беде и имя моё неспроста выкрикнула.

– Всё, конечно, понятно, но сейчас она по моим подсчетам мертва, как я понимаю. От старости, по крайней мере.

– Я прошу заглянуть к ней спустя пять лет, как мы с ней познакомились. Я дам тебе точный адрес её дома в Праге и опишу его. К сожалению, фотокарточек её у меня не сохранилось, но ты её сразу узнаешь, её невозможно не узнать.

– Откуда у вас такая уверенность, что она жила там ещё пять лет?

– Я возвращался туда через пять лет, и она там была.

– Значит, с ней там всё должно быть в порядке.

– Нет, что-то изменилось в прошлом, кто-то вмешался во временную ленту и пытается нарушить ход событий. Я это почувствовал. Все наблюдатели это чувствуют.

– Но мы не имеем права вмешиваться в ход истории. Кливленд, это был простой кошмар и не более того.

– Лиза, умоляю, я больше не попрошу тебя ни о чём, но будь добра, дай покой старику, этот человек слишком дорог мне был, да и остаётся по сей день. Ведь в прошлом она ещё жива, ещё дышит и говорит. Прошу, проверь, всё ли у неё в порядке. Я не требую от тебя спасения мира, я прошу навестить моего старого друга и посмотреть. Ты же наблюдатель, ты должна меня понимать, как никто другой.

– Ох, Кливленд, ну, как вам откажешь. Давайте адрес вашей подруги.

Если бы я только знала, к чему это ведёт!

VII

Чет. past

Эта мысль возникла вчера, когда я держала в руках жестяные баночки. В правой шуршал зелёный чай, а в левой бархатно сипел молотый кофе. Я никак не могла сделать выбор, мне хотелось и чай, и кофе. Но ведь одновременно, же не выпьешь два напитка, а друг за дружкой сразу тоже не получится, вкусы слишком разные и разное настроение.

И вот тут мне представилось, что в руках я держу не будущие одухотворяющие напитки, а двух ангелов, которые также заставляют делать постоянный выбор каждый день. В правой руке – светлый ангел-чай, а в левой тёмный ангел-кофе. Светлый даёт покой, наводит на положительные ритмы сердца и, вообще, чай, он всегда такой весь из себя положительный, что порой становится безвкусным и пресным. Другое дело – кофе. Этот малец-сорвиголова закружит голову сотнями идей, взбудоражит кровь, заставит поверить в то «что всё будет хорошо» и, в конце концов, искусит и подстегнёт душу идти на поиски приключений.

А, возможно, это мои персональные ангелы, причём ни один из них не видится мною в отрицательном свете. Напротив, каждый вносит в мою жизнь именно то, что мне необходимо в тот или иной момент. Они по-своему заботятся обо мне и помогают в трудные времена.

А ведь у каждого есть эти ангелы. Только кто-то делает выбор в пользу одного из них, или уделяет одному внимания больше, чем другому. Это личный позыв каждого. К тому же очень трудно их любить и прислушиваться к ним одинаково и наравне.

А кому, незнакомец, ты отдаёшь предпочтение? Кофе? Чай? Приятного пития!

Пят. past

– Лиса, доброе утро, сестрёнка! Зайди ко мне в комнату, я тебе кое-что покажу. – Лили наполовину высовывалась в дверном проёме моей спальни, её лицо ещё хранило остатки ночного сна, а тело не успело сменить тонкий хлопок пижамы на более подходящую одежду.

– Так-так, Лили, и тебе доброго утра, чую, что неспроста ты меня заманиваешь с утра пораньше к себе. Дай, натяну халат.

Сестры уж и след простыл, а я не спеша накинула на плечи сиреневый, махровый халатик, мамин подарок, и отправилась в обитель тайн и мировых загадок вселенной – в комнату сестры. Хаос неубранной постели меня не беспокоил и бардак на письменном столе. Как я раньше упоминала, это в обычае вещей и своеобразный порядок у Лили.

– Так, я здесь, проигнорировала завтрак и водные процедуры только ради тебя. – Я уселась на кровать сестры и приготовилась к новому открытию.

– Если не побрезгуешь, на столе есть кофе, я чуть-чуть отпила. – Лили придвинула в мою сторону кружку в звёздах.

– Мерси, но я воздержусь. – Кофе уже остыл, а я его предпочитаю исключительно в горячем виде. – Ну, так что я должна услышать?

– Посмотри на стену. Что ты видишь? – Сестра указала рукой на боковую стену от окна. – Только не спеши.

– На стене отсветы от окон, Лили. Огромные солнечные зайчики в виде оконных рам.

– А я вижу солнечные окна. – На боковой стене светились золотистые двойники окон, очерченные призрачной рамой.

– Ну, да. Отсветы в виде окон. Ты хотела мне их показать? Так у меня такие же в комнате.

– Лиса, а что, если эти солнечные окна – это окна в другую солнечную реальность, в другую пространственную потусторонность. Прикоснёшься к ним, а на ощупь лишь стена, тупик воображения. И где-то спрятан солнечный ключ, открывающий проход в эти окна. Представляешь?

– М-да, такого поворота событий я не ожидала, признаюсь. Ты даже в отсветах на стене найдёшь двери в параллельные миры. А как же тогда быть с лунными бликами на стенах? Они тоже окна в потусторонний мир?

– Вполне возможно. Если есть солнечные окна, то и лунные непременно должны быть. Понимаешь, ограниченность мышления и кругозора, неверие в элементарное и игнорирование того, что лежит под носом – всё вкупе и приводит к тому, что ключи не найдены.

– Но ведь нет ни единого доказательства в пользу твоей догадки, – тут же возразила я.

– Так же, как нет доказательств и против неё, – твёрдо парировала Лили.

– Но кроме тебя и меня никто и не знает, чтобы высказаться против или за.

– Откуда знать, вполне где-то могут быть люди не просто верящие, а знающие про ключи. Этакие хранители. А если есть солнечные окна, то в солнечной реальности наши окна такие же отсветы, которые в том мире воспринимаются аналогично нашим солнечным. И существует земной ключ, отпирающий те окна. Если есть окно, то оно должно иметь свой ключ.

– По-моему только двери имеют ключи, – заметила я.

– В данном контексте окно тождественно двери. Суть не меняется.

– Вот это лихо ты накрутила. Тебя накрыло, как только ты разомкнула глаза?

– Как только увидела солнечное отражение окон на стене. Ты считаешь, что я рехнулась, Лиса? Ты единственная, с кем я могу поделиться всем этим.

– Да нет, Лили. Ты просто очень тонко всё видишь и чувствуешь. Ты даже не представляешь насколько тонко. Порой, я боюсь, что ты уйдёшь в какой-нибудь из этих миров, управляемая своими мыслями. И я тебя больше не увижу. Это пугает меня, ведь ближе тебя и родней никого нет на этом свете. Постарайся остаться здесь.

– Лиса, я тебя тоже люблю. Но не могу обещать тебе что-то заранее, – улыбнулась Лили. – Сама же знаешь, как в жизни всё случается внезапно. Иногда обстоятельства нам не подвластны. Но я постараюсь быть поблизости. Как я говорила – ты единственная, с кем я могу поделиться всем этим.

Воск. future

Итак, данное мною обещание Кливленду Вайсману, нужно было выполнять, иначе чего стоят слова в этом и до того неверном и неустойчивом мире. Время и год были обозначены – 17 сентября 1927 года. Ровно пять лет со дня знакомства «профессора» с Натали Черкасовой в Праге. Кливленд вручил мне клочок бумажки, на котором был написан явно дрожавшей рукой адрес тогдашнего дома девушки, которую он с 1922 года не видел. Правда, как он утверждал, спустя пять лет он наведывался в Прагу, по своим делам, но не удержался и украдкой наблюдал какое-то время за домом Натали, а затем и её видел, возвращавшейся домой. Подойти он в тот раз не решился, но ему было достаточно того, что она жива, дышит одним воздухом с ним, и выглядит спокойной, наполненной тихой гармонией и светом.

Мне было поручено, справиться у барышни об её жизни и понаблюдать за её домом насколько это будёт возможно. Ни я, ни Кливленд не знали, что именно должно вызвать и насторожить мой интерес, но у каждого наблюдателя есть своя «чуйка», без которой выжить и спокойно карабкаться во времени невозможно. На неё-то мы и делали ставку.

Я надела новёхонький плащ терракотового цвета поверх длинного трикотажного платья, что ж поделать, надо соответствовать тому времени, куда суёшься. На ногах красовались лаковые чёрные туфли, которые я ношу исключительно по очень большим праздникам. Феликса я не стала тревожить в этот раз, пускай проказник отдохнёт от приключений, тем более, что он уже несколько дней, как впал в спячку, закупорившись от всего мира в своей огромной раковине. Вместо него я прихватила длинный элегантный красный зонт-трость с рукоятью в виде рыболовного крючка.

Все сборы были окончены и, сосредоточившись, я мысленно представила себе семнадцатое сентября, 1927 год и Прагу. Воздух наэлектризовался, давление возросло, всё вокруг закружилось, в то время, как я спокойно стояла в центре круговорота времени недвижная. Яркая вспышка света возвестила, что я пересекла порог нужной мне даты и волчок временной ленты замедляясь, остановился. Я стояла в узком переулке, где не было людей, утро только зачиналось, и накрапывал слабый дождь.

Знаешь, за что стоит любить осень? Да хотя бы за то уединение под зонтом, которого не получишь более ни в какой период природы. Весной жизнь возрождается, и дожди несут в себе первозданность, от которой не хочется сторониться, которой желаешь подставить лицо и впитать прохладные девственные капли. Летом же дождь в забаву и озорство, особенно у детей, хотя есть немногие смелые взрослые, отважно вышагивающие или танцующие в упоении лета под каскадом водных брызг и ливней. Но вот осень – это особая песня души. Это философия одиноких и хандра уставших, а подчас – возможность уединения жаждущим капельки покоя.

Разве ты не замечал, чтец, что только осенью, укутавшись в тёплый свитер или куртку, или плащ, и раскрыв над головой разноликий или однотонный купол, ты отсекаешь суету улиц и домов, хотя звуки жизни до тебя долетают, но их сдерживает твой чудо-зонт. Он устанавливает незримую границу между кончиками спиц, на которых зиждется крыша твоего маленького домика на трости. И ты, в такие моменты можешь заново переживать детство, держа в руках миниатюрную копию шалаша, палатки или своей комнаты, где, будучи ребёнком, прошли самые яркие и счастливые моменты твоего детства. И разве за это не стоит дополнительно любить осень и её маленького складного пажа?

Вот и я принадлежу к ордену почитателей прелести осенней, для меня зонт неотъемлемый атрибут и в своём роде жезл посвященного в таинства дождя. Это не роскошь и не фиглярство, не спеша расхаживать под мелкой моросью или не торопясь бороздить стену ливневого залпа, в то время, как большинство людей с раздражением на лицах и досадой попавших в западню небесной воды, торопятся, как можно быстрее покинуть влажные дороги, перепрыгивая через разрастающиеся лужи в поисках островков суши. Я искренне сочувствую этим бедолагам, ведь им некогда сделать остановку в жизни, некогда сойти с дистанции соревнований за гонку чего-то неясного им самим. А может они попросту боятся, что остановившись, уже не смогут вернуться в тот бешеный ритм, что кнутом подстегивает их бежать и бежать… дождь не признает спешек и бега, он не подчиняется никому, кроме неба, он вносит в душу лишь покой и мысли, вдохновение и разрядку. Ему наплевать, кто попадётся ему на пути – успешный делец или бедный философ, он одинаково омоет того и другого своей гармонией, очистит и оградит от суеты и возможно откроет свои тайны.

А зонт лишь атрибут, проводник дождя и его напарник, но не роскошь и не выпендреж. Если тебе в тягость носить маленький складной зонтик или гигантский зонт-трость, то накинь поверх одежды непромокаемый плащ, не лишай себя уникальной возможности сродниться с одной из тайн неба, с божественной загадкой природы, с музыкой водной души.

Я раскрыла свой любимый зонт и с наслаждением, не спеша отправилась по узкой улочке в выбранном наугад направлении, с интересом рассматривая старинные строения домов одного из красивейших городов Европы. Идти порой было не совсем удобно из-за выпуклой булыжной мостовой, но меня это ничуть не раздражало, в каждом камне под ногами была заложена своя прелесть и особое очарование старины и уюта города. Торопиться я не собиралась, ведь утро было до неприличия ранним. Зато ароматы только открывшегося вблизи кафе полностью завладели моим вниманием и планами на ближайший час.

Если честно, то я попросту боялась встретиться с подругой Кливленда. Он пропал из её жизни на пять лет! И как я догадывалась, девушка была привязана к нему более, нежели к обычному другу. Возможно, она его позабыла, и встретила другого достойного кавалера. Но что-то мне подсказывало, что таких людей, как Кливленд Вайсман, забыть невозможно, такие люди оставляют в памяти и на душе несгораемый портрет, незаживающий рубец. В лучшем случае, здесь меня бы послали куда подальше, и тогда со спокойной душой я вернулась бы домой восвояси. Меня волновало только, что именно я должна была обнаружить. Что могло угрожать Натали по смутным предчувствиям Кливленда?

Допивая чашку крепкого кофе без сахара, я расспросила у хозяина, лично меня обслуживавшего, как первую посетительницу заведения, где искать нужный мне дом. Он любезно и подробно расписал мне дорогу на белом кружеве салфетки, за что я ему была от души благодарна. По незамысловатой схеме получалось, что дом, где проживало семейство Черкасовых, находился не так уж и далеко от той улочки, в кафе которой я весьма плотно позавтракала.

Щедро расплатившись с учтивым хозяином за аппетитный завтрак денежными средствами, которыми меня снабдил в дорогу господин Вайсман, я вновь оказалась на моросящей дождём улице, спрятавшись под купол красного зонта.

Узкие улочки с серыми домами под рыжими черепичными крышами, уводили меня всё дальше от центра города на окраину. Я вышла к той самой аптеке, где произошла знаковая встреча двух людей, ради которых я шла меж луж, скрадывавших булыжную россыпь мостовой и кляксами разбросанных по витиеватой ленте дороги.

Ещё несколько улиц, десятков сырых домов и одиночных, зябко кутавшихся прохожих с зонтами и без. Без малого полчаса понадобилось мне, чтобы без суеты и, хорошенько обо всём подумав, добраться до искомого дома. Тощий, трехэтажный, серый домик с красной черепицей и выразительной зеленью оконных ставней, показался мне чрезвычайно уютным. Захотелось попасть внутрь, как следует осмотреть там всё, и наблюдать за ходом дождя в одном из окон.

Я всё ещё не знала, что именно сказать той, что жила за дверью, выкрашенной в один цвет с окнами. Врать я не люблю, да и не всегда это гладко у меня получается. Я решилась постучаться, а там будь, что будет.

Стучать я не стала, а нажала на кнопку звонка, прятавшуюся под миниатюрным жестяным навесом слева от дверного косяка. Последовавший тут же пронзительно-громкий звуковой сигнал Иерихонской трубой возвестил о моём незваном прибытии всему дому. Дверь открыла миловидная девушка лет семнадцати, явно не Натали, но скорее её младшая сестра, Кливленд упоминал о ней мельком в разговоре.