Текст книги "Осень"

– Живу, не жалуюсь. Заговорю, когда у меня будет что сказать.

– Ну, господа, теперь прошу в дом! – Тээле бабочкой впархивает в сад. – Подкрепимся немного.

– Гм… – Паавель приподнимает свое грузное тело. – Давно ли мы подкреплялись в Пихлака, выходит – теперь снова?

– Ничего! Горожане говорят, что в деревне от движения на чистом воздухе у них развивается тройной аппетит.

– Да, пойдем, поглядим, – Тоотс встает со скамейки, – может, найдется, чем потешить душу.

– Вот и настал черед последней и решительной из моего рюкзака, – Киппель берется за свой заплечный мешок. – После будет видно, с чем мы дальше, к Тыниссону, пойдем.

Однако на этот раз предприниматель ошибается так сильно, как вообще можно ошибиться. Стол в юлесооской столовой накрыт так богато, будто на хуторе Тоотса в разгаре какое-нибудь торжество. Между маслом, ветчиной, вареными яйцами, сыром и тонко нарезанными ломтями хлеба, словно грушевые деревья среди ягодных кустов, красуются два пузатых графина с водкой.

– Прошу, садитесь, – хозяйка делает радушный жест, – попробуйте из того малого, что послал Господь.

– Ничего себе из «малого»!.. – отставной капитан Паавель усмехается себе в усы. – Сюда Господь послал довольно-таки щедрой рукой, а его добрые ангелы еще и подсыпали из рога изобилия. Ой-йей!

Сам хозяин – он где-то в задней комнате немного пригладил свои волосы – возвращается и сразу же садится за стол.

– Ну, будьте добры! – говорит он.

– Садись-ка ты сюда! – Хозяйка указывает место Арно Тали и сама устраивается подле него. Киппель и Леста оказываются друг возле друга, тогда как Паавель – никак не иначе – помещается рядом с Тоотсом. У них ведь так много общих воспоминаний о войне, будет о чем поговорить, даже еще останется. Кийр вначале дотрагивается до одного стула, затем до другого, после чего садится на третий, между двумя пустыми. Завершив этот трудный выбор, он ссутуливается, перегнувшись, будто складной ножик, и испускает глубокий вздох.

– Ну-ну, Аадниель, что с тобой стряслось? – заботливо спрашивает хозяйка дома.

– Ничего не стряслось, – Кийр прищуривает глаза, сморкнувшись разок по своей давней привычке внутрь себя. – Смотрю, что придут еще двое – тут два пустых стула.

– Если даже и придут, что с того, ведь они не потревожат тебя. Они очень тихие.

– А что, если они захотят сесть вместе, тогда я должен буду подвинуться.

– Поступай, как знаешь, это неважно. Эти двое теперь всегда рядом, может быть, им даже и захочется побыть иной раз врозь.

– О ком это вы… о ком ты говоришь, Тээле? – Кийр выпрямляется.

– Я имею в виду отца и мать Йоозепа.

– Отца и мать Йоозепа?! – У пихлакаского хозяина но спине пробегает холодная дрожь. – Н-но он-они же уж-же ум-ум-умерли!

– Это верно, но Йоозеп Тоотс вроде бы где-то вычитал, что в богобоязненном и приличном семействе ставят на стол приборы и оставляют стулья также и для любимых усопших, тогда – в случае, если окажутся в этих краях – они увидят, что их не забыли.

– Оставь, Тээле! – Тоотс усмехается, махнув рукой. – Это было когда-то сказано просто так… между прочим и не всерьез. Что об этом еще!..

Пихлакаский хозяин вновь ссутуливается. «Что за чертов сегодня день», – рассуждает он. С самого утра суют ему в нос покойников, а теперь он должен еще и сидеть между двумя такими экземплярами! Дурак же он был, что ушел из дому!

– Оставим такие разговоры, – произносит Тоотс веско, – лучше выпьем по доброй рюмке. Ваше здоровье! Да здравствуют школьные друзья!

– …и школьные подруги! – добавляет Леста, улыбаясь хозяйке.

Звенят рюмки, как звенели некогда на свадьбе Тоотса. Капитан Паавель, по всему видно, томится желанием поговорить, словно курица, которой пора снести яйцо. Но бравый Кентукский Лев предоставляет ему пока что попариться в собственном соку и разглагольствует сам; мол, пусть каждый быстренько положит себе еды в тарелку, сколько успеет, не то будет поздно, скоро на столе уже не останется ни кусочка, ни глоточка! Мол, на него, Тоотса, вдруг напал такой волчий аппетит, что он смолотит все, прежде чем гости успеют досчитать до трех. Мол, пусть гости опрокинут по рюмочке за одну и за вторую да еще и за эту, третью, ногу и…

– Йоозеп! – Тээле вскидывает брови. – Ты вовсе от рук отбился! Что с тобой происходит?

– Со мной? Со мной ничего не происходит, но от рук я и впрямь могу отбиться: я до чертиков рад, что мои друзья и однокашники так дружно пришли меня проведать. Сейчас я даже о своих старых болячках забыл и готов пуститься в пляс. Стало быть, тем же путем – вперед! Будьте здоровы!

Чем чаще поднимаются рюмки, тем оживленнее становится разговор, особенно – между Тоотсом и Паавелем. Прочие же сидящие за столом, за исключением Киппеля, скорее лишь пробуют крепенькое, а от «основательной работы» уклоняются. Кийр, насупившись, глядит на беседующих и сравнивает юлесооскую жизнь со своим житьем в Пихлака. Рай – и ад! В Пихлака постоянный вой и зубовный скрежет, тогда как тут, в Юлесоо… Откуда, черт побери, берется у них это хорошее настроение, эта радость? Небось, все – от достатка, который царит в доме. Да, дом Тоотса – как полная чаша, видали, даже и винный погребок он у себя держит.

– Эх, чего вам не жить, господин Тоотс! – Капитан Паавель хлопает юлесооского хозяина по плечу. – Вы уже начиная со школьных времен – герой. Били врагов, словно прибрежный житель – крыс, всюду выделялись своей храбростью, и… и вот теперь у вас тут, в Юлесоо, божественная жизнь.

– Что верно, то верно, – Тоотс кивает. – Грех жаловаться.

– Да, так оно и есть. Каждому свое. И я тоже был на —войне и тоже совершал и то, и это. Получил в награду славный хуторок, мог бы жить да жить… Ну, что из этого получилось, вы и сами знаете. Сейчас я с радостью объединился бы с господином Киппелем, стал бы хоть продавцом в колониальной лавочке, но у меня даже и на это денег нет. Если друзья не помогут, то…

– Какие друзья?

– Господин Леста, Тали и старый толстяк Тыниссон. мой верный соратник по битвам, к нему-то я отсюда и направлюсь.

– Ежели дело обстоит таким образом, то и я могу внести свой посильный вклад. Негоже мне отставать от своих славных школьных друзей! Можете смело рассчитывать и на меня.

– Прекрасно! – произносит Паавель. – Дай вам Бог на сто лет здоровья! Все будет в свое время вам честь по чести выплачено. Мне бы только снова встать на ноги, тогда сразу…

– С этим спешить незачем.

Мужчины пожимают друг другу руки и – по меньшем мере одна из целей этого путешествия уже достигнута.

Тээле и Тали разговаривают то тише, то громче, временами голоса их понижаются даже до шепота, и тогда Кийр мысленно отпускает на их счет такие замечания, какие не каждый бы себе позволил.

– У тебя, Тээле, есть сестра, кажется, Алийде… Где она? – спрашивает Тали между прочим.

– В Рая, по крайней мере пока что там. Она при отце за хозяйку. Наша матушка умерла, ты, может быть, слышал.

– Да-да. Но почему ты сказала, что Алийде там пока?

– Гм… да ну тебя, Арно! Неужто ты до сих пор не знаешь, что жизнь каждого человека переменчива. Вот и кораблю сестрицы подошла пора пристать к так называемому берегу семейной жизни.

– Это верно. А за кого она идет?

– Догадайся.

– Где ж мне догадаться. Я за прошедшие годы отстал от паунвереской жизни, здешние новости, из тех, что посвежее, доходят до меня лишь случайно и с большим опозданием.

– Помнишь ли ты еще нашего школьного друга Тыниссона?

– Господь милосердный! Как же не помнить! А-а, стало быть, за Тыниссона она и выходит?

– Ну да. Имей в виду, зайдешь в Рая, так сестрица наверняка пригласит и тебя к себе на свадьбу.

– Но ведь… я то ли слышал, то ли читал где-то, – припоминает Арно, – будто на Лийде собирался жениться писатель Лутс…

– Ах, слушай болтовню Лутса! Он долгое время околачивался где-то там, в России, и разумеется позабыл все свои обещания.

– Аг-га-а, стало быть, вот как обстоит дело.

– Да, так, дорогой Арно. Ну а теперь расскажи, как живешь ты… со своей Вирве?

– С Вирве… гм… Я и не живу больше с Вирве.

– Что? Как? – Тээле опускает на стол нож и вилку, которые были у нее в руках. —Это что за разговор?

– Разговор на полном серьезе, но мне сейчас не хочется об этом распространяться.

– Боже правый! – Сраженная услышанным, Тээле судорожно сжимает на груди руки и устремляет взгляд к потолку. Однако дальнейшее выражение ее эмоций прерывает Леста, которому уже набили оскомину разглагольствования Киппеля о торговле, и он пересаживается к Тээле и Арно. Кроме того, Тоотс опять хочет что-то произнести.

– Ну что же, дорогие друзья, – он поднимает свою рюмку, – нам не остается ничего другого, как выпить еще чуток все той же марки, потому что у нас тут сидят двое грустных друзей, ослабевшему духу которых мы должны поставить подпорки. Я, правда, не знаю, какие такие камни лежат на сердце Кийра и Тали, но оба молчат… как молчали израильтяне во времена древнего пророка Илии. [44]44
  Эпизод из Священного Писания. Библейский царь Ахав захотел расширить свой сад за счет виноградника Навуфея, пообещав выделить взамен землю в другом месте, но тот заупрямился. Тогда Навуфея с помощью лжесвидетелей обвинили в государственной измене и казнили. Виноградник отошел к царю. Это вызвало молчаливое осуждение в народе. Голос протеста осмелился поднять лишь пророк Илия.


[Закрыть] Поэтому наш долг…

– Пусть Кийр сам за себя отвечает, – возражает Тали, – что же до меня, так я болтаю безостановочно. Я уже и не помню, где и когда так много разговаривал.

Кийр отвечает за себя отменным сопением, втягивает разок вовнутрь содержимое носа, прошмыгивает мимо одного из «покойников», который от него слева, и садится на место Лесты рядом с Киппелем.

– Знаете ли, господин Киппель, – он наклоняется к уху предпринимателя,

– я сам стану вашим компаньоном, если продам хутор. Как вы думаете, сможет ли Паавель купить его обратно?

– Поди знай. Сейчас-то у него, насколько мне известно, больших денег нет, но он говорит, что имеет добрых друзей, которые ему помогут.

– Кто же это такие?

– Он очень надеется на своего друга и соратника Тыниссона.

– Ну-у! От этого жмота и свиноубийцы он ждет помощи! Скорее палка плясать пойдет, чем этот человек одолжит кому-нибудь копейку. До чего же наивны некоторые люди! И пусть Паавель также не надеется, что я за ним хоть один цент долга оставлю. Нет, нет! Я сам купил у него это хламье за наличные и продам на таких же точно условиях. Да, верно, для меня этот проклятый хутор то же, что дубина для собаки, но… в долг я не продам.

– Ну что ж, – Киппель почесывает бороду и шею, поступайте, как знаете.

Дверь столовой медленно с легким скрипом открывается. Кийр оборачивается и видит на пороге два существа: один – слаб по малолетству, другой – беспомощен от старости. Хозяйский сын Лекси еще только будет человеком, тогда как звонарь паунвереской церкви Кристьян Либле – был человеком. «Ну не чудо ли, что жалкие кости звонаря все еще не рассыпались»,

– думает Кийр. морща нос; этот старик всегда был ему не по нраву. Но если бы тот, кто всех насквозь видит, стоял тут где-нибудь рядом, он непременно спросил бы: «А нравился ли кто-нибудь когда-нибудь Георгу Аадниелю Кийру?»

– Ну входите, входите, раз уж вы решили прийти! – кричит Тээле, глядя на дверь. – Не устраивайте сквозняка!

– Ой, Тээле, госпожа хорошая, – начинает Либле хриплым голосом, ковыляя от порога, – так я сюда, в комнату, вроде как и не пошел бы, да Лекси пристал, иди да иди! Здрасьте, почтенная публика! Я ведь и не враз разгляжу, кто здесь есть-то – один глазок, и тот вроде как во дворе на солнышке остался. Небось не прозреет, покуда не пообвыкнет к комнате.

– Хорошо! – произносит хозяйка. – Садись вон туда, там есть два свободных места… Лекси, проведи!

– Вот тебе и на! – Кийр смотрит на своего нового соседа по столу. – Опять, если и не совсем покойник, то во всяком случае из тех, кто не сегодня-завтра отправится в адский котел.

– Да-да, – Либле надсадно и хрипло дышит, – иной раз мне сдается, что я вроде как старею. Да что тут поделать, как тут быть.

– Давай-ка поешь! – Хозяйка накладывает ему на тарелку еду. – Смотри, вот тебе даже и стопка водки. Ешь и пей, поговорить успеешь.

– Спасибочко, спасибочко, дорогая хозяюшка! Вот уж никак не могу хоть денек пропустить да не притащиться сюда, в Юлесоо, а нет – так вроде как кому-то чего задолжал.

Лекси не нравится из еды ни то, ни это – капризничает, хнычет, наконец отхлебывает из отцовской рюмки и на закуску лижет чистую горчицу.

– Он что, всегда так поступает? – спрашивает Леста.

– Да, каждый раз, когда у нас гости. Знает, что тогда у меня нет времени всыпать ему как следует. Сам-то Йоозеп его не трогает – волк волчонка не заест. Порою люди тут, в Юлесоо, становятся прямо-таки несносными.

– Ну, ну?! – произносят Леста и Тали в один голос.

– Да, совершеннейшая правда. Мне частенько здешнее житье-бытье надоедает, и я удираю на денек-другой в Рая, передохнуть.

«Эг-ге-е! – Кийр слушает, затаив дыхание. – Стало быть, жизнь тут вовсе не столь гладкая, как показалось с первого взгляда. Да, да, большая ложка рот дерет, да и как знать, такая ли уж большая величина в здешнем доме этот Кентукский Лев!»

И сразу же хозяину хутора Пихлака становится так приятно, будто он отхлебнул славный глоток сладкого вина. Кийр заводит разговор даже с этим отвратительным Либле, который сидит рядом и от одежды которого несет табачищем.

Но старик и не слушает Кийра, а обращается ко всему столу.

– Вот теперь я уже вроде как начинаю слышать и видеть, кто тут есть в наличии, кроме хозяев, – рассуждает он. – Один – мой старый дружок Арно Тали, другой – его я, правда, знаю меньше, но все ж таки помню – это Леста, молодой господин, он в приходской школе был до того малого росточка, что… А Кийра, пустопорожнего, я сей же час распознал: вечно-то он сопит и сопливится. что твоя дурная погода. А вот этих двоих господ я и впрямь не знаю. Ну, как же ты поживаешь, дорогой Арно?

– Живу… грех жаловаться.

– Благодарение Господу! Вот ведь оно как, снова сподобился мой глаз тебя увидеть, но это, похоже, и есть тот самый, последний разок. Больше уж… Да, и я бы тоже не жаловался на свою жизнь, только вот здоровьишко вроде как на нет сходит. А так-то можно хоть бы и жить. Дочка давно замужем, уже и двое ребятишек у нее есть, теперь нам со старухой было бы куда как славно грызи, друг друга, чтобы убить время. И то сказать, оно чистая правда, когда говорят, будто жизнь человека – тот же сапог: чуть по ноге обносится, тут ему и конец.

Похоже, болтовня старого звонаря раздражает не только Кийра, но и кое-кого еще.

– Господа, – хозяйка обводит взглядом застолье, – отчего это вы не едите и не пьете?

Все благодарно кланяются. Довольно, довольно! Затем уже только господин Паавель добавляет:

– О-о, госпожа, если бы мы в городе знали, что вы нас так обильно угостите, мы бы два-три дня до поездки в деревню ни крошки бы не ели. И еще вопрос, в состоянии ли мы теперь двинуться в дальнейший путь?

Не нужно преувеличивать! Но если гости и вправду уже ничего не желают, можно бы пойти и взглянуть на прочие помещения хутора Юлесоо, хотя там и нет ничего стоящего внимания.

– С удовольствием! С удовольствием! – Все, кроме Лекси и Либле, поднимаются из-за стола и переходят в соседнюю комнату.

– Либле, – спрашивает хозяйский сын, когда они остаются вдвоем, – чего это ты водку не пьешь?

– Поди знай, позволят ли хозяева? – говорит звонарь в нерешительности.

– Какие еще хозяева?! – храбро возражает Лекси. – Теперь я за хозяина, и я разрешаю.

Он наполняет стопку для Либле и себе тоже наливает половину. – Будь здоров! Раз праздник, так пусть будет праздник!

А Тоотс и Тээле показывают гостям помещения, и капитан Паавель не находит иных слов, кроме как «превосходно!» и «великолепно!» И хотя жилой дом хутора Юлесоо не представляет собой ничего из ряда вон выходящего, все помещения его сообразны своему назначению и хорошо обставлены. Леста и Тали с удивлением видят, что в «кабинете» Тоотса имеется и порядочное собрание книг.

– Гляди-ка, – Леста толкает школьного друга в бок, – даже и дядюшка Лутс на полке стоит.

– Да, здесь должны быть все книги Лутса, – объясняет хозяйка, – жаль, что он сам не приехал вместе с вами.

– Ничего, он еще приедет, – высказывает свое мнение Тали. – Если не раньше, то на свадьбу Лийде мы его приведем, пусть даже придется применить силу.

– Да, да, непременно приведите его с собой!

– На чью свадьбу? – удивляется Леста. – Кто это снова собирается «грызть друг друга, чтобы убить время», как говорит Либле?

– Узнаешь. Но погляди, чьи тут книги стоят!

– Пустое, – произносит Леста, застеснявшись, – что они есть, что их нету!

– Это решать читателям, а не тебе. Но одно я хотел бы услышать от тебя самого: почему их так мало?

– Да так, – Леста пожимает плечами, – в этом, само собой, повинны либо недостаток таланта у автора, либо лень.

– Нет, ни то, ни другое. – Тали энергично трясет головой. И добавляет наполовину для себя: – Сидит человек там, в своей аптеке, и словно ворует время для писательской работы… Вот многие и считают его всего лишь дилетантом. Давно пора отбросить все остальное и пойти своим, избранным путем.

– И я об этом думал, по меньшей мере, тысячу раз, но… гм… Стань я писателем-профессионалом, у меня – я знаю! – было бы такое чувство, словно я стою перед своими читателями обнаженным. Все бы думали, будто я считаю себя очень важной персоной. А я не хочу быть важным. Хочу быть… гм… ничем.

– Вот те на! – Тали разводит руками, – сделайте милость, поймите его!

– Я-то и впрямь не пойму, – чистосердечно признается Тоотс.

– Я тоже, – присоединяется к нему Тээле, смахивая концом передника пыль то с одного, то с другого края полки. – Но попозже я обдумаю эти слова.

На немудреном письменном столе Тоотса возвышается стопка газет и журналов, тут же – письменные принадлежности, блокноты и какая-то раскрытая книга.

– Что же, Тоотс, ты не заведешь себе письменного стола помоднее? – спрашивает Тали, разглядывая титульным лист книги. – Все прочее здесь – как на подбор, а стол маленький и убогий.

– Но ведь и я тоже не хочу казаться важнее, чем я есть на самом деле, – возражает юлесооский хозяин. – Много ли у такого человека, как я, поводов сидеть за письменным столом? Читаю… по большей части лежа в кровати.

– Ого, вы словно сговорились с Лутсом, – замечает Леста. – Как-то к его дню рождения сотрудники одного издательства хотели подарить ему современный письменный стол – с ящиками и всем прочим. Нет, куда там, и слушать не захотел! «Раз уж я начинал за этим самым столом, который у меня стоит, – стал писатель отбиваться руками и ногами, – так я и закончу за ним же». М-да, Лутс – мужичок суеверный, боялся, что вместе со старым письменным столом сгинет также и его дух, и писательский дар.

– Возможно ли такое? – спрашивает Тээле, делая большие глаза.

– Отчего же нет. Мне рассказывал директор этого издательства.

– Но ведь сам-то Лутс не упускает случая позубоскалить над всякими суевериями…

– Слова и дела – вещи разные, – высказывает свое мнение Тоотс, являя пример мудрости, достойной пророка Моисея. [45]45
  Моисей – вождь иудеев, законодатель и пророк – вывел своих соплеменников из Египта, где они были в рабстве. Благодаря его мудрости и прозорливости, им удалось преодолеть все тяготы многолетних скитаний по пустыне.


[Закрыть]

Сверху, с балкона второго этажа, юлесооский сад декоративных и плодовых деревьев видится таким маленьким, что впору завязать его в носовой платок и унести с собой. На одной яблоне уже распустилось несколько бутонов, и это, по-видимому, произошло только что, в течение какого-нибудь часа. Сидя недавно в саду, гости не заметили ни одного цветка.

– Великолепно! – вновь повторяет капитан Паавель.

Наконец все спускаются обратно вниз, – гости осмотрели новый жилой дом Тоотсов как изнутри, так и снаружи.

Лекси и Либле, привалившись к столу, все еще сидят в столовой, оба пьяны, несут всякую чушь, словно старики на ярмарке.

– Ой, ой, что тут творится! – восклицает Тээле, хватая водочный графин со стола. – Пока нас не было, здесь пошла настоящая пьянка. Погоди, Лекси, погоди – сегодняшний день еще не кончился!

– Ай-я-яй, – капитан качает головой, – кажется, мне придется взять назад свои слова, что Лекси славный мальчик.

– Ну и берите, – хозяйский сын беспечно машет рукой, – мне-то они зачем!

– Вон из-за стола, вон из комнаты! – вскрикивает мать, покраснев от стыда и гнева.

Горожане собираются уходить. «На земле – сто дорог, хватило бы ног» – говорит народная пословица.

– А ты, Йоозеп, не пойдешь с нами в Паунвере? – спрашивает Леста.

– Не надо ему сегодня никуда идти, – отвечает за мужа юлесооская хозяйка. – Пусть остается дома. Не то опять станет жаловаться, что все кости да суставы ноют.

«Гляди-ка, гляди-ка, – Кийр мысленно перескакивает с ноги на ногу. – Я, по крайней мере, волен свободно передвигаться, не надо мне ни перед кем держать ответ, куда я пошел. А тут, в Юлесоо, совсем другой табак, Йоозеп не смеет и шагу из дому сделать, не спросясь у жены. Хи-хи-хи-и! Что за прок ему от этих хором, если он живет здесь как арестант?!»

Гости благодарят за хлеб-соль и прощаются с хозяевами, обещая еще раз заглянуть… если не раньше, то на обратном пути в город непременно.

– Добро! – Тоотс сердечно пожимает руку каждому из уходящих. И при этом тихо говорит Паавелю: – Небось тогда обговорим и то самое, о чем у нас недавно шла речь.

Даже и Либле пытается встать из-за стола и произнести какие-то слова, но расслабленно шлепается назад на стул, бормоча что-то невнятное.

– Ну так всего наилучшего, мои господа! – торжественно произносит Георг Аадниель Кийр, когда путешественники поравнялись с жилищем старого портного.

– И доброго вам пути!

– Как?! – восклицают остальные, останавливаясь. – Разве дальше не пойдете? В Паунвере?

– Нет, нечего мне туда идти. Я поразмыслил и пришел к выводу: лучше зайду погляжу, что поделывает мой старикан и братишка.

– А к школьному другу Тыниссону? – осведомляется и капитан, не без задней мысли.

– К Тыниссону?! – Лицо Кийра вспыхивает огнем, и нижняя губа начинает трястись. – Скорее я навещу старого черта и его семерых подмастерьев, чем эту лживую жирную утробу, что пытается заживо содрать с меня шкуру. Передайте ему от моего имени мое глубочайшее презрение и проклятие. Да изничтожится его скот, его поля и он сам!

– Ог-го-о! – Горожане смотрят на Кийра широко раскрытыми глазами.

– Какой ужас! – Арно Тали отступает на два-три шага. – Пойдемте отсюда!

– Да, да, доброго пути! – Кийр тоже пятится, приподнимая свою шляпу с узкими полями. – И пусть Тыниссон свернет себе шею!

– Слышали? – спрашивает Леста, когда путники отходят на некоторое расстояние от домика портного.

– Как же не слышать! – отвечает Паавель. – А ведь и мне тоже довелось иметь дело с этим господином, правда, все происходило более или менее прилично. Но очень возможно, мне с ним и еще придется встретиться на дедовой почве… А именно по поводу хутора Пихлака. Посмотрим, как тогда дело обернется.

– Думаю, все пройдет достаточно гладко, – предполагает Киппель. – Кийр хочет от хутора избавиться.

– Откуда вы знаете?

– Он сам мне сказал.

– Гм… Но прежде необходимо выяснить, какой песней встретит меня Тыниссон. Боюсь, эта кийрова брань – плохое предзнаменование.

– Пустое! – возражает Леста. – Кого же Кийр не костит? Думаете вам самому не достается… хотя и за спиной?

– Что он делает за моей спиной – от этого мне ни жарко ни холодно, но… Вообще-то там будет видно! Но взгляните вперед, мои господа! Мне все время кажется, будто не мы приближаемся к Паунвере, а само Паунвере идет нам навстречу. Особенно быстро шагает церковная колокольня.

– Вполне возможно, – соглашается Леста, – и сама церковь, и колокольня перестроены и теперь им из-за их внешнего вида нет нужды опускать глаза ни перед своими прихожанами, ни перед людьми пришлыми. Даже пастор – новый, только кистер и звонарь прежние, но похоже, и они тоже нуждаются в ремонте. Вы же видели до какого состояния дожил Либле.

– Да, он очень состарился, даже одряхлел, – Тали качает головой. – Так жаль его!

– Еще бы! Он ведь с незапамятных времен был твоим большим другом.

– Я хоть и весьма поверхностно знаю паунвереское житье-бытье, – произносит капитан Паавель, кашлянув. – Но все-таки в свое время кое-что слышал… когда еще там, в Пихлака, жил. Скажем так: звонарь Либле – какой он ни есть – все же выносит свои невзгоды и муки сам, тогда как кистер, по слухам, кое-кого здесь, как принято говорить, подвел под монастырь, между прочим, и нашего общего друга Йоозепа Тоотса.

– Интересно, каким образом?

– Через векселя. Подпись поручителя и так далее…

– Кто это вам рассказывал? Тоотс, что ли?

– Нет, Тоотс об этом и словом не обмолвился. Говорили в лавке, на маслобойне и… да мало ли любителей почесать языком – хоть в деревне, хоть в городе. Всюду так и смотрят, как бы поперемывать косточки своим ближним… словно бы сами лучше. Да что говорить о Тоотсе! Тоотса под монастырь подвести трудновато: под ним, как вы сами видели, твердая почва, да еще и проворная жена в доме, ему не так-то просто ножку подставить; речь – о тех, других, кто теперь чешет себе в затылке, и не только в затылке. Я не очень-то доверяю каждому встречному-поперечному, однако в одном уверен: если тут, в Паунвере, кто и должен отправиться в ремонт, так в первую очередь кистер. Что же до звонаря, этого старикашки – он и без того вскоре отойдет туда… ну, туда, куда отходят, и станет звонить по нам, когда мы сами туда отправимся. А что все мы отправимся туда – в этом можете быть уверены, мои господа и благодетели, даже мой отец не остался здесь, хотя шел по жизни с Библией в одной руке и с трубкой в другой. – И уже совсем иным тоном капитан продолжает: – Господин Киппель, есть ли у нас еще что-нибудь в недрах вашего рюкзака?

– В моем рюкзаке много чего есть, – отвечает предприниматель, – но нам сейчас предстоит пройти по деревне. Не лучше ли будет, если мы проверим содержимое этого мешка, когда из нее выйдем?

– Хорошо, хорошо! – соглашается капитан Паавель, – сегодня вожжи в ваших руках, поступайте, как знаете. Но взгляните-ка, господа, навстречу нам идет старая женщинa: стало быть, в Паунвере нам счастья не будет. Не осуждайте меня, пожалуйста, но я сегодня и впрямь, кажется, немного суеверен.

– Но эта старушка вовсе не первая, кого мы сегодня встретили, – произносит Леста, утешая его. – Во-вторых, мы пришли в Паунвере вовсе не в поисках какого-то счастья и, в-третьих, она вовсе не встречная, потому что до встречи с нею мы успеем свернуть – вот на ту самую, на паунверескую улицу Кистера. Меня так и подмывает снова после долгой разлуки взглянуть на нашу старую школу. Заодно и церковь увидим вблизи. Что ты, Арно, на этот счет думаешь?

Само собой, и он тоже любит старые знакомые дома и старые дорожки, по которым когда-то хожено. Вот уже и река виднеется, у которой на каждые два километра приходится три названия, и все же она остается той же, что была и в прежние, и в допотопные времена – рекой-кормилицей.

– Взгляни теперь повнимательнее, Арно, и скажи, узнаешь ли ты это строение? – Леста указывает жестом на школу. – Она, правда, обрела теперь новую крышу и пытается выглядеть незнакомой, но это лишь поначалу, небось, она скоро узнает своих старых друзей и подзовет их поближе. Жаль, нет здесь скамейки, присели бы отдохнуть и поразмышляли бы.

– О чем же это господа говорят с такой нежностью? – интересуется капитан Паавель.

– О своей старой школе. Вот она там стоит.

– Разве вы тоже ходили в эту школу, господин Леста?

– Да, так же, как и мой друг Тали.

– Гм, – бывший воин вскидывает голову и пускает к небу облачко дыма. – А случаем, не в одно ли время с господином Тоотсом?

– А то как же. Разве вы, будучи в Юлесоо, не слышали нашего разговора о четырех школьных друзьях и одной школьной подруге?

– Аг-га-а! Только теперь до меня дошло! Стало быть, и вы тоже были свидетелем проделок Тоотса, которые Лутс описывает в своей повести «Весна»?

– Конечно.

– А действительно ли все было так, как повествует Лутс?

Леста быстро бросает на Тали многозначительный взгляд и усмехается.

– В точности ли так все было, кто теперь помнит! Не всегда же Лутс был рядом, чтобы все видеть и слышать.

– Как жаль, что самого Тоотса здесь нет! – Паавель чешет за ухом.

– Конечно, да и Кийр не помешал бы. Послушали бы новые проклятия и ругательства.

– Если бы я, находясь в Юлесоо, догадывался об истинном положении вещей и знал, что мы окажемся здесь, я хоть на своей спине, а притащил бы сюда и Тоотса, и Кийра. Но, к сожалению, там почти ничего не говорилось о совместной учебе в школе.

– Зато прежде говорилось предостаточно. Не всегда же…

– И то правда, – соглашается отставной капитан. – Я премного рад и тому, что довелось лично познакомиться с главными героями повестей «Весна» и «Лето», увидеть собственными глазами места, где они некогда действовали. Ведь я знаю, что происходило тут, на школьном дворе, на речке и на речном берегу. Теперь еще покажите мне, где та самая баня – не то кистера, не то учителя – в которой… и я оставлю в покое ваши души.

– Бани что-то не видно, наверное, снесли. Но она стояла там, под косогором, на месте того клена.

– Благодарю, – Паавель кланяется. – И это, стало быть более или менее все. Когда я снова попаду домой, непременно прочту еще разок истории Лутса о детских годах.

Внезапно школа, до того тихая, оживает. Хлопает входная дверь, слышится топот ног, на крыльцо и во двор вытекает внушительная мальчишеская ватага.

– Переменка! – шепчет Леста и подносит ладонь ко рту, словно боится кому-то помешать.

– Да, – Тали кивает. – В паунвереской приходской школе – переменка. Поглядим-ка, что они станут делать.

– Они ведут себя гораздо спокойнее, чем мы в свое время.

– Вероятно, нас стесняются. Четверо незнакомых дяденек… Мы подошли чересчур близко. Вот было бы славно, если бы смогли стать невидимками.

– О-о! – восклицает Леста с улыбкой. – Такое хорошее свойство весьма пригодилось бы нам и в некоторых других случаях. Посмотри, как прилично одеты мальчики, почти все при галстуках. В наше время ничего подобного ни у кого не было. Разве что у Кийра под жабрами торчал воротничок цвета глины.

Отставной капитан с усмешкой смотрит на школьных друзей.

– Я бы отдал десять лет своей жизни, – произносит он с ударением, – чтобы среди этих мальчуганов каким-нибудь чудом увидеть Тоотса и Кийра времен «Весны», а также и вас обоих, мои господа!

– И я тоже, – поддерживает его Тали, – но мне все же хотелось бы в таком случае увидеть всех, всю тогдашнюю школьную семью. А как ты, Микк? – обращается он к Лесте.

– А я уже и вижу ее.

– Вот как… в воображении, разумеется. Ведь ты – писатель. Вижу и я, но – частично и смутно. Хорошо различаю лишь тех, кто сейчас у меня перед глазами. Поглядите же, наконец, ведь у каждого из них даже своя собственная прическа, нам же хорошо, если два раза в году подстригали волосы. Помнишь ли ты еще, какими лохматыми носились мы по этому самому двору?! А обувь… у всех на городской манер. Не вижу существенной разницы между этими мальчиками и моими таллиннскими учениками!

– А как же, всеконечно! – Киппель зевает себе в бороду. – Меняются времена, меняются и нравы. Чему тут удивляться? В мое время в тартускую Кашеварную школу (была такая приходская школа для детей бедняков близ церкви Святого Петра) ходили даже босиком и без шапки, на голове – вшей, как ягод в лесу, в животе – лишь черствый хлеб да тухлые ерши.