Текст книги "Осень"

– Ну, здрасьте-здравствуйте, господин мастер! – произносит он еще издали. Его единственный глаз видит пока что достаточно хорошо.

– Здравствуй и ты, Кристьян! – отзывается Аадниель. – Куда это ты нынче?

– Я, что ли? В Юлесоо иду.

– Вот это удача! Стало быть, пойдем все вместе и в полном согласии. Этого господина ты, конечно же, помнишь со времени свадьбы Тоотса, это – господин Киппель, торговец из Тарту.

– Ой, а то как же! – Звонарь вытирает свой слезящийся глаз. – Куда как хорошо помню. Только никак не пойму, как это я, старый болтун, в тот раз умудрился проскочить на санях мимо городских господ!

– Ты еще спрашиваешь – как? Ясное дело – пьян был.

– Да, похоже, вроде как чуток выпил, время-то свадебное было.

Киппель и Либле весьма дружелюбно пожимают друг другу руки, после чего начинается путь на хутор Юлесоо. Свинцового цвета тучи, подгоняя друг друга, будто бегут взапуски, лишь изредка между ними проглядывает бледный глаз солнца. Над ухабистым большаком порхают легкие, бесплотные снежинки, – они словно выбирают для себя подходящее местечко, чтобы задержаться там подольше. Обнаженные деревья вздрагивают своими чернеющими руками, а телеграфные провода гудят до того жалобно, будто и они тоже ощущают начало прихода зимы.

– Не многовато ли вы прихватили с собою в деревню продуктов, господин Киппель! – Либле дотрагивается до заплечного мешка продавца. – Можно подумать, у нас тут вроде как и вовсе нечего на зуб положить.

– Хе-е, – улыбается Киппель, – с чего это вы взяли, будто тут, в мешке, непременно и только – запас съестного? Здесь может быть и кое-что другое.

– Отстань, Либле, – останавливает звонаря Георг Аадниель, – придем в Юлесоо, там и увидишь, что в этом мешке. Не все же сущие на земле люди думают наподобие тебя только о еде да питье.

– Ну так и быть, – соглашается звонарь, – я придержу язык. Прошу прощения, господин Киппель, у меня, к сожалению, вроде как такая привычка – совать нос, куда не просят.

– Пустяки! – Бродячий торговец машет рукой, доброжелательно улыбнувшись. – Пустяки, мы все этим страдаем… кто больше, кто меньше.

За поворотом дороги навстречу им попадается маленькая компания: два довольно-таки зеленых молодых человека и с ними среднего роста девица. Все трое пухленькие и розовенькие, словно лучшего сорта конфеты в ируской лавке. [16]16
  Иру – местечко недалеко от Таллинна, где находилось древнее городище эстов; предполагают, что оно и дало начало городу.


[Закрыть] Парни в темно-зеленых полупальто, на шее – воротнички, на груди – галстуки, брюки – с хорошо заглаженной стрелкой. Девушка одета по последней моде; ни о ее шляпке, ни о пальто так же, как и о лаковых туфлях, невозможно сказать что-нибудь осуждающее, разве что кому придет охота просто-напросто придраться. Ее большие и по-детски чистые глаза смотрят на встречных с любопытством, кроме любопытства они, собственно, ничего не выражают. Пожалуй, всех троих можно бы принять за горожан, но, как вскоре выясняется, дело все же обстоит не так: они родом откуда-то отсюда, из этой же округи, во всяком случае деревенские, потому что …

– Ну, а куда ты теперь рулишь, старый язык от колокола? – спрашивает один из молодых людей с едва заметной растительностью на верхней губе.

– Хы-ы, ты что? – злится Либле. – Что ты сказал?

– Спросил, куда ты идешь, старый колокольный язык,

– Аг-га-а, ишь ты какой востряк! А твое ли это дело – спрашивать, куда я иду'? Куда мне надо, туда и иду. А ты, желторотый, прежде чем разговаривать со старшим, скажи «здрасьте». Что до «языка от колокола», так тут я в бутылку лезть не стану – это мой друг, и в церковный колокол я уже звонил, когда на свете тобою еще и не пахло.

– Ну, ну?! – молодой человек делает два-три шага в сторону Либле. – Давай, молоти дальше, посмотрим, что от тебя останется.

– Не знаю, много ли останется от меня, а вот от тебя-то и впрямь вроде как ничегошеньки. Ой, ой, выдубил бы я тебе сейчас шкуру, кабы не девица, негоже при ней спектакли устраивать.

– Старый пьянчуга! – Молодой человек с красивым лицом (он вполне мог бы стать отрадой своих родителей!) сплевывает. – Посидел бы иной раз дома, – продолжает он, – не позорил бы Паунвере, старый боров!

– Н-ну-у … – Звонарь приглаживает усы. – А не мог бы ты полегче на поворотах, здесь женщина. Ежели бы мы промеж собою были, то … Н-ну-у … небось тогда увидел бы, что к чему.

– Что? Что? – рявкает розовощекий юнец, еще больше наступая на Либле.

– Ничего, – звонарь машет рукой. – Мы идем своей дорогой. А вот куда вы идете, это и впрямь было бы вроде как интересно услышать.

– Ну так послушай, старый одноглазый шельмец: идем в народный дом.

– Ишь как? А туда зачем?

– На репетицию пьесы.

– На репетицию пьесы? – повторяет Либле сквозь кашель. – Сейчас, средь бела дня? Такого я пока что вроде как не слыхивал и не видывал; ежели по-людски, так всякие упражнения да репетиции проводят по вечерам. Так что, господин хороший, и у меня тоже есть кое-какое понятие насчет общественной жизни.

Теперь возвышает голос уже и Георг Аадниель, он подступает вплотную к молодому человеку.

– Что тебе, Лео, нужно от Либле?! Если он выпивает, так пусть себе, он же не на твои деньги пьет. Как поступать, это его личное дело. И всякий бебека-мемека ему не указчик!

– Заткнись! – гаркает молодой человек, и в уголках его губ показывается слюна. – Ишь, еще и какая-то портновская моль заговорила! Другим шьет штаны, а сам разгуливает по двору волостного дома без порток! Это что – красиво?

Однако на этот раз юнец, бедняжечка, из кого впоследствии мог бы выйти порядочный человек, недооценивает Георга Аадниеля. Как и подобает мужчине средних лет, достаточно крепкому и духом и телом, Кийр отпускает желторотому грубияну такую полновесную затрещину, что тот, пошатнувшись, некоторое время пытается сохранить равновесие, но в конце концов летит в канаву. Девица взвизгивает, зажимает уши ладонями и бежит в сторону Паунвере:

– Отменная работа! – Предприниматель Киппель закуривает новую сигару. – Жалко, что я не поступил так же с кем-нибудь из сыновей Носова … когда для этого было самое время. Теперь, конечно, уже поздно; теперь ходи тут с мешком за плечами, словно нищий. Я понимаю, что порядком скатился вниз, но что поделаешь? Жить-то нужно.

– А что, Лео уже и не вылезет из канавы? – с беспокойством спрашивает второй молодой человек, забавно выпятив губы, как новорожденный младенец.

– Небось, он … – что-то хочет сказать Киппель, но в этот момент камень, величиною с кулак, попадает Кийру в руку.

– Ай, черт! – вскрикивает портной, растирая ушибленное место.

– Пошли дальше! – Киппель пожимает плечами. – Во всяком случае, и всеконечно, мы теперь знаем, что он жив, – мертвые камнями не кидаются.

– О-го-о! – восклицает юлесооский Йоозеп, заметив приближающихся к хутору путников, он в этот момент находится посреди двора. – Кого я вижу!

Вообще-то он во дворе ничем особенным не занят, стоит просто так, заложив руки за спину и задрав нос к небу, словно изучает погоду – какая она есть и какая будет.

– А ну-ка расскажите, дорогие мои, как это вы так дружно, все разом очутились тут, в нашем захолустье?

– Как мы очутились? – Кийр склоняет голову набок. – Именно таким образом – пустились в путь все разом и дружно.

– Ну и правильно сделали, что пришли! – Хозяин пожимает руки гостям. – Что в Паунвере новенького?

– Об этом пусть расскажет Либле, – портной склоняет голову на другую сторону, – он все знает лучше всех. А я только на то и годен, чтобы драться.

– Это что за разговоры? С кем же ты дерешься?

– Со всеми, кто под руку попадет.

– Надеюсь, на меня ты не набросишься, – Тоотс шутливо отходит подальше.

– Мое времечко миновало, я свое отодрался, да так основательно, что у меня навсегда отбита охота заниматься подобными вещами. Все эти войны и передряги так перетряхнули мои косточки, что весь я стал, как дно решета. Но пройдемте в дом, нечего долго стоять тут, на резком ветру! Милости прошу, господин Киппель, Либле и друг мой Йорх!

– Ладно, пойдемте! – Киппель хлопает хозяина по плечу. – Между прочим, у меня к вам дельце небольшое имеется. Так что это именно я и затащил сюда господина Кийра. Звонарь, насколько я понял из его разговора, так или иначе к вам пришел бы.

– Подпись какую-нибудь хотите, что ли?..

– Какую еще подпись? Неужто явился бы я к вам выпрашивать какую-то подпись! Ну да ладно, пошли в дом, там поговорим. А госпожа дома?

– Дома, дома.

– Ай, ай, да тут у вас настоящий дворец! – Предприниматель, подбоченившись, останавливается. – Нет, как я вижу, деревня начинает догонять город по части строений. Но … я вовсе не завидую, господин Тоотс, дай-то Бог! У меня и у самого мог бы такой дом быть, только вот некоторых людей съедает стечение обстоятельств. Стараешься, стараешься, а с того места, где ты есть, не сдвинуться.

Войдя в комнату, где находятся мужчины, бывшая раяская Тээле делает такое движение, словно бы хочет спрятаться от гостей, но это следовало сделать несколько раньше, теперь уже поздно.

– Ох, ох, – она густо краснеет и вытирает руки о передник, – я такая, неприбранная, такая замарашка! Мне и в голову не могло прийти, что к нам пожаловали гости.

– Пустое, госпожа Тоотс, – Либле машет рукой. – Неужто вы и впрямь собирались всю жизнь носить подвенечное платье?! Мы все – люди трудовые и … работа никому не в укор.

– Как бы то ни было, – возражает молодая хозяйка, направляясь в соседнюю комнату, – но я все же… Я сейчас вернусь. – И, обращаясь к мужу, добавляет: – Йоозеп, предложи гостям хотя бы присесть!

– Само собой, – сразу же соглашается Тоотс, – садитесь, садитесь, люди добрые; ноги, небось, устали! Дорога-то сейчас уж больно паршивая …

– Ой, золотко, господин Тоотс, – Киппель скидывает мешок со спины и присаживается к столу, – дорога сейчас, лучше не надо: ни тебе этой страшной грязищи, ни…

– Да, в этом смысле, конечно, – юлесооский хозяин пожимает плечами. – Только вот вся она в ухабах. Садитесь же, садитесь, друзья! Пусть хозяйка приведет себя немного в порядок, тогда, может, сварит нам по стаканчику кофе.

– Оставь, Йоозеп, все, как оно есть, – говорит Георг Аадниель, – не мучай хозяйку! Мы ведь не Бог знает из какой дали заявились, чтобы нас сразу закармливать. Мы пришли сюда вовсе не кофе пить, а по другому делу, вернее, по другим делам. Ты, дорогой мой друг, еще ничего не разведал?

– Разведал? Насчет чего?

– Все насчет того же, насчет поселенческого хутора или как его там?..

– Насчет поселенческого хутора?.. Гм … А что, эта мысль, у тебя до сих пор в голове сидит? В тот раз, кота ты вернулся из Таллинна, ты и впрямь говорил, мол, так-то и так-то, но я подумал, дескать, приятеля чуток развезло, небось вскорости этот настрой пройдет. Но как теперь, слышу … Ты что, всерьез?

– Всерьез, всерьез, дорогой Йоозеп. Я именно назло им…

– Но заниматься не своим делом только ради того, чтобы кому-то досадить – себе дороже станет. И, как я в тот раз приметил, родители твои тоже против.

– Нечего родителям в это соваться! – недовольно ворчит Кийр. – Это мое личное дело, что мне предпринять. И если уж я за что-нибудь взялся, так не отступлюсь.

– Да-да, – Либле подмигивает своим единственным глазом, – это я слыхал, да, что господин Кийр наметился поселенческий хутор купить.

– Да-а, мимо твоего уха ничего не пролетит. Ты слышишь даже, чего и в помине нету. Ну да, хочу, да, купить хутор – а тебе-то что до этого? Кхм?

– Да вроде как ничего. Я безо всякой задней мысли говорю. Покупайте, покупайте, господин Кийр, как мне помнится, вас давненько уже на это подмывает … землю обрабатывать или как оно там. Эхма, кабы у меня была денежка, я и сам купил бы себе кусочек землицы и жил противу сегодняшнего получше, У меня хоть не было бы нужды якшаться с церковными господами. Да и деньги на это я бы имел, ежели бы …

– … ежели бы они не утекали в глотку, – перебивает его Кийр, кивая головой.

– Да, да, полная правда! – соглашается Либле. – Насчет этого я и впрямь вроде как настоящий мазурик. Вижу и понимаю сам, что делаю вред себе и своему семейству, но не могу с собой совладать, словно порча какая во мне сидит. И уж кто теперь меня исправит! Ох, да!

– А ты, Йорх, знаешь, где деревня Ныве? – внезапно спрашивает Тоотс.

– Деревня Ныве?.. – Портной прикладывает ладонь ко лбу. – Да, знаю, конечно; это отсюда, так, примерно, верст пять-шесть. И что там, в этой деревне Ныве?

– Там, в Ныве, есть один поселенец по фамилии Паавель, он хочет продать свой хутор.

– Ог-го-о! Это так далеко от нас, откуда ты знаешь, что там делается?

– Он сам говорил в Паунвереской лавке. «Охотно бы продал эту обузу, да где взять покупателя?» Лично мне этот человек незнаком, я только со стороны слышал, как он с лавочником разговаривал.

– Ой, господа, – Кийр вскакивает со стула, – тогда пошли туда сразу! Согласны?

– С чего же так, сразу?! – Тоотс улыбается и поглаживает усики. – Ведь не стоят же там, в самом деле, покупатели в очереди. Такие дела не делаются с бухты-барахты, очертя голову. Кто всерьез собирается купить хутор, перво-наперво взвесит все за и против.

– Видишь ли, ежели немцы, из бывших владельцев мыз, почуют, что можно заполучить лакомый кусочек, они его сразу сцапают.

– Но такое, как правило, бывает только в том случае, если у них поблизости уже имеется участок земли и есть возможность объединить старый и новый.

Хозяйка Юлесоо выходит из другой комнаты, привлекательная и улыбающаяся, смотреть на нее – одно удовольствие. Все та же раяская Тээле, только фигура стала несколько полнее, чем в былые годы, да в уголках глаз едва наметились морщинки. Теперь на ней уже воскресное платье, и портной Кийр окидывает ее весьма острым взглядом. Мастер сравнивает юлесооскую хозяйку с собственной женой Юули и, разумеется, проклинает свою тяжкую судьбу. Разве же эта самая Тээле не могла стать его женой; тогда в его доме было бы вдоволь и красоты, и богатства, и счастья. Но не тут-то было, человеческая судьба, эта дикая сила, все перепутывает: у этого олуха, превратившегося теперь в мешок с ноющими костями, такая красивая и аппетитная Тээле, что прямо слюнки текут, а у него, Аадниеля, извольте видеть, в женах нечто вроде палки от метлы, и все, что она умеет это плакать … Да еще, только подумайте, и в поселенческом наделе ему напрочь отказали. Правда, говорят – об этом даже и в Библии сказано! – что пути Господни неисповедимы, но настолько неисповедимыми они все же быть не должны.

Он рассуждал бы еще и дальше, но надо же в конце концов послушать, что говорят другие.

– Ну, господа, – произносит молодая хозяйка, – Теперь, мы наверняка услышим ворох новостей, как городских, так и деревенских.

– О-о, госпожа Тоотс, – восклицает Киппель, сверкая глазами, – городские новости вы можете даже увидеть!

– Как так?

– Да именно так. Когда-то вы были моей доброй клиенткой, то бишь покупательницей, вот мы и сейчас можем так же обделать небольшое дельце. Одну минуточку, дорогая госпожа, я мигом открою свой рюкзак.

– Хорошо. А пока вы это делаете, я поставлю на огонь немного кофе. Сегодня такой сырой и сильный ветер пробирает до самых костей, непременно надо выпить чего-нибудь горячего. Правда, сейчас на улице работы почти нет, но в такое переходное время тело особенно чувствительно и боится холода.

«Ну, – думает Кийр, – если уж такое плотное тело холода боится, то что же тогда должна сказать моя кочерга Юули?»

В комнату входят сын хозяев Лекси и батрак Мадис.

Оба останавливаются возле дверей, словно бедные родственники, лицо мальчика раскраснелось, палец – во рту.

– Ну, проходите, проходите, – Тоотс закуривает папиросу. – Что это вы застеснялись. С дядей Кийром и с дядей Либле вы знакомы, да и третий господин тоже не зверь какой-нибудь. Идите взгляните, сколько славных вещичек у этого городского дяди с собой! Поди знай, может быть, мы купим у него что-нибудь и для себя.

Мадис и Лекси робко приближаются к обеденному столу, предприниматель уже успел разложить там свой товар.

– Послушайте, господин Тоотс, – Киппель нацеливает очки на хозяйского сына, – если я не ошибаюсь, этот малыш ваш тронный наследник. Не так ли?

– Точно так, – отвечает Тоотс и, обращаясь к Лекси, говорит: – Подойди, сынок, поздоровайся с городским дядей!

– Да-да, – разглагольствует Киппель, – то-то я смотрю, да, что многие черты лица мне знакомы, вылитый отец и вылитая … Ну, одним словом – дитя своих родителей, как принято говорить. Подойди сюда, сынок, посмотри-ка, я подарю тебе этот маленький перочинный ножичек: им очень удобно будет карандашик точить, когда пойдешь в школу.

Глаза Лекси загораются. Ой, какой малюсенький и красивый ножичек, а ручечка такая синенькая, как уклейка!

– Спасибо! – громко вскрикивает мальчик, хлопнув ладошкой доброго дядюшку из города.

– В добрый час, в добрый час, сынок! Смотри только не потеряй его, он маленький и легко может выскользнуть из кармана.

Нет, Лекси его не потеряет, такой красивый ножичек – как можно! Пусть и мама посмотрит, до чего интересная эта маленькая вещичка!

– О да, очень! Смотри-ка, добрый какой дядя из города! – И подойдя к столу, Тээле восклицает: – Ог-го-о, тут целая лавка раскинута! Так всего много, что глаза разбегаются.

– Ну-у, госпожа Тоотс, товара у меня было значительно больше, когда я вышел из города, многое уже продано по дороге.

– Хватит и нам! – Тээле смеется. – Но чего же мы ждем, Йоозеп?

– Гм … – бормочет Тоотс. – Дюжину ножей и вилок, как в тот раз … к свадьбе. Как ты думаешь? Они пригодятся в хозяйстве.

– Хорошо, – сразу же соглашается хозяйка. – Так тому и быть: дюжину столовых ножей и вилок. Так. А еще мне нужны иголки и нитки, и для швейной машинки и …

Хозяйка набирает для себя из товара Киппеля довольно-таки объемистый пакетик и лишь после этого заявляет, что на этот раз все.

– Благодарю, госпожа Тоотс! – Киппель вежливо кланяется.

Тоотс улыбается; он рад, что его жена сегодня в таком прекрасном настроении. Когда «домашние» настроены миролюбиво, на сердце становится теплее. – Ну, а ты, Мадис, чего ждешь? – спрашивает он у батрака. – Купи и ты чего-нибудь.

–Я бы и купил, – батрак чешет подмышкой, – да в воскресенье все денежки в Паунвере промотал.

– Ну так и быть, – произносит Тоотс решительно, – я одолжу тебе в счет жалованья – выбирай!

Мадису и выбирать не нужно; он с удовольствием взял бы вон тот складной ножик. Старый уже никуда не годится.

– Заметано! А ты, Либле?

– Деньги не-ету, – отвечает звонарь по-русски и сворачивает себе цигарку толщиною в жердь.

– Подумаешь – деньги; небось, я и тебе одолжу.

– Дорогой господин Тоотс, – звонарь прищуривает свой глаз и едва заметно усмехается, – мне ведь вроде как ничего не надобно. Мой складной ножик …

Пусть не прикидывается! Торговец как раз здесь и…. и баста. Ведь он, Либле, вообще-то в жизни ничего не купит, ежели ему домой не принести да в руки не сунуть. Есть, правда, один товар, который он покупает еще как часто, но гм-гм, это отнюдь не то, что надо.

– Ну так и быть! Возьму два столовых ножа и две вилки. Хватит. Порадую немного и свою старуху. Хоть я и знаю, что это всего-навсего обезьянья игра, но … пусть оно будет так; небось, в обезьяну и прежде играть доводилось.

Кашлянув, Тоотс смотрит в окно.

– Тебя, старина Кристьян, – говорит он, словно бы сам себе, – никак не поймешь толком: ты вроде бы весь тут, весь до донышка, в то же время …

– Че? Как?

– Имей терпение! И я тебе растолкую когда-нибудь… Когда мы будем с глазу на глаз. А ты, Йорх? Не приглянулось ли и тебе что-нибудь?

– Я уже купил дома.

– Да, да, господин Кийр уже дома купил, – подтверждает предприниматель Киппель. – Нынешним днем я совершенно удовлетворен. Если у меня сегодня больше не купят даже игольного ушка, все равно я буду доволен. И, тряхнув бородкой, добавляет. – Да-а, видно, не зря говорят, что паунвереский край – из зажиточных, что здесь живут сами и другим жить дают. Как я вижу, для таких разговоров есть основание.

– Ну, сами-то и вправду живут, – Георг Аадниель сопит, – хотя это еще не значит, что и другим дают жить. Но, так и быть, больше я об этом – ни слова! А теперь, господин Киппель, поспешим в деревню Ныве, прямиком к тому Паавелю, который хочет продать хутор.

– Не глупите, господин Кийр, – кричит хозяйка из кухни. – Без кофе вы никуда не пойдете! Господин Киппель. может быть, теперь вы уложите свой товар, я принесу на стол кой-чего подкрепиться.

– А-а, много ли тут осталось укладывать! – Предприниматель чихает. – Мой заплечный мешок·стал уже легким, как перышко, как греховная ноша, нести которую запросто … то ли она есть, то ли нет.

На стол приносят дымящийся кофейник, чашки, свежий хлеб, масло, ветчину и прочую снедь. Все это руки Тээле расставляют так проворно и ловко, что портной Кийр не может удержаться и вновь сравнивает здешнюю хозяйку со своей женой. Здесь все делается быстро и жизнерадостно, а там, у него дома, всегда – словно бы только что очнулись ото сна. Нет, с женитьбой он дал большого маху, и скрывать это не имеет ни малейшего смысла. Если уж он не сумел сделать лучшего выбора, то, по меньшей мере, мог бы не изменять своему первоначальному желанию и взять за себя ту, вторую сестру, Маали; у нее хотя бы внутри есть дух жизни. Но кому ты пожалуешься, что поступил не так, а эдак?

Начинается приятное кофепитие, в нем заставляют принять участие даже и Мадиса. Именно заставляют, рыжебородый батрак так и норовит прорваться к входным дверям.

– Ох, до меня ли тут! – отмахивается он длинными, словно весла, руками.

Теперь наступает очередь Тоотса задуматься. Разве стала бы Тээле до войны и всяких великих переворотов сажать за свой стол какого-то батрака, тем более вместе с гостями?

– До чего же вкусная ветчина! – говорит Киппель, причмокивая, – так и тает во рту! Нет, в городе такое лакомство ни за какие деньги не получишь. Ежели я не ошибаюсь, этот окорок коптился в бане, не так ли?

– Точнехонько так, господин Киппель, – отвечает Тоотс. – Ешьте же как следует, по-мужски, набирайтесь сил в дорогу. И ты, Йорх, тоже, и Кристьян, и Мадис, и… все остальные.

После недолгого молчания молодая хозяйка тихо и словно между прочим произносит:

– Значит, наш школьный друг Кийр все-таки желает стать землепашцем?

– Да, – Кийр склоняет голову набок, – вроде бы имеется такое намерение и желание. И теперь мы направимся с господином Киппелем туда, в сторону Ныве … разведать кое-что.

И вот уже двое путешественников, Кийр и Киппель, выходят из юлесооского дома, словно две звезды Иакова. [17]17
  Пародийное замечание, так как Иаков (он же Израиль.) – один из библейских патриархов. По Священному Писанию: «Восходит звезда от Иакова, и восходит жезл от Израиля» – символы спасения мира, могущества и власти.


[Закрыть] Либле же остается в Юлесоо кое-что поделать, как он выражается, но есть ли сегодня вообще на хуторе для него какое-нибудь занятие, одному Богу известно. Ходить в Юлесоо стало для звонаря делом привычки, которая глубоко в нем засела, – то ли в костях, то ли еще где.

У дворовых ворот навстречу путешественникам попадается юлесооская служанка Тильде, пунцовая и круглощекая, будто ее только что вынули из корзины с яблоками.

Кийр здоровается так … сквозь зубы и говорит Киппелю:

– Дурная примета! Первой встретилась женщина.

– Фу! – фыркает предприниматель. – Встретилась так встретилась. Это же не какая-нибудь старуха. Девица молодая да красивая, словно яблочко. Такая встреча как раз и приносит счастье. Знаете ли, господин Кийр, придавай-ка я большое значение тому, кто и когда мне попадается навстречу, я бы, ей-же-ей, с места не смог бы сдвинуться.

После того, как путники проходят несколько десятков шагов, к ним присоединяется черный лохматый пес; двигается он одним боком вперед, и зад его, по-жалкому отвислый, чуть ли не по земле волочится. Собаки вообще бегают несколько скособочась, это всем известно, но данный экземпляр передвигается и вовсе поперек себя. Вероятно, бедное животное либо сильно дубасили, либо запустили в него булыжником.

– Ах, ты уже здесь, старая падаль! – рявкает Георг Аадниель. И, схватив с земли камень, замахивается на пса: – А ну, пшел прочь!

– Не трогайте его, господин Кийр, – уговаривает предприниматель. – Не кидайте! Пусть идет с нами, ежели хочет, втроем будет веселее. Его, бедняжку, как видно, потрепали деревенские собаки.

– Хм, деревенские собаки! Откуда вы знаете, что он родом тоже из города. Чего он, чертяка, приходит скрестись под нашей дверью! – И покачав головой, Кийр добавляет: – Это – номер второй. Первым – была юлесооская служанка. Поверьте, господин Киппель, наше начинание закончится крахом.

– Да не рассуждайте вы, как старая баба, господин Кийр! Поглядите, вон там летит ворона через дорогу: может быть, и это тоже предвещает что-нибудь недоброе? Никогда бы не подумал, что вы такой суеверный! Но давайте все же двигаться вперед, вот увидите, все пойдет хорошо – как на ольховых санях поедем! Ежели я сегодня еще продам хотя бы четверть того, что в Юлесоо, то…

– Боже сохрани, я же не имел в виду ножи-вилки и прочее ваше барахло. Для меня важен лишь поселенческий хутор в Ныве.

– Небось и его получите: ежели кто хочет что-нибудь продать, так и продаст; взять хоть этого же самого Паавеля, или как там его фамилия, не станет же он без надобности бегать по деревням и выискивать покупателей на свой хутор! И вообще, дорогой господин Кийр, еще вопрос, понравится ли вам это жилье, имеет ли смысл его покупать? По летам-то вы и впрямь уже не мальчишка, но все же вижу я, что у вас не хватает терпения предоставить событиям идти своим чередом. Так вот. Больше мне вам пока что сказать нечего, но, всеконечно, золотая народная поговорка «семь раз отмерь, один раз отрежь» справедлива.

Портной бормочет в ответ что-то неразборчивое, он, вероятно, и сам не отдает себе отчета, что именно – просто думает вслух.

Дорога приводит путников в лес, где порывы ветра не так чувствительны, как на открытом месте. Киппель закуривает новую сигару и поднимает взгляд к небу, тучи там все сгущаются и все больше темнеют. Разумеется, продавцу совершенно безразлично, что «они» там поделывают, однако он приходит к выводу: если ветер утихнет, то непременно повалит густой снег.

– Тьфу ты, сволочь! – вдруг со злостью произносит Георг Аадниель и сплевывает.

– А? – слегка пугается Киппель. – Что там опять стряслось?

– Разве вы не видите, вон там, вдалеке, навстречу нам опять тащится какая-то женщина?

– Да, да, и вправду женщина, – предприниматель вынимает изо рта сигару и, прищурившись, вглядывается вдаль. – Ну и что с того? Пусть себе люди передвигаются, пока еще не конец света. Не можете же вы, в самом деле, требовать, чтобы все жители земли превратились в соляные столбы [18]18
  Согласно библейскому преданию, в соляной столб превратилась жена Лота, ослушавшись ангелов и оглянувшись назад, на разрушенные Содом и Гоморру. Жители этих городов понесли наказание за тяжкие грехи, а благочестивый Лот с семейством был выведен за их пределы…


[Закрыть] на то время, пока вы идете в Ныве покупать себе мызу.

Убогая собачонка жмется к ногам Киппеля, чутьем угадывая, что лишь от этого господина она еще может ждать любви и жалости, прежде чем забьется на дно канавы и околеет.

Киппель вытаскивает из кармана кусок колбасы и отрезает несколько кружочков для голодной собаки.

– Вот видите, – он делает знак рукой Кийру, – даже такая животинка и та хочет еще жить и передвигается… каким бы жалким не было это движение.

Тем временем женщина успевает подойти поближе. Когда же она подходит совсем близко, бродячий торговец замечает, что на лице его спутника появляется кислая гримаса. Как человек поживший и многоопытный, Киппель сразу догадывается: что-то «не так», однако не произносит на этот счет ни слова.

– Вот надо же, – заводит он речь вовсе о другом, – в городе поговаривают, будто в Эстонии лесов больше не осталось, а тут, гляди-ка, лес по обе стороны стоит стеной. – И, вздохнув, добавляет: – Да разве ж можешь ты, душа, угодить всем! Один хочет одно, другой – другое. Два мужика – три мнения. Не правда ли, господин Кийр?

– Ах, – портной машет рукою, – помолчите хотя бы до тех пор, пока эта женщина не минует нас!

– Охотно! Что же вы мне об этом сразу не сказали?

Когда женщина подходит вплотную, Кийр слегка касается полей своей шляпы и хочет пройти мимо нее так же просто, как и мимо юлесооской Тильде. Но это ему не удается.

– Постой, Йорх, – произносит женщина, – погоди чуточку, мне надо с тобой поговорить.

Собственно, это вовсе и не женщина в обычном смысле этого слова, а девица в зрелом возрасте, то бишь особа женского пола, возраст которой приближается к среднему, – приземистая, полнотелая, краснощекая, пышущая здоровьем и силой.

– Ну, в чем дело? – Георг останавливается с недовольным видом. И, обращаясь к Киппелю, говорит: – Прошу извинить меня! Идите себе потихоньку вперед, я вас догоню.

– Не беспокойтесь, – предприниматель направляется и сторону от дороги,

– я зайду в лес и вырежу себе трость. Не спешите, время терпит.

Кийр смотрит вслед удаляющемуся Киппелю и, когда тот отходит на достаточное расстояние, спрашивает снова:

– Ну, в чем дело?

– В чем дело?.. – повторяет женщина. – Прежде всего, надо поздороваться, дорогой зятек!

– Я уже поздоровался.

– Какое же это здорованье! Протяни мне руку, вот тогда и будет настоящее «здрасьте».

– Не дурачься, Маали! – Портной кривит губы. – Говори скорее, что собираешься сказать, ты же видишь, меня ждут.

– Кто этот человек, который тебя ждет?

– Продавец из города.

– И куда же ты с ним направляешься?

– Туда, в сторону Ныве… Есть одно небольшое дельце. А завтра или послезавтра я тебя проведаю, принесу тебе вести и обо всем расскажу, а сейчас мне и вправду некогда.

– Увы! – произносит Маали с легкой грустью. – Сколько уже было этих твоих проведываний, и завтрашних и послезавтрашних. Ты же не держишь слова, ты никогда не приходишь.

– Теперь сдержу слово, приду, вот увидишь.

– Да, да, непременно приходи, мне надо еще поподробнее поговорить с тобой о том самом.

– О чем это том самом? – настораживается портной, хотя смотрит вовсе в сторону, а именно – в лес.

– Ну, дорогой Йорх, будто ты сам не знаешь! Вот и сейчас, шла я по дороге и ломала голову, как это я могла зайти так далеко? Бесстыжая, тряпка безголовая – и нет мне другого названия. Палка по мне плачет, вот что!

– Но зачем ты об этом здесь, посреди дороги!.. – Кийр начинает сопеть.

– Погоди, приду к тебе, тогда и поговорим.

– Смотри, приходи непременно, и чем раньше, тем лучше… если в данном случае вообще речь может идти о лучшем или худшем. Пойми, дорогой Йорх, мне от тебя ничего не надо, только, чтобы ты помог мне советом; ты же единственный человек, который знает об этом деле. Видишь ли, Йорх, я никогда не была плаксой, но сейчас и впрямь иной раз руки опускаются.

– Хорошо, хорошо, – я приду к тебе, тогда и подумаем, как быть и что делать. Иди себе по-хорошему домой и не… не…

– Да, да, я буду тебя ждать, – Маали улыбается сквозь слезы, которые навернулись на глаза то ли из-за резкого ветра, то ли по какой иной причине.

– Ладишь ли ты с Юули? – спрашивает она напоследок.

– Ну, особенно жаловаться не приходится. Живем себе так… день за днем.