Текст книги "Осень"

– Вот еще, черт подери! Ну объясните же мне в конце концов, каким это образом и когда хотел я разорить его вонючее хозяйство? Мы всего лишь спросили – и сделали это вполне вежливо – не собирается ли он продать свой курятник и две-три полоски поля.

– Так-то оно так. Не знаю, какой бес в него вселился. Только нет во всем этом ничего хорошего, именно потому я и предостерегаю вас, так… по-дружески. Нет, на открытом-то месте он вам ничего не сделает, но тот лес возле Пильбасте, тот… Одним словом, будьте предусмотрительны! Там он может подстеречь вас за каждым деревом и кустом.

– Подумать только, вот скотина! – Кийр мотает головой. – А что, если я и не стану возвращаться через Пильбасте? Если пройду как-нибудь стороной? Разве нет обходного пути?

– А вот это, дорогой господин Кийр, мне неведомо, я ведь в этих краях впервой. Но может быть, господин Паавель знает какую-нибудь окольную дорогу?

При этих словах Киппель едва заметно подмигивает пихлакаскому хозяину, и тот понимает его с редкой проницательностью.

– Видите ли, господин Кийр, – Паавель вздыхает, – отсюда в Паунвере есть даже две кружные дороги, но, воспользовавшись ими, вы должны будете либо сделать крюк в двадцать пять километров, либо пройти через болота и топи. Первая дорога, хоть и надежная, но страшно длинная, а на второй, если вы с нею незнакомы, можете утонуть или заблудиться.

– Ой, ой, ой! – стеная произносит Кийр. – Что же мне делать? А вы, господин Киппель, не пошли бы вместе со мною назад, в Паунвере?

– Как? Назад в Паунвере? Что я там потерял? Нет, это ни при каких условиях невозможно. Я еще пооколачиваюсь тут, в поселении Ныве, а потом по наикратчайшей дороге рвану в Тарту. За кем мне гоняться со своим пустым мешком, меня ведь даже деревенские куры и петухи поднимут на смех. Хоть я и мешочник, в моем мешке все-таки должно что-нибудь лежать – помимо двух-трех пакетиков иголок да нескольких катушек и еще кое-что по мелочи. Нет, господин Кийр, что до меня, так я теперь не скоро снова приду в Паунвере. Мне, всеконечно, надо в городе пополнить запас товара, и основательно.

– Ну, а если я по прибытии в Паунвере куплю все, что у нас осталось?

– Зачем же вам скупать ненужные веши? Это было бы смешно.

– А если я вам заплачу просто так, наличными деньгами… за то, что вы меня проводите?

– Еще того не легче! Во-первых, я не нищий, а, во-вторых, провожая вас, не хочу получить пулю – еще неизвестно, такой ли уж хороший стрелок этот поселенец из Пильбасте, чтобы попасть именно в вас. Где гарантия, что его пулька не пощекочет мои собственные ребра?

Портной опускает голову и сопя погружается в глубокое раздумье. Наконец произносит:

– А вы, господин Паавель, не отвезете меня домой на лошади, само собой, за хорошее вознаграждение?

– Нет, нет! – Поселенец мотает головой. – Пасть на поле сражения – это дело чести, а так, с бухты-барахты сунуться под пулю душегуба – легкомыслие и глупая бравада.

– Гм! Но что же, черт побери, мне делать? – И после довольно долгой паузы Кийр добавляет: – Нет, знаете ли, мои господа, я все же пойду через Пильбастеский лес, небось я соображу, как это сделать. И если ему суждено меня убить – пусть убивает. Во всяком случае, тогда вы будете знать, кто именно убийца.

Высказав это отчаянно смелое решение, Кийр отвешивает обоим остающимся вежливый поклон и быстрым ходом направляется в сторону Паунвере, легконогий, словно олень. Но отойдя шагов на двадцать, кричит хозяину хутора Пихлака:

– Стало быть, господин Паавель… примерно через неделю я снова приду к вам и скажу либо «да», либо «нет». Я держу свое слово. А вы хорошенько все обдумайте и определите ваш минимум. Аu revoir! [26]26
  Аи revoir! – До свидания! (франц.).


[Закрыть]

Киппель и Паавель, усмехаясь, переглядываются, но ни тот, ни другой не произносит ни слова, наконец последний спрашивает:

– О чем, собственно, шла речь?

– Какая речь?

– Ну, естественно, когда говорили о каком-то разбойнике из Пильбасте.

– Да пустое все это! – Киппель закуривает сигару. – Просто-напросто хотелось малость припугнуть этого короля иголки, он всю дорогу только и делал, что подначивал меня, пусть теперь хотя бы это будет ему, так сказать, встречной услугой.

– Ха-ха-ха, – смеется поселенец, – понятно. Но у этого мужичка, видать, и впрямь в голове винтиков не хватает. Что вы на этот счет думаете, господин Киппель?

– Охо-хо, винтики-то у него на месте, только труслив он не в меру, завистлив да еще и неуживчив. Взять, например, хотя бы тот факт, что он вроде бы не в состоянии жить даже в таком достаточно зажиточном поселке, как Паунвере.

– Понятно, а что вы скажете насчет его намерения купить хутор?

– Черт знает, – торговец пожимает плечами, – может быть, даже и купит. Деньги у него, похоже, есть – с чего же еще он такой самоуверенный и надутый, словно пузырь.

– Я, во всяком случае, этого человека не понимаю. Мне пришлось в жизни иметь дело со многими людьми, и почти каждого я в большей или меньшей степени видел насквозь, но этот портной для меня и впрямь остается загадкой. Ну да пусть себе будет кем и чем угодно, ведь и я тоже не вчера родился, чтобы позволить себя надуть, в случае, ежели он и впрямь станет покупать хутор.

– Нет, ну какое тут может быть надувательство, вы же человек образованный, но…

– Но?..

– Но стоит ли вам вообще продавать свой прекрасный хутор? Это главный вопрос.

– Ах, так. Ну да, разумеется, продавать не стоило бы, но я ведь говорил вам, что жена грызет меня, словно червь: продай да продай. Какая же это жизнь?! Другой бы муж, характером потверже, в любом случае поступил бы так, как сам хочет, но видите ли, именно такого характера потверже у меня и нет. Я могу командовать батареей, но против жены я пас. Я множество раз пытался поставить себя…

– Но не можете? – Киппель сочувственно улыбается.

– Мочь-то могу, да только на пять минут. А потом снова все идет по-прежнему. Если у того мужика из Пильбасте, как вы Кийру сказали, вместо сердца – нож для забоя свиней, то у меня в груди… то ли кусок воска, то ли что-то и того мягче. Небось вы, господин Киппель, не верите, что я артиллерийский капитан!

– Почему это мне не верить? Я уже вчера слышал, как батрак называл вас капитаном.

– Да, – пихлакаский хозяин опускает голову, – я и впрямь горазд жить с войною, а не с женою. Но хватит уже хныкать, – говорит он, махнув рукой, – каждому, кто хоть немного знает себя, известно: то, что Господь некогда положил ему в колыбель, с ним и пребудет до конца жизни, как бы ни рыпался, как бы ни закатывал глаза. Да, можно, конечно, себя укрощать по малости, но такая борьба с самим собою чрезмерно тяжела, однако – довольно об этом! Знаете ли, господин Киппель, что мы теперь сделаем?

– Я во всяком случае загляну тут на два-три хутора, после чего помчусь на ближайшую железнодорожную станцию. Стыдно мотаться с таким скудным товаром.

– Хорошо, вам виднее, как поступить. Но прежде чем расстаться, зайдемте сюда, к одному бобылю, и чем-нибудь подкрепимся.

– Как это – подкрепимся? Мы ведь недавно ели.

– О-о, это нечто другое. Старый Антс гонит отменное хмельное.

– Господин Паавель! – Киппель отступает на полшага. – Давайте отставим это визит.

– Нет, не отставим! Хочу снова хотя бы на полчасика почувствовать себя капитаном! Пойдемте! Вам не придемся потратить ни копейки.

– Речь не о том. Я еще никогда в жизни не был скрягой. Я лишь опасаюсь, что дома у вас выйдет ссора с женой.

– Ссора так или иначе будет. Одной больше, одной меньше – какая разница. Пойдемте со мной! – И капитан добавляет с улыбкой: – Я приказываю!

Киппель бросает на землю вконец догоревший огрызок сигары, чешет бороду и весьма неохотно следует за капитаном. Вскоре в убогой избушке бобыля Антса начинается долгая беседа, которую время от времени сопровождают жалобные стоны маленького каннеля.

А Георг Аадниель тем временем усердно утюжит большак, осуществляя форсированный марш в направлении Паунвере, и каждый новый шаг все больше приближаем портного к этому – чтобы ему ни дна ни покрышки! – поселению Пильбасте.

Несмотря на зимний холод, со лба путника струится пот… пожалуй, уместно было бы сказать даже кровавый пот, ибо этот ужасный Пильбастеский лес так и кишит душегубами, которые точат зуб на его, Кийра, душеньку. Вместо двух глаз у портного целых четыре: одна пара спереди, вторая сзади – поди знай, подкарауливает ли «он» непременно в лесу, может, затаился где-нибудь в придорожной канаве, в одной руке – заряженное ружье, в другой – купленный у Киппеля нож. В конце концов и сам Кийр спускается в канаву и идет по ней вдоль большака, пригнувшись, словно какой-нибудь проныра, – так оно будет вернее. Жизнь дается не для того, чтобы играть ею. И все-таки лучше было бы проделать тот двадцатипятиверстный крюк – ну что значит для него, Кийра, лишний кусочек дороги, он ведь не Тоотс, которому приходится по меньшей мере час греметь своими костями, чтобы проковылять от Юлесоо до Паунвере. Будь оно трижды проклято! А теперь еще и эти давно знакомые позывы – опять они тут как тут! Ну что за чертово устройство у него внутри: стоит чуть испугаться, сразу «срабатывает»! Вот будет номер, жуткий и омерзительный, если разбойник из Пильбасте подстрелит его точнехонько в ту минуту, когда он, Кийр, будет справлять свое дело. И смотри-ка, все идет к тому: всего лишь в нескольких шагах впереди через дорогу прыгает какой-то паршивый зайчишка.

Теперь душегубец меня прикончит! – в отчаянии думает Йорх. – Когда это было, чтобы заяц перебегал дорогу к добру?» Нет, Господь свидетель, дело зашло так далеко, но хоть назад в Ныве беги. Но тогда позора не оберешься. Хотел показать себя бравым парнем и на тебе! – возвращается назад, словно ободранный пес! Правда, можно бы наврать, будто на него напали, но… но поверят ли ему? Нет, назад поворачивать нельзя. Мало что ли издевались над ним паунвересцы, чтобы пойти и сделать себя еще и в Ныве для всех собак посмешищем! Нет!

Едва закончив свое «заседание», Кийр, вновь пригнувшись, пробирается в сторону леса; дойдя до подходящего места, проделывает несколько гигантских прыжков – и вот он уже в лесу. Портной описывает бесконечно большую дугу, держась по возможности дальше от дороги останавливается за каждым деревом и прикидывает: «Ну теперь поглядим, откуда может щелкнуть первый выстрел?»

Но как это ни удивительно, никакого выстрела не следует. В лесу тихо, только то тут, то там каркает какая-нибудь голодная ворона. Вдруг на голову портного падает еловая шишка. Этот невинный предмет пугает его так страшно, что он даже тихо вскрикивает и с невероятной скоростью, почти ничего не видя перед собой, устремляется еще глубже в лес. Выстрела он вроде бы не слышал, а, может быть, и слышал все-таки, но из-за волнения не обратил на него внимания. Долго ли портной мчится так, словно ошалелый – этого не знает никто, он не останавливается, пока не спотыкается о какую-то кочку и не шлепается на живот. «Уф, уф, – отдувается Аадниель, – вот это была гонка! Аж дух перехватило!»

Лишь минут через двадцать, уже основательно поостыв, Кийр открывает глаза и видит, что оказался на лесной опушке – сквозь редкие деревья виднеется ровное, чуть припорошенное снегом поле. Тихо и осторожно поднимается портной на ноги, особенно бдительно поглядывая через плечо назад. Затем он вовсе выбирается из леса и, охая, окидывает взглядом совершенно незнакомую ему местность. Паунвере должно бы находиться по левую сторону от него, но поди знай: в поле не видно ни домов, ни дороги. Постой, постой, там, поодаль, все же виднеется какая-то труба и кусочек конька крыши. Конечно, в случае крайней необходимости можно бы туда рвануть, но как бы такой маневр не увел его еще дальше в сторону от правильного пути.

Из лесу доносится слабый треск. С быстротой молнии поворачивается Йорх на своих трясущихся осях, однако ничего подозрительного не замечает. Вообще-то теперь ему уже можно бы и совершенно успокоиться, да ведь это успокоение, так сказать, под рукой не лежит. Нелишне будет еще примерно с четверть километра пробежать хорошей рысцой (трусцой) по бугристому полю. Главное: подальше от этого разбойничьего леса, а там будь что будет!

Ох-хо, и что же Кийр видит?! Примерно в полутора километрах от него какой-то возница тащится по… разумеется, по большаку – кто же в это время года поедет по полю! Вперед! Если догнать этого возницу, все будет в порядке. По крайней мере он, Йорх, разузнает, где именно находится, и попросит указать дорогу в свою деревню. Поднажать и выдать два марафона!

К чести Кийра надо заметить, что он, несмотря на свой возраст, вполне способен бежать наперегонки с каким-нибудь юнцом. Да, дыхание становится прерывистым, даже и глаза вылезают из орбит, и во рту пересыхает, но ноги легки и ничуть не устают. Бегущий не видит лица возницы – оно наполовину скрыто выцветшей шапкой-ушанкой – да и зачем ему видеть лицо: человек – он человек и есть, ведь не все люди разбойники, как тот, что в Пильбасте и в Пильбастеском лесу.

– Эгей, хозяин! – кричит Кийр, приближаясь. – Будь так добр, придержи немного, мне надо у тебя кое-что спросить. Доброе утро!

– Тпгу! – Возница останавливает своего костлявого, с провисающей спиной рысака. – Здгасте, здгасте!

Кийр превращается в телеграфный столб, ибо теперь в и д и т лицо возницы. Боже правый! Это же не кто иной, как тот самый пильбастеский поселенец, который не далее как вчера хотел отправить его в мир иной. И вот теперь он, Кийр, сам бежит в объятия к этому страшному человеку! – Боже, отец наш небесный! – бормочут синие губы несчастного портного, увидевшего смерть в каких-то нескольких шагах от себя.

– Что вы собигались у меня спгосить, господин… господин Кийг, если не ошибаюсь?

– Н-ничего! – заикаясь произносит Кийр и устремляется форсированным маршем по большаку в обратном направлении.

– Господин, господин! – кричит вслед ему поселенец. – Молодой человек! Газгешите же, наконец, догогой, спгосить у вас одну вещь.

Портной бросает взгляд через плечо и останавливается на почтительном расстоянии.

– Что такое? Вы что, опять решили меня убить, как вчера?

– Убить?! Иисус Хгистос! С чего это мне вас убивать?

– Немедленно бросьте на землю ваш револьвер!

– Боже пгаведный! – Поселенец прижимает руку к сердцу. – У меня даже и гвоздя нет в кагмане. А если вы о вчегашнем, так это случилось из-за науськивания жены и по пгичине моего вспыльчивого хагактега. Но ведь я вообще-то и не целился в вас, господин Кийг. Я пгосто так стгельнул газок в воздух.

– Ах вот как? – Портной следит за каждым движением поселенца. Однако некий внутренний голос говорит Кийру, что этот человек вовсе не такой опасный, каким показался вчера; возможно, он и вправду чуточку чокнутый, но угрозы собой не представляет.

– А ты купил вчера ножик у того мешочника, который был вместе со мною?

– Ножик? Нет, я у него ничегошеньки не покупал. Я даже и не видел его после того, как вы от нас ушли.

– Что же это, черт побери, значит? – ругается Кийр вполголоса. – Не врите! Вы купили у него ножик, когда он сидел на краю канавы. И при этом грозились убить меня, если я еще раз появлюсь тут, вблизи вашего жилья.

– Пусть будет мне свидетелем Отец небесный! Пусть отсохнут мои ноги и гуки, если мне хоть когда-нибуль пгиходила в голову такая стгашная мысль! Я только газок стгельнул в воздух, а когда вы потом там лежали, я чуть было умом не гехнулся; думал, может, случайно попал в вас. Кто же вам, молодой господин, наговогил такие стгашные вещи?

– Кто наговорил, тот наговорил, это неважно. Но что у тебя были злые намерения – это точно.

– Святое небо! Да, иной газ я и впгямь совегшаю глупости, но убивать человека – о Боже! Подойдите, молодой господин, обыщите меня всего, и если вы пги мне найдете какой-нибудь сомнительный пгедмет, я повешусь на пегвом же дегеве.

– Ну нет, я не так прост, чтобы подойти, – портном отступает на несколько шагов.

– А если я газденусь догола и отнесу свою одежду в стогону шагов на тгидцать, тогда вы тоже не подойдете?

– Тогда… гм… Ну так и быть, ошкуряйся догола, отнеси одежду на поле и вернись назад к телеге!

– Да, сгазу, господин Кийг.

– Однако «ошкурение» происходит отнюдь не так быстро, как предполагал портной: на поселенце по причине холодной погоды надето множество поношенных одежек – снятые, они заполняют чуть ли не половину телеги.

– А сапоги газгешите на ногах оставить? – спрашивает, дрожа от холода, поселенец.

– Разрешаю. Только сперва все же стяни их и покажи, что внутри не спрятан нож или револьвер; тогда можешь снова на ноги надеть. Так. Теперь отнеси свое вшивое барахло на поле, а когда пойдешь назад, подними руки вверх, чтобы я видел, не прихватил ли ты чего с собой. Ну, марш! Долго еще мне тут с тобой валандаться?!

Несчастный поселенец, тело которого прикрывают только рубашка, сапоги и побитая молью зимняя шапка, действительно отправляется на поле с ворохом своей одежды. От вчерашнего бравого мужика и следа не остаюсь; с какой стороны ни возьми, он являет собою воплощение смиренности, он даже и физически выглядит слабее прежнего, – доведись пильбастескому мужичонке сойтись с Кийром на кулаках, наверняка на стороне последнего будет значительный перевес.

Портной прежде всего роется в телеге поселенца: не спрятал ли этот «шельмец» там оружие? Но в телеге нет ничего, кроме маленькой лошадиной торбы с сеном, охапки соломы и драной, с вылезшей паклей полости. Наконец дрожащий от холода поселенец возвращается к телеге, руки его все еще подняты вверх.

– Опусти руки! – гаркает Кийр. – Я уже вижу, что в ладонях у тебя ничего нет, другое дело – твоя одежда. И пусть хранит тебя Бог, если я найду там какое-нибудь оружие!

– Нет там никакого огужия, – пильбастеский поселенец опускает руки и кутается в ветхую полость. – Но догогой господин Кийг, вы же не станете на меня жаловаться, я и без того убого живу и существую.

– Это еще что за разговор?

– Ну ведь вы не подадите на меня в суд из-за того, что я вчега стгельнул из гевольвега?

– А-а – это! – Георг Аадниель торжествующе усмехается. – Будет видно, пока что еще не знаю.

– Ой, догогой! – поселенец скрещивает пальцы и вытягивает губы трубочкой. – Не жалуйтесь! Гади Бога, не жалуйтесь!

– Ну, может, я и не пожалуюсь… если в твоей одежде не обнаружу револьвера или ножа. Постой тут, пока и пойду посмотрю. Но прежде скажи мне, куда это ты собрался ехать?

– В Паунвеге.

– А-а, стало быть, эта дорога ведет в Паунвере?

– Ведет, а как же. Я дгугой догоги туда и не знаю.

– А что у тебя за дело в Паунвере?

– Да дгугого дела и не было, пгосто хотел попгосить у вас пгощения за вчегашнюю дугацкую стгельбу. Жене, пгавда, совгал, будто еду в волостное правление – ведь гади газговога с вами она бы меня не отпустила, у нее сегдце запальчивое. Вы, господин Кийг, никогда не бойтесь меня, скогее ее опасайтесь: она человек свигепый, она вам глаза выцагапает, если ненагоком узнает, что вы меня на догоге обыскали. Сам я об этом, газумеется, ни гу-гу, но ведь может случиться, что это обнагужится как-нибудь иначе. Но идите тепегь, догогой молодой человек, и пгосмотгите поскогее мою одежду, я замегзаю.

– Так и быть, я иду, только гляди, не вздумай улепетнуть.

– Куда же я улепетну, голый как могковка?! Да и лошаденка моя бежать не в силах.

Кийр отправляется к вороху одежды, оглядываясь через каждые пять шагов: как бы этот чертов поселенец не набросился сзади! Что ни говори, а глаза у него под густыми бровями – хитрющие, и булыжников с кулак величиной на поле – хоть отбавляй.

Кийр весьма обстоятельно перетряхивает одежонку поселенца, не переставая при этом косить одним глазом в сторону большака. В результате обыска портной не находит в карманах поселенца ничего, кроме трубки-носогрейки, кисета с табаком, зажигалки цвета меди, засморканного носового платка и допотопного кошелька с мизерной суммой денег. «Нет, черт подери! – бормочет Кийр себе под нос, – пильбастеский мужик совершенно не виноват, все – бессовестная ложь этого бродяги из города». Но пусть теперь этот скот побережется – небось, он, Георг, когда-нибудь доберется до обманщика и прохвоста!

Аадниель хватает одежду поселенца в охапку и бежит к дороге, где последний, чтобы хоть немного разогреть окоченевшие члены, забавно болтается, держась за боковину телеги – словно висящее на веревке нижнее белье. Однако то, что Кийр видит сверх того, не доставляет ему ни малейшей радости. Со стороны леса на хорошей рыси приближается какой-то господин в блестящей рессорной коляске. «Кто бы это, черт побери, мог быть? – думает Кийр, морщась. – И чего он, стервец, именно теперь тут разъезжает?» И обращаясь к поселенцу, портной приказывает:

– На, натягивай быстрее одежду и проваливай домой! Да пошевеливайся, не то по башке получишь!

– Как же мне пошевеливаться, мил-господин, ежели я застыл весь, как есть закостенел! Ну, нашли что-нибудь у меня в кагманах?

– Поторопись и не болтай!

Однако не успевает поселенец еще и наполовину одеться, как блестящая рессорная коляска уже останавливается возле них, и великолепная выездная лошадь фыркает Кийру прямо в ухо.

– Какая такая пьеса тут разыгрывается? – спрашивает барственного вида господин, привалившись к краю своей роскошной коляски. И не дожидаясь ответа, продолжает:

– Это ты, Кийр? Что за цирк вы с этим голым и синим человеком устроили?

– Ничего особенного, дорогой школьный друг Тыниссон. Мы просто так. Это мой старый знакомый и соратник, поселенец… поселенец…

– Ну и ну, старый знакомый и соратник, а сам даже имени его не знаешь.

– Знать-то я знаю, да вот из головы вылетело.

– Моя фамилия Юугик, уважаемый господин. Я поселенец, оттуда, из-за леса.

– Ладно, поселенец так поселенец, а чем вы тут занимаетесь, полуголый, на зимнем холоде?

– Ох, господин, – Юурик высмаркивается и вытираем слезящиеся глаза. – Что я сейчас полуголый – это еще не так стгашно. Только что я и вовсе голым был.

– Это зачем же?

Поселенец пересказывает свою историю с начала и до конца, он даже не пытается скрыть, что вчера выкинул очень глупую шутку и что «тепегь» господин «Кийг» обыскал его одежду.

– Он боялся, что пги мне какое-нибудь огнестгельное огужие и что я собигаюсь его застгелить.

– И в то время, как он искал оружие, вы стояли тут совершенно голый?

– Да, почти совегшенно голый.

– Кийр! – свирепо рявкает Тыниссон. – Нет, не отходи в сторону, я тебя все равно достану, сегодня у меня нога не болит. А ежели я даже и не смогу тебя изловить, беды не будет. Небось, суд в этой истории разберется; не забывай, я свидетель, я видел, как ты мучил этого человека. Погоди чуток, я слезу с коляски и скажу тебе пару слов!

– О чем это ты собираешься со мною говорить?

– Сейчас увидишь.

Тыниссон неожиданно легко спрыгивает с коляски и вот уже стоит лицом к лицу с портным.

– А знаешь ли, сколько ты за свою выходку получишь, ежели дело до суда дойдет? Ну так я тебе объясню: не один добрый год принудиловки.

– Не болтай чушь! Лучше скажи, куда ты ездил, да возьми меня в коляску, отвези в Паунвере.

– Я – тебя? В свою коляску?! – Лицо толстяка багровеет. – Скорее я возьму в нее воз свиного г…, чем тебя! Скотина!

Не успевает портной опомниться, как получает две полновесные оплеухи – одну справа, вторую слева.

– Ну вот, так твое равновесие останется при тебе, – произносит Тыниссон, – так тебе не придется падать ни гуда, ни сюда. А теперь – и мигом! – марш домой, не то я тебе так накостыляю, что от тебя одна вонь останется! – И обращаясь к пильбастескому поселенцу, Тыниссон спрашивает: – Куда вы собирались ехать?

– Вообще-то… – произносит бедняга дрожащим голосом, – собигался поехать к господину Кийгу пгосить пгощения за вчегашнюю стгельбу.

– Просить прощения – у Кийра?! Пусть-ка сперва отсидит свое, а после поглядим, что с ним дальше делать. А теперь оденьтесь как следует, подстегните лошадь, поезжайте домой да выпейте горячего чаю. И ежели Кийр вздумает еще заявиться к вам в дом, всадите ему в задницу пулю. А пока что не бойтесь – я глаз с него не спущу, я погоню его в Паунвере, словно свинью на выгон. К тому времени вы давно уже будете дома. И держите всегда револьвер в кармане – кто этого дьявола, портного, знает!..

– Ой, благодагю, благодагю, господа! – Поселенец разворачивает лошадь, отвешивает Тыниссону низкий поклон и направляется в сторону леса.

– Ну, дорогой школьный друг, шагом марш! А ежели попытаешься дать стрекача, пошлю тебе вслед целую дюжину свинцовых бобов.

– Неужели ты и впрямь не подвезешь меня? – канючит портной.

– Нет. Шагай рядом с лошадью! А скоро и на рысь перейдем, тогда дело пойдет быстрее. Долго ли мне этак тащиться?!

– Выходит, я тоже должен бежать рысью?

– Да хоть галопом, но попробуй хотя бы на полшага отстать от лошади, тут уж я поддам тебе жару! Заруби это себе на носу.

– Гхм… Скажи хотя бы, с чего это ты на меня так озлился? Что я плохого тебе сделал?

– Зачем мучаешь других людей, ну, к примеру, этого беднягу-поселенца? Он ведь не в тебя выстрелил. Я и сам у себя дома почитай каждый день стреляю, так ведь это не значит, будто я убиваю людей.

– Но пугать тоже нельзя. У меня живот схватило.

– У тебя всегда живот схватывает.

– Вовсе не всегда, а только если меня кто испугает.

– Ишь, какой младенец, он выстрела револьвера боится! А еще на войне был… Ах да, ты так был на войне, что ничего, кроме скрежета крысиных зубов, и не слышат. Я тут чуток подзабыл, с каким воякой имею дело.

– Не придуривайся! Лучше скажи, куда это ты ездил такой расфуфыренный?

– А тебе и это знать надо! Ну так и быть: ездил на мызу Линдениус.

– А-а… Небось, свататься?

– Ясное дело, а то как же.

– Гм… А где же сват?

– Свата и не было. Тебя найти не сподобился, не то быть бы тебе сватом. Иди садись в коляску, сколько можно так волочиться! Эдак мне и к вечеру домой не попасть, а оставить тебя без присмотра я тоже не могу, чего доброго, назад побежишь да вконец заклюешь этого Юурика, или как там его зовут.

– Но там, возле Айзила, меня ссадишь, – Кийр проворно забирается в коляску. – Мне надо переговорить со своей свояченицей.

– Надеюсь, ее ты все же не разденешь догола, как раздел поселенца?

– Ну и похабник же ты!

– Еще вопрос, такой ли уж похабник. У Либле есть что о тебе порассказать.

– Этого Либле пора бы повесить! – шипит портной ядовито.

– Ох-хо! Неужто не знаешь – дыма без огня не бывает.

– Либле дымит и без огня. Одноглазому прохвосту всегда есть дело до всех, кто только живет на свете.

– Точь-в-точь как и тебе. Видишь, ты даже в разбойники с большой дороги подался! Неизвестно еще, осталось ли что в карманах бедняги Юурика?

– Черт толстопузый! – Выругавшись, Кийр спрыгивает на дорогу и сразу сигает на другую сторону канавы.

– Ха-ха! Теперь можешь идти, куда вздумается, – смеется вслед ему Тыниссон. – Поселенца тебе уже не догнать, а дома у него есть револьвер, это ты и сам знаешь.

– Попридержи язык, старый толстяк! – Портной грозит кулаком хуторянину из Кантькюла. – Знаю я, куда ты ездил! Твоя лошадь и коляска – краденые. Прежде у тебя такого выезда не было.

– Погоди же, чертова шкура! – Тыниссон останавливает коня и тоже спрыгивает на дорогу.

Но – поздно: убегающая фигура Кийра маячит уже среди поля, словно некое привидение.

Тыниссон не считает нужным хотя бы шаг вслед беглецу сделать, тем более, что великолепный конь нетерпеливо роет копытом дорогу, готовый каждую минуту сорваться с места.

– Счастливого пути! – кричит кантькюлаский хуторянин вслед рыжеголовому. – Теперь я вижу, что ты нацелился в Паунвере, до Юурика тебе сегодня уже не добраться.

Тыниссон садится в коляску и, щадя копыта красивого животного, неспешно направляется к своему хутору, па сердце у толстяка спокойно: небось, его «дорогой школьный друг» теперь уже не опасен для бедняги поселенца.

А Кийр, быстрый, с какой стороны его ни возьмешь! [27]27
  Кийр в переводе с эстонского «луч», «спешка», «поспешность», «скорость».


[Закрыть]

– мчится по неровностям поля прямиком в Паунвере, подгоняемый страхом и дурными предчувствиями. – «А что, если этот дьявол и впрямь передаст меня в руки правосудия за разбой на дороге? Что мне тогда делать? Кой черт дернул меня обругать его вором, ведь на самом-то деле он вовсе не вор, а зажиточный хуторянин и в состоянии купить себе хоть две коляски и двух рысаков! Черт бы побрал мой дурацкий язык!»

Поравнявшись с родительским домом, Кийр пытается тайком проскочить мимо, но его уже заметили. Этот молодой бычок Бенно, похоже, только и делает, что смотрит на большак. Ишь ты – вот он уже стоит прямехонько. Этакий сопляк! И как только его, Аадниеля, угораздило заиметь именно такого братца!

– Куда же теперь, дорогой Йорх? – спрашивает Бенно.

– А тебе что за дело до этого?

– Мне-то и впрямь – нет, но тут, в доме, кроме меня живут еще и другие люди, которым до этого есть дело; не забывай, что у тебя родители и… жена!

В данном случае от старшего брата можно бы ждать резкого ответа или еще чего-нибудь в таком же роде, но странным образом ни того, ни другого не происходит, Йорх лишь замечает с чуть заметной иронией:

– Стало быть, ты заделался посредником?

– И это не так, но ведь и мне тоже больно смотреть, когда ты изо дня в день без дела околачиваешься где-то.

– Послушай, Бенно, ты ошибаешься. Я не околачиваюсь без дела и не гоняюсь впустую за ветром; ты и представить себе не можешь, какие тяжкие дни и часы я переживаю.

– Что же это, черт подери, значит? Я почти уверен, это опять какая-нибудь брехня.

– Вовсе нет. Я ходил в Ныве. Там живет человек по фамилии Паавель, он собирается продавать свой поселенческий надел. Хутор – как райский сад, у него только один недостаток: чересчур дорогой. Хозяин, конечно, сбавит цену, но поди знай, много ли?

– Сколько же хутор стоит? У тебя же денег хватает.

– Да, хватает, хватает!.. Это говорить легко, а попробуй-ка, выложи на стол шестьсот тысяч, да сверх тою еще и за движимое имущество.

– Да, да-а, сумма знатная. Но скажи-ка мне еще раз, положа руку на сердце, с чего это тебе так приспичило купить этот хутор?

– С чего приспичило?.. Хочу показать паунвереским шельмецам, что я мужчина, а не тюря в тряпочке.

– Ну, упрямства тебе не занимать, это я знаю, только что ты покупкой хутора докажешь? У тебя есть свое ремесло, есть деньги в кармане, чего тебе еще надо? Да и работы хватает, особенно теперь, перед Рождеством. И если ты так и будешь все бегать да бегать, мы не сможем больше взять ни одного заказа. Ты же прекрасно знаешь, отец уже полуслепой, и толку от него мало. А много ли могу я один? Счастье еще, что Юули порядком мне помогает. Но иди же в дом, холодно!

– Нет, сейчас не пойду. Мне надо в Паунвере… Тьфу ты, ну что я болтаю! Собираюсь пойти к Маали.

– Гм, а туда зачем?