Текст книги "Осень"

– Кто? Где?

– Ну, там.

– Гм … – молодой человек смотрит в указанном направлении, – так это же Йорх, если не ошибаюсь. Нет, не ошибаюсь, он, собственной персоной. Подождем, пусть, подойдет к дому, небось узнаем, с какими барабанами и фанфарами его там, в Таллинне, встречали. Поначалу над ним не стоит подтрунивать не то ничего не скажет.

– А не лучше ли будет, ежели я уйду? – Йоозеп Тоотс закуривает папиросу.

– Почему же лучше? Правда, он ни ко мне, ни к вам особой симпатии не питает. Но мы и без того сразу увидим, с какими козырями он оттуда, от больших господ, возвращается. Имейте в виду, если он громко сопит, это не предвещает ничего хорошего.

Аадниель Кийр подходит ближе и – по-видимому, он уже увидел Тоотса, да и Бенно тоже, – намеревается зайти во двор с другой стороны, обогнув дом.

– Э-гей, приятель! – окликает его Бенно. – Куда это ты спешишь? Иди к нам!

– Чего ты разорался? – доносится с большака.

– Вовсе я не разорался. Иди сюда и расскажи, как в Таллинне решилось.

– Тьфу, – фыркает Георг Аадниель. – Я едва на ногах стою. Зайдемте в дом, я там все и расскажу, ежели есть что рассказывать. Здравствуй, Йоозеп! Заходи – у меня в кармане двадцать капель «вакханалиуса», выпьем-ка его с сахарной водицей. Уф, уф, ноги мои до того устали, что хоть прямо в грязь ложись не сходя с места. Входите!

– Идем, идем, раз приглашают! – торопит Бенно Тоотса. – Братишка, как видно, в сравнительно хорошем настроении. Не исключено, что ему повезло.

– Можно и войти. – Тоотс пожимает плечами. – Интересно послушать, какие такие добрые известия привез Аадниель, или же какую – как говаривал он сам в прежние времена – весть.

Собеседники входят во двор, тогда как Георг Аадниель уже плетется в дом. Если он не валяет дурака, то, похоже, и впрямь сильно устал.

– Ну так здравствуй, юлесооский законный хозяин! – посмуглевший путешественник кладет руку на плечо Тоотса, когда тот входит в дом. – В кои-то веки я и тебя повидаю.

– Меня? – Йоозеп усмехается. – Меня можно повидать в любое время, а вот тебя что-то нигде не было видно. Я только что услышал от Бенно, будто ты ездил в столицу.

– Да, – Аадниель устало опускается на стул, – это святая истина, по меньшей мере на сей раз этот недоносок сказал правду. Именно из Таллинна я сейчас и приехал.

И что же хорошенького он там услышал?

– Хорошенького! – Йорх качает головой. – Кто тебе сказал, будто я там мог услышать непременно хорошенькое? Садись, дорогой Йоозеп, это разговор длинный. Только дай мне чуточку перевести дух; даже сердце стучит, словно с цепи сорвалось.

– Ты, Йорх, назвал меня недоноском, – вмешивается в разговор младший брат, – в таком случае разреши этому недоноску спросить, не ты ли привел с собою этого страшного пса?

– Какого еще пса? Что ты несешь!

Пусть подойдет к окну и поглядит.

Георг Аадниель – хотя он и смертельно устал – подгоняемый любопытством, тащится через силу к окну.

– Да я в жизни не видал такого страшилища. – Он мотает головой. – Даже и во сне не видал.

Вот как. А он, Бенно, уже подумал было, что брат привел пса в подарок домашним.

– Помолчи, Бенно! – ворчливо обрывает сына старый глава семьи. – Пусть Йорх рассказывает, что он видел и слышал там, в дальних краях.

– Да что я мог там увидеть и услышать, – Георг снова садится на стул, – гонять кулаком ветер да решетом воду носить можно и здесь, в Паунвере, с тем же успехом, что и в Таллинне. Ик!

Только теперь, по тону школьного приятеля и по распространившемуся в помещении запаху перегара, Тоотс замечает, что Аадниель слегка подвыпил. Вдобавок к этому его платье порядком помято, волосы слиплись сосульками, а обувь испачкана, словно ею месили грязь.

– Выходит, ты так ничего и не узнал? – робко спрашивает мамаша Кийр.

– Ничегошеньки! – Сын откидывается на спинку стула. И после недолгой паузы добавляет: – Там и впрямь, была добрая дюжина капитанов и больших господ, но какой мне от этого толк? Разговор у всех один и тот же: пусть я принесу бумаги, документы; мол, такие вопросы, как выделение поселенческого надела, должны первоначально рассматриваться в местном самоуправлении. Сами же они только взвешивают принятое решение и, если найдут, что все в порядке, тогда утверждают. И все время на языке у них одно и то же, словно бы я требую для себя этот причитающийся нам надел и за свои военные заслуги! Объяснял я, объяснял, что дело обстоит вовсе не так, что этот надел пошел бы моим родителям за их погибшего сына; но ничего поумнее в ответ не услышал. Нужны бумаги, документы, доверенность, я уж не помню, что еще. И когда они мне, вдобавок ко всему, начали разъяснять, что у них среди претендующих на землю чуть ли не десять категорий или очередей, то в моей голове и вовсе все смешалось. Ох уж эти хождения и хлопоты! Да и в помещениях там до того жарко, что вся шкура взмокла. Добрых слов и вежливости хоть отбавляй, а правды и справедливости и того, чтобы вникнуть в положение человека, – этим и не пахнет. Ик!

Кийр сплевывает, так что плевок описывает широкий полукруг, и продолжает:

– Местное самоуправление! Тьфу! Вы же знаете, что местное самоуправление со мною делает! Там одна шайка, пристроились к кормушке, а прочим не дают даже пискнуть. Никакое это не самоуправление, а самодержавие. Знаешь ли, Тоотс, теперь я скажу это совершенно открыто – если подумать, так и впрямь в старину было куда вольготнее жить. Не знал ты ни налогов, ни всего иного-прочего, жил себе своей тихой жизнью, словно старик-бог во Франции. Можешь пустить это дальше, если желаешь.

– Кто это может пустить дальше? – переспрашивает хозяин Юлесоо. – Не меня ли ты, в самом деле, имеешь в виду? Нет, золотко Йорх, я больше слушаю, чем разговариваю. Я ведь уже не в паунвереской приходской школе.

– Так и быть, оставим это, – Кийр делает рукой примирительный жест. – Ах да, – он ощупывает нагрудный карман, – куда же эта бутылка подевалась? Аг-га-а, вот она где! – И, обращаясь к своей молодой жене, распоряжается: – Юули, принеси-ка нам одну рюмку, ту, сортом повыше!

– Ну и ну, – старый мастер хмурит брови, – с каких это пор ты, Йорх, начал носить в кармане бутылки?

– Ничего не поделаешь, придется спрыснуть неудачу.

Если бы только дорожные расходы, так еще было бы терпимо, но сверх того утекло черт-те знает сколько. Один, бестия, присосался ко мне, словно пиявка, он, мол, поможет провернуть все мои дела, у него, мол, большие знакомства и все в таком роде…

– Ну и что, провернул?

– И еще как! Все, что он мне надул в уши – одно дерьмо да опилки,

– Но что-нибудь он все же сделал, ведь не …

– А то как же, сожрал кучу моих денег. Ел и пил за мой счет, словно скотина.

– Что же это за барин такой?

– Откуда мне знать?! – Аадниель тупо машет рукою. – Он ко мне подкатывался, когда я в столовой или в трактире говорил о правде и справедливости.

– Ой, ой, Йорх! – старик качает покрытой белыми ворсинками головой. – Если ты таким образом будешь вести свои дела, то и впрямь скоро станешь голым, как ладошка. Ведь это почти такой же провал, какой уже был однажды, когда ты ездил в Россию.

– Все оттого получилось, – криво улыбаясь, старается отшутиться сын, – что Юули не держала на мою удачу скрещенными пальцы. Да, да, это как пить дать.

– О Господи! – Молодая женщина закрывает руками лицо и быстро уходит в другую комнату. – Теперь еще я и виновата, что у тебя дело не выгорело.

Бенно спрыгивает с портновского стола и идет следом за нею. Но с порога говорит брату:

– Ну и никудышный же ты мужичонка, Йорх! – И уже в задней комнате, обращаясь к Юули: – Что ты, глупышка, плачешь из-за этого прохвоста! Неужели ты еще не уразумела, что все свои неудачи он сваливает на чью-нибудь голову? Постарайся к этому привыкнуть, а если не сможешь, то просто-напросто уйди от него. Работаешь здесь иголкой с утра до вечера … неизвестно для кого. А Йорх разыгрывает из себя большого барина, путешествует по свету и сорит деньгами. Тьфу, какой это муж, тоже мне приобретение! То ли это война вконец задурила ему голову, то ли еще что. Не плачь! Лучше свисти.

– Слышишь? – Юули отнимает руки от своего заплаканного лица. – Кто это там, за дверью, царапается и скулит?

– А-а, это бродячий пес. Пусть его…

– Бродячий пес за нашей дверью! Ой, Бенно, не к добру это.

– Пустое! А что, это примета какая-нибудь?

– Да, дурная примета, очень дурная.

Что это она рассуждает как маленькая! Пусть лучше послушает, что болтает Йорх в передней комнате.

А старший брат, успевший уже опустошить второй стакан и попросить у Тоотса курева, становится все более развязным и говорливым.

– А-а, пустое! Что эта малость для меня значит! Это значит только одно: человек должен надеяться лишь на себя и не должен просить помощи у других. Так обстоят дела. Имейте в виду, я сам куплю хутор, если его не дадут во имя справедливости.

– Что? – Старый мастер подается вперед. – Ты купишь хутор? Где ты его купишь? И на какие шиши?

– Не беда, небось я еще покажу паунвересцам, что может сотворить такой человек, как я! Зря они надо мной посмеиваются. Вот и народная мудрость, учит: хорошо смеется тот, кто смеется последним. Что ты, Йоозеп, на этот счет думаешь?

– А чего тут думать, – Тоотс попыхивает папиросой.

– Ты же всегда такой мудрец да хитрец. В нашей округе и впрямь пока нет в продаже хуторов и поселенческих наделов, но там, чуточку подальше – да, к сожалению! Там уже многие на ладан дышат: так что, будь молодцом, приходи да бери.

– Не понимаю, – ворчливо произносит отец, – что это, собственно, за голод у тебя на хутор? С чего ты вбил себе эту мысль в голову?

– Ах, эту мысль? Ну, она появилась, конечно же, не вдруг, не за одну ночь. Во-первых, я хочу переселиться куда-нибудь подальше от Паунвере, будь оно проклято! – мне не по нутру здешние люди. У меня все время такое ощущение, будто они хотят меня слопать. Да, за стаканчиком пива или вина они и впрямь твои друзья, но стоит тебе отвернуться, как … Во-вторых, я все-таки эстонец. Чего хорошего в том, что бывшие бароны и фоны и всякие иные немцы скупают кусища земли, чтобы понастроить там новых мыз? Не лучше ли будет, если какой-нибудь кусочек землицы и леса останется также и в руках эстонцев? А вы как считаете? Я … я сейчас и вправду слегка наклюкался, но, небось, я знаю, что говорю. По дороге из Таллинна в Паунвере я разговаривал с одним очень серьезным и знающим человеком, он все мне растолковал. Этот человек не ждал от меня ни угощения, ни еще чего-нибудь, а говорил от чистого сердца. Я спросил, почему он не напишет об этом в газету. Он ответил, что уже написал. – И, оборотясь к задней комнате, Аадниель кричит:

– Слышь ты, Бенно, впусти в дом своего тезку! Не то он обдерет себе когти об дверь.

– Кто его с собой привел, тот пусть и впускает, – кричит в ответ младший брат.

Наступает зловещая тишина; ни в передней, ни в задней комнате никто не произносит ни звука.

Наконец подает голос сама старая хозяйка.

– Теперь Йорх, – начинает она, – разреши и мне вставить в разговор словечко. Я не упрекаю тебя за то, что ты стал пить и курить – это дело твое. Ты уже взрослый мужчина и сам должен отдавать себе отчет в своих поступках. Но я, во всяком случае, никогда не думала, что ты приобретешь такие замашки, которые пожирают и здоровье и деньги. Ну да Бог с ними – уж, видать, такое сейчас время, не знаешь, чего бояться, о чем сожалеть …

– Ну что ты вмешиваешься, мама! – нетерпеливо перебивает сын.

– Да погоди же ты, погоди, странный ты человек! Куда ты спешишь! Я только хотела сказать тебе несколько слов и дать материнский совет, – оставайся здесь, в своем доме, где ты родился и вырос. Ты не создан для того, чтобы жить вдали от нас, где-нибудь, в чужом краю, среди чужих людей.

– Как так? Ты что, запеленать меня хочешь?

– О-ох, зачем же ты, сынок, такие слова произносишь!

Неужели ты сам не видишь: у тебя все идет прахом, что бы ты ни предпринял в чужом месте? Ездил в Россию, ездил в Таллинн – и тут, и там прогорел… Как было бы хорошо, если бы ты теперь с миром остался дома и продолжал свою прежнюю работу! Ничего лучшего не умею тебе пожелать.

– Ты не умеешь! – отвечает сын с горечью. – Если ты не умеешь, так сумею я сам. Сегодня же начну узнавать, не продают ли где поселенческий хутор.

– Не знаю, стоит ли с этим так уж спешить? – вставляет замечание Тоотс.

– Хоть сейчас и пошли в ход всякие машины и приспособления, работа на земле остается тяжелой, особенно для тех, кто к этому непривычен.

– Ого, теперь и ты, Йоозеп, примкнул к лагерю матушки! – восклицает Йорх, уставившись на Тоотса. – Может, ты задумал еще раз устроить мне пробу кости, как в тот раз, еще до мировой войны?

– Ничего я не задумал, – спокойно отвечает хозяин Юлесоо. – К чему устраивать пробу чужим костям, ежели и собственные-то мои расхлябались.

– Да, но ты все-таки содержишь хутор, строишь дома, распахиваешь целину, да у тебя, небось, и хорошая копеечка про запас отложена.

– Так-то оно так, но ведь ты прекрасно знаешь, как обстоит дело с этими «домами», разве же только моя сила?..

– Знать-то я знаю, но все же… – и тихо, скосив глаза на дверь задней комнаты, Кийр добавляет. – Вот и был я круглый дурак, что взял жену бедную, словно жердь от изгороди! Что мне теперь делать с такой?

– Но ты только что говорил, что человек должен помогать себе сам, а не надеяться на других.

– О-о, дорогой мой, это совсем иное дело: чужие люди и собственная жена – две совершенно разные вещи. Знаешь что, Йоозеп, давай-ка махнем сейчас в Паунвере, может, услышим там что-нибудь.

– Я уже достаточно наслушался.

– Да нет, я – насчет хутора.

– Отложим на потом! – устало отвечает Тоотс. – Сегодня я уже побывал в Паунвере, хватит. Кости-суставы ноют. Следующим летом надо будет составить компанию Тыниссону, поехать куда-нибудь на поправку, грязевые ванны попринимать, Тогда будет видно, вернется ли хоть частично былое здоровье.

– Значит, ты не пойдешь?

– Нет, сегодня никак не могу; не знаю, как и до дому доберусь.

– Да и тебе тоже, Йорх, сегодня больше никуда не надо идти! – произносит мамаша уже заметно увереннее, чем до того, И, подойдя к своему предприимчивому сыну, требует: – Давай сюда свой пиджак и брюки!

– Н-ну?!

– Никакое ни «н-ну», – мать семейства начинает раздевать Йорха. – Сегодня останешься чин-чинарем дома, Хватит шататься без толку! – И оборотясь к другой комнате, – Бенно, Юули, идите сюда, помогите мне разоблачить этого выпивоху!

Помощники смотрят на «действо разоблачения» поначалу молча, затем Бенно рявкает: – Куда это он свои помочи дел? Куда ты дел помочи, Йорх?

– Откуда мне знать, куда они подевались, – ворчит старший брат со злостью. – Если их нет, значит нет.

Тоотс поднимается с места, желает портновскому семейству всего доброго и направляется к выходу.

– Но завтра пойдем в Паунвере, ладно? – кричит Георг Аадниель вслед школьному приятелю.

– Будет видно … если здоровье позволит, – кашлянув, отвечает Тоотс уже от порога.

– Поглядите-ка, люди добрые, каким порядочным человеком стал юлесооский Йоозеп! – чуть ли не с благоговением произносит старая хозяйка после ухода гостя. – В школе он был сорвиголовой, что верно, то верно, но теперь стал таким серьезным мужчиной, даже одно удовольствие смотреть.

– Да, смотреть одно удовольствие… – бормочет Кийр и, едва держась на ногах, направляется в так называемую свою комнату. – Одно удовольствие смотреть на такой мешок с костями.

– Что ни говори, да ты и сам это видишь, он бросил все свои фокусы. А твои только еще начинаются.

– Да, да, дорогая матушка – так что одно удовольствие смотреть.

В домике портных наступают такие дни, что их, по правде говоря, и описывать не хочется, уж очень они грустные; похоже, предсказание молодой хозяйки Юули сбывается: если за дверью скребется чужая собака – это не к добру.

Георг Аадниель работает вяло, по большей части сидит на краю кровати и думает, думает. Поездка в Таллинн пошла псу под хвост – во всяком случае, о ней и вспоминать не хочется, – а что будет дальше, вряд ли знают даже Божьи кудрявые ангелочки на небесах. Лишь один замысел прочно засел в лихорадочно работающем мозгу Йорха: он должен заполучить свой хутор, пусть хоть рухнет весь мир. У всех его бывших соучеников, начиная с этого самого Тоотса и кончая Тыниссоном – свои добротные хутора; все испытывают радость от собственной земли, только у него одного – эта маленькая хибара со свиным хлевом, да и ту он, Йорх, не может назвать полностью своей, потому что отец, мать и прохвост Бенно еще живы. Нет, если не сделать теперь решительного шага, он станет посмешищем для всех паунвереских жителей; а всякого рода суды и пересуды вокруг его особы и без того не утихают; если так пойдет и дальше, хоть на людях не появляйся.

Прежнее плаксиво-хворое, доморощенное упрямство Аадниеля перешло в его рыжей голове в навязчивую идею: собственный клочок земли. Пусть потом настанут какие угодно времена, но у него, видишь ли будет что-то свое. Только откуда и как получить эту землю – вот в чем вопрос.

Наконец он берет ноги в руки, идет к Сярби, помощнику секретаря, заводит разговор о том, о сем и, в конце концов, упоминает о «Государственном Вестнике» [13]13
  «Государственный Вестник « – официальное эстонское издание (1918-1940), где публиковались законы, указы и другие правительственные документы, а также постановления Государственного суда.


[Закрыть] … мол, там тоже вроде бы есть кое-какие сообщения о том, как идут дела на этом свете.

– Вы что, хотите что-нибудь выяснить? – Помощник секретаря приподнимает свои очки в роговой оправе.

– Да, вроде бы надо кое-что …

Вообще-то он, Сярби, более или мене в курсе дела, и, возможно, выдаст нужные сведения из головы, чтобы не ворочать толстенные подшивки.

Так-то оно так, но все же он, Кийр, сам посмотрит. Как будет угодно.

Георг Аадниель перебирает пухлые подшивки, но ума у него не прибавляется. Будь здесь под рукой, к примеру. Арно Тали, тот, наверняка, и нашел бы нужное место, Но он, Кийр, олух этакий! Когда ездил в столицу гонять кулаком ветер, упустил из рук и этого человека. Ну да ладно, есть и другие газеты, может быть, там удастся вычитать что-нибудь нужное.

– Ну что, нашли? – спрашивает Сярби участливо.

Да, он нашел так … более или менее. А в мыслях: «Черт побери эту Книгу Премудрости Сираховой, [14]14
  Книга Премудрости Сираховой – неканоническая книга Ветхого Завета, своеобразный «учебник» по воспитанию нравов. Вот Кийру таким же мудреным кажется и свод законов.


[Закрыть] в ней и настоящий дока не разберется!» Да, так обстоят дела, не знает ли Сярби, не продастся ли где хутор или поселенческий земельный надел?

– Хутор или надел? – Помощник секретаря смотрит в потолок, словно надеется получить совет оттуда, сверху. А у самого в мыслях только его родной город, друзья, кафе, кино, особы женского пола – когда он не слишком поглощен своими обязанностями, бунтует в нем молодая кровь горожанина. – Не припомню, – отвечает наконец Сярби, почесывая кадык.

– Но если случаем услышите, то …

Ну как же, непременно. Он ведь для того здесь и посажен, чтобы служить народу. Это выражение, частенько слышанное им от начальства, так внедрилось в его плоть и кровь, что произносится как бы само собой.

И снова наш Кийр бредет по деревне Паунвере, он готов пойти на любые ухищрения, лишь бы отыскать добрый совет. Тут и там в каком-нибудь придорожном домике приподнимается угол занавески – на него смотрят, словно на какую-нибудь ходячую комедию, а стоит зайти в дверь, – сразу сделают приветливое лицо и встретят тебя, как желанного гостя, как крестного отца. Отвратительная деревня! Ох, если бы удалось убраться куда-нибудь подальше отсюда! У всех тут жизнь ладится, кроме него одного. Да и что говорить о деревне, когда ему не дают покоя даже дома. Что толку и от того, что он посещает церковь и молится Богу, иной раз даже весьма прилежно? Правда, частенько к молитве примешиваются и посторонние мысли, но ведь, ну да … А что, право, если завернуть сюда, в этот самый погребок друзей, поглядеть в кои-то веки, что они там опять поделывают, разведать, не пущен ли о нем снова какой-нибудь вздорный слушок? Нет, они в глаза-то ничего не скажут, но ведь и из обиняков можно одно-другое понять.

Странным образом в этот день в так называемом погребке друзей и добрых соседей нет никого, кроме самих хозяев и какого-то человека, не из Паунвере. Кийр словно бы… когда-то где-то видел этого господина с маленькой полукруглой бородкой, скулы у него первобытно выдаются, а речь до того ладная да складная – не хочешь, заслушаешься, хоть ты и в мрачном настроении. Чужой господин разложил на заляпанном столе всякие извлеченные из довольно объемистого рюкзака вещицы: зажигалки, иголки, наперстки, ножи, вилки, складные и перочинные ножики и… да где ж нам перечислить все эти предметы!

– Ог-го-о! – Почесывая себе икру, чужак бросает на Кийра снизу вверх проницательный взгляд. – Кого я вижу! Присаживайтесь, возможно, и вам тоже что-нибудь приглянется из этих вещиц? Неужели вы и впрямь меня не помните? Киппель! Предприниматель, не то, чтобы вовсе прогоревший, но, скажем, на полпути к тому… как вам в данный момент приятнее думать. Присаживайтесь, прошу, поближе, побеседуем немного.

Да, да, конечно же, теперь Кийру вспоминается некое давнее время, в особенности одна зимняя ночь, тут же, неподалеку от Паунвере, где…

– Вы что… продаете это? – спрашивает он. – Я к тому, что… пожалуй, я и впрямь куплю что-нибудь, но почему вы вышли со своим товаром в такое неподходящее время? Зима настала, дорога ухабистая, а снега вроде бы и нет вовсе, ходить сейчас – никакого удовольствия.

– Господин Кийр! – произносит предприниматель Киппель с такой значительностью, что даже таракан останавливается на кухонной плите и слушает, что последует дальше. – Господин Кийр! Вы либо уже не желаете меня понимать, либо, действительно, не понимаете: но невзирая на все дорожные ухабы, я все же тот самый Киппель, бывший управляющий торговлей Носова. [15]15
  Когда-то Киппель служил управляющим в торговом доме Носова, чем впоследствии чрезвычайно гордился. По этой же причине окружающие иной раз и самого Киппеля называли Носовым, безусловно, насмехаясь над ним.


[Закрыть] Именно теперь самое подходящее время ходить по деревням со своим товаром. Что вы хотели сказать? Не горячитесь – это вредит здоровью.

– Да чего там …

– Позвольте, господин Кийр, вы – известный человек через своего друга и соученика по школе Лесту, позвольте мне немножко дополнить свои слова. Позвольте мне… Ну да, именно теперь самое подходящее время. Сейчас канун Рождества, народ сидит по домам, денежки в кармане, именно теперь – самая торговля. В канун Рождества играют свадьбы, молодым нужны ножи и вилки, а кому же я продам свой товар летом, когда народ в поле и на покосе? Да, верно: ходить трудновато, зато все хуторяне дома – кое-что берут, не отрицаю. Выгляньте-ка на улицу, господин Кийр, снежинки падают… очень возможно, и вы тоже что-нибудь купите.

– Непременно. Но, господин Киппель, вы теперь обошли все поля и тропы… вы случаем… не видели?.. Одним словом, я готов вместе с вами шагать по этим ухабистым дорогам, и даже помогу вам нести ваш рюкзак. Пойду! Дайте мне вашу руку!

Ну как же, всеконечно!

Но друг-приятель, такой-растакой должен еще раз получить от своей дорогой жены отменный нагоняй, нахлобучку, вздрючку, а затем…

А затем Кийр отправится вместе с Киппелем знакомиться с поселенческими хуторами Эстонии.

Однако до этого Кийр все же должен побывать дома отнести весть домашним, что он снова пускается в путешествие, не то его, чего доброго, начнут разыскивать с полицейскими.

– Это само собой! – сразу же соглашается Киппель. – Я пойду вместе с вами, а у себя дома вы, может быть, и выберете из моего товара, что вам придется по вкусу. Как я вижу по кольцу, вы женаты, так что и жена поможет выбрать, естественно, у дам могут быть особые желания.

– Да, да.

Теперь настроение Георга Аадниеля уже и наполовину не такое кислое, каким было еще совсем недавно: теперь у него, по меньшей мере, есть перспектива найти поселенческий хутор. И главное: он уже не один в этом проклятом круге, из которого не видел никакого выхода. В обществе предпринимателя Киппеля он наверняка разорвет этот обруч, этот круг, который, того и гляди, мог и вовсе удушить и его тело, и его душу.

– Так, – говорит Георг Аадниель, едва переступив порог родного дома, – теперь выкладывайте свой товар, господин Киппель, тогда продолжим разговор.

Торговец с удовольствием выполняет такое приказание.

– Посмотри, Юули! Посмотри, матушка! – произносит Кийр тоном значительности. – Да подойдите же вы все поближе, выбирайте, что кому нравится! Я за все заплачу.

Бенно, сидя на портновском столе, косит на брата глазами: Йорх в хорошем настроении, вообще-то он не так-то легко идет на расходы. Не пьян ли он снова?

Нет, вроде бы не похоже, а если и выпил, то самую малость. В таком случае, отчего бы не подойти поближе, не взглянуть на диковинные вещицы, разложенные на втором столе. Ну да, этот складной ножик с костяной ручкой пришелся бы ему очень кстати.

Папаша Кийр осматривает иглы, кроме того, его еще более или менее заинтересовали зажигалка и бритва; мамаша же заявляет, что для нее тут ничего подходящего нет, а молодая хозяйка Юули вообще ничего не хочет. В конце концов она все же соглашается принять два-три наперсточка и несколько катушек ниток.

Георг Аадниель, довольно настойчиво поторговавшись, расплачивается, затем произносит:

– Ну, теперь, стало быть, мы можем отправиться.

– Куда это ты опять нацелился? – осведомляется мамаша, предчувствуя недоброе.

– Кто? Ах я, что ли? – Сын хмурит брови. – Поброжу вместе с господином торговцем по округе, присмотрюсь немного.

– К чему ты присмотришься?

– Погляжу, может, есть где в продаже поселенческий хутор – одному ходить скучно.

– Послушай, Йорх, неужели ты все еще не избавился от своей дурацкой затеи? С чего это тебе так приспичило покупать поселенческий хутор?

Пусть матушка оставит его в покое, эта затея отнюдь не дурацкая. Он, Йорх, взвесил вопрос со всех сторон и пришел к твердому выводу, что эта его затея, его мечта – правильная. Неужели же они, Кийры, и впрямь до самой смерти должны сидеть здесь впритык зад к заду, нет даже сносного жилого помещения. И он, Йорх, был бы рад увидеть, что всем им живется немного просторнее.

– Фью, – ворчливо замечает старый мастер, – до сей поры здесь всем места хватало, а теперь уже вдруг нет. Что за песню ты опять завел? Не знаешь ты сам крестьянской работы, не знает ее и Юули. Вспомни, что намедни сказал юлесооский Тоотс. Разве он не сказал, что труд крестьянский – тяжелый?

– Тоотс, гм … может быть и говорил – из зависти. Как ты думаешь, Юули?

– Ну что я могу думать? – Молодая женщина вздыхает. – Поступай, как знаешь.

– А тебе понравилось бы стать хозяйкой хутора?

– Мне нравится все, к чему меня ни приставят.

Тут уже и старая хозяйка начинает сердиться.

– Ну и тряпка же ты половая, Юули! – упрекает она невестку. – Какая ты после этого жена своему мужу, только одобряешь все, что этот ветрогон ни скажет. Покажи, наконец, что и у тебя есть свое мнение! Скажи Йорху, дескать, так и так, я с места не сдвинусь – покупай себе хоть два хутора. Небось тогда он испугается и бросит свои глупости. Но ты до сей поры только и делала, что говорила «да» и «аминь», что бы и когда бы он тебе ни напел.

– А что же мне говорить ему, он ведь уже не юнец какой-нибудь.

– Нет, мои господа, – Киппель зажигает огрызок сигары и в свою очередь берет слово, – я хоть и чужой здесь, в этом доме, однако позволю себе заметить, что добрый хутор – золотое дно. Я бы и сам заделался крестьянином, не будь для этого чересчур старым. Но господин Кийр совершенно иной коленкор. Мужчина в своей лучшей поре; это, конечно же, не мое дело, но я никак не возьму в толк, почему старый господин и старая госпожа отговаривают его ступить на дорогу новой жизни?

– Да пусть себе идет, – Бенно поднимает голову, – тогда здесь жить и впрямь будет просторнее. Пусть отправляется хоть в преисподнюю, по крайней мере он будет там один, – а сейчас мы все находимся в преисподней.

– Вот как! – Георг Аадниель грохает кулаком по столу. – Так вот какова твоя благодарность за этот красивый складной ножик!

– Можешь немедленно получить его обратно. На!

Ножик со стуком падает на стол перед носом старшего брата.

– Святое небо! – Старая хозяйка всплескивает руками. – Опять начинают!

Однако у Георга Аадниеля Кийра упорная, жилистая душа, и он не оставляет своего упрямства. Отправляется путешествовать в обществе Киппеля.

Вот было бы славно, – говорит Кийр, когда они выходят на большак, – если бы с нами был еще кто-нибудь третий.

– К примеру – кто? – Киппель поправляет свой заплечный мешок.

– Ну хотя бы … хотя бы тот же Тоотс. Он в последнее время изменился, стал очень рассудительным человеком; у моей матушки только и разговору, что о нем.

Киппель внезапно останавливается и дает себе хорошего шлепка по лбу.

– Ох я седая баранья голова! – восклицает предприниматель. – К нему-то я как раз и не успел зайти! А ведь господин Тоотс мой давний покупатель, он однажды, помню, купил у меня товар… еще до большой войны. Наверняка он поступил бы точно так же и сегодня, но я, старый болван, так и не зашел на его хутор. Запамятовал. Неужто и впрямь я уже начинаю стареть? Не рановато ли, шестьдесят стукнет только еще через два года. Дух мой ясен и мышцы не ослабли – черт знает, как это я умудрился забыть о господине Тоотсе?!

– Ну это еще можно исправить, – считает портной.

– Каким образом?

– Направимся па хутор Юлесоо. Тоотс сейчас парень хоть куда; телом-то, правда, не очень, но дух его – как вы только что выразились в отношении себя – ясен.

– Черт знает?.. А что, если и впрямь в Юлесоо навостриться? Придется порядком прошагать назад по дороге, которую уже одолели, но что с того – все мы когда-нибудь дойдем до одной и той же станции. Не правда ли, господин Кийр?

– Вы, наверное, имеете в виду смерть, господин Киппель? Но, знаете ли, какой бы кислой ни была жизнь, мне умирать не хочется. Нет, поверьте, я говорю совершеннейшую правду. Пусть себе кое-кто похваляется, будто он не боится смерти, а я – с места мне не сойти! – боюсь.

– Махнем в Юлесоо! – вновь поправляет торговец свой заплечный мешок. – Ведь не смерть же нас там ожидает. Ежели думаете, будто я ищу и жду смерти, то вы заблуждаетесь. Лучшие наши деньки еще впереди. Да, иной раз и впрямь приходят подобные никчемные мысли, но… ну да… В особенности лезет в голову всякая галиматья, когда на тебя накидываются деревенские собаки, норовя цапнуть за ногу; в такие моменты начинаешь чувствовать, будто ты лишний на этом свете. Но такое проходит. В ближайшем же лесочке вырежем себе хорошие березовые палки. Махнем к господину Тоотсу! Только обождем немного, пусть этот старикан пройдет мимо, вон тот, который идет там.

– Тот… хе-хее… – хихикает Кийр, – это же наш старый приятель болтун Либле. Каким бы он ни был, но в таком преклонном возрасте он, уже не опасен. Подождем, интересно, куда это он наметился.

Они ждут. Предприниматель Киппель зажигает погасший огарок сигары и постукивает своим высоким сапогом по земле, словно готовый сорваться с места молодой жеребец. Звонарь в коротком полупальто и коричневой шапке подходит ближе.