Текст книги "«Великолепный век» Сулеймана и Хюррем-султан"

Глава 63

Хюррем вышивала алую подушку в тишине двора валиде-султан. Рядом с ней сидела Хафса; она проворно подбирала лежащие в чаше драгоценные камни, которые следовало нашить на материю.

Прошло пять месяцев с тех пор, как Сулейман в гневе покинул Стамбул. Хюррем понимала, что он не успеет вернуться к рождению их четвертого ребенка, которое ожидалось со дня на день. Ее очень печалило и отсутствие писем – от любимого не было ни слова.

В городе ходили слухи о победах на севере, но она жаждала весточки от любимого.

– Не бойся, дитя мое; страх вреден твоему малышу.

Хюррем задумчиво погладила живот.

– Хафса, я не права?

Валиде-султан положила руку на руку Хюррем, гладившую тугой живот. Какое-то время две женщины сидели молча. Наконец Хафса заговорила:

– Нет, дитя мое, я так не думаю. Наш род уходит в глубь веков, но в рукописях, которые хранятся в библиотеках, отмечены те, кто посмел бросить вызов традициям.

Острая боль кольнула бок Хюррем. Хафса положила руку ей на плечо, другой рукой массируя ей живот.

– Не торопи его, дочь моя. Мы с тобой обе знаем: он любит тебя так сильно, как только может любить мужчина. У него свои демоны, с которыми он сражается с такой же страстью, как с войсками Лайоша, – но его сердце, несомненно, принадлежит тебе.

Хюррем через силу неуверенно улыбнулась.

К концу вечера она вынуждена была лечь. Ее пронзала острая боль. Она обильно потела; схватки оказались мучительно сильными. Вокруг нее хлопотали Хафса и Хатидже. Они мягко обтирали ее влажными губками.

Схватки продолжились и ночью; и только когда лучи утреннего солнца проникли к ней в комнату и муэдзин запел первый призыв на молитву, показалась головка ребенка. Хафса улыбнулась от радости, приняв младенца.

– Мальчик! – радостно провозгласила она. – Такой же красивый, как его отец. – Она улыбнулась роженице и добавила: – Но глаза у него твои, дорогая.

Измученная Хюррем тоже просияла, когда маленького Селима положили ей на грудь. Она прижала к себе третьего сына, чувствуя, как пульсирует пуповина, связывающая его с ним.

Сердце ее сжалось. Пока их с ребенком связывает кровь.

Когда он жадно присосался к ее груди, она погладила тонкие волоски у него на голове и крепко заснула.

Утром, как только роженица проснулась, Хафса поднесла к ее лицу свиток бумаги, и Хюррем прочла:

 
Любимая, ты светишь в этом мире,
Как в полночи луна, как солнышко во мгле…
Прекраснейшая…
Весна моя веселая, мой день,
Мой сладкий апельсин, цветок благоуханный,
Ты мой Стамбул, мой Караман и Анатолия,
Мой Бадахшан, Багдад и Хорасан…
Я золото волос твоих люблю и озорные глазки!
Люблю всегда!
Я, Мухубби[5]5
  Мухубби (Мухибби) – литературный псевдоним Сулеймана. (Примеч. пер.)


[Закрыть], – израненное сердце, глаза в слезах,
Но счастлив.
 

Сулейман

Со слезами на глазах Хюррем снова и снова перечитывала стихи. Прижав письмо к губам, она поцеловала подпись своего любимого.

Хафса просияла от радости.

Глава 64

Ибрагим хмурился. Почти каждую ночь Сулейман проводил один в своем шатре. Он все еще встречался с великим визирем, чтобы обсудить предстоящие операции, но чем дальше, тем больше султан передавал руководство в опытные руки Ибрагима. Прошла зима, а за ней и лето 1524 года, а войско все не возвращалось в Стамбул. Продолжались изматывающие, кровопролитные стычки. Османы разрушали крепости Лайоша и все ближе подходили к Будапешту.

Ибрагим стоял у главного костра перед своим шатром; он обсуждал с офицерами планы на следующий день. Проводя рукой по разложенной перед ними карте, он бросил взгляд на обиталище султана. Уже много месяцев он не прикасался к телу друга – после той ночи накануне Рамадана, когда Сулейман бросился на помощь Давуду. Ему ужасно недоставало нежности, которая соединяла их с детства.

– Великий визирь! – обратился к нему один из офицеров.

Ибрагим встрепенулся и, склонившись над картой, принялся рисовать направление ударов, способных продвинуть османское войско в соседнюю долину. Офицеры кивали в знак согласия, но мысли Ибрагима были далеки от поля битвы. Подняв голову, он заметил, как в шатер его друга входит Давуд. Хотя он знал, что ичоглан всего лишь выполняет свой долг, глаза и сердце Ибрагима запылали ненавистью. Кинжал, свисавший с его пояса, словно обжигал его. Он непроизвольно барабанил пальцами по рукоятке, инкрустированной драгоценными камнями.

Давуд молча приблизился к султану, опустился на колени у небольшого сосуда и заварил чай.

Сулейман оторвал взгляд от своих рукописей и улыбнулся ичоглану, но тут же вернулся к письму. Молчание продолжалось – Давуд поднес господину кубок с чаем и, скрестив ноги, сел на пол. Сулейман пил медленно, продолжая сосредоточенно писать.

Низко опустив голову, Давуд внимательно разглядывал туфли султана, покрытые искусной вышивкой. Но куда больше, чем вышивка, его занимали крепкие ноги его господина. Он невольно посмотрел выше, на складки черного кафтана, и, наконец, осторожно в лицо Сулейману. Длинные черные волосы спадали ему на плечи.

Давуд пытливо изучал лицо султана в то время, как Сулейман перечитывал лежащее перед ним письмо. Ичоглан любовался узкими губами и подбородком своего повелителя, его прямым носом и длинными густыми ресницами… После той ночи, когда ему стало дурно, их отношения с султаном стали еще доверительнее.

Вдруг Сулейман поднял голову и посмотрел на своего ичоглана. Давуд поспешно опустил глаза, не желая нарушать приличий.

– Давуд! – Сулейман улыбнулся. – Хочешь услышать мою газель?[6]6
  Газель – стихотворная форма, свойственная поэзии Ближнего и Среднего Востока.


[Закрыть]

Ичоглан кивнул.

Стихотворные строки, слетавшие с губ Сулеймана, были нежными и полными любви. Он красноречиво описывал любовь, жившую в самом его сердце. Его любовь была глубже океана. Рядом с ней бледнели самые яркие лучи луны. Прелесть прекраснейшего из садов или сияние драгоценных камней казались скучными рядом с ней.

Когда с губ Сулеймана слетели последние строки, и в его глазах, и в глазах Давуда блестели слезы.

Султан и ичоглан сидели молча и смотрели друг на друга.

Давуд думал о своей страсти к Александре.

Сулейман думал о своей страсти к Хюррем.

А потом, вспомнив об огненно-рыжих волосах своей любимой, султан и Давуд переглянулись, и их посетили совсем другие мысли… Они подумали друг о друге.

Глава 65

Османское войско неуклонно двигалось вперед. Кровопролитные битвы велись под грохот военных барабанов. Янычары теснили войска Лайоша все дальше в сердце Венгрии. Деревни и хутора охотно сдавались на милость победителей; крестьяне радовались, что их освободили от ига Габсбургов и их молодого ставленника.

Вторая зима венгерского похода выдалась суровой; полы шатров и палаток дрожали от пронизывающего ветра. Султан лежал на своем диване и перечитывал письмо, полученное от Хюррем.

«Господин мой, как мне одиноко без тебя! Как я тоскую в разлуке с тобой! Если бы море превратилось в чернила, а деревья стали перьями, даже ими невозможно было бы передать мою печаль.

Прошу, забудь горькие слова, отдаляющие тебя от меня…

Когда я читаю детям твои возвышенные письма, твой слуга и сын Мехмет и твоя рабыня и дочь Михримах плачут и скучают по тебе. От их плача я схожу с ума; мы все словно надели траур. О мой султан, твой сын Мехмет и твоя дочь Михримах, а также сыновья Селим и Абдулла шлют тебе привет и целуют пыль у твоих ног».

Сулейман задумался, а затем взял еще одно письмо любимой.

 
Мой верный друг, жизнь смысла не имеет.
Любовь ушла. И нет былого лада.
Так соловей в неволе петь не смеет,
Лишенный сада.
Я на холмах тоски изнемогаю.
И день, и ночь – рыдания и муки.
С какой судьбой смириться мне – не знаю
 
 
Со дня разлуки.
Какие чувства без тебя пробудит
Подлунный мир от края и до края?
Но если и в раю тебя не будет —
Не нужно рая…[7]7
  Цит. по кн. «В серале: личная жизнь султанов в Стамбуле». Перевод В. Каденко.


[Закрыть]
 

Сулейман смахнул слезы с глаз.

Пора возвращаться в Стамбул. Гораздо сильнее, чем наказать Лайоша и принести свободу северным народам, ему хочется снова оказаться рядом с Хюррем.

Глава 66

Хафса смотрела вниз сквозь резную решетку галереи. Сулейман и Хюррем не спеша спускались по парковой тропинке. Снег укутал парк; белые шапки лежали на ветвях декоративных кустарников. Сулейман с гордостью нес на руках Селима. Хюррем прижимала к груди Абдуллу; малышей закутали в меховые шубки, чтобы они не простудились на холоде. Михримах и Мехмет носились вокруг родителей и с радостными криками дергали Сулеймана за кафтан. Их крики эхом отдавались в низине. Хафса бессознательно поднесла руку к груди, когда увидела, что пара остановилась под большим буком, а затем с облегчением улыбнулась, когда они обнялись и поцеловались.

«Ты сделал правильный выбор, сын мой, – думала она. – Любовь к своим близким и семейное счастье имеют гораздо большую ценность, чем тень, которую отбрасывает Алая мантия. Тень может перемещаться вперед и назад… Пока ты верен нашей Хюррем, ей не понадобятся никакие зелья, чтобы приворожить тебя».

Ласково, по-матерински улыбаясь, она еще какое-то время смотрела на детей, а затем быстро спустилась в свой двор. Проходя по галерее, она краем глаза заметила какое-то движение в тени.

– Кто здесь? – спросила она.

Тень шевельнулась, и она заметила в углу очертания мужской фигуры.

– Как смел ты пройти сюда? Разве ты не знаешь, что я могу приказать сейчас же казнить тебя за такое святотатство?

– Валиде-султан, прошу, простите меня… Я пришел просить вашего совета.

Хафса замялась. Она знала: стоит ей закричать, прибегут черные евнухи и схватят нахала, не подпустив его к ней. Мгновение она размышляла, затем жестом велела незваному гостю пройти в одну из комнат, выходящих на галерею.

Войдя следом, она заперла за собой дверь.

– Я давно наблюдаю за твоими успехами и все гадала, скоро ли тебе хватит смелости попросить меня об услуге.

Хафса окинула взглядом стоящего перед ней мужчину; даже теперь он старался держаться в тени.

Мужчина начал говорить невнятно, но Хафса перебила его:

– Молчи! Я уже знаю, чего ты желаешь; я знала это с тех пор, как твоя нога впервые ступила на порог дворца. Теперь слушай меня и делай то, что я скажу…

Глава 67

Евнух словно не замечал Давуда, который умело водил губкой по телу Сулеймана. Он быстро шагал по скользкому мраморному полу хамама; приблизившись к султану, евнух опустился на колени и со вздохом произнес:

– Господин мой, Тень Бога на Земле, великий визирь просит тебя о встрече. Ему нужно поговорить с тобой.

– Пусть войдет!

Ибрагим вошел в жарко натопленный хамам в полном облачении; по обычаю, на нем был зеленый кафтан.

Сулейман улыбнулся:

– Присоединяйся ко мне, друг мой. Пока мы с тобой беседуем о государственных делах, Давуд может обслужить нас обоих.

Ибрагим послушно удалился в прохладный предбанник, где снял одежду, а затем вернулся и лег на мраморную плиту рядом с Сулейманом. Он с подозрением покосился на Давуда, который молча полил его подогретой водой.

– Ибрагим, говори свободно. Давуду можно доверять наши самые сокровенные мысли.

Ибрагим по-прежнему подозрительно смотрел на ичоглана. Он немного успокоился, лишь когда ичоглан принялся сильными пальцами разминать ему спину. Сулейман увидел, что озабоченное лицо друга постепенно разглаживается. Давуд продолжал работать; Сулейман нежно коснулся локтя Ибрагима.

– Сулейман, я скучаю по твоим ласкам, – негромко заметил великий визирь.

Не переставая гладить Ибрагима, Сулейман спросил:

– Разве Хатидже не отнимает у тебя все силы?

Ибрагим широко улыбнулся:

– Ты прав. Твоя сестра во многом похожа на тебя. Ее желание велико, и она доставляет мне огромную радость. Но, хотя она произошла из того же лона, что и ты, она не обладает той плотью, по которой я тоскую.

Давуд встал и обошел двух мужчин, лежавших на плите. Ибрагим следил за ним взглядом. Он оценивающе осмотрел обнаженного ичоглана, а затем снова повернулся и посмотрел Сулейману в глаза. Давуд опустился на колени и принялся массировать затылки султану и великому визирю. Оба блаженно вздохнули.

Наконец Сулейман заговорил:

– Ты сейчас занимаешься египетскими делами; тебе пришлось многое изменить там после мятежа нашего глупого наместника, который желал отделиться от Османской империи… Кроме того, ты возглавил наше войско, которое воюет на севере… Подобно тебе, друг мой, я также решил многое изменить в своей жизни. Недоразумения развеиваются, и мой путь становится все яснее. Так как ты твердой рукой возглавляешь войско империи, у меня появилось время заняться личными делами и привести их в порядок – к полному удовольствию всех заинтересованных сторон. Но не тревожься, в моей жизни всегда останется место для твоих нежных ласк. Я тоже тоскую по той радости, которую способен доставлять мне только ты.

Давуд нащупал на шее Ибрагима больное место. Великий визирь вскрикнул и сурово посмотрел на ичоглана. Тот продолжал как ни в чем не бывало разминать ему мышцы.

– Сегодня, друг мой, – продолжал Сулейман, – приходи поужинать со мной. Твои покои по-прежнему рядом с моими. Они давно остыли; им недостает твоего тепла.

Ибрагим успокоился. Он взял Сулеймана за руку и поднес ее к губам, но, когда он заметил, как близко к голове Сулеймана находится мужское достоинство ичоглана, его взгляд снова устремился на него, к его вьющимся черным волосам.

Ибрагим встал, собираясь уходить.

– Увидимся на закате, господин.

Покосившись на Давуда, он погладил Сулеймана по щеке тыльной стороной ладони и быстро вышел.

Сулейман перевернулся на спину. Он пристально наблюдал за ичогланом, который невозмутимо продолжал делать свое дело. Когда его руки пробежали по груди султана, Сулейман приподнял голову и крепко схватил ичоглана за руки. Давуд замер.

– В чем дело, Давуд? Что случилось? – спросил Сулейман.

Давуд прижал ладонь к теплой подмышке Сулеймана, пропустив между пальцами густые поросли волос.

– Господин, я не имею права судить другого, особенно если он неизмеримо выше меня по положению…

Сулейман жестом велел ему продолжать:

– Мой ичоглан, можешь смело высказываться, не боясь наказания.

После недолгой заминки Давуд сказал:

– Ты часто говоришь о том, как любишь свою одалиску Хюррем, и все же жаждешь плоти своего друга Ибрагима. Прости, господин, но я не понимаю, как мужчина может тянуться к столь разным источникам наслаждения и обоим оставаться верным…

Сулейман улыбнулся:

– Ты ведь тоже любишь свою Александру, верно?

Давуд кивнул.

– Мягкость и красота женского тела не сравнятся ни с чем, но люди соединяются не только для продолжения рода, и не только нежнейшее женское тело способно довести мужчину до безумия. Я ни за что не променяю Хюррем ни на какую другую женщину – сама мысль об этом мне отвратительна. – Говоря это, Сулейман рассеянно провел рукой по бедру Давуда и потрепал волосы, растущие у того внизу живота. – Но сближение мужчины с мужчиной также доставляет наслаждение… Я люблю Ибрагима, как брата, с семи лет. Нас с ним многое объединяет. Мы вместе росли, вместе взрослели. Мы заглянули в свои души и открыто возрадовались близости друг друга. Я никогда не имел близости ни с каким другим мужчиной, кроме него, ведь он часть моей жизни, которая неразрывно связана с его жизнью.

Ичоглан смущенно нахмурился. Сулейман продолжал пытливо смотреть на молодого человека, не убирая руки с его бедра.

– Ты говоришь, что любишь свою Александру, и я нисколько не сомневаюсь в силе твоего чувства. Но я также заметил: когда ты омываешь мою плоть, ты делаешь это так нежно и смело, как ни один ичоглан до тебя.

Давуд вспыхнул и дернулся. Сулейман нежно взял его за руку и положил туда, где она была раньше.

– Давуд, тебе нечего стыдиться. Телесные радости необходимы. Твоя нежность чрезвычайно радует меня; она дарует мне сладкое утешение, мне приятно, что ты рядом, что твои сильные руки касаются моего тела. Но… – продолжал он, ведя пальцем по животу Давуда, – ты должен быть честен с самим собой. Не делай того, что противно твоей душе. Не позволяй увлечь себя вожделению или распутству. Твое сердце, – он постучал пальцем по груди молодого человека, – само поймет, истинно ли его желание и не основано ли оно на животной лжи.

– Понимаю, – нерешительно ответил Давуд.

Султан встал и направился к дверям хамама. Выйдя в галерею, он обернулся и пристально посмотрел на ичоглана, по-прежнему задумчиво стоящего в тени.

«Я люблю тебя, Давуд; иногда, боюсь, даже больше, чем любил Ибрагима».

Давуд вскинул голову и увидел, что Сулейман по-прежнему пристально смотрит на него. Замявшись, он вздохнул и спросил, вдыхая влажный воздух:

– Господин, ты желаешь чего-то еще?

С едва заметной улыбкой Сулейман покачал головой и вышел. Его ждали государственные дела.

Давуд размышлял над словами своего господина, пока в голову не пришла четкая, ясная мысль. Он отбросил все сомнения, сковывавшие его сердце много лет…

«Так же сильно, как я люблю мою дражайшую Александру, я люблю тебя… мой господин Сулейман».

Глава 68

Сулейман нежился с фаворитками и детьми в тенистой парковой беседке. Малыши мирно спали на оттоманках или на залитой солнцем лужайке, а дети постарше с криками носились между клумбами тюльпанов и плескались в воде декоративных прудов. Султан мелкими глотками пил шербет и с радостью наблюдал за своими отпрысками. Ханум и Гюльфем негромко пели, ловко вышивая изумрудные листья на кафтане для своего господина. Хюррем тихо полулежала рядом с любимым, держа на сгибе локтя малыша Селима, и нашивала большие красные горошины на новую рубаху. Махидевран, размахивая руками, гонялась по лужайке за своим сыном Мустафой.

Сулейман морщился всякий раз, когда слышал, как громко и визгливо Махидевран разговаривает с детьми.

– Моя красавица Махидевран кричит громче павлинов, которые охраняют гарем!

Фаворитки, лежащие рядом, засмеялись.

Хюррем обернулась, смеясь, когда мать наследника престола вышла из-за кустов и присоединилась к остальным. Махидевран метнула на Хюррем злобный взгляд:

– Лучше не веселись на мой счет, кошечка. Я увидела, что нижние ворота, ведущие к морю, открыты. Кто знает, может быть, к закату все твои дети окажутся на дне Мраморного моря!

Услышав такие слова, Сулейман нахмурился.

Хюррем вскочила, спокойно переложила Селима с правой на левую руку и со всей силы влепила Махидевран пощечину. Сулейман, потрясенный, встал и подбежал к упавшей на землю фаворитке. Он обнял громко вопящую Махидевран и принялся ее утешать. Повернувшись к Хюррем, он сурово покачал головой. Впрочем, деланая суровость вскоре сменилась улыбкой, предназначенной только для нее. Хюррем снова принялась шить, а Сулейман подвел Махидевран к своему дивану и, не дав вымолвить ни слова, положил ей в рот кусочек сладкой пахлавы.

Остаток дня прошел спокойно. Дети продолжали играть, пока наконец не заснули, разомлев на солнце. Сулейман продолжал кормить Махидевран сладостями всякий раз, как подозревал, что она попытается нарушить спокойствие.

Все они в тревоге обернулись, когда по тропинке со стороны Третьего двора вбежал черный евнух. Он тяжело дышал. Упав на колени перед султаном, он поднял небольшую деревянную шкатулку, перевязанную синей лентой и запечатанную красной восковой печатью.

– Печать короля Франции, – прошептал Сулейман.

Он взломал печать и, открыв шкатулку, достал оттуда документы. Фаворитки молча ждали, пока султан читал. По мере того как он разбирал французские слова и распутывал хитрые дипломатические выражения, его гнев нарастал. Он вскочил с дивана и принялся расхаживать по павильону, снова и снова перечитывая последнюю страницу.

Хюррем не отрывала взгляда от лица Сулеймана; прочитав письмо, он встал, повернувшись к ним спиной, и посмотрел в парк.

Когда он снова повернулся к ним, на его лице не осталось и следа гнева. Перед ними был их прежний заботливый возлюбленный. Он нежно обошел всех фавориток по очереди, поцеловал им руки и попросил разрешения оставить их общество. Он склонился к руке Хюррем и прошептал:

– Умница моя, позже мне нужно будет обсудить с тобой дела.

Хюррем изумленно улыбнулась, увидев, что Сулейман, вместо того чтобы пойти по тропинке, бросился напрямик, по траве, к Дивану. Черный евнух бежал за ним по пятам.

Глава 69

Сулейман быстро вошел в здание Дивана.

На срочное совещание созвали всех сановников и их помощников. Великий визирь зачитывал им вслух послание Франциска Первого и переводил его на язык двора.

Когда все прослушали письмо, Сулейман посмотрел на стену за троном великого визиря. Там находилось тайное отверстие – Око султана. Сулейман знал, что за Оком султана прячется и подслушивает Хюррем – и, может быть, валиде-султан.

– Итак, – загремел он, – этот молодой выскочка Лайош Второй… которому, позвольте напомнить, всего четырнадцать лет от роду… вот уже три года истощает силы наших янычар бесконечными мелкими стычками в Венгрии. Тем временем Габсбурги, эти собаки, Карл и Фердинанд Австрийский, нанесли поражение нашим единственным верным союзникам, французам. Судя по очевидной спешке, с какой составлено это письмо, могу предположить, что Франциск находится у Габсбургов в плену!

Придворные зашумели.

– Паши! Великий визирь! Хотя союз Лилии и Полумесяца еще не скреплен кровью и чернилами, на деле он уже существует благодаря нашей взаимной ненависти к Габсбургам. К завтрашнему дню жду от вас план действий. Не хочу напрасно ерошить перья Лайошу. Мне нужен такой план, который вырвет все перья из его тела! Мы получим не только Венгрию. Наши янычары пройдут в глубь австрийской территории и осадят спелое золотое яблоко – Вену. Мы сокрушим Венгрию. Мы сокрушим Австрию и Габсбургов. Вена будет нашей!

И Сулейман стремительно покинул зал заседаний.

* * *

Хафса и Хюррем сидели в небольшой комнатке за Оком султана, тесно прижавшись друг к другу. Когда они услышали, что Сулейман покинул зал внизу, они переглянулись в глубокой задумчивости.

– Нам следует объединить силы с Яношем Запольяи, князем Трансильванским, – прошептала Хюррем.

– Да, – кивнула Хафса. – Запольяи давно уже просит нашего господина о помощи; он тоже стонет под игом Лайоша. Венгры, которые поддерживают Запольяи, наверняка будут доблестно сражаться в наших рядах. Им не терпится прогнать со своих земель выскочек, которые их разоряют!

Хюррем встала и протянула руку Хафсе:

– Пойдемте, валиде-султан. Я попрошу Гиацинта передать Сулейману, чтобы тот немедленно пожаловал в ваши покои.

– Все как я и ожидал, – улыбаясь, заметил Сулейман, входя в покои валиде-султан. – Две самые близкие мне женщины лучше и быстрее сформулируют стратегию, чем любой из моих советников. Ну, что скажете?

Хюррем улыбнулась, когда Сулейман поцеловал мать в щеку, а ей многозначительно подмигнул. Глубоко вздохнув, он опустился на подушки перед диваном, на котором сидели две женщины.

– Запольяи, – негромко произнесла Хюррем.

Сулейман пригладил бороду и на некоторое время погрузился в раздумья.

– А вы, матушка, согласны? – спросил он, повернувшись к валиде-султан.

Хафса молча кивнула, пытливо наблюдая за сыном, который постепенно усваивал ее мысли и мысли Хюррем. Скоро он решит, что союз с Запольяи пришел в голову ему самому.

– Да, вы правы. Если мы объединимся с его войском, Лайошу придется сражаться на два фронта, что он позволить себе не может! – Сулейман расплылся в улыбке. – Посмотрим, милые мои, много ли времени уйдет у моих визирей на то, чтобы прийти к такому же решению.