Текст книги "«Великолепный век» Сулеймана и Хюррем-султан"

Глава 81

Гиацинт вошел в жарко натопленный хамам для одалисок и приблизился к Хюррем. Упав на одно колено, он протянул ей письмо, запечатанное личной печатью Сулеймана Великолепного. Она радостно вскрикнула, подозвала к себе Хатидже, и они вдвоем вышли в прохладный предбанник, чтобы прочесть письмо.

Сидя на диване и отхлебывая абрикосовый чай, Хюррем распечатала конверт и быстро пробежала глазами текст письма. Хатидже жадно вглядывалась в лицо Хюррем, но выражение радости у той быстро сменилось тревогой. Фаворитка сдвинула брови; письмо в ее руке задрожало. Хюррем прикрыла рот ладонью, чтобы сдержать охвативший ее ужас.

– Что случилось, Хюррем? – воскликнула Хатидже. – Сулейман ранен? Ибрагим?

Не глядя на подругу, Хюррем протянула ей письмо, и та прочла:

«Моя любимая!

Сейчас наше войско вышло из захваченного Пешта и направилось к золотому яблоку – Вене. В походе нам пришлось перенести много трудностей и больше потерь, чем мне хотелось бы увидеть за всю жизнь».

Слезы выступили на глазах Хатидже, когда она читала о тяготах, перенесенных османами на пути к Пешту. Она покосилась на Хюррем. Та сидела неподвижно, лишь слезы струились по ее лицу.

– Дальше еще хуже, – сдавленным голосом заметила она.

Хатидже снова обратилась к письму.

«Мы отправили в Пешт послов с предложением свободы для гарнизона, если город сдадут. Через несколько часов наше предложение было с благодарностью принято. Жители города, которых защищал гарнизон, также сочли условия договора почетными. Корпус янычар, возглавляемый мною и Ибрагимом, в полдень вошел в город. Тем временем наши оставшиеся войска окружили город со всех сторон и наблюдали за происходящим, убеждаясь в том, что капитуляция проходит мирно.

Когда мы вступили в город, жители высыпали на улицы. Некоторые радостно приветствовали нас и кланялись в знак уважения, но подавляющее большинство не выказало никаких чувств. Я поделился своей озабоченностью с Ибрагимом, но он развеял мои опасения, предположив, что горожане потрясены нашим могуществом.

Ко мне привели начальника будайского гарнизона. Мы побеседовали с ним. Он не пожелал примкнуть к нам в борьбе против габсбургских тиранов, но я, верный своему слову, подтвердил, что он и его войско беспрепятственно покинут город и вернутся в свои земли. Выйдя из ворот крепости, немцы оказались в окружении янычар. Последовали взаимные насмешки и оскорбления. Я поспешил к месту столкновения на верной Тугре; мне пришлось несколько раз самому вставать между янычарами и немцами, которые грозили друг другу кулаками. К моему ужасу, солдаты не слушались моих приказов. Стоило мне отъехать, как янычары извлекли из ножен сабли и кинжалы. Немцы также достали оружие; завязалась схватка. Я кричал, чтобы они прекратили, но они продолжали драться, словно не слыша меня. Моя белоснежная красавица Тугра покрылась кровью янычар, немцев и невинных жителей Пешта. В гуще схватки кто-то полоснул мечом по шее Тугры. Она встала на дыбы, разбив копытом лицо нападавшего, а затем рухнула подо мной на булыжники древнего города. На какое-то время она зажала мне ногу, но я сумел освободиться без особого ущерба для себя, хотя не мог встать из-за сильного ушиба.

Бой вокруг меня продолжался. За несколько минут весь немецкий гарнизон был истреблен. Я пришел в ярость: янычары устроили резню на улицах города. Я смотрел на происходящее, не веря собственным глазам. Мои солдаты убивали все живое.

Я ничего не мог поделать, моя любимая. Я утратил власть над своими янычарами, и они впали в неистовство…

Пока моя красавица Тугра умирала, я не отходил от нее. Пытался остановить кровь, зажав рану ладонью, но все было бесполезно. Глаза ее затуманились, но она продолжала печально смотреть на меня.

Моя верная Тугра умерла, ее потеря стала для меня огромным горем. Кажется, я даже плакал по ней, хотя никто ничего не видел – вокруг меня лежали одни мертвецы.

Наконец ко мне подошел мой ичоглан Давуд. Он поднял меня на ноги и сопроводил в мой шатер. Он служит мне большим утешением».

В глазах Хюррем сверкнул гнев, который вскоре снова растворился в горе.

«Любимая, мы выступили в поход на Вену. Жаль, что тебя нет со мной рядом. Я заключил бы тебя в объятия, а ты утешила меня…

Люблю тебя больше, чем весну и лето, вместе взятые, мой нежный тюльпан. Ты мой цветущий сад, мой Эдем. Пожалуйста, обещай, что всегда останешься со мной на этой земле и никогда не покинешь меня в смерти.

Я буду всегда любить тебя.

Твой преданный слуга – Сулейман».

Хатидже положила письмо и обняла Хюррем.

Они горевали несколько часов; мысли их были далеки от прекрасного дворца, в котором они находились. Они перенеслись на север, где продолжался военный поход.

Когда солнце почти закатилось и минареты Айя-Софии стали отбрасывать длинные тени на купола и парк Топкапы, Хюррем отважилась войти в покои валиде-султан. С сокрушенным видом она протянула письмо женщине, к которой привыкла относиться почти как к родной матери. Хафса молча прочла письмо и, встав с дивана, стала расхаживать по комнате. Хюррем следила за ней взглядом. Валиде-султан в гневе ударила кулаком по вазе, сбросив ее на пол.

– Ублюдок! – воскликнула она наконец, гневно глядя на Хюррем.

– Что? Кто? – испуганно спросила та.

– Ибрагим! Это он отдавал приказы янычарам! Они бы и пальцем никого не тронули, если бы он им не позволил!

– Но ведь великий визирь должен лишь исполнять желания султана!

– Нет, дорогая моя, Ибрагим давно вынашивает коварные замыслы, а Сулейман в своей слепоте и доверчивости ничего не замечает.

Хюррем в тревоге стала ломать руки:

– Но…

– Сулейман очень доверчив и считает себя непобедимым… Он отказывается верить даже намекам о возможном коварстве Ибрагима! Его ослепляет дружба, которая соединяла их всю жизнь. Хотя Ибрагим больше не ублажает моего сына в постели, он продолжает ублажать его другими средствами… Ах, доверчивость – главная слабость Сулеймана! Змей Ибрагим обманул даже меня… Он втерся ко мне в доверие… Мне казалось, что я сумею по-своему повлиять на него, но письмо Сулеймана доказывает, что это не так.

Хюррем задумалась; страх за любимого сковал ее сердце.

Глава. 82

Давуд торжественно скакал рядом с султаном. Сулейман рассеянно потрепал по гриве своего нового коня и опустил голову. Подергал густую гриву, погладил мускулистую шею жеребца.

Давуд видел, что боль потери сквозит в каждом движении и в каждом взгляде его любимого. Лицо Сулеймана было мрачно; глаза налились кровью, веки распухли. Он ссутулился в седле. Давуд взял его за руку, безмолвно утешая. Они продолжали медленно рысить в длинном строю янычар.

Ибрагим и Запольяи скакали на пол-лиги впереди, во главе войск союзников. Давуд разглядел нескольких разведчиков, которые вышли из долины и приблизились к двум полководцам. Они несколько минут посовещались, а затем Ибрагим развернул своего скакуна и помчался к султану.

Давуд с подозрением следил за подъезжающим великим визирем. Неспроста он так широко улыбается, неспроста так блестят его глаза! Ибрагим развернул коня, чтобы ехать по другую сторону от султана.

– Новости из Вены, господин, – сказал он, отдышавшись. – Фердинанду не удалось заручиться помощью своего брата Карла, поэтому он в страхе бежал из города. Жители Вены слышали о наших подвигах в Пеште и оцепенели от ужаса, узнав о приближении нашего войска. Их бросили, предоставив самим сражаться за свою жизнь.

– Они капитулируют без кровопролития? И янычары не тронут их? – подавленно спросил султан.

– Не сомневайся, мой господин. Я собрал офицеров и поговорил с ними, приказав, в свою очередь, поговорить с солдатами. Уверяю тебя, Сулейман, друг мой, они не сделают ничего помимо моего личного приказа.

– Благодарю тебя, великий визирь, – негромко проговорил Сулейман, коснувшись плеча Ибрагима. Однако дружеское прикосновение не удалось – Ибрагим подхлестнул коня и поскакал в начало колонны. Давуд посмотрел ему вслед и повернулся к Сулейману.

«Ты ничего не видишь, да, господин?» – подумал он.

К концу сентября объединенные силы находились в сердце Австрии. Им предстоял последний бросок до Вены. Солдаты безжалостно сжигали деревни, попадавшиеся им на пути. Крестьян, которые не желали переходить на их сторону, резали или угоняли на невольничьи рынки на Востоке. Давуд заметил, что самыми жестокими показали себя венгры под командованием Запольяи. Они мстили своим врагам-австрийцам, и никто не мог сравниться с ними свирепостью. Когда по пути они встретили несколько тысяч женщин, детей и стариков, которых эвакуировали из Вены, чтобы сэкономить запасы продовольствия в городе, началась ужасная резня. Венгерские войска окружили караван беженцев и резали всех, кто пытался бежать или просил пощады. Солдаты насиловали женщин и убивали детей. Долины оглашались криками умирающих.

Ибрагим вошел в шатер Сулеймана, вытирая окровавленные руки о траву. Смеясь, он бросился на землю рядом с султаном.

– Господин мой, жаль, что тебя не было с нами. Ты получил бы большое удовольствие от женщин и мальчиков… Ужас в их глазах лишь усиливал удовольствие. Поверь, овладеть женщиной в последнюю минуту ее жизни – ни с чем не сравнимое наслаждение!

Сулейман неприязненно поморщился.

Давуд переводил взгляд с Ибрагима на Сулеймана и обратно.

Ибрагим расхохотался и снова встал, схватив себя за плоть между ног. Когда он выбежал из шатра, чтобы присоединиться к своим солдатам, его кафтан распахнулся, обнажив его мужское достоинство, покрытое кровью. Ярость закипела в сердце Давуда. Он подошел к выходу из шатра и с порога обернулся к Сулейману.

– Почему ты позволяешь такое? – воскликнул он. – Как можно допустить, чтобы солдаты резали невинных людей? Ведь это самое обыкновенное убийство!

Сулейман, всецело захваченный своими мыслями, покачал головой:

– Давуд, здесь триста тысяч солдат. И мы ведем войну. Мы не делаем ничего такого, чего не делали Габсбурги с народами Европы во время своих кровопролитных завоеваний. Мне не нравится то, что здесь творится… И все же война есть война.

– Но ведь они люди! Ибрагим…

– Ибрагим – солдат. Он мужчина. А эти люди – враги Европы и ее Возрождения.

Давуд вихрем вылетел из шатра, а Сулейман закрыл голову руками и горько заплакал.

Глава 83

– Сулейман слаб, и Ибрагим знает это, – прошептала Хафса, по-прежнему расхаживая туда-сюда.

– Но он завоевал огромные территории и подчинил Османской империи больше стран, чем кто-либо из его предков! При нем наша империя стала величайшей, – возразила Хюррем.

– Ерунда! – парировала валиде-султан. – Почти все завоевания задумал мой султан Селим. Сулейман унаследовал империю, ставшую центром вселенной. На его месте мог оказаться любой дурак и выглядел бы при этом таким же непобедимым!

Хюррем в ужасе закрыла рот рукой.

– Но он составил кодекс законов, создал правительство, которое служит предметом зависти других властителей!

– Да, но он по-прежнему слеп, и его непоколебимая вера в Ибрагима рано или поздно приведет его к смерти.

Глава 84

Широкая равнина между средневековыми стенами Вены и горой Земмеринг была покрыта сотней тысяч шатров османов и их союзников. Количество палаток вселяло ужас в защитников Вены, хотя они не ведали о том, что войско страдает от болезней и внутренних раздоров.

В самом городе царила тишина; оставшиеся жители и гарнизон ждали штурма, охваченные страхом и отчаянием. Венгерские разведчики Запольяи, проникшие в город заранее, сейчас украдкой покидали Вену и делились ценными сведениями с наступающими османами. Самым слабым местом в укреплениях города были признаны несколько больших ворот. После того как Фердинанд сбежал прятаться к брату, обороной Вены стал руководить семидесятилетний наемник по имени Николас Граф фон Зальм. Несмотря на слабость и трусость правителя, Зальм сохранял хладнокровие и отвагу. Первым делом он приказал отправить женщин, детей и стариков в безопасное место, а затем начал готовить к войне древние здания. Он срыл все строения за пределами бульварного кольца и внутренних стен, лишая врага укрытия. С крыш зданий в центре города сняли горючую дранку. Из мостовых вынимали булыжники и заделывали самые непрочные части крепостных стен.

В центре Вены высился шпиль собора Святого Стефана. С высоты можно было разглядеть всю раскинувшуюся перед городом равнину. Под командованием Зальма оставалось двадцать три тысячи пехотинцев и две тысячи кавалеристов. Кроме того, в Вене находились тысяча немцев и семьсот испанцев, вооруженных мушкетами, которые отличались большей скорострельностью, чем мушкеты с фитильным замком, состоявшие на вооружении у османской армии. Зальм не испытывал страха перед трехсоттысячным войском противника. Он наблюдал за ними с верхнего яруса собора и ждал, когда осаждающие сделают первый ход.

Сулейман внимательно выслушивал разведчиков, лежащих перед ним ниц на травянистой насыпи. Рядом с ним стоял Ибрагим. Сулейман вглядывался в даль и видел перед собой Вену с ее лабиринтом дурно пахнущих, извилистых улочек. Между полуразрушенными зданиями в центре города и шпилем собора Святого Стефана выросли новые укрепления. И все же Сулейман не сомневался, что скоро город перейдет под его власть. Он хладнокровно осматривал будущий театр военных действий, а затем перенес взгляд на равнину, где разместилось его войско.

– Наши солдаты болеют; начинается зима, а с нею наступает лихорадка, – сказал он наконец.

– Да, – ответил Ибрагим, – и мы потеряли свыше семидесяти тысяч верблюдов, а также много продовольствия и боеприпасов, которые они несли. Несмотря на дождь и болезни, боевой дух наших солдат по-прежнему высок. А город, под стенами которого мы стоим, слаб и вскоре падет.

Сулейман не был уверен в том, что слова великого визиря – правда. Оглянувшись, он увидел дым пожарищ; догорали деревни, которые войско сожгло на пути к Вене. Сулейман вздохнул и закрыл глаза от стыда.

– Если город капитулирует, я запрещаю его жечь. Его прекрасные здания и знатные семьи много пережили на своем веку. Их величие не должно умаляться и при нашем правлении.

Ибрагим кивнул:

– Вена станет хорошим плацдармом для нашего дальнейшего продвижения на север и восток, где мы соединимся с нашими союзниками-французами.

Сулейман согласился, но ему стало не по себе, когда он заметил, как хищно дернулись уголки губ Ибрагима.

– Отправь к старику, который возглавляет оборону города, парламентеров… Пусть объявят: если гарнизон капитулирует к заходу солнца, всех пощадят. Если нет, нам придется разрушить эту жемчужину до основания – они не оставят нам другого выхода.

К вечеру парламентеры вернулись в лагерь османов и направились в шатер султана. Султан вопросительно поднял брови. Парламентеры лишь покачали головой. Сулейман закрыл лицо руками и погрузился в глубокое раздумье. Печаль съедала его изнутри, сжимала сердце.

На рассвете следующего утра, после того как призыв муэдзина разнесся над равниной и были произнесены утренние молитвы, начался штурм.

Триста пушек поменьше, которые удалось доставить из Болгарии, весь день стреляли по крепости. Грохотали барабаны военного оркестра, вселяя ужас в защитников осажденной австрийской столицы.

– Наша тяжелая артиллерия давно снесла бы эти стены! – крикнул Ибрагим, перекрывая грохот канонады.

Сулейман сидел на своем коне и смотрел, как носятся по полю пушечные ядра. Не все долетали до стен крепости, и те, что долетали, не причиняли стенам особого вреда. Некоторые залетали за укрепления и разрушали небольшие здания. Другие попадали в кладку собора Святого Стефана. Тысячи лучников одновременно выпускали стрелы, некоторые из них горящие. Но и стрелы почти не причиняли вреда осажденной крепости.

Не веря своим глазам, смотрел он, как из-за стен города выскочил отряд кавалеристов. Они столкнулись с первыми двумя шеренгами османских воинов. Венцы перебили много пехотинцев и захватили несколько пушек. Так же быстро, как появились, они ускакали под прикрытие крепостных стен.

– Кто командует венцами, если Фердинанд бежал? Кто такой этот фон Зальм? Почему он предпринимает такие решительные действия против нас? Неужели он не ведает страха?

Ибрагим пожал плечами и поспешно прошептал что-то на ухо разведчику-янычару. Султан продолжал беспокойно оглядывать поле битвы. Пушки продолжали безуспешно обстреливать город.

– С такими пушками мы ничего не добьемся, – громко провозгласил он наконец.

– Верно. Однако мы надеемся на подземные траншеи, мой господин. Мы возьмем город с помощью подкопа, как на Родосе. Пушки лишь отвлекают внимание защитников.

Обстрел, предпринятый для отвлечения, продолжался не один день…

Сулейман вернулся в свой шатер, надеясь хоть немного отдохнуть, несмотря на непрекращающиеся атаки. Он не спал уже несколько дней, а ему казалось, что много недель. В шатре его ждал Давуд. Ичоглан до сих пор злился, но продолжал исполнять свои обязанности и любить султана. Его любовь сейчас была особенно нужна и дорога Сулейману.

– Как наши дела, мой султан? – спросил Давуд, помогая Сулейману лечь на подушки, пережившие тяготы пути.

Сулейман поморщился от боли и потер кровоподтек на ноге, но ничего не сказал. Давуд нежно распахнул полы кафтана Сулеймана, спустив его шаровары до лодыжек. Левая нога все еще оставалась черной после событий в Пеште; хотя перелома не было, сильный ушиб досаждал султану. После падения с Тугры у него распухли колено и мужское достоинство. Давуд проворно выбежал из шатра и вскоре вернулся с бальзамом. Он погрузил пальцы в восковую мазь и принялся втирать бальзам в больные места. Ногу он растер от бедра до лодыжки. Затем бережно снял с Сулеймана туфлю и поморщился, когда его господин снова сжался от боли.

Пальцы ноги казались ватными на ощупь; ногти почернели и отслоились; они кровоточили. Давуд провел рукой по бедру, втирая в кожу густой бальзам. Затем легко провел смазанными бальзамом руками по паху Сулеймана, стараясь не задеть больное место. Султан положил дрожащие руки на плечи Давуду и легко сжал их.

– Спасибо, что ты со мной, друг мой.

– Где же еще мне быть? – прошептал Давуд в ответ.

Сулейман улыбнулся и лег отдохнуть на мягкие подушки. Давуд не отходил от султана; он мягко проводил руками по больной ноге, согревая и успокаивая его.

Пока султан спал, румынские и сербские минеры продолжали рыть подкопы под стенами крепости. В вырытые ими траншеи доставляли бочки с порохом.

Сулейман проснулся и вздрогнул. Давуд, лежавший рядом, тоже подскочил в страхе. Вокруг них гремели мощные взрывы.

Давуд помог Сулейману встать на ноги. Оба поспешили к выходу из шатра. Когда они откинули полог, их глазам предстало неожиданное зрелище. Множество шатров и палаток было охвачено пламенем. Другие взрывались с такой силой, что они на время ослепли. Во все стороны летели осколки; оказавшиеся на их пути люди и кони падали как подкошенные.

Султан и ичоглан бросились к ближайшей горящей палатке, не обращая внимания на осколки. Они пытались вытащить раненых солдат. У них на глазах взлетела на воздух еще одна палатка – в нее попал снаряд, выпущенный со стен осажденного города. Сулейман заметил бегающих по лагерю странных людей в темных плащах. Они отступали к ближайшей роще. Вдруг его повалило на землю – Давуд обрушился на него всей тяжестью. Они оба сильно ударились, когда взорвалась еще одна бомба всего в нескольких шагах от них. В воздухе летали осколки металла и обломки камней. Шрапнель жужжала совсем рядом с их распростертыми телами. Сулейман схватился за Давуда и крепко притянул его к себе.

– Не уходи! – жарко попросил он.

Давуд крепко прижимал к себе Сулеймана. Вокруг них один за другим продолжали взрываться шатры. Взрывы сопровождались истошными криками. Повсюду носились обезумевшие от ужаса янычары. Лошади испуганно ржали. Вдруг из шатра выбежала еще одна темная фигура и упала рядом с ними в грязь. Давуд узнал Ибрагима.

– Сулейман, пойдем со мной, – задыхаясь, проговорил он, дергая султана за рукав.

Они втроем побежали по траве, пригибаясь как можно ниже. Вокруг шла резня. Янычары схватились с защитниками Вены, прокравшимися в их лагерь под покровом ночи. Вопли и лязг металла сопровождались грохотом и взрывами.

Глава 85

Хюррем бесцельно бродила по нижнему парку Топкапы. Приближалась зима; листья на самых больших деревьях уже пожухли и опали.

Она медленно поднялась по ступенькам павильона, выходящего на море, чтобы полюбоваться водами, окружившими дворец, но едва увидела легкую рябь на воде, как снова вернулась в уединенный парк. Она бродила много часов, вдыхая аромат последних цветов или окуная пальцы в водопады при декоративных прудах. Сухая листва шуршала у нее под ногами; она сердито расшвыривала листья носком туфли.

Накануне к ней приезжала Хатидже, но Хюррем отказалась ее принять.

Чем больше досада охватывала ее сердце, тем чаще Хюррем отправлялась гулять в парк. Она попробовала напеть какую-то мелодию, но у нее на глазах выступили слезы, и она замолчала. Она сходила в конюшню султана, но конюшня была пуста. Тогда женщина спустилась к пристани, чтобы понаблюдать за рыбаками через небольшую дыру в стене, но рыбаков там не оказалось.

Когда солнце приблизилось к закату и в темнеющем небе послышался призыв муэдзина, она легла на траву недалеко от воды.

– Отец, – прошептала она, – прошу, помоги мне!

Она молча села и стала молиться, обращаясь к своему отцу, к Богу, к Аллаху. Ко всем, кто может помочь ей и ее любимому.

Послышался хруст гравия. К ней приближались чьи-то шаги. Хюррем вздрогнула и обернулась. Босоногий евнух проворно упал перед ней на колени.

– Что тебе? – презрительно и испуганно спросила она.

Евнух тихо ответил:

– К тебе гостья, хасеки-султан.

– Я не желаю видеть Хатидже. Передай, пусть уходит.

– О лучезарная, тебя хочет видеть не жена великого визиря! Это женщина с севера.

Хюррем в ошеломленном молчании смотрела на искривленные ветви бука. За последние десять лет ее не навещал никто, кроме домочадцев султана. Из внешнего мира в гарем допускались лишь старые еврейки, которые занимались торговлей и обменом, а кроме них, не приходил никто.

– Расскажи… об этой женщине, – с трудом выговорила она.

– Она очень красива, госпожа, одета по французской моде, в платье с пышными юбками, и волосы у нее напудрены, – вздохнул евнух.

От изумления Хюррем широко раскрыла глаза. Она подала евнуху руку, и тот помог ей встать и проводил в верхний парк, в жилые помещения Топкапы.

Несмотря на беспокойство, Хюррем бросилась в свои покои и посмотрелась в зеркало, чтобы убедиться – она выглядит достойно. Она причесалась и надела ожерелье, которое подарил ей Сулейман, перед тем как отправиться в поход. Поспешно надушилась жасминовой водой и пощипала себя за щеки, чтобы они зарумянились.

– Какая она, Шафран?

Евнух ответил:

– Гостья с севера очень красива, но ей далеко до той, что сейчас услаждает мой взор.

Хюррем улыбнулась и еще несколько раз провела щеткой по волосам. Задумчиво стряхнула с панталон и рубахи травинки, но затем, передумав, сорвала с себя одежду. Шафран подошел к сундуку, извлек оттуда струящееся платье изумрудного атласа и помог фаворитке одеться. Хюррем снова причесалась; волосы каскадом рассыпались по ее спине. Затем она вышла в свою гостиную.

Гостья в изящной позе сидела на диване; ее пышные юбки струились и падали на пол так роскошно, что у Хюр-рем захватило дух. Она залюбовалась тонким шелковым лифом, обильно украшенным вышивкой. Вырез платья полуобнажал грудь. Манеры гостьи изобличали ее зрелость, искушенность и уверенность в себе. Высокий белый туго завитый парик, обильно посыпанный пудрой, скрывал волосы гостьи. Хотя она была одета по французской моде, лицо женщины закрывала вуаль – дань стамбульским обычаям.

Но, несмотря на вуаль и на то, что прошло десять лет, Хюррем сразу узнала гостью.

– Марьяна! – закричала она, радостно бросаясь к ней.

– Александра, милая! – воскликнула Марьяна, поднимая вуаль и бросаясь на шею подруге детства.

Хюррем обнимала Марьяну целую вечность, и прошедшие годы словно растаяли. Они долго сидели молча. Им не нужны были слова. Обе прекрасно понимали, что чувствует другая. Щеки Хюррем стали мокрыми от слез. Они плакали, не стыдясь, и любовались друг другом.

Евнух Шафран, сидя на полу, заваривал чай в медном чайнике. Женщины продолжали плакать, прижимаясь друг к другу. И только когда чай вскипел и Шафран подошел к ним с двумя кубками, наполненными дымящейся жидкостью, Хюррем жестом велела Марьяне пересесть на мягкий диван. Они по-прежнему крепко обнимали друг друга; кубки они приняли, кивнув в знак благодарности, но не сводили друг с друга глаз.

Они пили чай и разговаривали тихим шепотом. Шафран вышел, чтобы приготовить им фрукты к ужину, но, когда вернулся, они были по-прежнему погружены в беседу. Хюррем продолжала крепко держать Марьяну за руку. Небо все больше темнело; в покоях зажгли факелы и светильники, а они продолжали обмениваться рассказами о том, как провели последние десять лет жизни. Хюррем горделиво проводила Марьяну в спальню и показала той своих спящих сыновей. Марьяна растроганно заулыбалась.

– У меня есть и красавица дочка, Михримах, – прошептала Хюррем. – Сейчас она во дворце в Эдирне, готовится к своему… будущему.

Затем Хюррем вывела Марьяну в свой отдельный двор. Там подруги сели на скамью, заваленную подушками, окруженную душистыми кустами, и выпили еще сладкого чая, который подал им Шафран.

– Я так горжусь тобой, милая, – сказала Марьяна. – Не у всех есть такая знаменитая подруга.

Хюррем покраснела от смущения:

– Что ты хочешь этим сказать?

– Александра… то есть Хюррем… Слава о тебе идет далеко за пределы этих стен. Я провела несколько лет в Милане и Париже, мой любимый по-прежнему часто выходит в море, а также совершает набеги на прибрежные районы Средиземного моря. Так вот, даже в Милане и Париже ты – личность известная. Многие цитируют строки из твоих писем королю Польши… Твои советы по укреплению власти в провинциях способствовали переменам даже за пределами Османской империи. На Западе считают, что ты держишь в своих руках власть над султаном Сулейманом Великолепным. В самом деле, твоему положению завидуют многие европейские короли и знатные люди. О тебе пишут книги и трактаты… По месту твоего происхождения тебя называют Роксоланой.

– Роксолана… – тихо повторила Хюррем, глядя подруге в глаза:

Шафран принес им еще чаю, который они быстро выпили. Их беседа затянулась глубоко за полночь. И только когда засияли первые холодные лучи октябрьского солнца, обе замолчали и еще долго сидели молча, прижавшись друг к другу.

Через несколько минут Марьяна улыбнулась и разомкнула губы, как будто собиралась сказать что-то еще, но замялась. Легкий ветерок шуршал листвой и ветками окруживших их кустов.

– Милая, – прошептала Марьяна наконец, – я должна сообщить тебе кое-что еще. Я бы ни за что не простила себя, если бы промолчала…

Хюррем прижалась к Марьяне и улыбнулась:

– Ах, как зловеще! Что же такое ты хочешь мне сказать?

Марьяна подняла пальцами подбородок Хюррем и с любовью заглянула подруге в глаза.

– Дариуш жив.

У Хюррем захватило дух. Сердце остановилось. Глаза наполнились слезами, она непроизвольно вздрогнула.

– Во время того набега на Львов его тяжело ранили, но он выжил. Несколько месяцев его выхаживала тетушка Барановская, а потом он отправился искать тебя, дорогая. Он шел по следу караванов через Карпаты, а затем спустился по Дунаю к Черному морю. Как-то в приморской деревушке, пока мой любимый торговался с капитаном восточного каравана, я бродила по базару, выбирая ткани и специи. Дариуша я разглядела в толпе покупателей. Лишения и усталость измучили его. Он пытался купить плащ, который защитил бы его предстоящей зимой. Конечно, я бросилась к нему, и мы по-дружески обнялись. Я знала, что ты отправилась дальше, в Стамбул, но больше мне ничего не было про тебя известно. И он пошел по следу. Иногда он пишет тетушке Барановской; она жадно ждет от него вестей о тебе. Ей очень хочется снова прижать тебя к груди.

Хюррем стало трудно дышать; она прижала руки ко рту и молчала.

Марьяна обняла подругу и покачала ее, прижав к груди.

– Знай, Хюррем, твой Дариуш сейчас совсем рядом. Он живет в Стамбуле почти десять лет. Его приняли в число личных телохранителей султана Сулеймана Великолепного, но он мечтает освободить тебя и вернуться во Львов. Здесь ему дали имя Давуд… Дорогая, он жив.

Хюррем ахнула и продолжала недоверчиво смотреть в глаза подруги.