Текст книги "Преодолевая препятствия"

7

Когда он с трудом разодрал словно бы склеенные намертво веки, в комнату лились потоки солнечного света. Протянув руку, Хэнк ощупал постель – пустая. Он резко сел. Габриеллы не было. Уж не привиделось ли ему все это? Не приснилось ли? Он почти готов был поверить в это – слишком уж фантастичными казались события минувшей ночи. Но смятая вторая подушка подсказывала, что нет, не приснилось…

Беглый взгляд на часы сказал, что надо поторопиться. Хоть мистер Бреннан и предложил ему приехать к девяти, но едва ли ему понравится большое опоздание. До начала же оставалось ровно полчаса.

И Хэнк заспешил, потому что сейчас, как никогда, нуждался в этой работе. А как иначе занять долгие часы до следующей ночи, когда он сможет снова насладиться любовью с ненаглядной Габриеллой? Впрочем, дело было не только в физической стороне любви. Ему хотелось говорить с ней долго-долго, чтобы узнать о ней все до мельчайшей подробности. Потому что она потрясла его, взволновала до глубины души. Потому что он полюбил…

Он настолько был переполнен этим новым, сильным, неизведанным до сей поры чувством, что совершенно забыл о кратковременности своего пребывания здесь, да и о невесте тоже… Или не забыл, а просто загнал неприятные мысли в самый дальний уголок сознания, чтобы не мешали, не портили мгновений счастья. Туда же, где до поры до времени лежало и смутное, но в высшей степени тревожащее воспоминание о призыве его возлюбленной «О, Арти!».

Несмотря на спешку, он сам застелил кровать, чтобы Габби не пришлось заниматься этим, и положил на покрывало листок бумаги с одним-единственным словом, написанным крупно и четко: «ЛЮБЛЮ!».

Она сидела за стойкой, одетая в светлое, самое красивое свое платье, и с трепетом ожидала его появления. Щеки ее пылали, сердце стучало часто-часто, дыхание было тяжелым и прерывистым. Все то, что случилось с нею сегодня ночью, казалось невероятным, невозможным. Неужели он на самом деле любил ее так нежно и страстно, что тело ее, истомившееся без секса, до сих пор пело и ликовало?

– Габриелла, какая ты красавица! – Хэнк появился в тот момент, когда она нагнулась над зеркалом, чтобы посмотреть, хорошо ли выглядит. – Почему ты ушла, милая?

Он наклонился и поцеловал ее прямо в губы. Ее ответ был столь откровенно пылким, что, когда они оторвались друг от друга, оба задыхались.

Хэнк скосил на себя взгляд и с усмешкой заметил:

– Ну и как же я в таком виде поеду, а?

Она еще больше залилась краской, хотя всего две минуты назад нельзя было поверить, что цвет ее лица может стать хоть на йоту ярче.

А он, как нельзя более довольный и полученным поцелуем, и ее реакцией, полушутливо предложил:

– Зайдем ко мне на минутку? Она округлила глаза.

– Сейчас? Ты с ума сошел!

– А почему нет? У тебя дела? Или боишься, что за минуту не управимся?

– Послушай, я не сказала тебе вчера, но дело в том… – Габриелла замолчала, вздохнула, заставила себя продолжать: – Я живу не одна и не могу…

Хэнк не дал ей закончить.

– Не одна? – выкрикнул он. Ему показалось, что его столкнули в пропасть с той вершины блаженства и счастья, на которой он пребывал. – Не одна… – тупо повторил он.

Это не то, что ты подумал, – поспешила заверить его Габриелла, мысленно поражаясь самой себе. Когда, каким образом случилось так, что этот парень стал ей небезразличен? Ведь не о нем она думала, не к нему в номер приходила эти две ночи, не к нему! И все же… все же его явное разочарование требовало от нее каких-то разъяснений. – На втором этаже моя квартира. Там живем я и мой отец. – Хэнк продолжал смотреть на нее во все глаза, взывая к продолжению. – Он… он не встает с постели последнее время, но постоянно прислушивается к тому, что я делаю. Понимаешь?

Он кивнул, не отводя от нее взгляда. Потом сказал:

– Я совсем ничего о тебе не знаю. Кроме единственного – того, что жить без тебя не могу. – Поднял руку, отгораживаясь от уже готового слететь с ее губ возражения. – Не спорь, ты даже не представляешь, что я чувствую. Давай поговорим вечером, хорошо?

Она молча кивнула, потрясенная прозвучавшей в его словах искренней убежденностью.

Хэнк снова поцеловал ее, на сей раз легко, словно пером коснулся, и, помахав, ушел.

А Габриелла осталась одна, ничего не понимающая, но неожиданно счастливая… Настолько, что даже привычно-ворчливый голос отца, столь отличный от вчерашнего, не вывел ее из восхитительного состояния легкой эйфории.

– Ну что это ты, папа, снова недоволен с самого утра? – спросила она, поднявшись наверх. – Вспомни, как вчера веселился… Вспомнил? Ну вот, значит, все не так плохо. Сегодня прекрасное утро – солнечное и немного ветреное. Давай-ка я жалюзи открою, а то ты тут, как крот в норе, ничего не видишь. Так лучше? Ну а теперь расскажи, как ты спал, что во сне видел…

Габби присела на край его кровати и поцеловала заросшую щетиной щеку.

Глаза старика затуманились.

– Как же я, наверное, измучил тебя, девочка моя, – со вздохом прошептал Рауль.

– Ну что ты, папа! – тут же воскликнула Габриелла. Сердце ее болезненно сжалось от любви и жалости к этому недавно еще сильному мужчине, так быстро состарившемуся, потерявшему не только горячо любимую жену, но и сына, оказавшегося безжалостным и бесчувственным эгоистом. – Не говори так! Ты же единственный на свете родной мне человек. Скажи лучше, тебе правда Бекки нравится?

Рауль Маскадо улыбнулся.

– Конечно. Как же она может не нравиться? Но только… надеюсь, ты не приняла за чистую монету мои слова? Ну, что я бы на ней женился и вообще…

– Ах вот как! Уже отпираешься! – вскричала дочь. – Хорош же у меня отец. Так и норовит вскружить женщине голову, а потом отречься от своих обещаний! Ох, бедняжка Бекки!

– Ты что, рассказала ей? – испугался Рауль. – Нет, не смейся, отвечай, говори серьезно, рассказала?

Габби снова чмокнула его.

– Да что это ты так разволновался, а? Боишься, что тебя поймают на слове? Да ладно уж, успокойся, конечно, ничего я не сказала. К тому же и не разговаривала с ней после того твоего заявления. Я понятия не имела, что она приедет к тебе, честное слово.

Отец тут же успокоился и, чуть поколебавшись, задал мучивший его со вчерашнего дня вопрос:

– Скажи, малышка, это, конечно, не мое дело, но у тебя с ним серьезно?

Габриелла залилась багровой краской.

– Серьезно? О чем это ты, отец? О ком? – Господи, в панике подумала она, неужто он что-то слышал ночью?

– Ладно, не прикидывайся непонимающей. О Джеке, конечно, о ком же еще?

– О Джеке? – Габби не сразу вспомнила, кто такой этот Джек. – Да перестань ты ерунду болтать! – засмеялась она, наконец поняв, кого отец имеет в виду. – Он пригласил меня поужинать, только и всего! Господи, Бек права: мы живем практически в деревне. Стоит женщине разок встретиться с кем-то, так ее уже чуть ли не помолвленной считают. Нет, папа, ничего у меня с ним нет. Джек – интересный человек, но…

– Но – что?

– Ничего. Совсем ничего.

– Ты… – Рауль поколебался, но все же решился спросить: – Ты все еще вспоминаешь о нем?

Габриелла поднялась с кровати, подошла к окну и долго-долго глядела вдаль, на бескрайние степные просторы.

– Да.

– Меня винишь?

И снова наступило молчание – долгое и тягостное.

– Нет.

Старик Маскадо понурился, опустил голову. Ее тон – безжизненный и безучастный – ясно говорил: не суйся не в свое дело. Но совесть давно мучила его, требуя хотя бы объясниться с дочерью. И он попытался.

– Ты понимаешь, малышка… Габриелла повернулась к нему и твердо сказала:

– Я не виню никого, отец, кроме себя. Так что не волнуйся и не думай на эту тему. Ладно? В конце концов, не забывай: что Бог ни делает, все к лучшему.

Он вздохнул.

– Если бы все было так просто, родная моя. Иди, Габби, сюда, ко мне. Хочу тебе признаться кое в чем. – Она подчинилась, поправила ему подушку, села и обняла. И отец сказал: – Знаешь, малышка, я, похоже, утратил веру. Да-да, не смотри так на меня. Я, сколько ни ищу, не нахожу никакого благого смысла в том, что погибла Сэмми. Вот так-то.

– Но, папа, – вскричала потрясенная Габриелла, – смерть Саманты – дело рук не божеских, а человеческих! Ты сам знаешь, кто это сделал! При чем тут Бог?

– Да при том, что он не остановил негодяев. И даже не покарал их. А ведь они сгубили невинную душу, самую лучшую, самую нежную, самую любящую… – Он задохнулся и замолчал, борясь с подступившими рыданиями.

Дочь похлопывала его по спине и успокаивающе покачивала, словно ребенка баюкала, помогая справиться с приступом горя.

Столько лет прошло, столько лет, а боль еще так сильна. И его боль, и ее…

Хотя, может быть, думала Габриелла, продолжая безмолвно утешать отца, может быть, моя скоро пройдет… Возможно ли, что этот молодой человек, почти юноша, внезапно появившийся ниоткуда и готовый уйти в никуда, исцелит ее, подарит утраченную веру в себя и в других? Рассеет мрачное облако, накрывшее ее тогда, давно, и до сих пор державшее в плену?.. Невероятно, но сегодня утром она ощутила себя на редкость свободной. Смущенной, безусловно, ибо кто бы ни смутился от такого поведения? Но и свободной тоже. И более того – полной ожидания… Да-да, волнующего и очень приятного ожидания…

Как это он сказал?.. «Я совсем ничего о тебе не знаю. Кроме единственного – того, что жить без тебя не могу».

Ерунда, возразила она себе. Так не бывает. Мы были вместе всего две ночи, нет, по-настоящему только одну. Но все равно, ах, все равно, какие удивительные слова!..

И она тоже ничего не знает о нем, кроме того, что он замечательный, талантливый любовник и так похож на Арти. Но… но и так отличается от него.

– Прости, малышка, что так раскис, – вытирая глаза и освобождаясь из ее объятий, выговорил отец.

Габриелла очнулась от грез, поднялась и, не желая смущать отца еще больше, начала что-то раскладывать по местам.

– Все в порядке, папа, я понимаю… понимаю. Мы, знаешь ли, не обязаны быть сильными друг с другом. Для чего нужны родные, если с ними нельзя расслабиться, поговорить откровенно о самом-самом…

Рауль грустно ухмыльнулся.

– Верно. Только вот ты со мной почему-то никогда такие говоришь и не плачешь, когда я рядом… Только когда остаешься одна… Я ведь все слышу, родная моя девочка, и…

– Давай, папа, оставим эту душещипательную беседу до другого раза. У меня еще полно дел, – предложила Габриелла. Она находилась в таком состоянии, что вполне могла пуститься в откровенности и сболтнуть лишнего, о чем позже скорее всего пожалеет. – Скажи лучше, чего бы тебе хотелось на завтрак.

Сюрпризы сегодняшнего утра не окончились. Отец хмыкнул и нежданно-негаданно заявил:

– Пожалуй, яйца всмятку будет достаточно. И кофе, если тебе нетрудно.

Черные глаза дочери, и без того немаленькие, распахнулись до размеров кофейных блюдец. Вот это да! Ай да Бекки! Это ее чудесное влияние, не иначе! И как это она только до сих пор замуж не вышла? Ведь она, похоже, и почти мертвого в состоянии оживить!

А Рауль, не замечая ее потрясения, добавил:

– И еще, пожалуй, я бы побрился.

– Сегодня? – уже не сдержавшись, изумленно ахнула Габриелла. – Ты же брился всего восемь дней назад!

Отец потер рукой щеку, поморщился.

– Думаю, стоит начать делать это почаще.

А то уж больно я зарастаю с таким режимом. Прямо как дикобраз. Как считаешь?

– Д-да, конечно… – заикаясь, ответила Габби, мысленно проклиная себя за невнимание к отцу.

Ведь, что греха таить, последние года полтора она, погруженная в собственные горести и неприятности и отчаявшаяся, на него практически рукой махнула. Только следила, чтобы у отца было белье чистое, да кое-как пыталась бороться с его нарастающим аппетитом. А он, оказывается, уже готов выйти из состояния глубочайшей депрессии, в которое погрузился после суда.

– Может, ты тогда уж и встанешь? Позавтракаем вместе на кухне, а? – предложила она. – А то ты все лежишь да лежишь, будто больной…

– А что, пожалуй, неплохо бы.

– Отлично, – оживленно произнесла Габби. Она с самого пробуждения чувствовала себя удивительно легкой, готовой вспорхнуть и полететь. А такая перемена в отце только прибавила ей легкости. – Даю тебе четверть часа. Приводи себя в порядок, я пока быстро тут проветрю и постель перетряхну, а потом кофе поставлю.

Все было так замечательно, что ей хотелось петь и танцевать. Нетерпеливое ожидание вечера и встречи с Хэнком, явно не только для обещанного разговора, наполняло ее ощущением пьянящей радости. Настолько, что это было заметно даже окружающим.

Джо Парсонс, у которого она полдня исполняла обязанности секретарши, стуча по клавишам пишущей машинки, несколько раз поглядывал на нее и наконец решился сказать:

– Ты сегодня сама на себя не похожа, Габби. Что это с тобой творится, а?

– Со мной? Ничего.

– Ха! Ничего… Да ты в зеркало на себя взгляни! Так и сияешь вся. Влюбилась небось. Слушай, Габби, а это правда?

– Что – правда?

– Ну, то, что говорят про тебя и Джека из «Трех подков»…

Габби, которая как раз достала зеркальце и изучала свое отражение, пытаясь понять, что же в ней такого особенного, от неожиданности уронила его на пол.

– Что? О господи, вот уж действительно деревня. Ну просто невозможно чихнуть, чтобы тебе тут же пять человек не пожелали доброго здоровья. Не знаю, что именно тебе наговорили про меня и Джека, но, что бы ни было, это неправда. Ясно? – отрезала она.

– Да ладно, чего ты завелась? Я так просто спросил… не потому, что хочу в твою личную жизнь влезть или еще что… – тут же начал смущенно оправдываться ее друг и работодатель.

Но Габриелла не дала ему договорить.

– У меня нет никакой личной жизни, Джо. И ты прекрасно это знаешь. И уж от кого-кого, а от тебя я никак не ожидала, что ты будешь собирать всякие сплетни.

Брось, Габби, успокойся. Никаких сплетен я не собираю. А могла бы, казалось, и поделиться со мной. Я ж тебе только добра желаю, а ты вон как на меня накинулась… – Он принялся хлопать ящиками своего стола, якобы в поисках какой-то бумаги, но на самом деле, чтобы не смотреть на Габриеллу. Но та уже пришла в себя.

– Ну, не дуйся, Джо. Извини. Я не хотела тебя обидеть. Сама знаю, как ты ко мне относишься. Просто меня раздражает и возмущает, что у нас ничего нельзя сделать, чтобы тебе не начали тут же кости перемывать. Джек пригласил меня пообедать с ним, только и всего.

– Ого! «Пообедать, только и всего»! Это не только. Это первый раз за все пять лет, когда Джек на кого-то обратил внимание. Теперь я понимаю, что ребята не зря болтали…

– Фу ты, черт возьми! – окончательно рассвирепела Габби. – Все, Джо, прекрати! Хоть ты не веди себя как последняя кумушка. Господи, подумать только, мужики, а болтают, как бабы. Я-то думала, вы там в своем баре о бейсболе да урожае разговариваете, о кредитах и засухе, а вы…

– Все-все! – Он вскинул руки, прося пощады. – Молчу! Больше ни слова. Не злись… И вообще, мне пора.

– Ну конечно, – полным едкой насмешки тоном отозвалась Габби. – Еще бы не пора. Небось отправишься сейчас в заведение к Гарри и расскажешь, как я возмутилась. И все твои «ребята» дружно решат, что мы с Джеком послезавтра сбежим в Рино и поженимся…

Джо уже понял, что совершил непростительную ошибку, задав первый вопрос, и поспешно удалился, не дослушав ее тирады. Впрочем, Габби была частично права: он сделал именно такой вывод из ее слишком уж бурной реакции, хотя и не собирался пока им ни с кем делиться.

А его возмущенная помощница, оставшись одна, выместила раздражение на невинной машинке и так забарабанила по клавишам, что каретка задвигалась со скоростью железнодорожного экспресса. Не то чтобы ее очень уж беспокоили досужие разговоры по поводу ее вымышленного романа с Джеком. Нет, но ведь не исключена была возможность, что кто-то обратит внимание на то, что некий молодой проезжий слишком уж задержался в ее мотеле… А вот этого ей как раз и хотелось избежать.

Пальцы, летающие по клавишам, замерли.

Слишком уж задержался? Но ведь… но ведь он уедет в любую минуту!

Господи! Габриелла прикусила нижнюю губу. Как же это она могла забыть, что Хэнк только и ждет, когда его машина вернется из ремонта. А может… может, Реджи уже все закончил и его уже сегодня вечером не будет в мотеле?

Она зажмурилась, проклиная себя за глупые надежды. Смутные, туманные, расплывчатые и не совсем понятные даже ей самой, но все же надежды… Однако, несмотря на это, рванула телефонную трубку, быстро набрала несколько цифр и долго слушала длинные гудки.

Наконец звучный мужской голос отрывисто рявкнул:

– Да! Кто там?

– Реджи, привет, это я, Габби.

– О, Габби! Какая неожиданность. – Он заметно сбавил громкость и, как ей показалось, поскучнел.

– Как дела, Реджи? Как поживаешь? – Она сделала вид, что не заметила его прохладного приема.

– Страшно занят. Дел по горло. Покурить некогда.

– О, извини. Я на минутку. Только хотела узнать, как там обстоит дело с машиной моего клиента. Она уже готова?

В трубке послышалось сопение. Потом ее собеседник нехотя ответил:

– Знаешь, мне необходимо сегодня закончить с комбайном Треммера, и потом я сразу же примусь за машину того парня. Вечером позвоню, идет? Честное слово, Габби, его машина – следующая. Поверишь, я сегодня спать лег в четыре утра! Сделаю быстро. Завтра же будет готова. Договорились?

– Нет, Реджи, не договорились, – возразила Габриелла. – Что значит «сделаешь быстро»? Он сказал, ему до самого Западного побережья добираться. Еще не хватало, чтобы он отъехал на двести миль и снова сломался. Я вроде как рекламировала тебя, сказала, ты лучший механик в округе, а ты хочешь кое-как…

– Ладно-ладно, понял, не читай мораль. В общем, сейчас закончу с треммеровой развалюхой и сразу же примусь за тачку твоего парня. Все, пока. Вечером позвоню. – И он швырнул трубку.

А Габриелла облегченно перевела дух. И действительно, что это она заволновалась? Всем ведь прекрасно известно, какой Реджи волокитчик. Вот и отец так вчера говорил.

Хэнк, между прочим, почему-то даже не упомянул о машине, когда уходил утром, словно и не очень-то озабочен скорейшим отъездом. А ведь вроде бы торопился… Куда он, интересно, едет и зачем?

И Габриелла, сама того не замечая, снова погрузилась в свои неясные мечтания-размышления, которые, однако, вскоре были прерваны самым грубым образом – телефонным звонком. Она вздрогнула и схватила трубку.

– «Парсонс и Парсонс, поставки и контракты».

– Габриелла, привет, это Джек. Решил вот узнать, как ты себя чувствуешь.

Черт, мысленно выругалась она, как же он некстати! Но милейшим голосом ответила:

– Здравствуй, Джек. Спасибо за беспокойство, мне немного лучше. Голова уже прошла, но… – Она заколебалась, не зная, что бы такое сказать, чтобы сразу же исключить возможность еще одного приглашения с его стороны.

Но Джек Мортон и не нуждался в более откровенных намеках, чем это легкое, едва ощутимое колебание в ее голосе.

– О, конечно, не так сразу. Женщины – существа нежные. Надеюсь, ничего серьезного?

– Нет-нет, простое недомогание. Скоро все будет в порядке, – заверила она, радуясь проявленному им такту.

– Что ж, отдыхай и выздоравливай поскорее. Надеюсь скоро увидеть тебя.

– Непременно, Джек. Еще раз спасибо за внимание. И за вчерашний обед тоже. Мне так неловко, что я…

Он, как истинный джентльмен, отмел ее извинения.

– Я был чертовски рад нашей встрече. И я все понимаю, не волнуйся. Ну, до скорого, Габби.

– До скорого, – эхом отозвалась она. И облегченно вздохнула, когда связь окончательно прервалась.

Ну и дела! А ведь Джек-то, пожалуй, и впрямь проявляет к ней интерес. Три года ничего, кроме удушающих тоски и одиночества, а теперь вдруг сразу двое, одновременно…

Она засмеялась, махнула рукой и сказала вслух:

– Не придумывай себе красивой сказки, Габби, малышка. И ни на что не надейся. Помни, чем все это кончается.

Но несмотря на столь строгое внушение, продолжала свою скучную работу с радостной улыбкой на губах, мысленно снова и снова возвращаясь к предстоящему вечеру…

8

Габриелла мчалась домой, не чувствуя привычного груза свинцовой усталости не от количества сделанного за день, а от гнетущего ощущения пустоты. Сегодня все было иначе. Сегодня ее ждал спокойный и приятный вечер с отцом, внезапно, похоже, решившим завершить затянувшийся траур и вернуться к жизни. А потом… о, потом, когда он уснет, она наденет что-нибудь сексуально-обольстительное и спустится вниз, в номер четыре, где ее встретит и примет в свои нежные и сильные объятия он, Хэнк… Хэнк Сандерс, а не мерзавец Арти.

И будь она проклята, если потратит эти драгоценные часы на разговоры!

После – да, возможно. Но не до того, как еще раз, и хотелось бы не один, вкусит сладость его любви.

Любви? Эй, детка, очнись и подумай, что за ерунду ты несешь! – строго приказала она себе, но поспешила отмахнуться от благоразумных увещеваний.

Да, любви. Он сказал, что любит меня! Так красиво сказал… И я ему верю, отозвался мягкий голос ее истинного «я» – ласкового, нежного, полного светлых надежд и ожиданий, того самого, который она старательно подавляла в себе эти долгие и тяжелые последние годы.

И отлично. Он не лгал. Только любит он не тебя, а трахать тебя. А это немножко другое, милая…

Не немножко, а совсем другое. Не думай, что я этого не понимаю.

Ну так тогда и не веди себя подобно изголодавшейся по любви дуре.

Это почему же? Я действительно изголодалась по любви. Мне двадцать шесть, даже с половиной, а меня так никто еще и не любил, кроме отца.

А как же твой драгоценный Арти? Высокий светловолосый красавец, по которому ты с ума сходила?

Ха! Нашла о ком вспомнить! Уже даже я поняла, что никакой любви между нами не было.

Это я его любила, я! А он… Да что говорить! Ты сама отлично все знаешь.

Неизвестно, до чего бы довела ее эта внутренняя беседа, полная разногласий, если бы впереди не замаячил мотель.

Черт, опять половина лампочек на вывеске не горит, заметила Габриелла, моментально объединив обе половины своего «я». Наверное, и на шоссе не лучше дело обстоит. Никудышный из меня управляющий… У Сэмми все всегда пребывало в полном порядке, поэтому к ней и не ленились заезжать.

Так оно и было. Но не только постоянная и неустанная забота о бесконечных мелочах, создающая ощущение комфорта и почти домашнего уюта, обеспечивала непрерывный поток постояльцев, а значит, и долларов в их мотель. Нет, главным, безусловно, была сама Сэмми – вечно улыбающаяся, веселая, оживленная, всегда готовая перекинуться словечком, пойти навстречу…

Каково же было горе постоянных клиентов – шоферов-дальнобойщиков – при известии о ее трагической гибели! Они еще некоторое время продолжали сворачивать с основного шоссе, чтобы заночевать в знакомом месте, пытаясь хоть таким образом оказать моральную, да и финансовую поддержку убитому скорбью вдовцу и его дочери. Но постепенно эти визиты становились все реже и реже, пока не прекратились совсем.

Габриелла прекрасно понимала, что их отпугивало ее унылое выражение лица, зачастую залитое слезами. Но ничего поделать с собой не могла. Она ведь не планировала провести свою жизнь в крошечном мотеле посреди канзасских степей. Нет, тысячу раз нет!

Она покинула отчий дом через четыре года после того, как Сэмми стала ее второй матерью, перебралась в Остин, столицу Техаса, выучилась на секретарских курсах и устроилась в окружную прокуратуру. У нее были интересная работа, очень приличная зарплата и возможность удовлетворять свои желания и стремления. Она проработала помощником референта главного прокурора мистера Борленда почти четыре года, когда тот принял на должность своего второго заместителя некоего Артура Дилана. Ее Арти…

Высокий, накачанный, красивый, остроумный и бесконечно обаятельный, он в первую же неделю свел с ума весь женский персонал. Дилан был настолько хорош, что Габби, никогда не ценившая себя по достоинству, даже не надеялась на внимание этого великолепного представителя мужской половины рода человеческого. Но вскоре выяснилось, что она ошиблась.

Через два месяца все дамы единодушно пришли к выводу, что Дилан либо имеет любовницу, поглощающую всю его энергию, остающуюся после четырнадцатичасового рабочего дня, либо опасается за свою репутацию, либо попросту интересуется не женщинами. Но тут Габриеллу вызвали на другой этаж, где находился кабинет второго заместителя, и попросили временно заменить его внезапно заболевшего секретаря.

Она сидела за столом и бойко строчила в стенографическом блокноте, а Дилан, диктуя, расхаживал по кабинету и искоса поглядывал на ее обтянутые чулками цвета загара стройные ноги. Габриелла была девушкой скромной и юбки носила не выше колена, но то, что являлось глазу, вызывало неодолимое желание взглянуть выше.

Так начался их роман, ставший предметом широкого обсуждения. Но поскольку оба были свободны и имели полное право любить, кого пожелают, то никакого внимания на праздную болтовню и недоброжелательные, а часто и попросту злобные сплетни и вымыслы не обращали.

Габриелла полюбила впервые в жизни и буквально задыхалась от огромности счастья. Самый красивый, самый умный, самый красноречивый и самый обаятельный – в общем, единственный на всем земном шаре – мужчина принадлежал ей!

Артур Дилан ухаживал красиво. Он непрестанно говорил ей о своих чувствах, осыпал ее комплиментами, посылал цветы и дорогие коробки обожаемого ею шоколада, водил в рестораны и на концерты, провожал до дома. Но прощался всегда на пороге, по-старомодному изысканно поцеловав руку.

Она была одновременно очарована и разочарована его сдержанностью. С одной стороны, ей льстило такое уважение, почти преклонение перед ее чистотой. Ибо она и в самом деле была чиста и невинна – ни один мужчина еще не смущал ее покоя ни в прямом, ни в переносном смысле. Но с другой… о, с другой – даже эти безобидные поцелуи оставляли ее бездыханной и смутно жаждущей продолжения.

Габриелла, естественно, знала о сексе почти все по многочисленным рассказам подружек и, хотя не спешила отведать его радости с первым встречным, но Арти… Арти – не первый встречный. Ему и только ему она готова была подарить свою девственность, с ним и только с ним впервые вкусить сладость любовного безумия…

А он все не спешил перейти к главному, хотя постепенно ритуал прощального целования руки дополнился поцелуем в губы. И Габриелла, прижимаясь к нему, ощущала возбуждение его плоти и чуть не с ума сходила, мечтая, чтобы он поднялся с ней в квартирку, швырнул на кровать и сделал все то, о чем она до сих пор только слышала.

Так продолжалось несколько месяцев. И наконец в один из теплых осенних вечеров Арти пригласил ее в только что открывшийся ресторан французской кухни, попасть куда было практически невозможно. И там, глядя на нее, сияющую счастьем любви, взял за руку и попросил закрыть глаза. Она покорилась и с трепетом ощутила прохладное прикосновение металла, а затем жгучее – его губ.

– Моя испанка… Моя прекрасная Кармен… – шепнул Арти. – Можно открывать.

Габриелла подняла длинные ресницы и…

– О, Арти!..

На безымянном пальце левой руки сияло и сверкало кольцо с бриллиантом.

– О, Арти!.. – повторила она, не отрывая благоговейно-восхищенного взгляда от роскошного произведения ювелирного искусства. – Это… это слишком дорогой подарок. Я не могу принять его…

– Можешь, если согласишься стать моей женой, – улыбаясь, ответил Дилан.

Габриелла вскинула на него глаза и внимательно посмотрела, по лицу пытаясь прочесть, не ослышалась ли она.

– Женой?

– Да, дорогая, красавица моя, испанка моя. Я прошу тебя оказать мне честь и выйти за меня замуж! – страстно и одновременно торжественно ответил Арти.

Габриелла не в состоянии была вымолвить ни слова, но ее лицо все сказало лучше любых слов. Она просияла, расцвела такой улыбкой, что ему пришлось полушепотом добавить:

– Думаю, нам пора уходить. Если в принципе у тебя нет возражений, то, полагаю, подробности стоит обсудить в менее людном месте.

Только тут к ней вернулся голос.

– Да! О да, Арти, любимый мой! Тысячу раз да!

На следующее утро она проснулась не счастливейшей на свете девушкой, а счастливейшей на свете женщиной.

Они договорились пожениться весной, в начале марта…

А потом… потом случилась трагедия с Сэмми. Габби примчалась к отцу и уже не смогла его покинуть. Арти несколько раз приезжал, уговаривал ее вернуться в Остин, говорил, что не может жить без нее, что мечтает об их будущей совместной жизни, когда она станет лучшим украшением его нового дома.

– Я собираюсь выставить свою кандидатуру на пост генерального прокурора. Мне нужно, чтобы ты была рядом, представляла меня, поддерживала, – снова и снова повторял он.

Для молодого Я честолюбивого карьериста действительно необходима была спутница умная, красивая, тактичная и внимательная, думающая и заботящаяся лишь о муже и его продвижении, занимающаяся укреплением его позиций у влиятельных отцов города и крупных финансистов. Габриелла идеально подходила на эту роль. Она обладала всеми требуемыми качествами и, кроме того, еще изумительным голосом, способным привлекать и пленять всех и каждого. К тому же он любил ее. Любил больше всего на свете. Почти больше всего… кроме своей карьеры.

Но она категорически отказывалась покинуть отца до окончания процесса, назначенного на апрель.

– Давай перенесем свадьбу на май, – предложила она.

Ей было тяжело, очень тяжело откладывать свадьбу. У нее ведь даже платье уже было готово – восхитительный струящийся поток белоснежного бархата, отделанный пеной шифона, настоящее чудо дизайнерского гения.

Арти нехотя согласился и уехал. Вернулся только тогда, когда Габби срывающимся от ужаса голосом рассказала, как отец едва не покончил с собой.

Они сидели в «Трех подковах», пока Рауль Маскадо спал, одурманенный большой дозой снотворного.

– Габби, малышка моя, испаночка моя, – уговаривал Арти, – это не твоя обязанность следить за ним. Для этого есть специальные учреждения. Склонность к самоубийству свидетельствует о подвижке психики. Ты это знаешь не хуже меня. Вспомни, сколько дел подобных персонажей проходило через наши руки…

– Арти! Он не персонаж, как ты говоришь! Он мне отец! – яростно выкрикнула Габриелла, пораженная черствостью жениха. – Он пожертвовал ради меня и Джерико несколькими годами жизни и счастья, растил нас один, без матери! Он имеет право рассчитывать на мою привязанность и благодарность!

– Я тоже имею право рассчитывать на твою привязанность, – заявил Дилан. – Ты моя будущая жена и твое место со мной, а не в этой дыре.

– Я знаю, Арти, любимый, знаю! Но пойми, прошу, я не могу, не могу бросить его в таком состоянии… и сдать в психиатрическую лечебницу тоже не могу, – с мукой в голосе проговорила Габриелла, схватив его руку и сжав ее. – Ведь его отчаяние так естественно…