Текст книги "Эффект Достоевского. Детство и игровая зависимость"

Почему некоторые события или ситуации становятся травмирующими? Как и в случае со стрессом, травма (результат глубокого потрясения) определяется субъективным восприятием. «Травмирующее происшествие» – это конкретное событие, вызывающее у ребенка устойчивое чувство стресса и отчаяния. Такие события часто случаются неожиданно, поэтому вы не успеваете мысленно или физически к ним подготовиться. Поскольку вы не можете отреагировать адекватно, в результате вы чувствуете изумление, огорчение и беспомощность. Итак, травма и стресс понимаются субъективно; поэтому травму можно считать результатом крайнего стресса. Зачастую воспоминания об особенно травмирующем происшествии остаются с человеком на всю жизнь.

Есть много данных, позволяющих предположить, что многие патологические игроки в детстве переживали ситуацию стресса – из-за чего в дальнейшем они используют нездоровые копинг-стратегии, такие как игра. Джулиан Табер, Ричард Маккормик и Луис Рамирес обнаружили, что 23 % игроков, посещающих психотерапевта, сообщали о тяжелой травме, в том числе сексуального или физического характера [Taber et al. 1987]. У этих участников исследования сильнее проявлялись депрессия и тревожность, что, как мы знаем, связано со степенью выраженности игровой зависимости. Нэнси Петри и Карен Стейнберг выяснили, что проблемные игроки чаще оказывались жертвами родительского пренебрежения, а также эмоционального и сексуального насилия [Petry, Steinberg 2005]. Чем более жестоким было насилие, тем раньше жертва начинала играть и тем сильнее проявлялись связанные с игроманией проблемы. К подобным результатам также пришли Отто Кауш, Лорин Рагл и Дуглас Роланд [Kausch et al. 2006]. Как сообщается в их исследовании, 64 % патологических игроков, получающих терапию, столкнулись с эмоциональной травмой, 40,5 % – с физической, а 24,3 % – с сексуальной, причем все травмирующие инциденты произошли в детском возрасте.

Оуэн Волковиц, Алек Роу и Аллен Доран предположили, что развитию игромании часто предшествует значительный стресс – например, болезнь, травма или смерть одного из родителей [Wolkowitz et al. 1985]. Вне зависимости от конкретного типа, подобные события накладывают отпечаток на психическое и физическое здоровье человека на много лет вперед. Многие исследования показывают, что у детей, рано столкнувшихся со стрессом, выше вероятность развития психических патологий. Это объясняется и физиологическими изменениями в нейробиологических системах, отвечающих за реакцию на стресс, и психологическими факторами – ребенок оказывается не в состоянии выработать здоровую стратегию для борьбы со стрессами в будущем.

Одной из травм, о которых сообщали наши респонденты, была смерть близкого человека.

Как обнаружил Чарльз Немерофф, у детей, столкнувшихся со смертью одного из родителей, в дальнейшем больше риск развития депрессивных и тревожных расстройств [Nemeroff 2004]. В рамках нашего исследования мы обнаружили, что оба вида расстройств тесно связаны с выраженностью игровой зависимости. Неудивительно, что некоторые наши респонденты в детстве потеряли близкого человека. В очень раннем возрасте им пришлось ощутить чувство покинутости и одиночества, и это повлияло на их дальнейшее психологическое развитие. Например, Дениз было четырнадцать лет, когда умерла ее мать.

Когда мне было четырнадцать, все изменилось. Моя мать умерла от осложнений после обычной операции язвы желудка. Диана [старшая сестра] окончила школу и уехала. Еще через два года отец женился снова, и мы вместе с мачехой переехали во Флинт, расположенный в часе езды к северу от Детройта. Я потеряла маму, сестру и остальных родственников, поэтому злилась и бунтовала.

Для Дениз весь мир внезапно перевернулся. Не приходится сомневаться, что неожиданная смерть матери – это травмирующее событие. После переезда она оказалась вдали от тех, кто мог бы помочь ей справиться с этой потерей. Гнев, возмущение и протест, которые испытывала Дениз, привели к формированию неэффективных копинг-стратегий, одной из которых стали азартные игры.

Билл родился в Мельбурне (Австралия). Он тоже пережил смерть близкого человека. Его отец умер, когда тот был совсем ребенком, и последствия его смерти преследовали Билла на протяжении многих лет. «Когда мой отец умер, мне было всего <…> шесть лет. Это действительно изменило мою жизнь. <…> Мне всегда было очень-очень тяжело, я всегда испытывал что-то вроде депрессии, всегда чувствовал себя одиноким – потому что я, в сущности, остался один». Травма от смерти отца повлияла на то, как он в дальнейшем воспринимал события своей жизни. Пессимизм и склонность к самоуничижению, которые сопровождают депрессивное состояние, не позволили ему выработать способность адекватно справляться со стрессом. Билл начал играть ради положительных эмоций – ради адреналиновой лихорадки, связанной с возможностью выиграть, и общей атмосферы радостного возбуждения. Но в результате он снова и снова чувствовал себя побежденным, в то время как игровая зависимость порождала новые проблемы, которые невозможно было решить за игорным столом.

Билл такой не один. Многие другие участники нашего исследования обнаружили, что не могут справиться с болью от смерти отца или матери. Некоторые признаются, что им даже сейчас тяжело об этом думать. Так, у Нэнси оба родителя умерли от диабета, когда она была подростком, и воспоминания по-прежнему причиняют ей боль. «Мне и сейчас тяжело [думать об их смерти], мне хочется с кем-то поговорить, а их нет уже больше десяти лет». Потерять настолько важного человека, особенно в юности, нелегко. Для Дениз, Билла и Нэнси эта ситуация стала источником стресса. Чтобы справиться с негативными чувствами, они начали играть.

Тим тоже был глубоко потрясен, когда из его жизни исчез отец. Ему было всего десять лет, когда отец от них ушел, и двенадцать – когда покончил с собой. Тим еще не умел справляться с подобными эмоциональными ситуациями. Ему казалось, что отец покинул его дважды. Сначала отец бросил его и всю семью, как если бы Тим был недостаточно хорошим сыном. Самоубийство, последовавшее два года спустя, означало, что Тим никогда больше его не увидит. «Он покончил с собой в машине, – вспоминает Тим. – Закрыл окна и задохнулся угарным газом. Он так и не смог бросить пить, и еще он был на войне. Думаю, у него было посттравматическое стрессовое расстройство».

Оглядываясь назад, Тим отчасти понимает, чем объяснялось поведение отца. И все же эти аргументы его не убеждают, и сложившаяся ситуация продолжает причинять ему эмоциональную боль. Чтобы справиться со стрессом, Тим отправляется играть. Игра ассоциируется у него с выигрышем и развлечением, которые на время помогают отвлечься от боли и обиды, связанных с потерей отца.

Отсутствие родителя в жизни ребенка тоже в чем-то напоминает смерть. Так, когда Лиам был ребенком, его мать надолго поместили в психиатрическую больницу. И, что было еще болезненнее, он подозревал, что причиной этому могла стать попытка суицида. Без нее его семья поверглась в хаос, и никто не смог восполнить нехватку стабильности и структурированности, чтобы помочь ему справиться с отсутствием матери. Вот как он описывает то время:

Я не знаю, действительно ли мама пыталась покончить с собой или она просто была тяжело больна. Мне тогда было лет девять или десять… хотя скорее тринадцать-четырнадцать. В общем, это было тяжелое время: никто не знал, что будет дальше. Ну и отцу вроде как полагалось взять на себя ее обязанности, но он этого делать не стал. Он скорее прятался от всех.

В отсутствие матери семья утратила стабильность. Оказавшись в одиночестве из-за действий отца, Лиам чувствовал себя испуганным и покинутым; поскольку отец не смог взять на себя родительские обязанности, которые раньше выполняла его жена, сыну не оставалось ничего, кроме как найти свой собственный выход из ситуации.

Смерть или потеря близкого человека – это опыт, который никогда не стирается из памяти. Такие воспоминания продолжают преследовать наших респондентов даже во взрослой жизни. Потеряв родителя, ребенок теряет одну из важнейших точек опоры, причем в уязвимом возрасте. Жизнь становится нестабильной и непредсказуемой, а значит, степень стресса растет. Многие такие дети так и не могут найти здоровые способы бороться со стрессом. Во взрослом возрасте у них вырабатывается игромания. Часто она дополняет другую зависимость – например, от никотина или алкоголя. Все это помогает спрятаться от проблем.

Многие проблемные игроки сталкивались со смертью или потерей близкого человека. Исследователи часто включают это событие в перечень факторов риска, способствующих развитию игровой зависимости. Например, исследование Дэвида Хьюитта показало, что 75 % патологических игроков, происходящих из коренных народов Канады, пережили смерть друга или члена семьи [Hewitt 1994]. Почти половина из них столкнулись с потерей другого типа. Когда человек переживает горе, гнев или обиду из-за потери близкого, ему хочется спрятаться от этих чувств. Наши респонденты спасаются в игре. Яркая обстановка, сам процесс игры, чувство общности с другими игроками, возбуждение и адреналиновая лихорадка – все это притягивает и в конечном счете подавляет их волю.

Еще одним типом детской травмы является переезд и в особенности иммиграция.

За последние девяносто лет ученые-социологи уже познакомились с негативными последствиями миграции. Все началось с книги Уильяма Томаса и Флориана Знанецки «Польский крестьянин в Европе и Америке» («The Polish Peasant in Europe and America», 1918–1920), признанной классическим трудом по проблеме переселения польского крестьянства в Америку [Thomas, Znaniecki 1958]. Позднейшие исследования показали, что иммиграция особенно тяжело сказывается на молодежи: многие молодые иммигранты сталкиваются с кризисом идентичности и проблемами психологического характера.

Так, исследователи обнаружили, что, когда польские крестьянские семьи перебирались во Францию, отношения внутри семьи радикально менялись. Дело в том, что отцу приходилось заниматься менее престижной работой. Это не только отражалось на его самооценке и вредило отношениям с женой и детьми; отныне семья не могла рассчитывать на прежний уровень материального комфорта. Нехватка денег порождала напряжение.

Многие члены таких семей рассчитывали, что быстро привыкнут к новой культуре, но на самом деле это оказывалось гораздо труднее. Кроме того, иммиграция зачастую означала, что человек обрывал связи с дальними родственниками, которые раньше служили источником поддержки. В результате иммигранты чувствовали себя изолированными и отвергнутыми.

Одна из участниц нашего исследования, Лена, пережила подобные сложности, когда ее семье пришлось переехать:

Когда мы уехали, шла война во Вьетнаме. Мы потеряли все. Пришли коммунисты и все у нас забрали: отныне все принадлежало государству. Мы бросили дом и переехали. Мои брат и сестра… они как бы есть, и их как бы нет, потому что они живут в другой стране, и мама тоже. Я приехала сюда с отцом, мачехой и сестрой.

Она «потеряла все» в мгновение ока. Родственники остались в другой стране, что вызывает чувство потери: «их как бы нет». Вместе с тем у семьи отобрали ее имущество, и ей пришлось переезжать в другую страну. Стабильность пошатнулась. У Лены отобрали чувство дома и семьи.

Многие игроки, принявшие участие в нашем исследовании, в детстве переезжали на большие расстояния – зачастую в другую страну или на другой континент. «Мне нравилось жить в Эфиопии, – вспоминает Бриэнн, – и, когда мы уехали, там осталось множество моих друзей. В детстве я всегда хотела жить в своей родной стране. [Но] я уехала, и это было тяжело». Потеря друзей означала, что жизнь в новом «доме» ассоциировалась у Бриэнн с одиночеством и изолированностью. Она чувствовала себя чужой, и новая страна не казалась ей домом.

Вань тоже столкнулся со сложностями, когда в молодости перебрался в Канаду. «Я ничего не понимал: не умел ни читать, ни писать», – говорит он. Для Ваня, как и для других, иммиграция обернулась изолированностью и отсутствием стабильности. Покидать свой дом нелегко, но ему оказалось еще труднее, потому что он был вынужден учить новый язык и знакомиться с новой культурой.

Но даже те, кто всего лишь переехал из одного канадского города в другой, признаются, что это было непросто. В чем-то их воспоминания перекликаются с рассказами людей, которым в детстве пришлось эмигрировать в чужую страну. Некоторые участники постоянно переезжали с места на место. Каждый раз им приходилось прощаться с домом, соседями и друзьями, заново привыкать к школе и новому району. В такой нестабильной обстановке они не чувствовали себя в безопасности – не чувствовали себя «дома».

Когда ты постоянно переезжаешь, каждый раз адаптация требует все больших усилий. Такие семьи никогда не задерживались на одном месте достаточно долго, чтобы почувствовать себя уверенно, и в результате дети страдали от стресса. Это становится очевидным в интервью Тейлор, когда она рассказывает, как в ее семье проходили постоянные переезды:

Когда мой отец покупал дом… и он никогда не покупал какую-нибудь развалюху… я имею в виду, это всегда был хороший дом… он сразу же сдирал старые обои и клеил новые.

И, как только ремонт был закончен, он словно говорил себе: «Отлично, а теперь переезжаем снова».

Из-за постоянных переездов жизнь Тейлор была слишком шаткой. Ей казалось, что она никогда не сможет обосноваться в одном месте надолго, чтобы завести друзей и почувствовать себя как дома. Эти чувства были источником стресса и неуверенности.

Еще раз подчеркнем, что постоянные переезды и иммиграция могут стать важным фактором в развитии проблемного игрового поведения, поскольку они сопряжены с изменением в положении семьи и многими организационными трудностями. Возникает тревожность, которую ребенок неспособен побороть. Ситуация становится особенно сложной в отсутствие поддержки – дальних родственников и друзей, с которыми из-за переезда приходится расстаться. Кроме того, родители тоже страдают от стресса и тревожности и потому не могут поддержать ребенка и привнести в его жизнь стабильность. Лена, Вань и Тейлор служат яркими примерами проблемных игроков, которые в детстве пережили переезд, не имея возможности эффективно справиться со стрессом. В итоге это стало одним из факторов возникновения игромании.

Стрессом является не только смена окружающей обстановки, но и изменения в структуре семьи. Об этом говорили многие участники нашего исследования, упоминавшие семью в качестве источника стресса. Люди, выросшие в нестабильных семьях, чаще сами вступают в нестабильные отношения. Между тем в рамках нашего исследования обнаружилась корреляция между нестабильными отношениями и проблемным игровым поведением. Развод и другие проявления семейного разлада негативно сказываются на психологическом развитии ребенка и способствуют возникновению психических расстройств в будущем. Особенно часто они возникают у детей, чьи родители сами были патологическими игроками (это относится ко многим участникам нашего исследования). Например, Дайан Хоган пишет, что дети проблемных игроков сталкиваются с непоследовательным воспитанием, нехваткой родительского участия и отсутствием эмоциональной связи с родителями [Hogan 1997]. Кроме того, в таких семьях царит напряженная атмосфера, родители часто ссорятся, расходятся, раздражаются друг на друга, возникают физические и вербальные конфликты различной степени. Если родители постоянно ссорятся, детям часто не хватает внимания, поскольку родители погружены в собственные проблемы. Дэвид Вашон и его соавторы обнаружили, что нехватка надзора и дисциплины оказывается связана с возникновением патологического игрового поведения у подростков [Vachon et al. 2004]. С другой стороны, и это соответствует ранее приведенным данным, подростки из семей с внимательными и заботливыми родителями играют меньше и реже становятся проблемными игроками [Magoon, Ingersoll 2006]. Нехватку дисциплины и родительского надзора саму по себе можно считать источником стресса. В такой ситуации ребенок недополучает социального воспитания, так как родительские фигуры отсутствуют и возможности социального моделирования по их образцу резко ограничены.

Многие наши респонденты жаловались на дисфункциональные семьи. Так, из рассказа Мелиссы вырисовывается яркая картина стресса и неуверенности в завтрашнем дне:

У моей старшей сестры действительно были проблемы, и она рано ушла из дома, всего в шестнадцать… Родители развелись… так что у нас появилась мачеха… когда мне было примерно пять лет. <…> Но трем моим старшим сиблингам было трудно к ней привыкнуть! [смеется] Я сразу приняла ее как маму, но старшим было сложнее, они были подростками, особенно самая старшая сестра, которая ушла из дома в шестнадцать. Так что в каком-то смысле я росла без нее… и мои старшие братья, что я о них помню… я еще была очень маленькой, а они выросли и тоже съехали от нас. Так что у меня были братья, но они ушли… и я росла единственным ребенком… пока не родилась сестренка, на одиннадцать лет меня младше!

Мы видим, что Мелисса «приняла [мачеху] как маму», но в семье возникло напряжение, в особенности среди старших детей. Она была ребенком, и резкие изменения в составе семьи были источником стресса, сбивавшим ее с толку. Как мы выясним позднее, это стало толчком к возникновению проблем во взрослом возрасте – и одной из этих проблем была игромания.

Зачастую причиной изменений в семьях наших респондентов был развод родителей. Такая ситуация часто причиняет детям стресс: например, им приходится жить на две семьи или наблюдать, как родители выясняют, кому достанется опека. Кроме того, многие респонденты были детьми в те времена, когда разводы случались не так часто и сама тема развода считалась табуированной – поэтому они чувствовали себя непохожими на других детей. К ощущению распадающейся семьи добавлялось чувство изоляции от ровесников. Так, когда мы спросили у Стейси, была ли ее семья похожа на другие семьи, она ответила: «Нет, потому что у нас была особая структура… и после развода все очень изменилось». Стейси пришлось принять тот факт, что ее родители развелись. Но вместе с тем она чувствовала себя чужой среди сверстников. Не имея возможности обратиться к ним за поддержкой, она оказалась один на один со стрессом, порожденным и ситуацией развода, и чувством непохожести на других детей.

Многие участники исследования упомянули, что перед разводом родители часто ссорились. Такие ссоры неминуемо становятся для ребенка источником тревожности и смятения. Тяжелее всего, если ребенок верит, что родители ссорятся из-за него. В других случаях разводу предшествует физическое насилие: подобный опыт всегда оставляет после себя эмоциональные и физические шрамы. Прежде всего, стресс сам по себе вреден для психики. В отсутствие поддержки со стороны семьи ребенок не может выработать здоровые поведенческие модели и копинг-стратегии. Кроме того, в подобных дисфункциональных семьях возникает атмосфера крайнего стресса, способная вызвать или усугубить аффективные расстройства у детей. В итоге повышается вероятность, что ребенок станет патологическим игроком [Darbyshire et al. 2001].

Джон Брайер, ведущий исследователь в этой области, полагает, что человек, подвергшийся в детстве плохому обращению, в будущем страдает от поведенческих расстройств и обращается к адаптивным психологическим тактикам [Briere 1992]. Однако степень влияния этого фактора зависит от типа плохого обращения, его выраженности, а также от добавочных стрессоров и общего уровня развития ребенка. Самые типичные формы плохого обращения – это насилие (физическое, сексуальное и эмоциональное) и пренебрежение родительскими обязанностями (на физическом и эмоциональном уровне). В литературе, посвященной проблеме плохого обращения с детьми и патологического игрового поведения, содержится много актуальных данных. Так, Дэвид Ходжинс и Дон Шопфлохер провели исследование с участием 1145 взрослых жителей провинции Альберта [Hodgins, Schopflocher 2010]. Они обнаружили, что люди, подвергавшиеся плохому обращению, чаще играют в азартные игры и с большей вероятностью становятся патологическими игроками. Эта связь прослеживается даже с учетом других индивидуальных и социальных факторов (например, возраст, пол, употребление наркотических веществ, наличие психопатологий и т. д.), и это позволяет предположить, что жестокое обращение с детьми напрямую связано с развитием игровой зависимости. Дженнифер Фелшер, Джеффри Деревенски и Рина Гупта тоже выявили явную линейную связь между жестоким обращением и игровой зависимостью [Felsher et al. 2010]. В их исследовании принимали участие 1324 респондента в возрасте от семнадцати до двадцати двух лет. Игроки чаще всех сообщали, что подвергались в детстве жестокому обращению, в то время как наименьшее число таких случаев было зафиксировано среди респондентов, не играющих в азартные игры. Эта связь сохраняется для всех форм насилия и пренебрежения. Среди молодых людей, попавших в группу патологических игроков (или рискующих стать патологическими игроками), 14,8 % сообщили, что в детстве подвергались жестокому обращению и это до сих пор негативно влияет на их взрослую жизнь. Отсюда можно предположить, что и сам подобный опыт, и воспоминания о нем становятся источником стресса, влияющего на повседневное поведение человека. Такой вывод не противоречит результатам других исследований (например, [Blaszczynski, Nower 2002; Derevensky, Gupta 2004]), согласно которым патологические игроки играют, чтобы справиться с негативными мыслями и эмоциональными состояниями. В любом случае жестокое обращение в детстве – это фактор долгосрочного влияния, причиняющий значительный вред психологическому здоровью и снижающий стрессоустойчивость в будущем. Для участников нашего исследования это стало еще одним толчком в сторону игры.