Текст книги "Эффект Достоевского. Детство и игровая зависимость"

Вряд ли рулеточное казино терзают угрызения совести от мысли о печальной участи игромана. В конце концов, игрок сам делает одну ставку за другой, пока не проиграет все деньги. Однако идея «враждебно настроенного» игрока по меньшей мере перекликается с точкой зрения самого Достоевского, выраженной в «Записках из подполья». Там он пишет: «…все дело-то человеческое, кажется, и действительно в том только и состоит, чтоб человек поминутно доказывал себе, что он человек, а не штифтик!» [Достоевский 1972–1990, 5: 117]. Эта мысль приводится и в другом месте: «Человеку надо – одного только самостоятельного хотенья, чего бы эта самостоятельность ни стоила и к чему бы ни привела» [Достоевский 1972–1990, 5: 113].

С этой точки зрения даже проблемная игра – до того момента, пока это выбор, а не зависимость, – является декларацией свободы. Если так, то в ней проявляется человечность, каким бы жестоким и непобедимым противником ни казался случай.

В данной книге мы предлагаем альтернативную интерпретацию игрового поведения Достоевского – а именно социальную или социально-психологическую. Есть три фактора, обосновывающих этот подход (эту теоретическую модель). Во-первых, такая трактовка логически вытекает из существующей исследовательской литературы по вопросам проблемного игрового поведения. Во-вторых, она совпадает с глубоко детализированными данными, которые мы собрали в ходе опросов. В-третьих, ее подкрепляет статистический анализ общей модели с использованием различных форм множественного регрессионного анализа. Таким образом, эта модель основана на достаточных количественных данных, как того и требуют общепринятые статистические стандарты.

Наша теоретическая модель выстроена вокруг тех социологических факторов, которые объясняют передачу проблемного игрового поведения от родителей к детям. Таким образом, мы ставим в один ряд личностные факторы – импульсивность, поиск новых ощущений, возбуждение – и факторы генетики. Мы признаем, что и то и другое играет важную роль в понимании проблемного игрового поведения и механизмов его передачи по наследству, хотя генетическая наследуемость, вероятно, невысока [Walters 2001]. Однако мы утверждаем, что данные факторы взаимодействуют с социальными условиями, которые создают предрасположенность для реализации этого личностно-генетического потенциала к проблемному игровому поведению, вытаскивая склонность к игре на поверхность.

В полученных нами результатах все же видно, какую важную роль играют личность и генетика. Возможно, что отдельные истории, которые не соответствуют нашей модели, обусловлены особым взаимодействием между социальными условиями и генетическими или личностными факторами. Так, например, эти факторы могут влиять на восприятие. В свою очередь, восприятие определенного события как источника стресса может сыграть важную роль в формировании проблемного игрового поведения. Кроме того, восприятие своего «я» (самооценка) влияет на склонность к возникновению игромании (далее мы рассмотрим этот вопрос в контексте эмоциональной уязвимости).

До нашего исследования в науке не существовало достаточного понимания тех социологических механизмов, которые обусловливают передачу проблемного игрового поведения между поколениями. Некоторые факторы уже были определены социологами, однако в литературе нет четких указаний на то, какие именно факторы или группы факторов делают передачу более вероятной. В рамках своей модели мы рассматриваем все эти факторы одновременно, чтобы выявить их роль в процессе наследования.

Наша модель начинается с проблемного игрового поведения у родителей. От родителей (или одного родителя) игре обучаются дети. Процесс обучения включает знакомство с формами игрового поведения и характерными убеждениями, формирование положительного отношения к игре в семейном кругу и постоянную возможность играть с членами семьи. Кроме того, игровая зависимость у родителей делает детство более сложным: ребенок берет на себя роль родителя (парентификация), страдает от насилия и недостатка родительского внимания. Ранее парентификацию редко включали в число факторов, влияющих на развитие игровой зависимости, так что мы обращаем на нее особое внимание. Эмоциональные проблемы, характерные для детей из подобных семей, создают почву для психических расстройств, в том числе для депрессии и тревожности.

В дальнейшем слабое психическое здоровье усугубляется стрессовыми факторами взрослой жизни. Чтобы справиться с ними, дети проблемных игроков часто выбирают неэффективные копинг-стратегии, которые они усвоили в детстве, – например, пытаются уйти в игру. Эмоциональная уязвимость, возникающая вследствие психических заболеваний и высокого уровня стресса, а также недостаточная эффективность копинг-стратегий приводят к тому, что они и сами зачастую становятся проблемными игроками. Исходя из этой теоретической модели, мы предполагаем, что взаимодействие происходит между тремя ключевыми переменными, то есть проблемное игровое поведение передается по наследству, когда уязвимость, обусловленная 1) сложным детством и 2) знакомством с игрой как частью социального моделирования, активируется 3) стрессовой ситуацией во взрослой жизни.

Рис. 1. Теоретическая модель наследования проблемного игрового поведения

Наша модель, объясняющая наследование игрового поведения, логично встраивается в основную концептуальную модель развития проблемного игрового поведения – «модель различных путей» Блащински и Науэр [Blaszczynski, Nower 2002]. Согласно этой теории, проблемное игровое поведение всегда начинается с того, что у человека появляется возможность играть, он принимает игру и усваивает иррациональные убеждения. С этого момента общий путь разделяется на три ответвления, на каждом из которых действуют дополнительные факторы риска. Для проблемных игроков первого типа (так называемые игроки с заданным поведением) фактором риска является иррациональная вера в выигрыш. Проблемные игроки второго типа (эмоционально уязвимые) страдают от биологических и эмоциональных рисков вследствие сложного детства и психических расстройств. У игроков третьего типа (диссоциативные импульсивные игроки) биологические и эмоциональные риски усугубляются импульсивностью, диссоциативным расстройством личности и дефицитом внимания.

В рамках модели Блащински наша модель ближе всего ко второму пути (эмоционально уязвимые игроки). Дело в том, что в центре обеих моделей находится социальное привыкание к игре (доступность и принятие), а также эмоциональная уязвимость, связанная со стрессовой обстановкой в детстве. Однако лучше представлять нашу модель как результат взаимодействия между всеми тремя путями. Нас интересуют и путь 1 (социальное привыкание), и путь 2 (эмоциональная уязвимость), поскольку у каждого пути своя роль в наследовании проблемного игрового поведения. Итак, между нашими моделями есть определенное сходство – мы одинаково определяем набор факторов, важных для понимания проблемы. Однако, в отличие от Блащински и Науэр, мы рассматриваем эти факторы не как отдельные «пути», а как условия, взаимодействующие друг с другом.

В основу нашей модели легли данные, полученные в ходе исследования современных игроков. Исходя из их анализа, мы предполагаем, что передача проблемного игрового поведения между поколениями и в рамках одного поколения может быть обусловлена такими факторами, как раннее обучение игре и стрессовая обстановка в детстве и во взрослом возрасте. Мы обнаружили, что почти все проблемные игроки, участвовавшие в нашем контент-анализе, – а именно 97 % – столкнулись как минимум с одним из этих трех факторов. 87 % проблемных игроков, у которых мы брали интервью, столкнулись как минимум с двумя факторами.

Количественный анализ ответов показывает, что наша модель объясняет 42,3 % случаев наследования проблемного игрового поведения. Вероятно, оставшееся число приходится на переменные факторы генетического и личностного характера, а также на дополнительные социальные переменные, которые мы установили в рамках анализа интервью. Сюда относится обучение игре за пределами семейного круга во взрослой жизни, а также близость к игре. Кроме того, количественный анализ показывает, что (как и предполагалось) большая часть факторов являются косвенными: это отдельные этапы длительного процесса.

Рис. 2. Теоретическая модель наследования проблемного игрового поведения: новая версия. Источник: авторы

Однако были и факторы, которые не удалось обнаружить в нашей выборке. Так, например, парентификация, родительское пренебрежение и насилие необязательно ведут к возникновению психических расстройств. Стрессовая обстановка во взрослом возрасте необязательно приводит к формированию неэффективных копинг-стратегий (между тем связь между психическими проблемами и неэффективными копинг-стратегиями действительно существует). Наконец, проблемное игровое поведение у детей не объясняется приучением к игре: вероятно, дело в том, что знакомство с игрой может быть как положительным, так и отрицательным (об этом речь пойдет ниже). Исходя из полученных данных, мы предлагаем пересмотренную модель.

Мы признаем, что детские травмы (например, пренебрежение или насилие со стороны родителей) могут сыграть важную роль в формировании проблемного игрового поведения, как об этом пишут Фрейд и сторонники его подхода. Однако на этом останавливаться нельзя: как социологи мы не можем не признавать, что любая человеческая мотивация существует в контексте социальных ограничений и возможностей. Это означает, что теория должна затрагивать и факторы, возникающие во взрослом возрасте. Именно эти факторы обусловливают различия между людьми, в детстве страдавшими от родительского насилия: у одних проявляется тяга к патологическому игровому поведению, у других, например, – склонность переедать, а третьи вырастают и становятся абсолютно нормальными членами общества.

В рамках нашей пересмотренной модели отправной точкой служит детская травма. Но чтобы этот фактор вступил в игру, необходим контекст – стрессовая обстановка во взрослой жизни (в которой проявляется уязвимость, сформировавшаяся в детстве). Кроме того, важны факторы, помогающие бороться со стрессом; мы имеем в виду, с одной стороны, копинг-стратегии, а с другой – сети социальной поддержки. Им противостоят стимулы и возможности для выражения невротических импульсов, например патологического игрового поведения. Переменные в нашей модели мы часто называем «факторами риска».

Как показывают современные исследования, существует много факторов, обусловливающих более высокий риск развития патологической тяги к игре. К ним относятся: эмоциональные проблемы; наличие родственника – патологического игрока; крупный выигрыш в самом начале знакомства с азартными играми. Однако свою роль может сыграть и доступность игровой среды. Дополнительным фактором риска может послужить отсутствие хобби и общения с друзьями и членами семьи.

Как нам известно, Достоевский столкнулся со многими из этих факторов. Однако при этом он категорически отрицал патологическую составляющую своего поведения: по мнению самого Достоевского, он играл, чтобы выбраться из бедности, расплатиться по долгам и поддержать тех, кто от него зависел. Он верил, что способен легко и быстро выиграть крупную сумму денег, в чем и заключалась для него притягательность игры. Его убеждения подкреплял тот факт, что в первый же раз, когда Достоевский сел играть в рулетку, он сорвал крупный выигрыш.

Мы уже указывали выше, что Анна не смогла удержать мужа от игры. Оказавшись в Европе, Достоевский столкнулся с нехваткой социального контроля и социальной поддержки. Именно там, вдали от дома, его игровая зависимость приняла свою худшую форму. Возможно, он даже не понимал, какую важную роль играли его друзья и близкие в борьбе с проблемным игровым поведением. Он и так не получал достаточной поддержки, а со смертью его первой жены и любимого брата ее стало еще меньше.

Игровая зависимость Достоевского стала источником многих других проблем в его жизни, но в то же время, возможно, она помогала ему справиться с жизненными невзгодами. Так, например, депрессия могла быть и причиной, и следствием игровой зависимости. Различные стрессовые факторы, с которыми он сталкивался, – нехватка денег, смерть жены и брата, неудачи с изданием журнала, кабальный издательский контракт – скорее всего, усугубляли эту депрессию. Возможно, он играл, чтобы на время забыть о своих бедах. Однако чем больше он проигрывал, тем глубже залезал в долги. Возник замкнутый круг: депрессия подталкивала его к игорному столу, но последствия игры усиливали стрессовые факторы (такие как бедность), ведущие, в свою очередь, к депрессии.

Кроме того, прослеживается закономерность: после долгих и насыщенных периодов работы Достоевский чувствовал психическое истощение и обращался к игре. Как уже отмечалось выше, Анна быстро поняла, что рулетка помогала ее мужу восстановить эмоциональный баланс и творческую силу [Lantz 2004]. После длительной тяжелой работы Достоевский нуждался в отдыхе, которым становилась игра. Например, он обращался к игре, чтобы избавиться от стресса, вызванного необходимостью работать в жестких условиях с издателями вроде Стелловского.

В конечном итоге, несмотря на склонность к безрассудной игре, Достоевский выполнил обещание, данное Анне, и перестал играть в рулетку. Кеннет Ланц (2012, личная беседа) отмечает, что к тому моменту все долги были уплачены и супруги получили возможность вернуться в Россию без риска оказаться в долговой тюрьме. В своем падении Достоевский достиг низшей точки – после этого он мог наконец вернуться домой и зажить спокойно.

Фрейд был уверен, что Достоевский играл из-за чувства вины. Но, возможно, дело обстояло ровно противоположным образом, и именно чувство вины заставило его бросить рулетку. Как минимум Достоевский начал волноваться за здоровье жены. Анна страдала от его ненадежности и постоянных проигрышей, и Достоевского беспокоило, что она становится им недовольна. В письме к ней он пишет: «…я знаю, что ты умрешь, если б я опять проиграл!» [Достоевский 1972–1990, 29,1: 198].

В этот период жизни Достоевского преследовали кошмарные сны: он боялся, что его игровая зависимость может стоить Анне жизни. Он описывает страшный сон, где Анна поседела [Достоевский 1972–1990, 29, I: 197]. Достоевский испытывал такое чувство вины за те страдания, которые он причинял жене, что эта мысль преследовала его даже во сне. Учитывая, какую важную роль в его жизни играла вина, можно предположить, что именно из-за этого он наконец поборол свою привычку играть.

Однако нельзя свести всю социологическую картину исключительно к чувству вины. Крайне важно, что Анна была для него источником поддержки и контроля. В начале 70-х годов его семейная и финансовая жизнь обрела стабильность, и Достоевский уже не так сильно нуждался в том, чтобы искать в игре защиты от жизненных невзгод.

Большую роль в этом сыграли близкие отношения с преданной и рассудительной Анной. В ее неизменной любви Достоевский обрел ту поддержку, которой ему так не хватало. Во время непростой жизни в Европе супруги сблизились еще больше. Из-за долгов они не могли вернуться домой и потому искали утешения друг в друге всякий раз, когда чувствовали «тоску по родине» [Достоевский 1972–1990, 29,1: 198]. Эти близкие отношения помогли Достоевскому наконец справиться с игровой зависимостью.

Критик Галя Димент пишет:

Чтобы спастись самой и спасти мужа из той бездны несчастья и нищеты, откуда так и не смогли выбраться многие его персонажи, Анна Достоевская вскоре превратилась в фею-крестную, которая на протяжении всей жизни Достоевского старалась отвести его от катастрофы. <…> Она быстро поняла, что, если хочет сохранить разум в окружающем ее мире, она не может больше позволить себе роскошь разыгрывать роль сказочной Золушки [Diment 1997: 444].

С определенной точки зрения Анна была образцом поддержки. Несмотря на финансовые и эмоциональные сложности, которым то и дело подвергался их брак по вине мужа, она оставалась для Достоевского точкой опоры, центром стабильности, предсказуемости и творческой продуктивности. Наградой за это стал его отказ от игры. Вот как пишет об этом Александра Попофф в своем исследовании, посвященном биографиям жен шести русских писателей:

Достижения Достоевского были <…> немыслимы без Анны.

Он называл ее своим ангелом-хранителем, помощницей и скалой, на которую он мог опереться. <…> Анна помогала ему пережить игровую зависимость и эпилептические приступы. Будучи стенографисткой, она также помогала мужу в создании книг и утверждала, что часы, проведенные за диктовкой, были самыми счастливыми в ее жизни. <…> Достоевский всегда признавал вклад Анны; он называл ее своим идолом и единственным другом [Popoff 2012].

Часть вторая
«Эффект Достоевского»

Глава 5
Трудное детство

В этой части книги речь пойдет о том, что нам удалось выявить в ходе исследования с участием патологических игроков, проживающих в Большом Торонто (Канада). В приложении 1 описана теоретическая база, а в приложении 2 – три метода, которые мы использовали для сбора данных. Основой для статистического анализа стали данные, полученные с помощью анкет. Чтобы глубже проникнуть в мысли наших респондентов, мы прибегли к индивидуальным интервью.

Однако каким бы образом ни были собраны данные, в них постоянно прослеживалась выраженная тенденция. В начале этой книги упоминался феномен, который мы назвали «эффектом Достоевского»: модель развития игровой зависимости, описывающая как поведение Достоевского, так и поведение современных игроков.

«Эффект Достоевского» формируется еще в детстве, когда ребенок переживает травмирующее или глубоко беспокоящее событие, которое порождает тревожность и другие психические нарушения, а также тормозит развитие копинговых навыков. Вырастая, такой человек сталкивается с новыми стрессовыми факторами, снова испытывает тревожность и прибегает к копинг-стратегиям, освоенным в детстве. Если стратегии оказываются неэффективными и дезадаптивными, это может привести к росту тревожности и депрессии – а потенциально и стать толчком к возникновению новых проблем, которые придется как-то решать.

В последующих трех разделах мы поочередно рассмотрим каждый из трех факторов, способствующих развитию проблемного игрового поведения: тяжелое детство, стрессовую обстановку во взрослом возрасте и дезадаптивные копинг-стратегии – и увидим, как именно они взаимодействуют друг с другом. В четвертом разделе мы выясним, как игровая зависимость губительно влияет на повседневную жизнь игроков, а также их друзей и близких. Мы убедимся, что поведение современных патологических игроков во многом напоминает поведение Достоевского, описанное в предыдущем разделе. Наконец, в последнем разделе мы заострим внимание на конкретных чертах, объединяющих Достоевского с современными игроманами.

В начале 2000-х годов центры по контролю и профилактике болезней США и страховая компания Kaiser Permanente провели совместное крупномасштабное исследование, в котором приняли участие более 170 тысяч американцев среднего класса. Задачей было установить, как тяжелое детство связано с формированием зависимостей. Руководитель исследования, доктор Винсент Фелитти, пришел к следующему заключению: «Как правило, основной причиной зависимости становятся события, пережитые в детстве» [Felitti 2003].

Существуют две причины, почему тяжелое детство толкает человека к развитию игровой зависимости. Во-первых, возникает долгосрочный психологический ущерб, из-за чего человек в течение всей жизни может страдать от тревожности, депрессии или сочетания этих расстройств. Во-вторых, замедляется развитие положительных и эффективных копинг-стратегий. Мы увидим, что многие люди, ставшие проблемными игроками, в детстве сталкивались с таким глубоко травмирующим опытом, как физическое насилие, пренебрежение, крайняя нищета, развод родителей и смерть близкого человека. По их поведению заметно, что им был нанесен психологический вред; в разговоре с интервьюерами они выражают гнев, сожаление и боль от утраты. Им пришлось столкнуться с ситуациями, к которым они еще не были готовы, и это замедлило их способность постепенно сформировать взрослые копинг-стратегии. У большинства таких людей взрослые копинг-стратегии вообще отсутствуют. В результате в их повседневную жизнь постоянно вторгаются отрицательные эмоции, становящиеся новым источником депрессии и тревоги.

В рамках настоящего исследования мы рассматриваем стресс как субъективный опыт. Модель Ричарда Лазаруса и Сьюзен Фолкман определяет стресс как уникальное взаимодействие между человеком, его окружением и внешним стрессором [Lazarus, Folkman 1984]. Если человек считает, что это взаимодействие угрожает его благополучию, ресурсам и способности справляться с ситуацией, то, значит, он испытывает стресс. Эта модель удобна для нашего исследования, поскольку она допускает индивидуальное толкование стресса и травмы. Получается, что два человека могут воспринимать одинаковую ситуацию по-разному. В контексте настоящей книги это значит, что один человек может превратиться в патологического игрока, в то время как второй избежит игровой зависимости.

В ходе исследования мы выявили большое количество стрессовых событий и ситуаций, которые подтолкнули наших респондентов в сторону игры. В данной книге мы рассмотрим те из них, которые встречаются чаще всего. Речь пойдет как об отдельных стрессовых (тревожащих) событиях, так и о длительных ситуациях, сохранявшихся на протяжении детского возраста у многих участников исследования: например, длительные периоды физического, эмоционального или сексуального насилия, а также хроническая нехватка внимания. Другим примером служит парентификация, которая сама по себе является формой родительского пренебрежения, когда ребенок вынужден принять на себя роль взрослого – скажем, столкнувшись с бездомностью или отсутствием денег. В последующих главах мы подробно рассмотрим и объясним все эти типы детских травм.

Большинство травмирующих ситуаций, пережитых участниками нашего исследования, имели место в кругу родственников; всего 2 % таких случаев произошли вне семьи. Это еще раз указывает, что семья может быть опасным пространством – местом, где ребенок с большой долей вероятности может оказаться жертвой. Так было во времена Достоевского, и сейчас ситуация осталась прежней. Будущие проблемные игроки часто рождаются в так называемых «дисфункциональных» семьях. Под этим термином понимаются семьи, которые – зачастую несмотря на значительные усилия – постоянно оказываются в замкнутом кругу патологических отношений, вредных привычек и социально уязвимых ситуаций. У людей, выросших в таком окружении, детские травмы связаны с мыслями о семье. Чтобы подавить эти воспоминания, многие обращаются к игре. В этой главе мы постараемся ответить на вопрос, почему именно игра стала для них способом избавиться от стресса.

Одним из стрессовых факторов, о которых время от времени упоминали наши респонденты, была игровая зависимость у родителей. Как мы выясним, жизнь с родителем-игроманом повышает уровень стресса в жизни ребенка и способствует дальнейшему нарушению связей внутри семьи. Неудивительно, что дети проблемных игроков чаще сталкиваются со стрессом и хуже умеют с ним бороться, чем те, чьи родители не проявляют патологической тяги к игре. Это значит, что и у них самих больше риск превратиться в игроманов.

Однако у многих участников нашего исследования родители не были проблемными игроками. В этом отношении они похожи на Достоевского: в детстве они жили в обстановке стресса, а когда выросли, у них возникла игровая зависимость.

Давайте рассмотрим пример Мэрилин (имя изменено). Ее родители были не игроманами, а алкоголиками. Мэрилин сообщила нам, что в детстве ей было нелегко. С ее точки зрения, алкоголизм родителей повлиял на развитие ее игровой зависимости. «Оба моих родителя были алкоголиками, – говорит она. – Так что если зависимость передается по наследству, то я думаю, что это из-за них я не смогла научиться иначе справляться со стрессом». В этой главе мы увидим, почему жизнь с родителями-алкоголиками была для Мэрилин настолько тяжелой. В двух словах, их зависимость стала для нее источником стресса и тревоги, и чтобы справиться с этими факторами, она научилась у родителей неверным копинг-стратегиям.

Далее мы перейдем к конкретным случаям травмирующего опыта, о которых рассказали наши респонденты, и постараемся понять, как эти ситуации заложили основу для грядущего развития игромании. Сначала мы выслушаем истории тех, кто в детстве столкнулся с единичным травмирующим событием. Помните, что стресс, который они пережили в детском или подростковом возрасте, продолжает играть важную роль даже во взрослой жизни и тем самым способствует проявлению патологической тяги к игре.