Текст книги "Эффект Достоевского. Детство и игровая зависимость"

Зачастую страсть к игре оказывалась настолько сильна, что игроки были готовы отправиться в длительное путешествие, лишь бы удовлетворить ее. Поскольку в России азартные игры (в том числе и рулетка) были запрещены, многим игрокам, включая Достоевского, приходилось ездить за границу. Достоевскому нравилось играть в Германии – в Висбадене, Баден-Бадене и Бад-Хомбурге. Раньше эти городки на водах пребывали в запустении, но благодаря деньгам французских инвесторов они превратились в роскошные курорты [Carter 2006].

В начале XIX века Висбаден стал столицей азартных игр и отдыха на водах. Он пользовался большой популярностью среди туристов из разных уголков света. В 40-е годы в Германии появились железные дороги, и добираться до немецких казино стало гораздо проще [Carter 2006] – похожая ситуация сложилась в Северной Америке в XX веке, когда благодаря авиасообщению любой житель континента получил возможность легко попасть в Лас-Вегас. Итак, жители Российской империи, которые не могли играть в азартные игры у себя дома, часто отправлялись в Германию с ее популярными казино.

Знакомство с немецкими игорными домами сыграло большую роль в жизни Достоевского, поскольку он никогда не играл в домашней обстановке, а только в казино [Carter 2006]. Поездки в Германию были для него все равно, что для ребенка визит в кондитерскую. Хелфант пишет, что спустя три месяца после свадьбы Достоевский оставил жену в дрезденском отеле и отправился играть в Хомбург [Helfant 2003: 235]. Вскоре после возвращения они поехали в Баден-Баден, где он играл по десять часов подряд, оставив беременную Анну в одиночестве. Итак, «в Германии Достоевский познакомился с рулеткой, которая полностью его поработила» [Hayer, Meyer 2009: 85].

Однако вскоре после первых поездок за границу у Достоевского стали проявляться типичные проблемы, связанные с игровой зависимостью.

Достоевский был не единственным русским писателем, который использовал свою страсть к игре как материал для литературного труда. Другие авторы (включая Пушкина) тоже писали об игре и связанных с ней проблемах. Для многих это было своеобразной терапией: таким образом они могли открыто признать свои сложности. Так, И. А. Паперно в своей книге «Самоубийство как культурный институт» пишет: «В девятнадцатом веке, в особенности в России, литература бралась за разрешение вопросов, которые остались недоступными религиозной, общественной и научной мысли» [Паперно 1999: 8]. В литературе XIX века рассматривались проблемы писателей, которые (подобно Достоевскому) попадали в неприятности из-за азартных игр. Критик А. В. Аникин отмечает, что писатели XIX века задумывались над вопросом, на какие шаги готов пойти человек ради мгновенного обогащения. В качестве примера он приводит героя пушкинской «Пиковой дамы» – молодого офицера, который настолько одержим идеей мгновенного обогащения, что в конце концов невольно совершает убийство. С точки зрения Аникина, эта ситуация во многом предвосхищает сюжеты романов Достоевского, где встречаются отсылки и на «Пиковую даму», и на «Скупого рыцаря» [Anikin 1993: 103].

Достоевский был не единственным русским писателем XIX века, который проигрывал свои гонорары. Такое случалось и с Пушкиным. В своей работе «Пушкин как иронический игрок» («Pushkins Ironic Performances as a Gambler») Хелфант пишет, что Пушкин продал рукописи нескольких ранних стихотворений своему приятелю Н. В. Всеволожскому в качестве оплаты карточного долга в пятьсот рублей [Helfant 1999: 375]. Позднее он выкупил их обратно, а потом еще не раз продавал многим другим знакомым. В сущности, он закладывал свои стихи – как Достоевский закладывал украшения жены, – чтобы оплатить долги. Итак, мы видим, что другие классики русской литературы XIX века тоже были знакомы с оборотной стороной игры. Даже Л. Н. Толстой, с его состоянием и графским титулом, в молодости был вынужден продать часть фамильного имения в счет оплаты карточного долга.

Подведем итоги. В России XIX века участие в игре могло создать вам репутацию честного и уважаемого человека, оно было признаком богатства, престижа и высокого социального положения. В то же время игра позволяла обычным людям (в особенности тем, кто не мог участвовать в сражениях или драться на дуэлях) продемонстрировать отвагу – и тем самым, опять же, заработать достойную репутацию. Но Достоевский преследовал другую цель. Даже в те времена игра приводила к разным последствиям (и имела разное значение) среди представителей разных социальных классов. Существовало множество причин, почему люди начинали играть.

При этом в интересах нашего исследования важно понимать российский культурный контекст. Даже у небогатых людей (к которым принадлежал и Достоевский) игры ассоциировались с аристократией – и это придавало игорным практикам оттенок достоинства и благородства, отчасти компенсируя критическое отношение к игроку как к человеку, напрасно тратящему время и деньги. Такой контекст способствовал развитию игровой зависимости. И хотя азартные игры были запрещены, игромания казалась благородной страстью, свойственной творческим натурам, – или, во всяком случае, не вызывала удивления. В атмосфере патриархальной культуры, где от жены ожидалось, что она будет покорной, мужчины имели возможность сколько угодно закладывать в ломбард семейные драгоценности – или рукописи стихов.

Чтобы играть, житель Российской империи отправлялся за границу. Но поездка в Висбаден, Баден-Баден или Хомбург сама по себе была захватывающим приключением; точно так же сейчас игроки с удовольствием проводят время в Лас-Вегасе. Возможно, уже тогда любители азартных игр говорили себе: «Что происходит в Висбадене, остается в Висбадене».

Но, разумеется, мы можем только предполагать, что Достоевский разделял нормы и ценности, типичные для России того времени, и на основании этого делать выводы о его взглядах, убеждениях и мотивах. К счастью, у нас есть возможность ближе познакомиться с его собственной позицией – проанализировать его книги, и прежде всего роман «Игрок». Однако, как станет понятно из следующего раздела, такой анализ не только дает ответы, но и порождает новые вопросы.

Глава 3
О чем рассказывают романы Достоевского?

Существует три основных источника, позволяющих проанализировать игровую зависимость Достоевского: роман «Игрок», его письма и дневник его жены. В этой главе мы сосредоточимся на рассмотрении романа. Но можем ли мы использовать сцены игры (и семейной жизни) из книг в качестве обоснования для нашей теории об «эффекте Достоевского»? Такой вопрос неминуемо возникает, когда исследователь обращается к изучению литературных героев сквозь призму биографических источников – и наоборот.

Как именно нам следует трактовать литературные труды Достоевского в контексте его собственного опыта игромании и тяги к игре? Насколько его книги отражают личные взгляды и личные проблемы автора?

Конечно, у нас нет надежных доказательств того, что Достоевский создавал своих персонажей, всецело опираясь на собственное отношение к игре или воспоминания о ней. Поэтому здесь нам необходима осторожность: делая выводы об авторе на основании анализа его книг, мы должны понимать, что прийти к абсолютно точным выводам здесь невозможно.

При этом определенные паттерны кажутся очевидными. Например, многие сторонники традиционного достоевсковедения, ярким проявлением которого служит пятитомник Фрэнка, прослеживали тесную связь между персонажами Достоевского и реальными событиями его жизни. Поэтому если мы рассматриваем его героев практически как реальных людей, то тем самым следуем многолетней традиции, сложившейся в литературоведении. (Однако, как отмечала Кейт Холланд в личной беседе в 2012 году, все литературоведы отдают себе отчет, что, даже «если литература – зеркало жизни, из-за определенных законов и принципов изображение в этом зеркале искажается».)

Достоевский не понаслышке знал, что такое игра, и у него были определенные взгляды на этот счет. Поэтому ему удалось создать лучшее в мировой литературе описание того, как изнутри ощущается игровая зависимость. Главной темой его короткого романа «Игрок» служит игра с ее губительными последствиями. Как упоминалось ранее, из-за финансовых обстоятельств Достоевскому пришлось написать эту книгу всего за двадцать шесть дней. Но ее ценность не исчерпывается простым описанием игровой зависимости: как мы увидим, здесь автор приближается к социологическому анализу, разворачивая перед читателем социокультурный контекст игровой зависимости того времени. В частности, мы можем узнать об основном «поведенческом кодексе», связанном с игрой[7]7
  Этот аргумент рассматривает Кингма в своей блестящей работе об игромании у Достоевского [Kingma 2010].


[Закрыть].

Исследователи по-разному подходят к этому произведению и выделяют в нем разные аспекты. Несмотря на небольшую длину и сравнительно бессобытийный «сюжет», роман представляется сложным для интерпретирования. Отчасти дело в намеренной ненадежности рассказчика. И хотя мы знаем, что в тексте содержатся подсказки, которые помогут лучше понять отношение Достоевского к игре, нам непросто выбрать какую-то одну интерпретацию. Питер Рабиновиц пишет об этом:

«Игрок» [хотя читать его непросто] – это не столько о сложности чтения. Прежде всего, это книга об игре, о сложных отношениях между мужчинами и женщинами, о деньгах, о судьбе русских в Европе, о «женском вопросе», о том, как унижение и саморазрушение парадоксальным образом ведут к свободе [Rabinowitz 2001:207].

Какую бы интерпретацию мы ни предпочли, автобиографичность этого романа не вызывает сомнений. Джозеф Фрэнк упоминает письмо Достоевского, написанное приблизительно во время работы над «Игроком», где тот подтверждает биографический характер своей новой книги [Frank 1993: 303]. Рассмотрим факты. В 1863 году Достоевский путешествовал по Европе со своей бывшей любовницей Полиной. Она только что рассталась с другим мужчиной и постоянно то приближала Достоевского к себе, то отталкивала – вероятно, это помогало ей убедиться в собственной привлекательности. На грани отчаяния, Достоевский находил утешение в игре. В этом отношении (и не только в этом) Достоевский и Полина похожи на персонажей романа – Алексея Ивановича и его возлюбленную, тоже Полину, которая тоже доводит его до отчаяния. Вряд ли такое сильное сходство можно считать случайным.

Однако Фрэнк выступает против того, чтобы рассматривать этот роман как едва прикрытое автобиографическое повествование [Frank 1993]. В тексте есть и другие аспекты, которых не могло бы там оказаться, если бы речь шла исключительно об истории из жизни автора с измененными именами. Обратимся к восьми литературоведам, составившим предисловия к различным изданиям «Игрока»: Амойя [Amoia 1993], Андреев [Andreyev 1962], Коулсон [Coulson 1966], Джонс [Jones 1991], Манн [Mann 1945], Мейерс [Meyers 2001], Пивиэр [Pevear 2007] и Васиолек [Wasiolek 1972]. В целом все сходятся на том, что в книге присутствует выраженная автобиографичность. Следовательно, мы можем использовать этот текст, чтобы лучше понять отношение Достоевского к игре и узнать о его опыте.

Все исследователи соглашаются, что дневник Полины Сусловой и письма Достоевского, написанные во время их европейской поездки, во многом перекликаются с событиями романа (например, [Wasiolek 1972]). С точки зрения Николая Андреева, книгу можно считать практически выдержкой из жизни автора [Andreyev 1962]. Сам Достоевский утверждал, что стремился как можно правдивее изобразить игру в рулетку. Так, он писал Н. Н. Страхову: «А это описание своего рода ада. <…> Хочу и постараюсь сделать картину» [Достоевский 1972–1990, 28, II: 51; Andreyev 1962: IX].

В качестве подтверждения автобиографичности комментаторы часто ссылаются на персонажей книги, в особенности на Полину. Альба Амойя утверждает, что этот персонаж полностью создан по образцу Полины Сусловой [Amoia 1993], и большинство исследователей с этим согласны.

Однако Эдвард Васиолек отчасти возражает против такого подхода [Wasiolek 1972]. По его мнению, было бы ошибкой полагать, что Полина полностью списана со своего прототипа. В то же время было бы неверно думать, что все героини Достоевского со сложным характером срисованы исключительно с Сусловой. Во-первых, говорит Васиолек, женщины такого истеричного типа появлялись в его книгах и до встречи с ней. Во-вторых, по свидетельству современников, Полина Суслова была гораздо менее сложной и умной личностью, чем таинственная Полина из «Игрока». На основе дневника Сусловой и ее короткой повести «Чужая и свой», где она описала отношения с Достоевским, вырисовывается образ недалекой самовлюбленной женщины. Васиолек даже утверждает, что источником вдохновения для создания образа книжной Полины могла послужить Мария – первая жена Достоевского, которая во многом обходилась с ним так же жестоко, как и Суслова. Но все-таки мы не можем утверждать, что Мария стала единственным прототипом этой героини.

Ограничимся следующим утверждением: очевидно, Достоевского привлекал определенный тип женщин с непростым характером, идеальным воплощением которого стала воображаемая Полина.

Что касается прочих персонажей романа, то их принято считать не столько реальными людьми, сколько воплощением философии Достоевского. Например, некоторые из них выражают идеальные качества «русскости». В том, как Алексей описывает других героев, сквозит ксенофобия автора. Алексей с наслаждением перебирает стереотипы о поведении немцев, французов и поляков – стереотипы, в которые верил и сам Достоевский [Meyers 2001]. Другой персонаж, генерал, воплощает мысль Достоевского о том, что русские за границей, будучи оторваны от всего русского, превращаются в перекати-поле [Wasiolek 1972].

Еще одно сходство между книгой и реальностью, на которое чаще всего ссылаются исследователи, – это иррациональное обращение с деньгами, характерное как для Достоевского, так и для его главного героя. Оба постоянно думают о деньгах и изо всех сил стремятся выиграть, но как только деньги оказываются у них в руках, сразу же спешат с ними расстаться. В этом проявляется скрытая тяга Достоевского к бунту против рассудочности [Wasiolek 1972]. И в книге, и в реальной жизни выражением этой тяги становятся две его страсти – игра и Полина. Неудивительно, что больше всего ему нравится играть в рулетку – абсолютно иррациональную игру, где выигрыш зависит от чистой удачи и игрок никак не может на это повлиять. Отношения с Полиной Сусловой тоже были иррациональными: она вызывала у него страсть и тут же отвергала без всякой видимой причины.

Анна Достоевская в дневнике пишет, что очевидная тяга ее мужа к иррациональному нашла свое воплощение в рулетке и в отношениях с Полиной. Эта потребность была настолько сильна, что, даже когда Достоевский начал спокойную жизнь с Анной, порвав и с Полиной, и с рулеткой, время от времени он пытался воссоздать накал драматизма. Однако Анна, спокойная и рассудительная, отказывалась его в этом удовлетворять [Wasiolek 1972].

Алексей Иванович, главный герой романа, тоже бунтует против рассудочности. Он влюблен в свое стремление к Полине – в чувство страдания, отвергнутости и неопределенности. Но как только Полина сама к нему приходит, он тут же обращает все свое внимание на рулетку: он ищет в игре ту иррациональность, которая исчезла из поведения его возлюбленной. Подобные поступки совершал и сам Достоевский: вспомним, как он поспешил в казино в Баден-Бадене, вместо того чтобы отправиться напрямую в Париж, где его ждала реальная Полина.

И все же, несмотря на очевидное сходство, ни один роман не является простым пересказом собственной биографии. Работая над «Игроком», Достоевский обращался не только к своему висбаденскому опыту, но и к воображению. В конце концов, сам он писал, что эта книга должна была стать «наглядным и подробнейшим изображением рулеточной игры» [Достоевский 1972–1990, 28, II: 51]. Работа над романом шла быстро: Достоевский надиктовывал текст своей новой стенографистке Анне Сниткиной и практически ничего не планировал заранее. При этом в тексте есть сложная структура и глубокое понимание игровой зависимости.

«Игрок» – это история образованного и легковозбудимого молодого человека по имени Алексей. Он работает учителем в путешествующей по Европе русской семье, которая останавливается в курортном городке Рулетенбурге, очень похожем на Висбаден.

В одном любопытном отрывке из мемуаров Анны мы читаем описание творческого процесса у Достоевского. Она вспоминает, как именно он придумал название своего вымышленного города. Анна только что прошла собеседование на место его стенографистки – в сущности, едва успела познакомиться с Достоевским. Становилось поздно, и она хотела пойти домой, как обещала матери. Но в то же время ей хотелось приступить к новой работе. Она пишет: «…я очень обрадовалась, когда он сам о ней [цели ее визита] вспомнил и предложил мне начать диктовать» [Достоевская 1987: 73].

Далее без какой бы то ни было подготовки Достоевский «принялся ходить по комнате довольно быстрыми шагами, наискось от двери к печке, причем, дойдя до нее, непременно стучал об нее два раза». Наконец он попросил Анну перечитать надиктованное и почти сразу остановил ее. Читая свои записи, Анна произнесла слово «Рулетенбург» – название того города, где находилось вымышленное казино. Достоевский не помнил, чтобы он произносил это слово, и все же оно оказалось записано. Не отдавая себе отчета, он придумал идеальное название. Довольный таким решением, Достоевский продолжил диктовать [Достоевская 1987: 73–74].

Когда Алексей приезжает в Рулетенбург, он ничего не знает об игре. Но вскоре рулетка его завораживает. Прежде всего, он хочет выиграть денег для своей возлюбленной Полины, чтобы спасти ее от участи стать любовницей циничного французского псевдоаристократа.

Вскоре прибывает пожилая родственница его нанимателя, которая сразу же с головой погружается в игру. Она невероятно богата. Сначала она выигрывает 12 тысяч флоринов, а потом проигрывает все подчистую. Раскрывается основная тема романа: изобразить притягательную, потустороннюю природу игровой зависимости. Как мы видим, игра для Достоевского – это страсть. Игрок полностью отдается на милость удачи; поставив на кон все, что у него есть, он выходит за пределы здравого смысла и человеческого расчета. Идеальный игрок в представлении Достоевского не обращает внимания на обстоятельства и всецело доверяется року.

Разумеется, мы не можем утверждать наверняка, что через действия Алексея и других героев автор выражал собственное отношение к игре. И все же у Достоевского и Алексея много общего. Давайте проведем несколько параллелей между писателем и его героем, а также между их манерой игры. Начнем с того, что возлюбленную Алексея зовут Полина – в точности как женщину, в которую был влюблен Достоевский, когда задумывал этот роман.

Кроме того, в «Игроке» прослеживается тот факт, что Достоевский знал и понимал нормы и ценности, которые в России XIX века ассоциировались с игрой. В сущности, в тексте обсуждаются многие аспекты поведенческого кодекса, описанного в предыдущей главе. Например, Достоевский критикует идею, согласно которой игра предназначена для демонстрации богатства: он утверждает, что для других людей это способ получить деньги.

Еще одна черта, сближающая Достоевского с его героем, – они оба сбегают в игру от реальности. И в романе, и в реальной жизни игрок (будь то автор или персонаж) обращается к игре, чтобы спрятаться от своей повседневной действительности, которая подавляет его волю, словно тюрьма. В то время Достоевский находился под гнетом финансовых обязательств: он должен был обеспечивать семью, выполнить условия контракта с издателем Стелловским и т. д.

Но в волшебном мире казино Достоевский был свободен – его судьба зависела лишь от капризов удачи. Никто не мог диктовать рулетке: ни жена, ни деловые партнеры, ни члены семьи. Поэтому ему казалось, что все решения он принимает сам. В рецензии на книгу Беттины Кнапп «Игровая зависимость, игра и психика» («Gambling, Game and Psyche») [Knapp 2000] Алекс Блащински, известный эксперт в области азартных игр, пишет:

Несомненно, в образе игрока Достоевский очень точно передает необоримую притягательность риска и связанное с ним изысканное наслаждение. Это ярчайшее описание того, как низменные потребности могут одержать верх над интеллектом и привести к абсолютному моральному уничтожению [Blaszczynski 2000: 1109].

И Достоевский, и Алексей теряют в игре собственное «я»: это особенный вид свободы, которым они наслаждаются. Вот как Алексей описывает свою страсть к игре: «Что я теперь? Zdro. Чем могу быть завтра? Я завтра могу из мертвых воскреснуть и вновь начать жить! Человека могу обрести в себе, пока еще он не пропал!» [Достоевский 1972–1990, 5: 311]. Возможно, Достоевский тоже верил, что в игре он может мгновенно обрести свободу и независимость, – но при этом он понимал, что существует и опасность потерять себя в игре навсегда.

Кроме того, они оба верили, что смогли разгадать тайну рулетки. Как уже говорилось в предыдущей главе, Достоевский полагал, что нашел систему, позволяющую постоянно выигрывать. Требовалось всего лишь контролировать себя, чтобы не скатиться в «погоню за проигрышем», как это называют современные исследователи, – состояние, когда игрок отчаянно (и иррационально) пытается отыграть свои деньги назад.

Вера Достоевского в «систему» перекликается с убеждением Алексея, что он может выиграть, только если играет для себя. Алексей говорит: «Я совершенно убежден, что когда начну играть для себя <…>, то я выиграю» [Достоевский 1972–1990, 5: 311]. Ранее он объясняет: «…для других не могу играть не потому, чтоб не желал, а потому, что наверное проиграю» [Достоевский 1972–1990, 5: 219]. Таким образом, и у Достоевского, и у Алексея имелась сверхъестественная «система», которая, по их убеждению, должна была обеспечить им победу в азартных играх.

И Достоевский, и Алексей нуждались в деньгах. Именно эта потребность толкала их к игре. Алексей хочет выиграть деньги, чтобы впечатлить и защитить Полину – женщину, которую он любит. Игра для него становится разновидностью карьеры, способом заработать. Он прямо спрашивает: «И почему игра хуже какого бы то ни было способа добывания денег, например, хоть торговли?» [Достоевский 1972–1990, 5: 216].

Достоевский тоже считал игру простым и быстрым способом заработать деньги, которые были ему так нужны. Он пишет брату Михаилу: «А мне надо деньги, для меня, для тебя, для жены, для написания романа. <…> Да я ехал с тем, чтоб всех вас спасти и себя из беды выгородить» [Достоевский 1972–1990, 28, II: 45]. Из всех способов получить деньги он обращается именно к игре, поскольку, как говорит Алекс де Йонге, Достоевский «как будто действительно верил, что рулетка может сделать его богатым. В игре он видел решение своих финансовых трудностей» [De Jonge 1975:81]. Отчаянно нуждаясь в деньгах, и Алексей, и Достоевский делают выбор в пользу игры.

И, наконец, они оба, играющие из-за нехватки денег, противопоставляют себя аристократам, которые приходят в казино, исключительно чтобы похвастаться богатством и статусом, а также заработать себе репутацию уважаемых людей. Алексей – игрок, не заинтересованный в повышении своего социального положения; создавая такого персонажа, Достоевский бросает вызов нормам, господствовавшим в российском обществе XIX века.

В описании того, как Алексей впервые входит в казино, прослеживается стремление обесценить этот аристократический кодекс. Автор подмечает, что в зале почти отсутствуют приметы роскоши и богатства [Достоевский 1972–1990, 5: 215]. Таким образом, он отказывается рассматривать игру как исключительно аристократический вид деятельности. Казино, в котором разворачивается действие книги, выглядит довольно неприглядным, а собравшиеся там игроки – кто угодно, но не богатые и элегантные аристократы. Кто-то играет нечестно, на кого-то неприятно смотреть, а другие, как и Алексей, явились туда, чтобы выиграть денег. Никто в этом казино не делает огромных ставок, чтобы похвастаться богатством. Итак, Достоевский подвергает сомнению общепринятую точку зрения на азартные игры как на вид досуга для тех, кто настолько богат, что может не беспокоиться о проигрыше.

Эта тема звучит особенно ярко в том знаменитом отрывке, где Алексей разделяет «две игры, одна – джентльменская, а другая, плебейская, корыстная, игра всякой сволочи». Джентльмен играет ради удовольствия, и результат его не интересует. «Сволочь» играет в (тщетной) надежде на выигрыш [Достоевский 1972–1990, 5: 216–217]. Вскоре после этого он описывает два вида игроков и «искренно и добросовестно причисляет себя ко всей этой сволочи» [Достоевский 1972–1990,5:218]. Он прямо говорит, что не видит «ничего грязного в желании выиграть поскорее и побольше». Более того, он полагает, что именно это желание отличает его от «джентльменов», которым все равно, выиграют они или проиграют [Достоевский 1972–1990, 5: 216]. Итак, Достоевский проводит черту между теми, кто играет ради выигрыша, – ради денег, которые нужны им, чтобы выжить, – и теми, кто играет ради хорошей репутации.

Несмотря на отчаянную потребность в деньгах, стоит Алексею выиграть – и он спускает эти деньги почти так же быстро, как приобрел их. То же самое делал Достоевский. Кажется, спокойнее всего Алексей ведет себя, пока живет с мадемуазель Бланш, обратившей на него внимание после крупного выигрыша. Его совершенно не беспокоят ее безумные требования, и он не обращает внимания, что она тратит все выигранные им деньги. Когда мадемуазель Бланш спрашивает Алексея, не жалеет ли он, что деньги уходят так быстро, он отвечает: «Ну их, поскорей бы уж!» [Достоевский 1972–1990, 5: 305]. Как отмечает Васиолек, Достоевский был категорически неспособен копить деньги [Wasiolek 1972: iv]. Едва выиграв, он торопился их проиграть. Он презирал деньги подобно аристократам, которыми восхищался. Достоевский играл, пока не проигрывал все, что у него было, и тогда, примирившись с собой, уходил из казино.

Эту точку зрения поддерживает и Кэрол Аполлонио: «На протяжении всей своей жизни Достоевский никогда не был в состоянии копить и хранить деньги, даже когда получал солидный доход. Его знакомые пишут, что он почти сразу же был готов отдать любые наличные деньги, попадавшие ему в руки, тем, кто больше нуждался» [Аполлонио 2020: 92].

В потребности как можно быстрее избавиться от денег есть нечто ироническое, учитывая, каких усилий Достоевскому стоило их заработать. Однако это противоречие обретает смысл, если мы рассмотрим, как именно Достоевский относился к деньгам и с чем он их ассоциировал. Рациональное и систематическое накопление денег ассоциировалось у него с цивилизованным миром Запада, а отсутствие материализма, спонтанность и любовь к жизни – с Россией, которую он так любил. Аполлонио пишет: «В мире Достоевского деньги являются символическим обозначением средств, с помощью которых мертвящее рациональное, математическое мировоззрение применяется к живым человеческим отношениям…» [Аполлонио 2020: 85].