Текст книги "Паспорт: культурная история от древности до наших дней"

Глава 6
Мигранты и марксисты

Примерно через час от начала удостоенного наград документального фильма Ай Вэйвэя о глобальном кризисе беженцев «Человеческий поток» (2017) показан необычный пример ритуала прохождения паспортного контроля. До этого момента нам показывали флотилии резиновых спасательных шлюпок, переполненных пассажирами, медленно дрейфующих к побережью Лесбоса; вид с высоты на лагерь беженцев в бесплодной пустыне Ирака, снятый камерой парящего дрона; толпы беженцев, заполняющих огромный паром, направляющийся на европейский материк; бесконечные, растянувшиеся по ландшафту вереницы мигрантов, продвигающихся на запад к венгерской границе; огромный лагерь беженцев в пустынной ничейной земле на сирийско-иорданской границе – все эти кадры дают представление о масштабах кризиса беженцев, который на момент съемок привел к перемещению более шестидесяти пяти миллионов человек по всему миру, вынужденных покинуть свои дома из-за голода, изменения климата и войны. Эстетика киноязыка отстраненная, наполненная спокойным наблюдением: автор документирует кризис, чрезмерно огромный и слишком трагический для должного осмысления. Однако эти обширные картины перемежаются с более интимными сценами, включая интервью (зачастую Ай брал их сам) с сотрудниками ООН, наблюдателями за соблюдением прав человека из организации «Международная амнистия», правительственными чиновниками, принцессой Иордании Даной Фирас и несколькими мигрантами, которые размышляют о своем статусе изгоев, подверженных опасности дома и нежеланных в других местах.

В середине фильма китайский художник-диссидент, ставший документалистом, попадает в лагерь беженцев в Идомени на границе Греции и Македонии, где его камера наблюдает за ежедневными ритуалами физического выживания: мужчины укрываются от дождя в маленьких нейлоновых палатках; матери и дети прижимаются друг к другу, чтобы согреться; жители лагеря готовят пищу на импровизированном очаге; другие собирают дрова и дикие корнеплоды около ограждения. Его микрофоны улавливают звуки шагов по грязи, смешивающиеся с быстрыми разговорами на арабском языке и хриплым кашлем тех, кто болеет из-за дождя, тумана и холода. Ай бродит по лагерю, ведет беседы и снимает другие повседневные дела. Затем камера ловит ухмыляющееся лицо мужчины-мигранта, окруженного толпой других таких же мигрантов, прикрывающихся капюшонами от дождя, – некоторые широко улыбаются, другие просто недоумевают. Мужчина начинает расстегивать молнию на своем тяжелом пальто, в то время как за кадром мы слышим слова Ая:

Ай: Я покажу вам свой китайский паспорт. У меня тоже есть паспорт.

Махмуд: Да, мы обмениваемся паспортами.

Ай: Я стану сирийцем, а вы – китайцем, так?

Махмуд: Да, надеюсь.

Ай: Где мой паспорт? О, вот мой паспорт. Так что вы отправитесь в Китай, а я поеду в…

Махмуд: …в Сирию.

Ай: Да, да, да. {Показывают паспорта друг другу и в камеру} Вы берите этот, а я возьму тот.

Махмуд: Большое спасибо!

Ай: Как меня теперь будут звать?

Махмуд: Махмуд.

Ай: Махмуд?

Махмуд: Да.

Ай: {читает со страницы биографических данных в паспорте} Махмуд. Абдулла Махмуд.

Махмуд: Я дам вам свою палатку.

Ай: Меня зовут Ай Вэйвэй. Значит, теперь вы будете Ай Вэйвэй. А я…

Махмуд: Махмуд. Приятно познакомиться. Если хотите, можете занять мою палатку. Это…

Ай: {делает вид, что сует паспорт в карман} И палатку можно? Тогда вам придется занять мою студию в Берлине. У меня есть студия в Берлине.

Махмуд: {протягивает паспорт обратно} Спасибо. Правда, спасибо.

Ай: Я уважаю вас. Я уважаю…

Махмуд: Мы должны уважать…

Ай: …паспорт, а я уважаю вас.

Этот обмен представляет собой уничижительную пародию на ритуал паспортного контроля: вместо того чтобы проверить документ и допросить его владельца с целью оценить его опасность для принимающего государства, Ай проявляет радикальное гостеприимство, предлагая свой собственный паспорт, свою собственную идентичность, свое собственное гражданство. Конечно, мы не можем игнорировать обстановку, в которой происходит пародийная сцена: лагерь беженцев. Как замечает Агамбен, даже учреждения, управляемые гуманитарными организациями, могут быть соучастниками репрессивной государственной власти, поскольку они относятся к беженцам как к священной или «голой жизни», давая им пищу и одежду, но не признавая их политическое существование и не предпринимая политических действий в их пользу. В таком смысле лагерь – это место, где состояние чрезвычайное положение стало постоянным явлением, а значит, вся защита, которую паспорт может обеспечить в других местах, здесь не имеет никакого значения и силы: Махмуд и другие мигранты оказываются в пространстве, где закон от них отказался. Они осиротели, от них отказалась «семья народов», и теперь, похоже, им суждено скитаться из лагеря в лагерь, выживая день за днем, пока какое-нибудь государство не соизволит пригласить их к себе, если это вообще произойдет.

Таким образом, обстановка лагеря придает сцене, разыгрываемой Вайвэем и Махмудом, плачевный, почти трагический тон: если бы только идентичность, принадлежность и статус перед законом можно было так легко перенести из своего тела в другое; если бы только всемирно известный художник мог занять место отчаявшегося мигранта; если бы только случайность их рождения в Китае или Сирии можно было обратить вспять; если бы только искусственно созданные границы и нации, которые ограничивают жизнь мигрантов, можно было бы переделать в другой вымысел: «Итак, теперь вы Ай Вэйвэй. А я… Махмуд»{120}120
  Human Flow, dir. Ai Weiwei (Participant Media, 2017).


[Закрыть]. Я возьму твой никчемный паспорт, а ты возьми тот, который дает тебе признание, мобильность и будущее вне судьбы выброшенного за борт жизни мигранта, нежеланного беженца.

Как легко – может быть, даже разумно – увидеть в этом маленьком фокусе, который Ай проделывает перед камерой, некое черствое пренебрежение к состоянию мигранта и статусу его сирийского паспорта. Однако это было бы ошибочное понимание ситуации. На самом деле, эта сцена наглядно демонстрирует жестокость и непредвиденность нынешнего кризиса с беженцами: как и в Европе во время Второй мировой войны, судьба человека тесно связана с тем, какой у него паспорт. Один человек может оказаться в лагере беженцев на греко-македонской границе, другой – в огромной художественно-производственной студии в Берлине. (Действительно, многие обитатели лагеря назвали Германию местом своего назначения и предполагаемого убежища, что является мрачной иронией по отношению к человеческому потоку, наблюдавшемуся в 1930-х и 1940-х годах.) Но сам факт того, что у Ая есть своя творческая база в Берлине, говорит о другой истории перемещений, государственного контроля, о состоянии чрезвычайного положения, которое доминирует в современной реальности. В интервью для прессы, когда его спрашивали о связи с мигрантами и беженцами, истории которых он документирует, Ай неоднократно заявлял о своей идентификации с ними и о желании использовать свой голос знаменитого художника, чтобы дать этим людям возможность высказаться на мировой арене; он неоднократно призывал своих зрителей – и правительства по всему миру – задуматься об этических аспектах кризиса мигрантов: «думать о человечестве как о едином целом», поскольку, когда нарушаются чьи-либо права, на карту ставится благополучие каждого.

Улыбающийся Абдулла Махмуд (слева) обменивается паспортом с Ай Вэйвэем на съемках фильма «Человеческий поток» (2017). (Participant Media)

Во время этих интервью Ай также вспоминал историю своего детства, проведенного в политическом изгнании. В 1958 году, когда ему был всего год, в рамках антиправой кампании его отец, известный поэт Ай Цин, был исключен из Коммунистической партии Китая, а вся его семья была интернирована в «Совхоз 853», трудовой лагерь в провинции Хэйлунцзян. Три года спустя партийные власти сослали семью в маленькую пустынную деревню в далекой провинции Синьцзян, недалеко от казахской и монгольской границ. Цина заклеймили как «врага народа» и заставили заниматься каторжным трудом – день за днем, год за годом чистить общественные туалеты в деревне. Вэйвэй говорил, что его юность прошла в условиях постоянной дискриминации и унижения. Будущий художник и его семья были вынуждены жить в таких условиях почти два десятилетия, лишь в 1976 году, после смерти председателя Китайской коммунистической партии Мао Цзэдуна, преследования прекратились и они смогли вернуться в Пекин. Таким образом, Ай в своем фильме разделяет с мигрантами переживание лагеря как такого места, где само человеческое существование сведено к «голой жизни», загнано на самые задворки общества и лишено прав, которыми пользуются граждане государства. Он делится с ними опытом изгнания в пространство исключения, находящееся за пределами нормального правового порядка, лишенное всякого контроля над собственной жизнью. По этой причине он и утверждает, что во время съемок «Человеческого потока» было «естественно сближаться с этими людьми», потому что «я часть их группы, я так хорошо их понимаю, говорю с ними на одном языке и между нами нет границы»{121}121
  Weiwei, Human Flow.


[Закрыть].

Ай посвятил большую часть своей карьеры критике существующего режима в Пекине, что принесло ему не только всемирную известность как самому энергичному китайскому художнику своего поколения, так и нежелательный интерес со стороны китайского правительства к его беспощадной откровенности. В 2009 году он привлек внимание обеих аудиторий, представив инсталляцию под названием «Воспоминание», которая посвящена более восьмидесяти тысячам китайцев, погибших при землетрясении в Сычуане в 2008 году, – среди них оказалось более пяти тысяч детей, на которых обрушились некачественно построенные школьные здания. Персональная выставка прошла в мюнхенском Доме искусства, инсталляция состояла из более чем девяти тысяч ранцев, подобных тем, что были найдены в зданиях после землетрясения, сложенных в сообщение (на мандаринском диалекте) на фасаде музея: «Она счастливо прожила семь лет в этом мире». В то время как китайские власти старательно замалчивали информацию о трагедии, Ай попытался установить имена погибших детей и затем опубликовать их в социальных сетях и на других выставках. Другой арт-объект, тридцативосьмитонная скульптура под названием «Прямо» (2012), состоит из искореженной арматуры, извлеченной из рухнувших зданий в Сычуани, выпрямленной целой командой мастеров и уложенной волнистыми рядами на полу галереи. Еще одна работа, с более прямым посылом, но все еще игриво-уклончивая, представляет собой фотографию полностью обнаженного прыгающего Ая – если не считать плюшевой игрушки-альпаки, называемой căonímă, которую он держит над своими гениталиями. Название изображения, 草泥马 挡中央 (Căonímaˇ dăng zhōngyāng), означает буквально «Лошадь из грязной травы, покрывающая центр», но поскольку căonímă является омофоном мандаринского cào nǐ mā, название можно также интерпретировать как «трахни свою мать, Центральный комитет Коммунистической партии».

Китайское правительство жестко отреагировало на эти художественные протесты. Весной 2011 года Ай находился в международном аэропорту Пекин-Шоуду, собираясь сесть на рейс в Гонконг, когда агенты государственной безопасности взяли его под стражу и, накрыв ему голову черным капюшоном, отвезли в тюрьму, местонахождение которой не разглашается. Агенты также конфисковали его паспорт. Китайские СМИ сначала сообщили, что художник был задержан из-за необходимости «завершить выездные формальности», но позже Министерство иностранных дел заявило, что он находится под следствием за уклонение от уплаты налогов. Хотя государственные власти никогда официально не арестовывали Ая, не предъявляли ему обвинений и признавали, что у них нет «законных оснований» для его содержания под стражей, они также заявили, что могут поступать с ним так, как им заблагорассудится. В частности, они круглосуточно держали его в камере размером четыре на четыре метра, где за ним постоянно присматривали два сержанта военной полиции в форме. Позже Ай создал потрясающую серию небольших диорам, изображающих его пребывание в секретной тюрьме.

Даже после того как Ай был «условно» освобожден через восемьдесят один день, правительство продолжало его контролировать, конфисковав его паспорт без каких-либо юридических оснований и перспектив возврата. Таким образом, несмотря на международный резонанс и неоднократные просьбы, Ай оставался в подвешенном состоянии бюрократического проклятия: под домашним арестом в своей пекинской студии FAKE Design, под постоянным наблюдением, не имея возможности посещать выставки и другие мероприятия за рубежом.

В этот период Ай превратил свое растущее отчаяние в очередное произведение протестного искусства под названием «С цветами»: каждое утро он клал щедрый букет в корзину велосипеда, стоящего у больших стальных дверей его студии, – это был насмешливый жест гостеприимства по отношению к правительственным агентам, следившим за каждым его шагом. По мере того как тянулись дни заключения, он отмечал каждый из них свежим букетом цветов и документировал этот ритуал на Flickr.

В итоге Аю пришлось ждать возвращения паспорта более четырех лет. 21 июля 2015 года он опубликовал в соцсетях фотографию, на которой держит перед камерой документ темно-бордового цвета, с простой подписью: «Сегодня я получил свой паспорт». Китайское правительство так и не объяснило причину возврата удостоверения личности, но это не уменьшило его удовлетворения. «Получив его обратно, я почувствовал, что мое сердце успокоилось, – сказал он изданию The Guardian. – Я доволен. Это должно было случиться». И добавил: «Я был очень расстроен, когда у меня отобрали право на передвижение, но теперь я гораздо более позитивно отношусь к своему состоянию»{122}122
  Цитируется по: Tom Phillips, «Ai Weiwei Free to Travel Overseas Again after China Returns His Passport», Guardian, July 12, 2015, www.theguardian.com/artanddesign/2015/jul/22/ai-weiwei-free-to-travel-overseas-again-after-china-returnshis-passport.


[Закрыть].

Однако в тот же момент китайское правительство начало наступление на китайских адвокатов и активистов-правозащитников, которые исчезали в полицейских застенках, а в некоторых случаях оставались под стражей. Вскоре Ай переехал в Берлин, который недавно стал местом назначения для многих из почти пяти миллионов сирийцев, спасавшихся от войны на родине. Там он открыл огромную студию и начал новый этап в своем творчестве, уделяя больше внимания вопросам прав человека и всемирному кризису мигрантов. При этом Ай также начал дистанцироваться от своей идентичности как «китайского» художника: «Зачем мне нужен ярлык? Я не продавец автомобилей. Ничто не может заменить свободу, и это вызов, к которому я готов»{123}123
  Цитируется по: Farah Nayeri, «A Departure for Ai Weiwei at the Royal Academy in London», New York Times, September 14, 2015, www.nytimes.com/2015/09/15/arts/international/a-departure-for-ai-weiwei-at-the-royal-academy-inlondon.html.


[Закрыть].

В этом свете мы можем рассматривать шуточный обмен паспортами с Абдуллой Махмудом не как проявление черствости или высокомерия, а как искренний жест человека, пережившего собственный болезненный опыт, связанный с лагерями и паспортами. Художник не симулирует свое уважение к беженцу. По мере того как его искусство становилось все более космополитичным, все более глобальным и всеобъемлющим, по мере того как он оставлял позади Китай, который ограничивал его свободу передвижения с самых ранних лет, Ай принял вызов и стал определять свою идентичность как «человек без национальности»{124}124
  Ai Weiwei Drifting: Art, Awareness, and the Refugee Crisis, dir. Eva Mehl and Bettina Kolb (DW Documentary, 2017), доступно по ссылке https://youtu.be/9MkcTI00_uw.


[Закрыть].

* * *

История Ай Вэйвэя – относительно недавний эпизод в гораздо более длинном повествовании, в котором паспорт становится инструментом злоупотребления государственной властью и контроля личного и политического инакомыслия. Еще один примечательный эпизод мы можем найти в истории Льва Давидовича Бронштейна, более известного миру как Лев Троцкий. Это имя он получил благодаря поддельному британскому паспорту, использованному им для побега из сибирской ссылки в 1902 году. Фамилия Троцкий была позаимствована у одного из надсмотрщиков в одесской тюрьме, где он содержался за революционную деятельность в защиту крестьян царской России. В последующие годы русский диссидент был поистине человеком без родины: он работал писателем и журналистом в Лондоне, Санкт-Петербурге (перед второй ссылкой в Сибирь), Вене, Женеве, Мюнхене, Париже (перед высылкой в Испанию), Мадриде (перед высылкой в США) и Нью-Йорке. После Февральской революции 1917 года он снова вернулся в Россию, где быстро поднялся по карьерной лестнице большевистской партии и командовал Красной армией во время Гражданской войны. Однако после смерти Ленина в 1924 году Троцкий был исключен из Политбюро и Коммунистической партии, так как Иосиф Сталин переиграл его, чтобы заполнить вакантное место в руководстве, оставленное предшественником. Соперничество со Сталиным в конечном итоге привело к ссылке в Казахстан в 1928 году, а затем и к полному изгнанию в 1929 году из новообразованного Советского Союза. Троцкий никогда не вернется на родину. В начале 1930-х годов, найдя убежище сначала в Турции, а затем во Франции, Троцкий опубликовал некоторые из своих самых важных работ, включая автобиографию «Моя жизнь» (1930), трехтомную «Историю русской революции» (1930) и «Открытое письмо за Четвертый интернационал» (1935), призывающее к свержению как сталинизма, так и мирового капитализма.

Тем не менее революционер по-прежнему зависел от гостеприимства принимающих стран. Весной 1935 года французское правительство депортировало его из-за растущего давления со стороны нацистской партии, которая рассматривала его влияние на немецких коммунистов как угрозу; Норвегия предоставила Троцкому и его семье убежище – одна суверенная власть предлагала защиту от другой суверенной власти; хотя растущие требования Советского Союза в 1936 году вынудили норвежское правительство поместить его под домашний арест. После инициированных Сталиным так называемых «Московских процессов» и вынесения Троцкому смертного приговора он фактически стал современным воплощением homo sacer, человека, изгнанного из-под защиты своей национальной общины, которого можно было убить (но не принести в жертву) без наказания и последствий для убийцы.

Помощь пришла с довольно неожиданной стороны: известный художник-монументалист и бывший член Мексиканской коммунистической партии Диего Ривера сумел убедить президента Мексики Ласаро Карденаса предоставить убежище печально известному русскому изгнаннику. Для того чтобы Троцкий смог покинуть Норвегию, мексиканские власти 15 декабря 1936 года выдали ему и его жене Наталье паспорт. В наспех оформленном документе, в котором Троцкий указан как писатель, в качестве паспортных фотографий использованы два не связанных между собой снимка супружеской пары, обрезанные вручную до овалов соответствующего размера: каждый будущий путешественник изображен в случайной позе почти в профиль – Лев с развевающимися на ветру волосами, Наталья в маленькой кепке. После вклеивания в документ на фотографии была проставлена официальная печать, подтверждающая их подлинность, однако паспорт не содержал визовых штампов, поскольку для поездки в Мексику они были не нужны. Документ в конечном итоге привел Троцких в район Койоакан в Мехико, где Ривера и его подруга Фрида Кало приняли их в качестве гостей в своем знаменитом Голубом доме. Когда Лев и Фрида завели роман в непосредственной близости от своих супругов и об этом стало известно, Троцкие переехали за несколько кварталов в дом на Авенида Виена, который они постепенно превратили в своего рода городскую крепость – с укреплениями и башенками, поскольку угрозы со стороны сторонников Сталина становились все более настойчивыми.

Страницы паспорта Льва и Натальи Троцких, 1936 год.

(Bonhams)

В конце концов эти укрепления никак не защитили их от молодого и дерзкого Рамона Меркадера. Испанский коммунист и советский секретный агент прибыл в Мексику и проник в окружение Троцкого, выдав себя за бельгийского плейбоя и дипломата Жака Морнара с помощью поддельного канадского паспорта. Любопытно, что краденые, поддельные и фальшивые канадские паспорта имеют долгую историю участия в шпионаже и убийствах – в том числе документ, позволивший Джеймсу Эрлу Рэю бежать в Европу после убийства Мартина Лютера Кинга-младшего. 20 августа 1940 года Меркадер нанес Троцкому смертельный удар ледорубом по затылку. Убийца был немедленно схвачен и провел почти двадцать лет в мексиканской тюрьме, а затем отправился через Гавану в Москву, где в 1961 году получил высшую награду советского государства – звание Героя Советского Союза.

В годы холодной войны геополитические интересы также привели к новым ограничениям на передвижение граждан Запада, в частности Соединенных Штатов, путем отказа, аннулирования или невозобновления паспортов – стратегии, напоминающие действия администрации Вильсона в период после Первой мировой войны. Несомненно, самой известной мишенью этих усилий стал легендарный певец, актер, политический активист и мировой лидер борьбы за гражданские права Поль Робсон. Член сборной США по американскому футболу, студент университета Ратгерса и выпускник юридического факультета Колумбийского университета, Робсон начал свою артистическую карьеру в период расцвета Гарлемского ренессанса в 1920-х годах, а затем проявил себя как на сцене, так и на экране, приняв участие в таких постановках, как «Император Джонс», «Плавучий театр» и «Отелло». Но растущее отвращение к американской сегрегации и дискриминации заставило сына бывшего раба проводить все больше времени за границей. В этот период Робсон также все сильнее симпатизировал Советскому Союзу из-за очевидного отказа от расизма: «Здесь я не негр, – размышлял он, – а человек… Здесь я впервые иду по жизни с чувством человеческого достоинства»{125}125
  Цитируется по: Marie Seton, Paul Robeson (New York: Dobson, 1958), 95.


[Закрыть].

Зарубежный опыт придал Робсону решимости бороться за «простых людей» повсеместно, и он начал использовать свое красноречие и звучный баритон для отстаивания самых разных целей: от трудовой реформы для шахтеров в Южном Уэльсе до политической поддержки независимости африканских стран. Его голос преумножил усилия миллионов людей, участвующих в борьбе по всему миру. В 1930-х годах Робсон давал концерты в поддержку социалистического эксперимента в Советском Союзе и республиканцев во время гражданской войны в Испании, даже пел для раненых солдат и посещал фронт, чтобы поднять боевой дух. С началом Второй мировой войны, когда Америка и Россия объединились против нацистского режима, Робсон также вызвался выступать перед американскими войсками, дислоцированными по всему миру.

После войны он стал центральной фигурой движения за мир во всем мире, неустанно работая над предотвращением вооруженного конфликта между Соединенными Штатами и Советским Союзом. В апреле 1949 года, когда холодная война набирала обороты, он выступил с речью на Первом всемирном конгрессе сторонников мира в Париже, высказавшись как о тяжелом положении чернокожего населения в Соединенных Штатах, так и о насущной необходимости международного взаимопонимания ради предотвращения нового глобального конфликта. Речь была с энтузиазмом воспринята такими людьми, как Пабло Пикассо, Поль Элюар и Луи Арагон, но агентство «Ассошиэйтед Пресс» неверно процитировало Робсона, сказав, что для афроамериканцев «немыслимо» участвовать в любом акте враждебности по отношению к Советскому Союзу. В американских СМИ его сразу же заклеймили как предателя.

Плохие отзывы в прессе вскоре привели к его включению в черный список и отмене более восьмидесяти концертов в Соединенных Штатах, хотя самые серьезные неприятности у певца-активиста наступили в следующем году, когда он лишился паспорта. Несмотря на последствия своего парижского заявления, Робсон продолжал поднимать в своих выступлениях вопросы гражданских прав, колониальной независимости и международного мира, давал интервью, принимал участие в других публичных форумах, включая митинг Конгресса гражданских прав, состоявшийся в конце июня 1950 года в Мэдисон-сквер-гарден. На нем он осуждал президента Трумэна за недавнее решение вступить в Корейскую войну и за его намерение во что бы то ни стало остановить распространение коммунизма, несмотря на то что права афроамериканцев на родине продолжали ущемляться. Не имея возможности выступить на территории США, певец-активист планировал отправить свое послание за границу в виде серии концертов и мирных собраний тем же летом, но у правительства США были другие планы на этот счет. В июле директор ФБР Дж. Эдгар Гувер, действуя в координации с Госдепартаментом, направил своих агентов, чтобы найти Робсона в Нью-Йорке и отобрать у него паспорт. Когда певец-активист отказался отдать документ, Госдепартамент уведомил иммиграционных и таможенных чиновников, что паспорт аннулирован и что они должны «попытаться предотвратить его отъезд из США» любым доступным способом.

Хотя адвокат певца Натан Витт написал государственному секретарю Дину Ачесону письмо с просьбой объяснить ситуацию, Робсон получил от Госдепартамента лишь туманный ответ: разрешение на выезд за границу будет «противоречить коренным интересам Соединенных Штатов». Певец и его адвокат сразу же заявили, что это не «достаточный ответ»: в нем предлагалось заключение, не имеющее никакого обоснования. В конце концов на встрече в августе того года сотрудники Госдепартамента, ответственные за выдачу паспортов, заявили Робсону, что «его частая критика обращения с чернокожими в Соединенных Штатах не должна транслироваться в зарубежных странах» – видимо, исходя из логики «не выносить сор из избы»{126}126
  Цитируется по: Martin Duberman, Paul Robeson: A Biography (New York: Ballantine, 1990), 389.


[Закрыть]. Параллели с историей Ай Вэйвэя – на другом конце света, шестьдесят лет спустя – поразительны. Робсон не нарушил никаких законов, его не арестовывали, его не признали виновным, и все же его правительство сочло необходимым помешать ему, самому известному чернокожему человеку в мире, выехать за границу, чтобы выразить свои взгляды на мир во всем мире и гражданские права. Его свобода передвижения была, по сути, отменена, а его звучный голос фактически заглушен – по крайней мере на время.

Дело Робсона продолжалось в течение многих лет и привлекло значительную международную поддержку, хотя сам он совместными усилиями правительства США и основной прессы, пытавшихся представить его «врагом народа», у себя на родине пребывал в довольно жесткой изоляции. На встрече с сотрудниками паспортного стола в августе 1950 года Робсону и его адвокату сказали, что, если он не подпишет заявление о том, что не является членом коммунистической партии, и не обязуется не выступать с речами за границей, Госдепартамент откажет ему в выдаче нового паспорта. Поскольку Робсон не подчинился этим экстраординарным требованиям, единственным выходом для него стало обращение в суд. В декабре его адвокаты подали гражданский иск против секретаря Ачесона «в его представительском качестве» как главы Госдепартамента США, чтобы певец-активист мог вернуться к своим зарубежным обязательствам. Настаивая на том, что Робсон был «лояльным коренным американским гражданином», авторы жалобы утверждали, что действия Госдепартамента не только не позволили ему заниматься своей профессией, но и лишили его конституционных прав на свободу слова, мысли, собраний и путешествий. Тем временем Робсон продолжал получать со всего мира многочисленные приглашения выступить, а также принять участие в разнообразных конференциях и политических митингах. Пока тянулись связанные с паспортом судебные тяжбы, ему пришло множество писем поддержки от заинтересованных сторон за рубежом, таких как организации мира в Уругвае, Южной Африке и Ираке, и от знаменитых поклонников повсюду, включая Чарли Чаплина, Айвора Монтегю, Сильвию Таунсенд Уорнер и будущего нобелевского лауреата Пабло Неруду.

Знаменитый чилийский поэт, художник-активист, сравнимый по статусу с Робсоном, подвергся аналогичному обращению со стороны собственного правительства из-за своей критики президента Габриэля Гонсалеса Виделы. После избрания в 1946 году бывший кандидат в президенты от Радикальной партии ополчился против членов своей собственной Коммунистической партии, включая Неруду, который за год до этого был избран сенатором. Поэт испытывал все большее беспокойство, когда Видела сначала исключил своих бывших союзников-коммунистов из кабинета, а затем и вовсе запретил им въезд в страну своим Законом о постоянной защите демократии (Ley de Defensa Permanente de la Democracia). После того как Видела приказал силой подавить забастовку шахтеров, организованную коммунистическими лидерами в октябре 1947 года, Неруда выступил с едким обвинением действий президента на заседании чилийского сената. Речь, в которой перечислялись имена горняков, содержавшихся в лагере для интернированных в Писагуа, позже стала известна под названием в стиле Эмиля Золя «Я обвиняю» (Yo acuso). Эта речь привлекла внимание к проблемам, но привела к тому, что Неруде стали угрожать расправой, так что он был вынужден сперва скрываться на юге Чили, а в марте 1949 года бежать через Анды в Аргентину.

Под постоянной угрозой ареста и экстрадиции Неруда немедленно одолжил паспорт у старого друга в Буэнос-Айресе, гватемальского писателя Мигеля Анхеля Астуриаса, который имел явное сходство с чилийским поэтом. Документ позволил Неруде сесть на рейс в Париж, где ему неожиданно помог не кто иной, как Пабло Пикассо, который давно восхищался Нерудой, а теперь взялся помочь ему сориентироваться в лабиринте французской бюрократии. Однако в конечном итоге репутация самого поэта оказалась более полезной. По приказу чилийского посла начальник парижской полиции приказал Неруде отказаться от дипломатического паспорта, а это означало, что ему грозила немедленная депортация. Когда поэт заявил, что у него нет дипломатического паспорта, а только обычный, который он считает своей частной собственностью, полицейский чиновник – выражая свое восхищение Нерудой – позвонил послу и отказался конфисковать документ. Положив трубку, он с большим радушием заявил поэту: «Вы можете оставаться во Франции столько, сколько пожелаете»{127}127
  Цитируется по: Adam Feinstein, Pablo Neruda: A Passion for Life (London: Bloomsbury, 2004), 239.


[Закрыть].

По воле случая Неруда прибыл в Париж как раз вовремя, чтобы посетить Первый всемирный конгресс сторонников мира, где услышал печально известную речь Робсона о мире во всем мире и межрасовых отношениях в США. Позже поэт неожиданно появился на заключительном заседании конференции: Пикассо представил его собравшимся делегатам, которые были поражены его присутствием, ведь многие считали, что он был убит агентами Виделы. Вполне себе живой, но только находящийся в изгнании, поэт провел следующие три года, путешествуя по Европе, Индии, Китаю, Мексике и Советскому Союзу по личному паспорту. Наконец в августе 1952 года он вернулся на родину, чтобы поддержать президентскую кампанию Сальвадора Альенде, кандидата от Чилийской социалистической партии. В последующие годы, когда коалиция Виделы потеряла власть, Неруда вернул себе видную роль в культурной и политической жизни Чили. Летом 1955 года поэт и государственный деятель написал Робсону письмо, в котором сообщал: «Я буду говорить о вас и вашем деле на большом собрании в защиту общественной свободы здесь, в Сантьяго», на котором «будут присутствовать делегаты всех латиноамериканских стран… Я много раз вспоминал обещание, которое вы дали мне давным-давно: спеть для чилийского народа, который восхищается и любит вас». «Мы готовы оплатить ваше путешествие и возвращение», – оптимистично закончил он{128}128
  Цитируется по: Gerald Horne, Robeson: The Artist as Revolutionary (London: Pluto, 2016), 146.


[Закрыть].