Текст книги "Паспорт: культурная история от древности до наших дней"

Часть вторая
Наступление эры паспорта

Глава 4
Модернисты и активисты

Начнем со странной детали из книги, изобилующей такими странными деталями, – внушительного модернистского «Улисса» (1922): более семисот страниц романа посвящено подробному описанию одного дня в Дублине, 16 июня 1904 года, поэтому, если вы доберетесь до конца книги (и, надо сказать, немногие читатели делают это с первой попытки), вас может удивить надпись на последней странице, уводящая далеко от столицы Ирландии: «Триест – Цюрих – Париж, 1914–1921». В этом кратком маршруте, который в ином контексте можно было бы рассматривать как рекламу космополитизма автора, есть нечто обманчиво пронзительное. Работая над своим шедевром в течение семи долгих и бурных лет, Джеймс Джойс был странником, подобно Гомеровому прототипу, вынесенному в название, который никогда не вернется домой, в Дублин, с таким усердием описанный в романе. Иностранные города, указанные в конце «Улисса», указывают на места, где он был написан, поскольку Джойс, некогда добровольный изгнанник, стал невольным беженцем во время Первой мировой войны, прежде чем наконец нашел новый дом в столице Франции, ставшей в то время международным местом встреч.

Паспорт семьи Джойс, 1915 год.

(Изображение любезно предоставлено Sotheby’s)

То, на что лишь намекают имена и даты в конце новаторского романа, подробно запечатлено в паспорте, полученном Джойсом в британском консульстве в Цюрихе 10 августа 1915 года, вскоре после побега из Триеста со своей молодой семьей. После выхода Италии из Тройственного союза и ее вступления в войну Джойсам, как и другим иностранцам с неопределенным подданством, больше не были рады в портовом городе, входившем тогда в состав Австро-Венгерской империи. В первые недели конфликта национальные государства по всей Европе вновь ввели паспортный контроль, чтобы лучше регулировать передвижение граждан и неграждан, подданных и иностранцев – такие меры были приняты как временная реакция на чрезвычайное положение. Принадлежащий Джойсам документ военного времени, паспорт № 557, представляет собой двусторонний лист бело-розовой бумаги (размером примерно 34 на 54 сантиметра), состоящий из десяти разделов, покрытых разноцветными штампами о выдаче виз и продлении срока их действия. Паспорт рассказывает не только о годах его постоянных переездов и плодотворного творчества, о попытках найти гостеприимное место для творческого уединения, но и об опасностях и разрухе военного времени. Вместе с этим последовало и настойчивое требование зарегистрировать местонахождение его семьи и подтвердить национальную идентичность ее членов через различные процессы бюрократического управления в нескольких странах.

Противоречие между автономией личности и суверенитетом национального государства прослеживается в каждом разделе паспорта. Конечно, документ содержит стандартное «описание предъявителя», включающее ставшие уже привычными категории: возраст (33 года), место и дата рождения (Дублин, 2 февраля 1882 года), рост (178 см), лоб (обычный), глаза (голубые), нос (обычный), рот (обычный), подбородок (овальный), цвет волос (темно-каштановый), цвет лица (светлый), лицо (овальное). Но теперь, после принятия Закона о британском гражданстве и статусе иностранцев 7 августа 1914 года (через три дня после вступления Великобритании в войну), также требовалось наличие в паспорте фотографии владельца и всех членов семьи, путешествующих под защитой документа. В отличие от строго стандартизированных фотографий в наших современных паспортах, ранние изображения еще позволяли вольности в одежде и других формах самопрезентации. В паспорте, о котором идет речь, есть черно-белая фотография Джойса с пенсне (в дополнительном описании «любых особых примет» он указал «очки»), с аккуратными усиками и отсутствующим, хотя и довольно напряженным, выражением лица. Если в этом образе Джойса мы видим отличительные черты денди, то его мятая фетровая шляпа наводит на мысль о чем-то более скромном, более соответствующем должности «учителя английского языка», которую он указал в графе «профессия» в «описании предъявителя» (он зарабатывал или пытался зарабатывать на бытовые нужды, давая уроки в Триесте). Вместо образа амбициозного автора весьма экспериментального (и вскоре ставшего довольно спорным) модернистского романа шляпа скорее создает более обыденный образ, как и его «обычные» лоб, нос и рот, – возможно, чтобы не привлекать излишнего внимания консульских служб или пограничной инспекции.

Как бы мы ни относились к фотографии романиста в паспорте, гендерная политика этого документа слишком очевидна: муж и отец изображен один, как глава семьи, в то время как его жена и дети теснятся вместе на коллективной фотографии в другом разделе документа, как будто они являются отдельными аксессуарами путешествующего мужчины. На этой коллективной фотографии изображены Нора Джойс и двое детей, Лючия и Джорджио, каждый в своем воскресном наряде и модных шляпах; мальчик в очках и с безмятежным выражением лица является точной копией отца на соседнем фото. Этот патриархальный уклад подкрепляется «Положением о паспорте», начертанным в первом разделе документа, где говорится, что «замужняя женщина считается подданной того государства, подданным которого в данный момент является ее муж». В этот период было довольно необычно, чтобы женщина имела собственный паспорт, и в любом случае замужняя женщина не могла воспользоваться документом без присутствия супруга. Но тот факт, что этот паспорт был выдан «мистеру Джеймсу Джойсу и супруге миссис Норе Джойс», говорит о чем-то большем, ведь на самом деле неординарный Джеймс и отчаянно преданная ему Нора не были женаты (и не собирались вступать в законный брак до 1931 года – и то только для того, чтобы защитить свое наследство). Паспорт семьи Джойс был не просто уступкой социальным условностям, а бюрократическим удобством в те времена, когда получение подобных проездных документов было делом рискованным. Кроме того, он избавил супругов, которые годами жили на пособие, от необходимости тратить 5 шиллингов на еще один паспорт. (Позже этот самый паспорт будет продан в 2011 году на аукционе «Сотбис» за 61 250 фунтов стерлингов, или 96 000 долларов.)

В 1915 году паспорт, конечно, стал чем-то большим, чем просто подтверждением личной идентичности или семейной иерархии: он стал утверждением национальной принадлежности, поскольку растущая волна национализма, продолжавшаяся с конца XIX века, достигла своего пика вместе с военным произволом. Каждая сторона конфликта видела в другой угрозу своему образу жизни, который считался цивилизованным, праведным и безупречным. Новый паспортный режим с его более агрессивными и экспансивными средствами документального наблюдения служил этой эпохе воинственного разделения на «мы» и «они», очерчивая национальные границы более резко, чем когда-либо прежде.

И в этом случае документ Джойса рассказывает историю, в которой нюансов больше, чем можно было бы ожидать от его компактного размера и стандартного формата. Романист получил свой паспорт, лишь поклявшись в том, что он является «британским подданным» и уроженцем Дублина. Но ирландские националисты уже давно утверждали, что британское правление вредит интересам ирландского народа, и к лету 1915 года планы вооруженного восстания с центром в Дублине уже полным ходом воплощались в жизнь. Дополнительный импульс им придали опасения, что британское правительство введет в Ирландии воинскую повинность, отправив молодых ирландцев в окопы сражаться и умирать за британское дело. В период, отображенный в семейном паспорте Джойсов, произошло Пасхальное восстание 1916 года, формирование сепаратистского ирландского парламента в 1918 году и Война за независимость, которая завершилась англо-ирландским договором 1921 года и созданием Ирландского свободного государства. Действительно, к тому времени, когда летом 1923 года срок действия паспорта истек (после четырех продлений), «ирландцы» (и все, кто родился в Дублине) уже не могли считаться «британцами».

Джойс впервые приехал на континент за десять лет до получения паспорта – в основном чтобы избежать социальных и культурных ограничений, наложенных на Ирландию во имя как британского империализма, так и ирландского национализма. В Цюрихе он нашел не только убежище от насилия, бушевавшего по всей Европе, но и сообщество творческих и политических аутсайдеров, которое обеспечило фоновый гул сложным оркестровкам «Улисса». Эта космополитическая среда с непочтительной проницательностью запечатлена в пьесе Тома Стоппарда «Пародии» (1974), в которой Джойс оказывается среди «беженцев, изгнанников, шпионов, анархистов, художников и радикалов всех мастей», собравшихся в городе у озера{83}83
  Tom Stoppard, Travesties (New York: Grove, 1994), 45.


[Закрыть]. Помимо ирландского романиста, в драме действуют русский политический теоретик и революционер Владимир Ленин ирумынский основатель дадаизма Тристан Тцара, хотя Стоппард опускает еще одну важную фигуру – известного австрийского писателя Стефана Цвейга, который однажды встречался с Джойсом в культовом кафе «Одеон». Путешествуя по паспорту военного времени, выданному австрийским правительством, Цвейг находился в Цюрихе для первой постановки своей яростной антивоенной пьесы «Иеремия» (1917), которая способствовала своего рода противостоянию национальных культур на нейтральной территории. Тем временем из-за наличия британского паспорта Джойс подвергался все большему давлению со стороны британского консульства с требованием зарегистрироваться для прохождения военной службы. Вскоре он придумал другой способ продемонстрировать свою преданность делу, который едва ли успокоил занимавшихся им офицеров дипломатической службы и впоследствии лег в основу комичной составляющей «Пародий»: он помог основать в Цюрихе театральную труппу, якобы посвященную английской драматургии (и пробританской пропаганде), хотя первой постановкой стала хитрая сатира на британское общество ирландского драматурга Оскара Уайльда «Как важно быть серьезным» (1895).

Если Джойс приехал в Цюрих, чтобы избежать междоусобной политики военных лет и найти государство, которое позволит реализовать призвание художника выступать «против всех государств», как он заявил в 1918 году, то его коллега по изгнанию, Ленин, прибыл в швейцарский город, чтобы подготовиться к триумфальному возвращению в российскую политику. Однако их отношение к роли государства и последствиям национализма различалось не так сильно, как можно было бы ожидать: Джойс проникся социалистическими симпатиями, когда еще жил в Ирландии, и продолжал поддерживать их в первые годы жизни на континенте. Даже после того, как он отказался от номинального интереса к социализму, его отношение к превратностям ирландской истории продолжало формироваться под влиянием социалистических идей в течение многих лет. Ленин тем временем выдвинул идею международного социализма, который должен был разрушить национальные барьеры и искоренить национальные различия (то, что он называл, по выражению Джойса, «реакционным националистическим филистерством») в пользу пролетарского движения, которое объединит народы вокруг общего дела. В Швейцарии он писал так же лихорадочно, как и Джойс, создав трактат «Империализм как высшая стадия капитализма» (1917) и десятки статей и эссе, в которых критиковалась роль капиталистической конкуренции и буржуазного национального государства в провоцировании Великой войны и увековечивании классового господства. Ленин писал эти тексты и вел свою политическую карьеру под псевдонимом (а не настоящим именем Владимир Ильич Ульянов) – многие историки приписывают его паспорту, который был у революционера, когда он впервые бежал из России в 1900 году после трех лет ссылки в Восточной Сибири.

В начале 1917 года, узнав, что Февральская революция отстранила от власти царя Николая II и создала Временное правительство, Ленин страстно хотел вернуться в Россию и возглавить большевистское движение.

Но война закрыла все пути для его возвращения из Швейцарии. В отчаянии Ленин решил, что лучшим планом действий будет получение поддельного или чужого шведского паспорта, который позволит ему проехать на север через Германию и далее в Швецию, не привлекая нежелательного внимания. Однако, поскольку он не говорил по-шведски, ему нужна была стратегия появления на границе. Поэтому Ленин написал своему товарищу в Стокгольм с просьбой найти двух шведских глухонемых, достаточно похожих на Ленина и его помощника, большевика Григория Евсеевича Зиновьева, и снабдить их паспортами для поездки. Независимо от того, была ли эта схема в конечном итоге признана невозможной или просто абсурдной, Ленин и группа других диссидентов тайно проехали через Германию военного времени в вагоне опломбированного поезда, который в конце концов доставил их на Финляндский вокзал в Петрограде (Санкт-Петербурге). Там вернувшийся изгнанник произнесет перед своими большевистскими сторонниками воодушевляющую и впоследствии печально известную речь, в которой осудит Временное правительство как виновное в империалистических устремлениях и призовет верных социалистов начать международную пролетарскую революцию. Однако Ленину все равно пришлось бы путешествовать с фальшивым паспортом. В июле 1917 года, после серии вооруженных демонстраций солдат, крестьян и рабочих, Временное правительство начало репрессии против большевиков, включая арест многих партийных функционеров и публикацию обвинений против Ленина. Опасаясь за свою жизнь, лидер большевиков спешно разработал план, как избежать ареста: он собирался пробраться через лес посреди ночи на небольшую железнодорожную станцию у русско-финской границы, а оттуда, выдав себя за кочегара паровоза, перебраться через границу на конспиративную квартиру. Для этого требовался поддельный паспорт, в котором значилось вымышленное имя «Константин Петрович Иванов», и довольно изобретательная маскировка: парик и рабочая кепка, чтобы скрыть его знаменитую лысину; также пришлось побриться, чтобы убрать характерную вандейковскую бородку. Эта схема напоминала другую, которую он обдумывал, замышляя свой отъезд из Цюриха весной того года: Ленин попросил сообщника достать документы для поездки в Англию; затем, чтобы довести идею до конца, он надел парик и отнес документы в консульство в Берне, где его сфотографировали бы для сопроводительного снимка. Чтобы воплотить в жизнь этот план, Ленин отправился к театральному гримеру, чтобы тот подобрал ему подходящий парик, но обнаружил, что в наличии есть только серебристо-седой, в котором революционер выглядит гораздо старше. Парикмахер был обескуражен внешним видом своего клиента и не захотел продавать ему парик; Ленин же был доволен качеством маскировки (хотя, конечно, не мог раскрыть парикмахеру свою цель). Эффект, конечно, был поразительным. На паспортной фотографии переодетого революционера, единственной существующей фотографии безбородого Ленина, он практически неузнаваем. Вместо пылкого и эрудированного большевистского лидера он выглядит (только в этот раз) как представитель скромного пролетариата, который он так страстно защищал.

* * *

Фотосъемка должна была превратить паспорт в еще более мощный инструмент государственного наблюдения и контроля. Как отмечалось выше, после начала войны опасения по поводу шпионажа, мятежа и саботажа побудили многие страны впервые потребовать фотографию владельца паспорта. Великобритания быстро ввела требование о наличии снимка во всех паспортах после задержания Карла Ханса Лоди, немецкого шпиона, который отправился в Англию по паспорту США, похищенному из американского посольства в Берлине. Без подтверждающей фотографии физическое описание в документе (первоначально изготовленном для американского гражданина по имени Чарльз А. Инглис) подходило шпиону в достаточной степени, чтобы обмануть власти. Фотография использовалась для идентификации преступников с 1840-х годов, вскоре после изобретения самой технологии, а теперь она была задействована в военных целях, поскольку предполагалось, что изображения создадут более надежную связь между паспортом и его владельцем. Влиятельные теоретики медиа, такие как Сьюзен Зонтаг и Фридрих Киттлер, подчеркивали, что фотографические изображения когда-то вызывали своего рода абсолютное доверие, поскольку они не просто представляли человека, но и гарантировали точность представления: фотопленка и свет физически запечатлевали облик. Конечно, такие примеры, как фото Ленина в костюме и парике, демонстрируют, как можно манипулировать этой верой в фотографию: если реальное лицо соответствовало снимку в паспорте, это не вызывало подозрений у властей. Таким образом, интеграция фотографий в проездные документы означала, что эти артефакты воспринимались как воплощение объективной, пусть и не совсем безошибочной, формы идентификации. Их даже можно понимать как превращение в объект, подверженный как символическому, так и бюрократическому контролю.

Как мы хорошо знаем, чрезвычайные меры слежения, введенные в Европе и Северной Америке во время Первой мировой войны, не исчезли после ее окончания: они остаются с нами в той же форме и сегодня. Паспорт быстро стал основным инструментом для установления личности и контроля за передвижением людей по всему миру, независимо от того, какими мотивами руководствовались государства. Даже когда послевоенные договоры перекраивали карту Европы, Великобритания и Германия быстро расширили меры военного времени, контролируя въезд на свои территории и выезд с них. Незадолго до окончания конфликта был принят закон о мерах военного времени (также известный как закон о контроле за поездками и закон о паспортах), согласно которому «любой гражданин Соединенных Штатов не имеет права выезжать из Соединенных Штатов, въезжать в них или предпринимать попытки выезда и въезда, если у него нет действительного паспорта»{84}84
  US Congress, Statutes at Large of the United States of America from April 1917 to March 1919, vol. 40, pt. 1 (Washington, DC: Government Printing Office, 1919), 559.


[Закрыть]. Вскоре после окончания войны Соединенные Штаты возвели новые барьеры на пути международной трудовой миграции, продлив действие паспортных правил военного времени и расширив список государств, из которых мигрантам запрещался въезд в страну.

Таким образом, распространение чрезвычайного положения на мирное время предоставило правительствам Европы и Северной Америки новый арсенал полномочий, и чиновники без колебаний использовали их. Например, сразу после перемирия в ноябре 1918 года такие организации, как Национальный расовый конгресс и Всеобщая ассоциация по улучшению положения негров, избрали делегатов для поездки на Парижскую мирную конференцию в надежде привлечь внимание мировой общественности к тяжелому положению афроамериканцев{85}85
  Mark Ellis, Race, War, and Surveillance: African Americans and the United States Government during World War I (Bloomington: Indiana University Press, 2001), 186.


[Закрыть]. Но вскоре эти группы стали объектом расследования Отдела военнойразведки, в результате которого Государственный департамент отказал в выдаче паспортов всем их делегатам. Исследования показали, что паспорта были выданы именно для того, чтобы помешать организациям поднять «негритянский вопрос» на конференции, что, несомненно, принизило бы президента США Вудро Вильсона в его роли глобального миротворца. Среди делегатов, которым не удалось выступить, была Ида Белл Уэллс-Барнетт, журналист-расследователь и лидер движения за гражданские права, которая в свое время выступала по всей Великобритании с целью привлечения внимания к линчеваниям в США. В то время, в 1890-х годах, ей не требовался паспорт для зарубежных поездок, а теперь из-за его отсутствия она не могла покинуть свою страну. Тем временем У. Э. Б. Дюбуа, автор книги «Души черного народа» (1903), который планировал написать репортаж о конференциях для Crisis, официального журнала Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения, сумел получить паспорт только благодаря вмешательству в последнюю минуту Эммета Скотта, специального помощника военного министра по делам негров и самого высокопоставленного афроамериканца в правительстве США{86}86
  Ellis, Race, War, and Surveillance, 188.


[Закрыть]. Одним из наиболее значимых предложений, сделанных президентом Вильсоном на Парижской мирной конференции, было создание Лиги Наций; одним из первых актов Лиги стало проведение Парижской конференции по паспортам, таможенным формальностям и сквозным билетам в октябре 1920 года.

Хотя другие организации в Европе осуждали сохранение паспортного режима военного времени и призывали вернуться к свободе передвижения, Лига Наций сделала решительный шаг к институционализации этой системы, создав международные стандарты документов и алгоритмов работы с ними. Тем временем члены неформального альянса модернистов писали частные письма, полные негодования. Французский романист Андре Жид жаловался австрийскому поэту Райнеру Марии Рильке, что «все паспортные формальности» («toutes les formalités des passeports»){87}87
  Rainer Maria Rilke and André Gide, Correspondence, 1909–1926, ed. Renée Lang (Ann Arbor: University of Michigan Press, 1952), 224.


[Закрыть] уничтожили автономию, которая когда-то позволяла друзьям навещать друг друга через национальные границы, а американский поэт-скиталец Эзра Паунд ворчал, что у него было «адское времечко из-за паспортов», когда он пытался продлить свой после войны. Вечно сомневающийся эмигрант объяснял эти трудности желанием президента Вильсона «привязать всех крепостных к земле»{88}88
  Ezra Pound, The Selected Letters of Ezra Pound to John Quinn, 1915–1924, ed. Timothy Materer (Durham, NC: Duke University Press, 1999), 180–81.


[Закрыть].

Вместо того чтобы отменить систему, представлявшуюся многим досадной и неудобной, и к тому же серьезно угрожающей обновлению международных отношений и восстановлению экономической мощи, Лига ратифицировала ряд правил, направленных на повышение ее эффективности. Пожалуй, самым значительным было то, что в попытке облегчить бремя пограничников, сталкивающихся с паспортами самых разнообразных форм, размеров и форматов, конференция впервые утвердила общие принципы оформления паспортной книжки. Согласно стандартам, разработанным в 1920-м и слегка измененным в 1926 году, паспорт должен иметь размер 15,5 на 10,5 сантиметров и содержать тридцать две страницы, включая двадцать восемь страниц для визовых штампов и четыре страницы для идентификационных данных владельца, места и даты выдачи и другой официальной информации. Все эти данные должны быть написаны на двух языках – французском и государственном языке страны, выдавшей визу. Наконец, документ должен быть переплетен в картонную обложку, на которой вверху должно быть название страны, выдавшей документ, в центре – государственный герб, а внизу – слово «паспорт». «Стандартизировав форму паспорта, – отмечает американский литературовед Бриджет Чок, – Лига Наций фактически продиктовала средства, с помощью которых можно было придать национальной идентичности форму, узнаваемую во всем мире» на ближайшее столетие{89}89
  Bridgette Chalk, Modernism and Mobility: The Passport and Cosmopolitan Experience (New York: Palgrave, 2014), 19.


[Закрыть].

К Жиду, Рильке и Паунду присоединились многие другие художники и интеллектуалы, глубоко возмущенные ограничениями личной свободы, которые для них олицетворял паспорт. Связанная с этим напряженность в отношении обозначения личной и национальной идентичности стала важным, даже центральным элементом того, что Пол Фассел называет «современной чувствительностью», которая возникла в военные годы и только усилилась по мере укоренения новой паспортной системы. В последней главе своих мемуаров «Вчерашний мир» (1942) Стефан Цвейг трогательно напишет о чувстве утраты, вызванном этими событиями:

До 1914 года земля принадлежала всем. Каждый отправлялся куда хотел и оставался на сколько хотел. Не было никаких разрешений, никаких санкций, и я снова и снова получаю истинное наслаждение, видя, как удивлены молодые люди, когда узнают, что до 1914 года я путешествовал в Индию и Америку, не имея паспорта и даже вообще не имея понятия о таковом. Ехал куда и когда хотел, не спрашивая никого и не подвергаясь расспросам, не было необходимости заполнять ни одну из той сотни бумаг, которые требуются сегодня. Не было никаких разрешений, никаких виз, никаких справок; те же самые границы, из-за патологического недоверия всех ко всем превращенные сегодня таможенниками, полицией, постами жандармерии в проволочные заграждения, были чисто символическими линиями, через которые человек переступал так же просто, как через меридиан в Гринвиче[26]26
  Цитируется в пер. Г. Когана.


[Закрыть].

По мнению Цвейга, чума национализма распространилась только после окончания войны, когда ксенофобия достигла масштабов эпидемии, а правительства по всему миру, а вместе с ними и их граждане, стали все более подозрительно относиться к чужакам:

Все те унижения, придуманные раньше исключительно для преступников, теперь распространялись до и во время поездки на каждого путешественника. Надо было фотографироваться справа и слева, в профиль и анфас, волосы стричь коротко, чтобы было открыто ухо; нужно было оставлять отпечатки пальцев, сначала только большого, а затем всех десяти; сверх того, надо было предъявлять свидетельства, справки о состоянии здоровья, справки о прививках, свидетельство полиции о благонадежности, рекомендации; надо было предъявлять приглашения и адреса родственников, моральные и финансовые гарантии, нужно было заполнять и подписывать анкеты в трех-четырех экземплярах, и если хоть одной бумаги в этой кипе недоставало, дело шло насмарку{90}90
  Stefan Zweig, The World Yesterday (London: Cassell, 1953), 410.


[Закрыть].

Список постыдных унижений, приведенный Цвейгом, свидетельствует о подверженности индивида силам государственной власти, которая неуклонно снижала возможности самовыражения или самопрезентации. Созданная в контексте этих рационализированных, бюрократических требований, фотография на паспорт функционировала как официальная запись идентичности, в противоположность эстетизированному изображению или художественному описанию личности. И все же проездные документы культурных и интеллектуальных светил, включая Джойса, Ленина и многих их современников, сегодня предоставляют нам замечательный архив современной, или, лучше сказать, модернистской, чувствительности, несмотря на их нежелание определяться этими официальными документами. Если, как утверждал Киттлер, «царство мертвых имеет те же размеры, что и накопительные и производительные возможности культуры», то эта сфера значительно расширилась с появлением современного паспорта, с его обязательной фотографией, а также страницами с печатью, идентификационными данными и всей сопутствующей информацией, которую Цвейг перечислил выше{91}91
  Friedrich A. Kittler, Literature, Media, Information Systems, ed. John Johnston (New York: Routledge, 2012), 42.


[Закрыть].

* * *

Несмотря на то что новый паспортный режим налагал все больше ограничений на перемещения людей, документы также хранят истории тех, кто продолжал путешествовать в межвоенный период в том космополитическом духе, о котором говорит Цвейг. Хотя их пути сложились в обширную сеть, одной из важнейших точек пересечения художников и интеллектуалов той эпохи стал, несомненно, Париж. Если верить записям в паспорте, Джойс отправился в этот город летом 1920 года, причем сделал это только после того, как Паунд убедил его, что французская столица будет лучшим местом для романиста, стесненного в финансах, чтобы организовать публикацию «Улисса». Тем не менее, как свидетельствуют визовые штампы в паспортах, Джойс и его семья планировали остаться в Париже (Hôtel Elysée, 9 rue de Beaune, 7th arrondissement) на короткое время, всего лишь до отъезда в Лондон. Их недолгое пребывание в столице Франции в итоге продлилось почти два десятилетия, пока очередная война не заставила семью вновь покинуть свое пристанище. В те годы в город съезжались, предварительно обзаведясь паспортами, художники и писатели в поисках дешевого жилья, хорошего вина и лучшей компании других представителей богемы. Конечно, о различных салонах, кружках и коллективах, образовавшихся в Париже в межвоенные годы, ходит много легенд. Но историю паспортов этих собравшихся изгнанников и эмигрантов и поднятых ими вопросов о личной идентичности, национальной принадлежности и космополитических чувствах только предстоит написать. Нижеследующее – небольшой вклад в это повествование. Как мы наглядно увидим, пусть даже это покажется неожиданным, несмотря на былую (и нынешнюю) глубокую связь паспортов с бюрократическим функционалом государства, эти документы могут многое рассказать нам о профессиональных связях и личных отношениях тех, кто ими владел.

Возьмем, к примеру, историю Макса Эрнста и Поля Элюара. Все еще не оправившись от пережитого во время войны на Западном и Восточном фронтах, Эрнст вернулся домой, чтобы продолжить свою творческую карьеру в Кельне, где он основал недолговечный кружок дадаистов и начал экспериментировать с техникой коллажа. Молодой художник-бунтарь впервые выставил свои коллажи весной 1921 года в парижской Galerie Au Sans Pareil, но не смог присутствовать на открытии, поскольку, как и многим другим немцам, стремившимся посетить Францию после войны, ему было отказано в получении необходимой визы. Среди его работ осени того же года – коллаж под названием «Дизайн выставочного плаката», на котором в нижней части перевернутой пирамиды, составленной из фотографических репродукций его работ, есть и его паспортный снимок. Эти изображения – скульптуры, картины и другие коллажи – даны в обрамлении фрагментов текстов, среди которых есть, например, такой: «Макс Эрнст – лжец, охотник за наследством, скандалист, конокрад, клеветник и боксер». Взятые вместе, эти составные части предполагают не фиксированное единство личности, которое обещает паспорт, а скорее игривую множественность «я»: серию фикций, а не одну-единственную правду о том, кем может быть Макс Эрнст.

Той осенью 1921 года Эрнст завязал прочную дружбу с Элюаром и его женой Галой, когда супруги навестили художника в Кельне. Именно благодаря французскому поэту, своему соратнику по дадаизму и сюрреализму, Эрнст в следующем году наконец-то добрался до Парижа (где мечтал присоединиться к другим своим творческим союзникам, Тристану Тцара и Андре Бретону) – после того как Элюар отправил немецкому художнику по почте свой собственный паспорт. Они были достаточно похожи для того, чтобы Эрнст мог выдать себя за Элюара, когда пересекал границу. С французским паспортом в руках Эрнст добавил еще один образ в свою коллекцию, и действительно, на какое-то время художник и поэт стали почти двойниками. Вскоре они совместно выпустили иллюстрированную книгу «Несчастья бессмертных» (1922), объединив свои коллажи и стихи; в течение следующих двух лет Эрнст жил вместе с Элюарами в парижском пригороде Сен-Брис и снова в коммуне Обонн. В то время как художник проводил свои дни, покрывая стены их дома в Обонне сюрреалистическими фресками, ночи он проводил в постели супругов, время от времени занимая место Поля возле Галы и наслаждаясь довольно уютным ménage à trois[27]27
  Любовь втроем (фр.).


[Закрыть].

Как мы впервые увидели в путевом листе Джойса и его семьи, эти интимные отношения между жизнью и искусством, паспортом и произведением искусства, официальной идентичностью и публичной персоной вполне вписывается в общие принципы модернизма. Другой яркий пример можно наблюдать в деятельности и произведениях Гертруды Стайн, в чьем знаменитом салоне на улице Флерюс, 27 в 6-м округе каждый субботний вечер в течение большей части межвоенного периода собирались Паунд, Томас Элиот, Эрнест Хемингуэй, Ф. Скотт Фицджеральд, Ричард Райт, Пабло Пикассо, Анри Матисс и Поль Робсон. Стайн вместе со своей партнершей Алисой Б. Токлас входила в небольшую передовую группу американских эмигрантов, которые начали прибывать в Париж вскоре после начала века в поисках всего нового и захватывающего в мире искусства и литературы. С прицелом на более широкую аудиторию (и надеждой на коммерческий успех) Стайн рассказала легкомысленную историю этих лет в «Автобиографии Алисы Б. Токлас» (1933), эта книга была гораздо более традиционной по подходу, чем экспериментальные словесные портреты, созданные ею ранее. Но «Автобиография» по сути своей – игривая уловка, в разговорной манере показывающая причудливую чувствительность Токлас, благодаря чему Стайн видится великим гением на фоне менее выдающихся дарований. Следовательно, книга может быть прочитана как расширенное, хотя и довольно ироничное упражнение в создании репутации, небрежно высмеивающее устоявшиеся традиции жизнеописания, которые, как правило, предлагают многословное повествование о герое биографии.