Текст книги "Ключевая улика"

Он все смотрит в окно, повернувшись ко мне спиной. Я сижу тихо. Злость, раздражение умчались, как внезапно утихшая буря, и я думаю о том, что сказал о Джейми Бергер Марино. Потом, обращаясь к большой, широкой спине, спрашиваю, как понимать, что Джейми «исчезла в частном бизнесе».

– Так и понимать, – не оборачиваясь, отвечает Марино. – Буквально.

Джейми больше не работает в офисе окружного прокурора Манхэттена, все-таки объясняет он. Подала в отставку. Ушла. И, как многие ее коллеги, переметнулась на другую сторону. В конце концов, так поступают почти все; люди бросают низкооплачиваемую, неблагодарную работу в унылых госучреждениях с их помпезной бюрократией, до смерти устав от нескончаемого парада трагедий, паразитов, безжалостных бандитов и мошенников. От нехороших людей, которые делают нехорошие вещи с нехорошими людьми. Как бы ни воспринимала это чуткая общественность, жертвы далеко не всегда невинны или даже симпатичны, и Джейми частенько говорила, что завидует мне – мои-то клиенты по крайней мере не врут. Когда свидетель или жертва говорит ей правду, в аду, наверно, идет снег. Уж лучше бы они все сгинули, сказала она как-то и была права, по крайней мере, в этом. Когда ты мертв, лгать невозможно.

Вот только я никогда бы не подумала, что Джейми уйдет в частный бизнес. Не верю, что ее привлекли большие деньги. Марино рассказывает, она ушла по-тихому – ни прощальной вечеринки, ни даже общего ланча или вылазки в ближайший бар после работы. Ушла молча, без фанфар, никого не предупредив, не поставив в известность. Примерно тогда же Джейми позвонила в ЦСЭ, поинтересовалась насчет Лолы Даггет, продолжает он, и я уже точно знаю: что-то случилось. Не только с Джейми, но и с Марино. Жизнь каждого из них поменяла курс, а я узнала об этом только сейчас. И это ужасно меня расстраивает. А еще очень грустно, что ни один из них не посчитал нужным поговорить со мной.

Может, я и впрямь слишком, невыносимо сурова с людьми. Я снова слышу злые комментарии Кэтлин Лоулер и вижу торжествующее выражение ее лица, как будто всю жизнь она только и ждала возможности сказать эти гадости мне лично. Какая ж я, оказывается, чувствительная. Наверное, потому что в ее словах есть толика правды. Со мной и правда нелегко. У меня ведь и друзей никогда не было. Люси, Бентон, кое-кто из бывших сослуживцев. И Марино. Как ни крути, он был со мной все эти годы, и я не хочу перемен.

– Думаю, это не все, о чем спросила Джейми, когда позвонила в ЦСЭ, – говорю я, и в моем голосе уже не слышны обвинительные нотки. – Это ведь не просто совпадение, что после ее звонка ты съездил в Нью-Йорк, а потом стал заводить разговоры о рыбалке и лодках и о том, как ты скучаешь по Югу.

– Мы лучше ладили, когда я на тебя не работал. – Марино поворачивается и идет к креслу. – Знаешь, я и сам лучше себя чувствовал, когда приходил со стороны – экспертом или детективом, сержантом отдела убийств, – чем тогда, когда работал у тебя, у Джейми и вот теперь снова у тебя. Я детектив с опытом, знаю, что делать на месте преступления, как расследовать убийство. Чего я только не делал и чего не повидал! Я не хочу до конца дней сидеть в какой-то клетушке, ждать распоряжений, ожидая каких-то неприятностей.

– Другими словами, ты хочешь сказать, что уходишь.

– Не совсем.

– Ты вправе жить так, как хочешь. Ты заслужил это как никто другой. Меня очень огорчает, что ты не рассказал о своем настроении и планах. Наверное, именно это меня и беспокоит больше всего.

– Я не хочу уходить.

– По-моему, ты уже это сделал.

– Я хочу переключиться, стать частным детективом. Об этом мы с Джейми и разговаривали, когда встречались в Нью-Йорке. Она сказала, что ушла на вольные хлеба и предложила мне подумать о том же. Сказала, что могла бы предлагать мне кое-какие дела. Я знаю, что и ты моей помощью воспользовалась бы. Не хочу больше на дядю работать и принадлежать кому-то.

– Никогда и не думала, что ты мне принадлежишь.

– Мне нужна хоть какая-то независимость. Немного самоуважения. Знаю, к тебе это не относится. У тебя-то самоуважения всегда хватало!

– Да уж.

– Хочу взять небольшой участок на реке, ездить на мотоцикле, рыбачить, работать на людей, которые меня уважают.

– Джейми пригласила тебя консультантом по делу Лолы Даггет?

– Она ничего мне не платит. Я сказал, что не могу брать деньги, пока не сменю свой статус в ЦСЭ. Собирался как-нибудь потолковать с тобой об этом, – говорит Марино, и я слышу металлический звук – в замке поворачивается ключ.

Дверь открывается.

Джейми входит, и я чувствую пикантный запах мяса, жареного картофеля и трюфелей.

10

Она ставит два больших голубых бумажных пакета на каменный полукруг стойки в кухне. Для нью-йоркского прокурора, пусть даже и бывшего, затеявшего тайную операцию, которая требует камер слежения и, как я подозреваю, пистолета, спрятанного в висящей у нее на плече объемистой сумке из коричневой воловьей кожи, она удивительно непринужденна и бодра.

Красиво уложенные черные волосы стали чуть длиннее, черты лица четкие и очень привлекательные, она гибкая и стройная и выглядит вдвое моложе своих лет в линялых джинсах и белой рубашке навыпуск. Украшений нет совсем, макияжа не заметно, но даже если ей и удается обмануть большинство людей, меня ей не провести. Я вижу в ее глазах тень. Вижу натянутость ее улыбки.

– Извини, Кей, – говорит она без предисловий, вешая свою совсем не стильную, тяжеловатую на вид сумку на спинку барного стула, и я гадаю, уж не Марино ли убедил ее носить с собой оружие.

Или эта привычка передалась ей от Люси? Мне вдруг приходит в голову, что если Джейми носит оружие тайно, то, скорее всего, нарушает закон. Трудно представить, как бы ей удалось получить лицензию в Джорджии, где она хоть и сняла квартиру, но не живет постоянно. Камеры слежения и неразрешенное оружие. Может, это всего лишь обычные меры предосторожности, потому что она, как и я, знает жизнь с нелучшей стороны и знает, что в ней может случиться всякое. Или же Джейми напугана и нервничает.

– Я бы и сама страшно разозлилась, если бы кто-нибудь проделал что-либо подобное со мной, – говорит она, – но лучше обойдемся без этого.

Я бы поднялась и обняла ее, но она уже открывает пакеты, что можно истолковать как желание держаться от меня на почтительном расстоянии. Поэтому я остаюсь на диване, стараясь не вспоминать прошлое Рождество в Нью-Йорке и другие случаи, когда мы собирались вместе, и не думать, что бы сделала Люси, если бы увидела, где я сейчас. Не хочу даже представлять, как бы она отреагировала, если бы увидела Джейми, такую милую, но с затравленным взглядом и дежурной улыбкой, достающую из пакетов еду в старом лофте, так напоминающем тот, что был у Люси в Гринвич-Виллидж. А в ее дамской сумке, скорее всего, лежит пистолет.

Терзающее меня подозрение быстро достигает критической массы. Джейми из тех женщин, которые привыкли получать желаемое, однако от Люси она отказалась без борьбы, а теперь я узнаю, что так же легко она отказалась и от карьеры. Потому что это по какой-то причине соответствовало ее целям. Вывод звучит едва ли не приговором, и мне приходится напомнить себе, что это не имеет значения. Ничто не имеет значения, кроме того, что я нахожусь здесь из-за бывшей любовницы моей племянницы, этой вот женщины, которая обманывает меня и использует в своих интересах.

– Ты ведь помнишь «Иль Пастиччо»? В нескольких кварталах отсюда? – Джейми достает обернутые фольгой картонные контейнеры с пластиковыми крышками, потом пластиковые емкости, возможно, с супом, и комната наполняется ароматами трав, шалота и бекона. – Ну, так теперь это «Броутон и Булл». – Она выдвигает ящик и вынимает столовые приборы и бумажные салфетки. – Они готовят изумительный мясной пирог с жемчужным луком. Тушеный кролик. Суп-пюре с креветками и поблано – зеленым томатным маслом. Жареные эскалопы с запеченными в беконе халапеньо. – Она открывает один контейнер за другим. – Думала, что предоставлю вам самим разбираться. Но, пожалуй, лучше накрою, – решает Джейми и оглядывается, как будто ждет, что вот сейчас появится обеденный стол. Впечатление такое, что она плохо знакома со съемной квартирой, в которой живет.

– Надеюсь, ты принесла мне жареных креветок, – подает голос Марино.

– И картошку фри, – отзывается Бергер, словно они с Марино добрые друзья. – И мак’н’чиз с трюфельным маслом.

– Я – пасс. – Он кривится.

– Надо пробовать новое.

– Забудь про трюфели, или трюфельное масло, или что там еще. Не собираюсь я пробовать ничего, что воняет чертом. – Марино вытаскивает из стопки на полу объемистую папку с наклейкой, на которой черным маркером написано БЛР.

– Тебе помочь? – спрашиваю я Джейми, продолжая сидеть на диване. Чувствую, она не хочет, чтоб я нарушала ее личное пространство, или, может, это от меня исходит отчуждение и неприступность.

– Ради бога, сиди. Я в состоянии открыть коробки и разложить еду на тарелки. Я не готовлю, как ты, так что как-нибудь справлюсь.

– Твое суши в холодильнике, – говорит Марино.

– Мое суши? Ладно, почему бы и нет? – Она открывает дверцу холодильника и достает оттуда контейнеры с суши. – У них там счет на мое имя, потому что, признаюсь, я без суши жить не могу. По крайней мере три раза в неделю я должна их есть. Наверное, пора бы побеспокоиться о ртути. Ты по-прежнему не ешь суши, Кей?

– Не ем, спасибо.

– Думаю, я подам биск в кружках, если никто не возражает… Далеко продвинулись? – Она смотрит на Марино. – На чем остановился?

– Достаточно далеко, чтобы я поняла, скольких хлопот вам, должно быть, стоил этот вечер, – отвечаю я за него.

– Я правда прошу прощения, – снова говорит Джейми, но в ее тоне не чувствуется ни малейшего сожаления.

Она, судя по всему, совершенно уверена в своем праве поступать так, как ей заблагорассудится.

– Честно говоря, это моя прерогатива – объяснить тебе, что происходит. Обстоятельства требовали особых мер предосторожности. – Она бросает на меня быстрый взгляд из кухни. – Чувствую на себе моральную ответственность – прикрывать тебя с тыла. Наверно, я всегда буду грешить осмотрительностью, но звонить тебе, писать или связываться напрямую сочла неразумным. Если спросят, смогу, не погрешив против истины, сказать, что не делала этого. Ты сама позвонила мне. Но кто об этом узнает, если только ты не захочешь с кем-то поделиться?

– Чем поделиться? Тем, что заключенная сунула мне записку и я поехала на поиски ближайшего телефона-автомата, как будто я в летнем лагере играю в «охоту на мусор»?

– Я разговаривала вчера с Кэтлин, и мне напомнили, что она с нетерпением ждет встречи с тобой сегодня.

– Напомнили? – переспрашиваю я и выразительно смотрю на Марино. – Уверена, ты и так знала. Кертис Робертс, вероятно, твой знакомый. Ну, тот адвокат из проекта «Невиновность», который звонил Леонардо Браззо.

– Я всегда могу сказать, что ты связалась со мной, пока была здесь по своему делу, – повторяет Джейми. – И это будет правдой.

– По делу, которое ты организовала, чтобы вытащить меня сюда. Это ты называешь правдой?

– Марино не вводил тебя в курс дела и не говорил ничего такого, что не должен был говорить, – твердит она, доказывая свою точку зрения. – Он не передавал тебе никаких приглашений, что при нынешних обстоятельствах было бы неблагоразумно. Никто не передавал ничего такого, что могло бы иметь негативные последствия.

– Кто-то же все-таки передал, потому-то я и сижу здесь, – отвечаю я.

– В конфиденциальном разговоре со свидетелем по делу, над которым я работаю, я выразила надежду, что ты свяжешься со мной, – говорит она, полностью оправдывая себя по крайней мере в собственных глазах.

– Сильно сомневаюсь, что в женской тюрьме Джорджии разговоры не прослушиваются и не записываются.

– Я написала Кэтлин записку в своем блокноте и попросила передать тебе номер моего сотового и напоминание позвонить по телефону-автомату, – говорит Джейми. – Она прочла записку, пока мы сидели за столом. Вслух не было сказано ни слова. Никто ничего не видел, и блокнот остался у меня. Кэтлин рада помочь мне любым возможным способом.

– Потому что она убеждена, что ты намерена добиться для нее сокращения срока, как сказала начальница тюрьмы, – комментирую я.

– Если тебе кто-то что-то передал, от этого лучше избавиться.

– Из чего я заключаю, что тебе запретили разговаривать со мной и у тебя есть сомнения насчет моих средств связи. – Я подхожу к сути дела. – Моего рабочего и домашнего телефонов, моего сотового, моей электронной почты.

– Ну, не то чтобы запретили, – поправляет Джейми. – Федеральные агенты никогда не поощряют контакты свидетелей и других заинтересованных сторон с подследственным. Но мне не приказывали не разговаривать с тобой, и если они не узнают, что мы разговаривали – а я бы не хотела, чтобы об этом узнали, – то и никаких последствий быть не должно. Думаю, у нас все получилось и мы преодолели все препятствия. Завтра будет другой день, другая история, другая миссия. Если на каком-то этапе они узнают, что мы были вместе в офисе Колина Денгейта, это не важно. Не могут же они запретить нам работать над делом вместе, раз уж ты оказалась тут.

– Работать над делом, – повторяю я.

– Идиоты, – ворчит Марино. С тех пор как он ушел из правоохранительных органов и больше не имеет полномочий никого брать под арест, симпатий к ФБР у него сильно поубавилось. Другая причина его враждебности – Бентон.

– ФБР лучше по возможности не раздражать, – добавляет Бергер, доставая из шкафчика тарелки и кружки. – Если я стану действовать им на нервы, тебе это не поможет. К тому же не стоит забывать о Фарбмане. Он уже доставил мне немало неприятностей и может доставить еще.

Дэн Фарбман – заместитель комиссара по связям с общественностью при Управлении полиции Нью-Йорка, и мне известно, что в прошлом они с Джейми не раз скрещивали шпаги. Когда несколько лет назад я работала в Управлении главного судмедэксперта Нью-Йорка, мы с ним тоже не ладили. Но о последних делах мне ничего не известно, и какое отношение заместитель комиссара имеет к потенциальным проблемам, которые могут возникнуть у меня с Министерством юстиции, я не представляю. О чем и сообщаю Джейми. Говорю ей, что не понимаю, при чем здесь вообще Фарбман.

– То, что произошло в Массачусетсе, последовавший затем арест Доны Кинкейд и предъявленные обвинения не имеют никакого отношения ни к Управлению полиции Нью-Йорка, ни к Фарбману, – добавляю я, наблюдая, как Марино вытаскивает из папки бумаги, пролистывает их и находит что-то похожее на официальный бланк с выделенными оранжевым цветом строчками.

– Твой случай федерального значения, – обращается ко мне Джейми. – Нападение на медэксперта, связанного с Министерством обороны, приравнено к нападению на федерального служащего и, таким образом, подпадает под федеральную юрисдикцию и будет рассматриваться в федеральном суде. И это хорошо. Но, как следствие, ты и твое дело автоматически становитесь объектом внимания ФБР.

– Мне это хорошо известно.

– Говорят, что комиссар может стать следующим директором ФБР. Фарбман думает, что пойдет с ним и будет отвечать за связь со всеми СМИ. Ты об этом знала?

– Кое-что слышала.

– Если только я не воспрепятствую назначению Фарбмана, что я и намерена сделать. Не хватало еще, чтобы следующим предметом фальсификации стала статистика преступности в общенациональном масштабе и данные по террористическим угрозам. Ну а он отнюдь не мой поклонник.

– И никогда им не был.

– Теперь еще хуже. Я бы сказала, что наши отношения достигли критической стадии, только я намерена выжить, – говорит Джейми. – Он не простит, что я обвинила его в предоставлении ложных сведений по статистике преступлений в Нью-Йорке и подтасовке данных. Если помнишь, ты сталкивалась с ним по той же самой причине. – Она расставляет тарелки на каменной стойке.

– Вообще-то в подтасовке данных по Управлению я не обвиняла ни его, ни кого-либо другого.

– А я обвиняла, и мне трудно представить, что ты удивишься, узнав, что он этим занимается. – Она находит в ящике ложки.

– Фарбман всегда имел привычку показывать статистику и подавать факты в политически выгодном свете. Но я не слышала, чтобы его обвиняли в подтасовке данных.

– Значит, ты действительно не знала.

– Не знала, – повторяю я, и у меня такое чувство, будто она гадает, не могла ли Люси сказать мне что-нибудь об этом. Когда Джейми конфликтовала с Фарбманом, они с Люси еще были вместе.

Марино кладет бумаги на кофейный столик, откуда я могу их достать, и я беру фотокопию документа с грифом «секретно» женской тюрьмы штата Джорджия.

Рекомендованные процедуры исполнения казни путем смертельной инъекции

Материалы

Тиопентал натрия (5 г, 2 %), стерильный шприц объемом 50 мл

Инъекция панкурония бромид (20 мг), внутривенный катетер

Инъекция калия хлорид, Ю-Эс-Пи (40 mEq), стерильный шприц объемом 20 мл

За этим следуют указания по приготовлению препаратов, включенных в комплект, инструкции по смешиванию раствора и описание крепления катетера к инъекционной игле 18G и флакону с физиологическим раствором, чтоб держать катетер открытым. Я потрясена неформальным, почти небрежным тоном документа, который является пошаговой инструкцией к убийству человека.

Но непременно выгоните воздух из катетера, чтобы он был готов к инъекции.

– Я поступила достойно и пожаловалась самому комиссару, вместо того чтобы обратиться к СМИ, – продолжает Джейми, описывая свой конфликт с Дэном Фарбманом и Управлением полиции Нью-Йорка.

Не забудьте проверить заключенного непосредственно перед введением вещества и убедиться, что пластиковая трубка с пункционной иглой открыта и инфильтрации раствора не происходит…

– К несчастью, комиссар приятельствует с мэром. Я получила по полной, – объясняет Джейми. – Они все ополчились против меня.

– И ФБР решило просматривать мои электронные письма и прослушивать мои телефоны, потому что ты на ножах с Фарбманом? Потому что обвинила его в подтасовке данных? И потому что несколько лет назад у меня тоже бывали с ним стычки? – На это я не куплюсь.

Марино кладет еще один листок, я беру его и читаю выделенный параграф:

После введения тиопентала натрия в систему он «вмывается» обычным физиологическим раствором. ЭТОТ ШАГ КРАЙНЕ ВАЖЕН. Если тиопентал натрия остается в капельнице, а бромид панкурония вводится, образуется преципитат, способный закупорить катетер.

– Неприятное это дело – наживать врагов. – Джейми, не отвечая на мой вопрос, достает из бумажной обертки палочки. – Мне было жутко обидно оставлять работу в окружной прокуратуре. Моя квартира выставлена на продажу, и я подумываю о другом месте жительства.

– Ты уехала из Нью-Йорка из-за напряженной ситуации с Фарбманом? Мне трудно это представить, – отвечаю я, просматривая другие документы, имеющие отношение к самой печально знаменитой заключенной Джорджии, Чертовой Поварихе.

Между 1989 и 1996 годами Барри Лу Риверс отравила семнадцать человек, девять из них насмерть. Она прикончила их с помощью мышьяка, который покупала в компании, производящей пестициды. Все жертвы были постоянными посетителями ее кулинарии, находившийся в одном из небоскребов Атланты, в нем располагалось множество компаний и фирм. День за днем ничего не подозревающие люди выстраивались в очередь перед прилавком за бизнес-ланчем по 2 доллара 99 центов, состоявшим из сэндвича, чипсов, соленого огурца и содовой. Когда ее садистские преступления были в конце концов раскрыты, она сказала полиции, что устала от людей, «вечно недовольных едой, и решила угостить их так, чтоб пробрало». Ей до смерти надоели «поганцы, помыкавшие мной, будто я какая-нибудь тетушка Джемайма»[11]11
  В негритянском диалекте – вымышленный персонаж, рабски покорная негритянка, «женский вариант» дяди Тома. (Прим. перев.)


[Закрыть].

– Есть и другие нюансы, – продолжает Джейми Бергер, пока я читаю. – К несчастью, личного характера. Кое-что из того, о чем спрашивали заявившиеся ко мне агенты ФБР, было крайне неприлично. Они явно переговорили прежде с Фарбманом, а ты же знаешь его любимый пунктик насчет меня. Что мы с тобой почти что семья.

Я просматриваю перечень препаратов, назначенных для Барри Лу Риверс, ДОК #121195. Предписание было заполнено в три двадцать пополудни 1 марта 2009 года. Кэтлин Лоулер сказала, что Барри Лу Риверс подавилась бутербродом с тунцом в своей камере. Если это правда, то все должно было произойти где-то после трех двадцати в день ее казни. Рецепт смертельного коктейля для нее был выписан, но не был применен, потому что она умерла прежде, чем тюремные власти пристегнули ее к каталке. Похоже, в последний раз она ела то же самое, чем травила своих жертв.

– Ты не раз бывала в тюрьме, разговаривала с Лолой Даггет, чьи апелляции уже исчерпаны, – говорю я Джейми. – Полагаю, она рассказывает тебе что-то важное, иначе ты бы не переселилась в Саванну. Ты здесь не из-за своих проблем в Нью-Йорке.

– Помощи от нее никакой, – отзывается Джейми. – Казалось бы, должна помогать, но она не так боится иглы, как Мстителя. Человека, который, по ее утверждению, убил Джорданов.

– А она знает, кто этот Мститель? – спрашиваю я.

– Мститель – дьявол, – говорит Джейми. – Некий злой дух, подбросивший окровавленную одежду в комнату Лолы.

– Ее казнь назначена на эту осень, а она по-прежнему твердит то же самое?

– На 31 октября, Хеллоуин, – сообщает Джейми. – Подозреваю, что судья, отложивший казнь и вновь ее назначавший, таким образом дает всем понять, что он на самом деле думает о Лоле Даггет, хочет убедиться, что через четыре месяца она получит наказание, а не угощение. Страсти по этому делу до сих пор еще не утихли. Многие хотят, чтобы она получила то, что, по их мнению, заслуживает. Хотят, чтобы она умерла в муках. Чтобы исполнитель, к примеру, чуть дольше необходимого потянул перед применением тиопентала натрия. Забыл выпустить воздух из трубки. Чтобы катетер забился.

Марино кладет на стол пачку цветных распечаток, фотографии вскрытия, и я беру их в руки.

– Тиопентал натрия действует, как ты знаешь, быстро и недолго. Если потянуть с введением оставшихся средств, а мы говорим о внутримышечном блокаторе, бромиде панкурония… Если ждать слишком долго… Анестезия перестает действовать. Катетер закупоривается, тюремным служащим приходится подсоединять новый, а действие тиопентала натрия к тому времени, когда все будет сделано, заканчивается. Со стороны может казаться, что ты спишь, – продолжает она. – Но мозг уже умирает. Ты не можешь открыть глаза, говорить, не можешь произнести ни звука, лежа на каталке, привязанная ремнями, но ты в сознании и понимаешь, что не в состоянии дышать. Бромид панкурония действует дольше, парализует мышцы груди, и тебе на самом деле нечем дышать. Никто из наблюдающих не догадывается, что ты не просто тихо-мирно спишь, когда твое лицо синеет и ты задыхаешься. Одна минута, две, три, может, дольше – ты умираешь безмолвной мучительной смертью.

Вскрытие Барри Лу Риверс проводил Колин Денгейт, и я очень хорошо представляю, какие чувства он мог испытывать к человеку, травившему невинных жертв приправленными мышьяком сэндвичами.

– Да вот только начальница тюрьмы знает. – Джейми достает из холодильника бутылку вина и диетической колы и закрывает дверцу бедром. – Исполнитель знает. Безымянный врач знает и прекрасно видит на мониторе, как панически колотится твое сердце, пока ты наконец не умрешь. Но с другой стороны, некоторые из этих самых людей, осуществляющих назначенные судом убийства, хотят, чтобы приговоренный страдал. Их тайная миссия – причинять как можно больше боли, как можно сильнее терроризировать убийцу, без адвокатов, судей и оповещения общественности. Такое происходило веками. У палача тупой топор, он промахивается мимо отметки, требуются дополнительные удары. Повешение проходит с затруднениями, потому что петля соскальзывает, и человек умирает медленно, дергаясь на конце веревки перед глумящейся толпой.

Слушая то, что похоже на одну из классических вступительных речей Джейми Бергер в суде, я знаю, что большинство значимых в этой части света людей, включая судей, политиков и более всего Колина Денгейта, она не тронула бы. Я очень хорошо представляю, какие чувства испытывает Колин не только в связи со случившимся с семьей Джорданов, но в отношении того, что должно произойти с Лолой Даггет. Да, страсти еще не утихли, и особенно это касается моего сварливого коллеги-ирландца, возглавляющего региональную криминалистическую лабораторию Бюро расследований Джорджии в Саванне. Приезд Джейми Бергер не произвел на него того впечатления, на которое она рассчитывала, а был воспринят скорее как вторжение. Подозреваю, на теплый прием не стоило и надеяться.

– Как ты прекрасно понимаешь, Кей, я не считаю, что эту форму эвтаназии, использовавшуюся еще в нацистской Германии для уничтожения нежелательных лиц, нам следует применять здесь, в Соединенных Штатах. И легальной она быть не должна, – говорит Джейми, раскладывая суши и салат из морской капусты на блюде. – Врачам запрещено играть какую бы то ни было роль при исполнении приговора, включая констатацию смерти, и достать вещества для смертельных инъекций становится все труднее. Нехватка возникла из-за того, что их производство бросает тень на репутацию изготовителей в США, и некоторые штаты вынуждены импортировать вещества сами, порой из ненадежных источников и сомнительного качества. Такого рода средства не должны поступать в распоряжение тюремных властей, но это никого и ничего не останавливает. Врачи принимают участие в исполнении приговоров, фармацевты выписывают рецепты, и тюрьмы получают то, что им требуется. Кто бы там что ни думал, каких бы моральных убеждений ни придерживался, Лола Даггет не убивала Джорданов. Она не убивала Кларенса, Глорию, Джоша и Бренду. Она даже не была знакома с ними и никогда не бывала у них в доме.

Изучая фотографии, я бросаю взгляд на Марино. Насколько мне известно, он за смертную казнь. Око за око. Мера за меру.

– По-моему, Лола Даггет – пропащая душа, наркоманка с норовом, но она никого не убивала и не помогала убивать, – говорит он мне. – Скорее всего, ее подставил тот, кого она называет Мстителем. Может, это для него кайф.

– Для кого?

– Для того, кто сделал это на самом деле, – добавляет он. – Отловила на улице туповатую приютскую девчонку. – Марино смотрит на Джейми. – Какой у нее там ай-кью? Семьдесят? С таким коэффициентом человек уже официально признается умственно отсталым.

– Отловила? – спрашиваю я. – Она?

– Лола не виновна в преступлениях, за которые ее судили и приговорили к наказанию, – говорит Джейми. – У меня нет полной ясности насчет того, что произошло ранним утром 6 января 2002 года, но зато есть новые улики, доказывающие, что в доме Джорданов была не Лола. Но я не знаю, что произошло, с точки зрения судмедэксперта, потому что не настолько хорошо разбираюсь в этом. Ранения, к примеру. Все они нанесены одним оружием, а если так, то что это за оружие? Как истолковывать следы крови? Сколько времени Джорданы пролежали мертвыми, прежде чем вышедший с собакой сосед случайно заметил, что на задней двери разбито стекло, а на звонки в дверь и по телефону никто не ответил.

– Колин в этом разбирается, – замечаю я.

– У меня есть очень приличное орегонское пино, – говорит Джейми. – Если тебя устроит.

Она вытаскивает из бутылки пробку, а я тем временем изучаю фотографии Барри Лу Риверс на стальном столе для вскрытий. Плечи ее подпирает полипропиленовый блок, голова свешивается назад, длинные седые волосы спутаны и окровавлены. Кожа на груди отвернута вверх до уровня горла и голосовых связок, и видно, что дыхательные пути чистые, в них нет никакого инородного тела. Крупные планы показывают, что они не закупорены.

Будь то мелкий предмет, как орех или виноградина, или крупный кусок мяса, когда человек подавился, ничто не может пройти ниже уровня голосовых связок, и Колин, прежде чем делать что-то еще, тщательным образом проверил, нет ли в дыхательных путях застрявшей пищи. Посчитав случай достаточно важным, он задержался допоздна или вернулся в лабораторию после окончания рабочего дня, чтобы сразу провести осмотр тела. Время и дата вскрытия указаны в протоколе: 9.17 пополудни 1 марта.

Я просматриваю другие снимки, ищу какое-нибудь подтверждение того, что Кэтлин Лоулер рассказала о смерти Барри Лу Риверс. Я прошу Марино найти выписку из журнала регистрации службы спасения, объяснительные дежурных охранников и отчет о вскрытии, и он, порывшись в папке, подает мне что-то. Документ подтверждает, что незадолго до смерти Барри Лу Риверс ела, по всей видимости, сэндвич из ржаного хлеба, тунца и соленого огурца. Содержимое ее желудка следующее: двести миллиграммов непереваренной пищи, состоящей из частичек рыбы, соленых огурцов, хлеба и семян тмина.

Но подтверждений словам Кэтлин насчет того, что Барри Лу Риверс подавилась, в документах нет. Применить прием Геймлиха [12]12
  П р и е м Г е й м л и х а применяется для удаления инородных тел из верхних дыхательных путей и особенно эффективен при их полной обструкции (закупорке). Этот способ считается самым эффективным, поскольку при резком ударе, направленном под диафрагму, из нижних долей легких с силой выталкивается запас воздуха, который никогда не используется при дыхании.


[Закрыть] никто, похоже, не пытался, поэтому кусок бутерброда или чего-то еще, чем она могла подавиться, вылететь не мог и обнаружен не был. Никакого официального документа, в котором бы упоминалась остановка дыхания из-за попадания пищи в дыхательные пути, нет, но я знаю, что Колин искал. Вижу это по фотографиям вскрытия.

Затем я читаю журнал регистрации со сделанной в 8.07 вечера записью. Предположение, что причиной смерти стало удушье, было высказано Тарой Гримм. «Барри Лу как будто задыхалась», – сообщила начальница тюрьмы Колину по телефону, когда тело еще везли в морг. Она сама ничего не видела, но ей доложили, что заключенная «задыхалась и как будто мучилась от боли». Охранники подумали, что это от волнения, сообщила Тара Гримм Колину. «Ее уже должны были вести в камеру смертников и готовить к казни, а Барри Лу была подвержена эмоциональным срывам и приступам тревоги. Теперь я задаюсь вопросом, не могла ли она подавиться, принимая последнюю в своей жизни пищу».

Колин внес эти замечания в отчет и, как положено, проверил дыхательные пути, приступив к вскрытию меньше чем через час после телефонного разговора с начальницей тюрьмы, которая на вскрытии не присутствовала. В качестве официальных свидетелей в протоколе перечислены: ассистент патологоанатома, следователь и представитель женской тюрьмы надзиратель Мейкон. Тот самый, что сопровождал сегодня и меня.