Текст книги "Великая разруха. Воспоминания основателя партии кадетов. 1916–1926"

Глава 2
Общественная и политическая деятельность до 1918 года

По настоянию отца, происходившего из петербургской придворной семьи и бывшего в молодости кавалергардом, брат по окончании университета поступил чиновником в Государственную канцелярию при Государственном совете, чтобы следовать, таким образом, традициям служилого дворянства. Это был привилегированный рассадник и первая ступень для будущих петербургских чиновников и сановников. Прослужил он там недолго, кажется, не более одного или полутора года, и, выйдя в отставку, переехал в Москву, в наше родовое подмосковное имение Волынщина Рузского уезда.

В 1891 году нам обоим пришлось работать по борьбе с разразившимся тогда самарским голодом. Я пробыл в разных местах Самарской губернии до весны, заведуя продовольственно-санитарными отрядами, оборудованными на частные средства, а брат в самой Самаре до лета 1892 года. Он принимал участие совместно с его предшественником по предводительству в Рузском уезде Московской губернии князем А.Г. Щербатовым и с нашим родственником князем А.А. Ливеном, предводителем дворянства в Бронницком уезде Московской губернии, в заведовании работами по возведению и укреплению огромной дамбы при впадении реки Самары в Волгу. Главным уполномоченным по «голодным» работам всего Волжского района был генерал Анненков, известный своими оросительными сооружениями в пустынях Средней Азии. Не знаю, насколько технически самарская дамба была целесообразно задумана и исполнена и достигла ли она намеченной цели – урегулировать устье реки Самары, но главная цель заключалась в том, чтобы дать голодающему народу заработок вместо деморализующей иногда даровой помощи. В нескольких местах губернии были организованы более мелкие и простые работы, как, например, заготовка лесных материалов или выравнивание снежных ухабов на транспортных дорогах, по которым шло огромное количество продовольственных обозов. Работы эти давали заработок нескольким десяткам тысяч голодающих.

Вскоре после работы по самарскому голоду мой брат стал принимать участие в земских и дворянских рузских уездных и московских губернских выборах и собраниях. В Москве он жил в своей квартире в половине сводчатого нижнего этажа нашего московского дома, а в Волынщине поселился в одном из четырех одноэтажных полукруглых флигелей, стоящих кругом двора этой старинной усадьбы екатерининских времен. Отец занимал другой флигель, а на лето переходил в большой дом. Волынщина находилась в шести верстах от г. Рузы, на живописных берегах реки Озерны, вытекающей из Анофриевского озера и впадающей в реку Рузу, приток Москвы-реки. В конце зимы брат стал ежегодно до самой мировой войны ездить за границу, главным образом в Италию, а оттуда в Париж с заездом в Монако, где кроме рулетки интересовался и богатейшей океанографической станцией. Затем целый ряд лет мы сравнительно мало виделись с братом, так как я поселился в своем имении в Курской губернии, стал там хозяйничать и втянулся в земскую работу. Только на Рождество и на Пасху съезжались мы к старику отцу в Волынщину. Так что в следующий десятилетний период до начала земских съездов у меня сохранилось мало воспоминаний о жизни и деятельности Павла Дмитриевича.

После ухода князя Щербатова из предводителей дворянства Рузского уезда на эту должность был избран мой брат, пробывший в ней пять трехлетий. Он купил у своего предшественника деревянный дом в Рузе, в котором принимал по установившемуся обычаю членов земских собраний, судебных съездов и т. п. Там же он устраивал совещания учителей и учительниц начальных школ. Тогда злободневным вопросом была выработка школьных сетей для достижения всеобщего обучения. Ввиду расселения большинства сельского населения Московской губернии небольшими деревнями, иногда на большом расстоянии от школы, много внимания в Рузском уезде уделялось, особенно на время распутиц и снежных заносов, устройству ночлегов при школах с так называемыми приварками теплой пищи, а также налаживанию очередных подвод для подвоза детей из отдаленных деревень. Брат принимал ближайшее участие в работе и Московского губернского земства и близко сошелся с выдающимся земским деятелем, председателем Московской губернской земской управы Д.Н. Шиповым и с некоторыми его ближайшими сотрудниками как по выборам, так и из так называемого третьего элемента. Мне не привелось быть на московских губернских земских собраниях, но мне передавали, что брат не отличался красноречием и не претендовал на него, но все его выступления носили деловой и искренний характер. Впоследствии же его общественно-политические выступления, большею частью сжатые и краткие, отличались конкретностью и силою убеждения. Главная же его работа в губернском земстве была в разных закрытых комиссиях.

Позже, когда он был уже председателем Центрального комитета партии Народной свободы, кто-то пустил про него довольно злую шутку: Lieder ohne Worte (Песня без слов), над которой он сам добродушно смеялся. Мне передал один очевидец сцену на Московском дворянском собрании, произведшую на него большое впечатление. Обсуждался вопрос об исключении из Дворянского собрания Ф.Ф. Кокошкина за его участие в подписании Выборгского воззвания. Павел Дмитриевич хладнокровно читал по карандашному наброску свою речь в его защиту, не обращая внимания на неблагоприятное для него настроение собрания, резко враждебного в отношении Ф.Ф. Кокошкина, на собрании не присутствовавшего. Но когда кто-то позволил себе грубую реплику, касавшуюся Милюкова, Павел Дмитриевич вдруг вскипел, стукнул кулаком по столу и заявил, что недостойно так выражаться о лице, ничем не запятнанном, хотя и находящемся в другом политическом лагере, чем оратор. Бедный Павел Дмитриевич не предвидел, как ему впоследствии, уже в эмиграции, придется разойтись с Милюковым по программным и особенно по тактическим вопросам. У него, впрочем, политические разногласия не переходили в личную неприязнь.

В самом начале XX столетия брат принимал деятельное участие в организации учительских обществ и союзов. Так, он председательствовал на I съезде учительских обществ взаимопомощи, происходившем в Москве на рождественских каникулах 1902—1903 годов. Во время своего предводительства брат мой получил придворное звание камергера.

Одновременно с общественною деятельностью Павел Дмитриевич стал заниматься и своими хозяйственными делами, причем показал себя достаточно практичным и предприимчивым хозяином. Главным образом он развил в наших имениях лесное хозяйство, особенно в большом лесном имении на севере Костромской и на юге Вологодской губернии в уездах Чухломском и Галичском. Имение это было запущено, далеко от железных дорог, и в нем издавна хозяйничали крестьяне, отпущенные на оброк, а дешевый лесной материал, продаваемый за бесценок, сплавлялся по реке Костроме. Брат построил большой лесопильный завод с выделкой паркета и некоторых других деревянных изделий. Особенно поднялась ценность этого имения при прохождении близ него вновь выстроенной Петербургско-Вятской железной дороги. Доходы с него шли главным образом на содержание дачи-богадельни на Охте у Петербурга, в которой содержалось около 15 старых наших фамильных служащих пенсионеров. Заведовал и привел ее в порядок также мой брат. В Волоколамском уезде, верстах в 30 от Волынщины, он приобрел близ строящейся Московско-Виндавской железной дороги большое лесное имение, из которого доставлял в Москву дрова и в котором построил также лесопильный завод. Уже будучи в эмиграции, он написал из Белграда письмо в Times, напечатанное там 5 октября 1923 года и перепечатанное в «Руле» от 12 октября, в котором он протестует по поводу появившегося в английской торговой газете перечня лесного материала в России, годного для отправки в Англию. Среди перечисленных там 26 лесных складов указан и его лесопильный завод в Костромской губернии с готовым материалом на 600 тысяч золотых рублей. В своем письме он заявлял, что при постройке завода он под него сделал в банке долг, который он или его наследники должны будут со временем заплатить. В конце письма он обращался к известной честности и порядочности англичан в торговых делах и предостерегал от покупки награбленного имущества.

В своей деревенской жизни брат отдавал дань некоторым традиционным помещичьим занятиям. Так, он завел в Волынщине охоту с гончими, а во время моих приездов туда на Пасху мы увлекались поэтической весенней охотой – тягой вальдшнепов и тетеревиным током. Затем он завел недурную конюшню, состоящую из нескольких рысаков и троек, бравших призы на немудреных бегах, устроенных им в Рузе во время своего предводительства. В девяностых же годах брат принимал ближайшее участие в зарождении и деятельности Московского Художественного театра, занявшего столь видное место в тогдашней жизни Москвы и в русском театральном деле вообще. Он состоял и пайщиком этого акционерного предприятия. Там он сошелся и с такими интересными лицами, как Вл. И. Немирович-Данченко, артисты Станиславский, Качалов, Москвин и др., а также встречался с Чеховым, Горьким, Леонидом Андреевым. Привлек его к этому театру наш родственник А.А. Стахович, бывший адъютант великого князя Сергея Александровича в бытность его московским генерал-губернатором. Большой театрал, Стахович впоследствии, уже будучи генералом, выступал в небольших ролях на сцене этого театра. Во время господства в Москве большевиков он, будучи и раньше очень нервным, стал всего опасаться и между прочим боялся, когда Павел Дмитриевич, скрывавшийся тогда от большевиков по разным квартирам, посещал его поздно вечером. После того как пришли реквизировать его квартиру, он так расстроился, что повесился на дверной ручке. Может быть, через семейство Стаховичей, близких к графу Льву Толстому, брат познакомился с ним и его семьей. Изредка он бывал у Толстых в их доме в Хамовническом переулке, а раз как-то зимой ездил в Ясную Поляну для открытия там по поручению Московского общества грамотности народной библиотеки. Существует фотография, как по глубокому снегу гуськом идут Толстой, мой брат и Александра Львовна, все в тулупах и меховых шапках.

Особое место в деятельности брата занимало его участие в пацифистском движении. И странное дело! Увлечение этой идеей явилось у нас обоих одновременно, несмотря на то что мы в продолжение довольно долгого времени перед этим не видались. Так как мы оба получили некоторые аналогичные побуждения извне, то в данном случае это явление можно объяснить случайностью, но зарождение одновременно одинаковых мыслей и желаний еще с детства наблюдалось у нас довольно часто; это будто бывает вообще нередко у близнецов. Неизвестно, действуют ли тут какие-то неисследованные флюиды, или, может быть, у близнецов вместе с внешним сходством бывают иногда и одинаковые нервы или мозг, расположенные к тождественным восприятиям и проявлениям. В начале девяностых годов я прочел нашумевший тогда и переведенный на все языки пацифистский роман баронессы Берты Зутнер «Долой оружие!», который произвел на меня такое впечатление, что я, будучи в Вене, счел нужным познакомиться с жившей там авторшей романа и расспрашивал ее о формах и достижениях пацифистского движения в разных странах. А брат, будучи почти в то же время в Париже, познакомился там с некоторыми сторонниками пацифизма, из которых один, Пуанкаре, посетил его через некоторое время в Москве. Съехавшись, по обыкновению, на Рождество в деревне, мы решили попытаться заложить пацифистское общество в России. Затем в Москве мы образовали инициативную группу, в которую кроме нас двоих вошли еще двое: профессор международного права граф Комаровский и профессор психологии Абрикосов из семьи известных фабрикантов кондитерских изделий. Выработанный устав общества мы представили в Петербург на утверждение. В этом уставе, в отличие от учения некоторых сект и отчасти Льва Толстого, было сказано, что целью общества является лишь пропаганда идей разрешения международных конфликтов мирным способом и соответствующее воздействие на законодателей, а не сопротивление существующим законам и не отказ от исполнения воинской повинности, пока таковая существует. В Петербурге мы встретили сочувственный прием у архиепископа Финляндского Антония, впоследствии митрополита Петербургского, известного широтою своих взглядов. Я надеялся, что он или примкнет к инициативной группе, или хотя бы в одной своей проповеди или статье выскажет свое сочувствие, чтобы духовенство, молящееся о мире всего мира, примкнуло к этому движению. Но он нам объяснил, что при тогдашнем положении русской церкви ничего не может предпринять в этом направлении, пока этого не одобрит Синод и его обер-прокурор, а эти последние должны руководствоваться взглядами на этот предмет правительства. Менее сочувственный прием встретили мы в Министерстве внутренних дел, от которого, собственно, зависело утверждение устава. Приблизительно через полгода мы получили письменное уведомление, что министр внутренних дел признает возбуждение этого вопроса преждевременным. Вскоре после этого император Николай II предложил образовать международный трибунал для рассмотрения и разрешения международных конфликтов, и в Гааге был основан Дворец мира. Таким образом, при бывшем тогда в России авторитарно-бюрократическом строе для подобного дела не было признано нужным допустить содействие общественного мнения, а дело было двинуто сверху посредством правительственного и дипломатического аппарата. Но Гаагский трибунал, по замыслу заслуживающий всякого сочувствия, расцвел пышным, но кратковременным, пустоцветом, и, может быть, именно потому, что оказался преждевременным без достаточной подготовки общественного мнения всех стран. А бедному инициатору его суждено было вести две кровопролитные, неудачные войны, приведшие к гибели и династию, и Россию. Через несколько лет моему брату удалось-таки основать в Москве небольшое Общество мира, не успевшее, однако, развить своей деятельности, так как его пришлось закрыть при возникновении мировой войны. В выпущенном им, как председателем этого общества, по этому поводу воззвании он призывал всех к исполнению своих гражданских повинностей, раз война объявлена, но, писал он, «ничто не может изменить идеологии, являющейся частью духа известного человеческого типа; придет время, когда гуманитарная идея, сила всечеловеческих чувств, стремящихся к солидарности народов, начнет побеждать». Против царившего одно время увлечения милитаризацией детей, посредством организации «отрядов потешных», этой игрой в солдатики, брат напечатал в газете «Утро России» (2 ноября 1910 года) статью, в которой между прочим писал: «Не надо приучать ребенка к убийству человека; пусть уже взрослый исполняет свой тяжелый долг. Некоторые говорят, что это печальная необходимость, что надо приучать детей к борьбе с внешними врагами. Но неужели, чтобы бороться с внутренней смутой, надо играть в потешную казнь, покупать игрушечную виселицу?» Далее он приводит желательный пример организуемых в Канаде юношеских пожарных дружин, воспитывающих в молодежи дисциплину, отвагу и в то же время хорошие чувства. В начале столетия Павел Дмитриевич участвовал и даже председательствовал на мировом пацифистском конгрессе в Стокгольме. К сожалению, у меня не сохранилось текста его выступлений на этом конгрессе. Будучи идеологом пацифистского движения, он, однако, во время и японской, и Великой войны был уполномоченным по отрядам Красного Креста, причем в последнюю состоял во главе санитарного отряда Всероссийского союза городов на Галицийском фронте в армии генерала Радко-Дмитриева. Этот последний незадолго перед тем, как был со многими другими расстрелян большевиками в Пятигорске, рассказывал, как он вместе с моим братом обходил передовые позиции под Тарновом, недалеко от Кракова, обстреливаемые тяжелыми снарядами из дальнобойных германских орудий, называемых «Бертами», и удивлялся, что, когда при звуке летящего снаряда все, даже самые храбрые военные, невольно нагибались, брат стоял на самом виду как ни в чем не бывало. Может быть, здесь не было подвига храбрости, а просто какое-то физическое свойство отсутствия страха. Другие свидетели говорили, что только двое, стоявшие рядом, не нагибались: он и Радко-Дмитриев. Во время борьбы в Москве с большевиками в 1917 году мой брат все время был в обстреливаемом Александровском училище, находящемся около нашего дома, и там всячески поддерживал героев-юнкеров, с оружием в руках погибавших в неравной борьбе. Затем он проделал у генералов Деникина и Врангеля всю Кавказскую и Крымскую кампанию Белого противобольшевистского движения, усиленно работая и словом, и пером, и личным примером поддерживая героическую духом, но слабую числом и материально Добровольческую армию. При новороссийской катастрофе мой брат, будучи уже пожилым человеком, до последней минуты носился по отступающим частям Белой армии и убеждал не складывать оружия и биться до конца, пока наконец один французский офицер не убедил его, ввиду угрожающей опасности, сесть на отходивший катер. Вот что говорится про эти дни в книге В.Х. Даватца и Н.Н. Львова «Русская армия на чужбине»: «Когда слышались разговоры вроде того, что кадетизм несколько испортил свое лицо, вспоминался старый князь в отрепанной одежде, на дырявом диване, в тесной промерзлой каморке, где-то в закоулках Новороссийска. Норд-ост врывался ураганом в каменную яму, куда были брошены люди. Сыпной тиф вырывал то одного, то другого из близких людей. Разнузданные солдаты, посланные отогнать зеленых в горы, перебили своих офицеров и ушли в горы. На вокзале площадная ругань и драки между пьяными офицерами. А старый князь все с тем же упорством настаивает, что нужно идти в Крым и биться до конца».

Наконец, уже за рубежом, он, начиная с Константинополя, состоял в Русском совете при генерале Врангеле, ездил в Галлиполи, где сошелся с генералом Кутеповым, продолжал состоять членом Русского совета и в Белграде, а по отъезде оттуда генерала Врангеля переехал в Париж. Там он резко разошелся с прежним своим соратником по Конституционно-демократической партии П.Н. Милюковым, и не столько вследствие вызванного так называемой неотактикой распада партии, сколько вследствие его недоброжелательного отношения к остаткам Добровольческой армии. Но вот какую газетную заметку написал мой брат в 1923 году в Белграде, то есть в самый разгар его работы при остатках Добровольческой армии за рубежом и после всего пережитого им с этой армией на юге России и в Галлиполи. Заметка эта переведена на французский язык и предназначалась, очевидно, для помещения в иностранных газетах, но неизвестно, удалось ли это осуществить. «После потрясений войны человечество в смятении. Но это временно. Человечество нельзя вогнать в тупик, и мысль человеческая, сама природа человека пробьется в конце концов. В исторической перспективе человечество медленно, но неуклонно движется вперед. В это не только надо верить, но надо и работать в этом направлении. Вера без дел мертва. Я, лишенный Родины, испытывающий превратности беженства, верю в прогресс человечества, даже после такого смятения, таких потрясений, безумия и преступления, как мировая война. Необходимо подчинять частное общему, политические страсти, законы человеческие подчинять высшим, вечным законам истины и справедливости. В частности, необходимо моральное осуждение всеми цивилизованными народами и подавление ими воинствующего социализма, коммунизма и очага его – русского большевизма. Без уничтожения этого очага насилия и регресса мира на земле быть не может и эволюция человечества задерживается. А при дальнейшей эволюции человечества культурные национальные единицы дадут сочетание, в котором международные границы утратят теперешнее их политическое значение и угрозу миру. Необходимо здоровое национальное развитие государств. Я, убежденный пацифист (но отнюдь не антимилитарист), полагаю, что после кровопролитных войн, когда и победителям не сладко, проповедь пацифизма плодотворна. Но, считаясь с современной государственностью, с современным человечеством с его тысячелетними навыками и пережитками, пацифизм должен быть строго эволюционный, без всяких ломок и нивелировок, ведущих к большевизму и регрессу».

Царствование императора Николая II с самого начала прошло в нарастании общественного движения против начавшегося в царствование Александра III усиления бюрократическо-авторитарного строя с ежегодно возобновляемым положением об усиленной охране и с урезыванием Великих реформ императора Александра П. Роковое разделение русских, по выражению, кажется, министра Кривошеина, на «мы» и «они», то есть на бюрократию и земщину, становилось все резче. К первой справа примыкали реакционно-черносотенные круги, а ко второй слева радикально-революционные. В центре находились элементы, которые могли бы быть связью между правительством и обществом, но при всем желании продуктивно работать и быть полезными оставались как бы между двумя стульями, как это часто бывает с умеренными элементами во время обостренной борьбы крайностей. Достаточно упомянуть фамилии нескольких лиц, которые и по своим убеждениям, и по социальному положению при правовом строе были бы просвещенными, но отнюдь не черносотенными и не реакционными консерваторами. По выражению, кажется, князя Вяземского, современника Пушкина, возрожденному ныне П.Б. Струве, «они были бы либеральными консерваторами». В условиях же тогдашнего режима они не смогли свои гражданские и патриотические чувства и устремления применять к работе в государственном аппарате и быть посредниками между «мы» и «они» при постепенном «спуске на тормозах» существовавшего строя. Они могли бы быть этими полезными тормозами, своего рода необходимыми, задерживающими центрами и для прогрессивных течений. В описываемое же время они вместо строительной и созидательной работы были отброшены или в общественное небытие, или же в ряды оппозиции. Вот некоторые имена: профессор Б.Н. Чичерин, бывший в самом начале восьмидесятых годов XIX столетия московским городским головой и от этой должности устраненный, затем в начале XX столетия князь С.Н. Трубецкой, бывший ректором Московского университета, и кратковременные: обер-прокурор Синода А.Д. Самарин и два министра внутренних дел – князь П.Д. Святополк-Мирский и князь Н.Б. Щербатов. Со всеми ними связывали нас или личные знакомства, или дружба наших семей. Мы и многие наши приятели, работавшие по преимуществу в земстве в качестве предводителей и председателей земских управ, чувствовали, что земское самоуправление, уездное и губернское, есть, как тогда говорили, здание без фундамента (мелкая земская единица и всесословная волость) и без крыши (земский собор). И при этом тогда, то есть в девяностых годах прошлого столетия, подход к этому вопросу был не столько политический, сколько деловой. Чувствовалась необходимость обмена мнений и информации по разным вопросам земского хозяйства, получившего тогда значительное развитие. Естественно, что мысль о необходимости иногда съезжаться возникла в Москве, и не только от того, что там, как в центре России, сходились 10 железных дорог, но и потому, что многие земцы приезжали в Московское губернское земство, богатое и составом деятелей, и средствами, получаемыми с обложения города Москвы, знакомиться с некоторыми образцово поставленными сторонами земского хозяйства. И вот мы: брат мой – предводитель дворянства Рузского уезда и я – председатель Суджанской уездной земской управы Курской губернии, в самом начале этого столетия как-то случайно, без определенно созданного плана, с двумя тоже общественными деятелями: ярославским земцем князем Д. И. Шаховским и звенигородским уездным предводителем дворянства Московской губернии графом Павлом С. Шереметевым – образовали инициативную группу, которая понемногу «обросла» еще несколькими близкими нам столичными и провинциальными общественными деятелями, которые решили съезжаться в Москву раза два или три в год, чтобы сговариваться насчет более успешного ведения некоторых отраслей земского хозяйства. Через год нас было уже более двадцати человек. Вот их перечень: граф В.А. Бобринский – председатель Богородицкой уездной земской управы Тульской губернии, князь Н.С. Волконский – председатель Рязанской губернской земской управы, граф П. А. Гейден – предводитель дворянства Опочевского уезда Псковской губернии, Ф.А. Головин – член Московской губернской земской управы, впоследствии председатель 2-й Государственной думы, князья Павел и Петр Долгоруковы, М.Д. Ершов – земец Богородицкого уезда Тульской губернии, Ф.Ф. Кокошкин – член Московской губернской земской управы, впоследствии член Учредительного собрания, убитый большевиками в петербургской тюремной больнице, князь Г.Е. Львов – председатель Тульской губернской земской управы, впоследствии глава Временного правительства, Н.Н. Львов – председатель Саратовской губернской земской управы, В.А. Маклаков – привлеченный к кружку в качестве секретаря, А.А. Муханов – черниговский губернский предводитель дворянства, Ю.А. Новосильцев – предводитель дворянства Темниковского уезда Тамбовской губернии, граф Д.А. Олсуфьев – предводитель дворянства Камышинского уезда Саратовской губернии, граф М.А. Олсуфьев – председатель Дмитровской уездной земской управы Московской губернии, В.М. Петрово-Соловово – земец Тамбовской губернии, Р. А. Писарев – земец Тульской губернии, А.А. Свечин – председатель Черниговской губернской земской управы, А.А. Стахович – предводитель дворянства Елецкого уезда Орловской губернии, М.А. Стахович – орловский губернский предводитель дворянства, Н.А. Хомяков – земец Смоленской губернии, впоследствии председатель 3-й Государственной думы, М.В. Челноков – член Московской губернской земской управы, впоследствии городской голова г. Москвы, князь Д.И. Шаховской, граф Павел С. Шереметев, Д.Н. Шипов – председатель Московской губернской земской управы, Н.А. Шишков – земец Самарской губернии. (В.М. Петрово-Соловово и Ю.А. Новосильцев, оба женатые на дочерях князя А.А. Щербатова, бывшего московского городского головы, были учениками и последователями Б.Н. Чичерина, принимавшего также участие в земстве Тамбовской губернии. Позже в московском особняке Новосильцева, унаследованном им от князя Щербатова, происходили иногда земско-городские съезды. На третьей дочери князя Щербатова был женат князь Е.Н. Трубецкой, так же как и его брат Сергей Николаевич – профессор-философ и талантливый публицист.) Потом число участников было более 30.

Никакого устава наш кружок не имел, и задачи его не были формально определены. Было лишь установлено: новых членов принимать по единогласному выбору записками. Ко времени написания этих строк, то есть в 1941 году, большинства членов этого кружка уже не было в живых. В России были живы, насколько известно, лишь Ф.А. Головин, князь Д.И. Шаховской и граф П.С. Шереметев, а в эмиграции – В.А. Маклаков и я. Название кружку было дано «Беседа», и решено было так же назвать и издательство сборников на общественные темы. По мере нарастания оппозиционного политического настроения в стране, и в частности в земстве и в «Беседе», все более стало выявляться конституционное течение. Желательный строй его для России рисовался нам конституционно-монархическим. Кружок был отчасти зародышем земских съездов, а большинство его вошло в Конституционно-демократическую, или кадетскую, то есть К.-Д., партию, она же партия Народной свободы, а несколько членов в более правую партию «мирного обновления», лидерами коей в 1-й Государственной думе были граф П.А. Гейден и М.А. Стахович. Самым правым членом кружка можно считать Д.Н. Шипова, большого идеалиста, придерживавшегося славянофильской идеологии единения царя – помазанника Божия – с народом посредством совещательного народного представительства. По своему темпераменту и по своим политическим убеждениям он был человеком очень умеренным и выделялся главным образом как выдающийся земский работник. Но тем не менее он был впоследствии устранен министром Плеве из председателей Московской губернской управы. Некоторые члены «Беседы» вошли перед образованием Конституционно-демократической партии в коалиционную организацию «Освобождение». В этой организации члены «Беседы» и будущие конституционалисты составляли ее правое крыло, а она коалировала и с более радикальными группировками республиканцев и правых социалистов (как, например, фабианцев, народных социалистов и т. п.), добивавшихся социальных реформ мирным, конституционным путем. Из видных земских деятелей и будущих основателей, как Союза освобождения, так и Конституционно-демократической партии, в «Беседу» не вошли, например, такие лица, как И.И. Петрункевич и В.Е. Якушин, внук декабриста, хотя и близкие многим из нас, но слишком радикально настроенные по отношению к средней ее линии. После образования политических группировок и партий «Беседу» в некоторых кругах стали шутливо называть «палатой лордов». И в самом деле, в ее состав входили почти исключительно представители дворянства, родовой аристократии и крупного землевладения. Но сословно-эгоистического и реакционного духа западных аграриев в ней не было. «Беседа», как и образовавшиеся потом конституционные партии, была завершением того стремления русской интеллигенции всего XIX столетия увидеть в России правовой строй и представительный образ правления, которое началось с декабристов и даже ранее. И роковым несчастьем для России было то, что введение этого строя запоздало и пришло не данное добровольно сверху, а добытое требованиями снизу. Будь эта коренная реформа дана раньше, быть может, многих бед Россия могла бы миновать. И виною этому были и верхи, не сумевшие вовремя и смело пойти на политические реформы и уступки, и низы, революционно и террористически действовавшие и приведшие к роковым катастрофам 1825 и 1881 годов, повлекшим за собой такие же роковые реакции и задержки.

«Беседа», после того как она сыграла известную роль хотя бы в некоторых слоях, в смысле оформления политических настроений и партий, просуществовала до 1905 года и за последние два года своего существования продолжала главным образом издательское дело. Один перечень заглавий изданных ею сборников уже рисует отчасти характер ее деятельности. Надо сказать, что эти сборники имели у публики большой успех и имели также, надо полагать, известное воспитательное влияние на тогдашнее общество. Успешному выполнению своих задач наше издательство было обязано удачному объединению в нем практических земских деятелей, так сказать, голоса земли, с живой и энергичной редакцией недавно народившегося тогда в Петербурге юридического журнала «Право», состоящей из выдающихся молодых ученых юристов-теоретиков В.М. и И.В. Гессенов, Набокова, Петражицкого, Лазаревского. По мере нарастания прогрессивно-политических настроений этот поначалу специально юридический орган приобрел и политическое значение и имел большое распространение. При помощи редакционно-издательского опыта вышеупомянутых лиц, ведших журнал «Право», «Беседа» издала несколько сборников, из которых некоторые были в два тома. Первый сборник носил название «Мелкая земская единица». Для нахождения авторитетных авторов статей, главным образом профессоров, в эту эпоху реакции, не могущих преподавать в русских университетах, пришлось мне объехать чуть ли не пол-Европы. Для описания местного самоуправления в Германии был приглашен известный берлинский корреспондент «Русских ведомостей» Г.Б. Иоллос, впоследствии член 1-й Государственной думы, убитый крайними правыми, профессор Эрисман – для Швейцарии, профессор М.М. Ковалевский – для Франции, П.Г. Виноградов, тогда профессор Кембриджского университета, – для Англии. Историю местного самоуправления в допетровской Руси вместо уезжавшего тогда для чтения лекций в Америку П.Н. Милюкова пришлось поручить инспектору одного из московских женских институтов, молодому историку М.Н. Покровскому, давшему нам очень дельную статью без всякой марксистской подкладки, позже социал-демократу и не доброй памяти комиссару народного просвещения большевистского правительства. Затем были еще изданы сборники «Нужды деревни», «Аграрный вопрос». Подготовлен к изданию был сборник «Общественное призрение в России и в других странах». Последним появился сборник «Государственный строй европейских стран». Редактором сборника «Аграрный вопрос» и автором его основной статьи был приглашен М.Я. Герценштейн, домовладелец особняка в Гранатном переулке в интеллигентско-дворянском квартале Москвы, ученый экономист и в то же время финансовый деятель-практик. Как политик, он вошел потом в Конституционно-демократическую партию и, принадлежа к ее правому крылу, был одним из главных авторов ее аграрной программы. Вскоре после роспуска 1-й Государственной думы, в которую он вошел депутатом от Москвы по настоянию Павла Дмитриевича, уступившего ему, как специалисту по первостепенному для России земельному вопросу, свою выдвинутую партией кандидатуру, он был убит темными личностями, подосланными крайне правыми организациями. Вскоре после него был убит и Г.Б. Иоллос, его друг детства. По своей природе и убеждениям они оба были мирные, культурные и умеренные прогрессивные люди буржуазного толка. После их смерти была воспроизведена трогательная их фотографическая группа, когда они были 17-летними приятелями-гимназистами Одесской гимназии. Может быть, не без влияния на их трагическую судьбу было то, что они оба по происхождению были евреями.