Текст книги "Беларусь в современном социально-культурном пространстве: проблемы, вызовы, перспективы"

Введение

Современное общество находится в ситуации постоянных вызовов и угроз со стороны техногенных, экологических, климатических, демографических и других катастроф, вызванных научно-техническим прогрессом; разрушением духовных и социальных традиций взаимодействия, основанных на духовно-нравственных принципах; экономической состязательностью и инновационным развитием стран мирового сообщества, движимой национальными интересами и политическими амбициями отдельных государств. К числу таких вызовов и угроз в последнее время добавились и угрозы прогрессирующей социально-культурной трансформации современного «открытого» общества, влекущей за собой разрушение холистических, органично-целостных и гармоничных основ общественного развития и замены его организационной системой «закрытого» механического функционирования, основанного исключительно на методологии логического анализа или философской гносеологии. В условиях информационного постиндустриального общества к этим угрозам добавились и угрозы его кибернетизации и роботизации, замены ценностно-нормативного, социально-культурного взаимодействия сетевой коммуникацией Интернета, а естественного интеллекта человека-природы искусственным интеллектом человека-машины, что до предела обострило как проблемы биоэтики, так и этики – морали. И если в условиях «закрытого» общества эти проблемы имели локальный характер, то в условиях «открытого» общества они обретают глобальный характер.

Вызовы и угрозы в социально-культурном плане, в первую очередь, коснулись постсоциалистических стран, включая и Республику Беларусь, которые после еще недавней насильственной коллективизации, насаждения воинственного атеизма, борьбы с религиозными традициями и социалистической интернационализации столкнулись не только с вынужденной экономической глобализацией, но и с необходимостью отстаивания своего национального суверенитета и национальных интересов, противостояния безраздельному господству идеологии буржуазного либерализма и космополитизма, с угрозой распространения деструктивных нетрадиционных религиозных сект, ювенальной юстицией, феминистскими и гендерными движениями, однополыми браками и другими нетрадиционными социальными явлениями. То же, что еще недавно казалось естественным процессом, в связи с развитием генетических и других биотехнологий обрело форму угрозы не только духовно-нравственному, но и телесному существованию человечества.

Все это предъявляет к философии и методологии науки совершенно новые требования, выходящие далеко за рамки традиционного позитивизма и атеизма. Так, в создавшихся условиях чрезвычайно актуализировался социально-культурный подход в понимании общества как единства культуры и социальности, образуемых деятельностью человека, потребность в осмыслении основных проблем консолидации и развития современного общества и их восприятии в западноевропейской и национальной философии Беларуси.

Предстоит, прежде всего: осмыслить социальные противоречия и гуманитарные приоритеты в духовно-культурном развитии современного белорусского общества; определить роль морального фактора в культурно-цивилизационном развитии современной Беларуси; разработать социально-культурные принципы и пути реализации гуманитарного знания в формировании духовных основ общества; выявить духовно-культурные предпосылки современных вызовов и угроз общественному развитию Беларуси, его мифо-религиозные основания и формы проявления в этно-национальных культурах; выработать социально-правовые основы консолидации и развития белорусского общества и их теоретико-методологическое обоснование; и, наконец, переоценить роль мировой и национальной философии в решении глобальных и локальных социально-экономических, социально-политических, социально-культурных и других проблем.

Перед авторами данного коллективного монографического исследования в качестве первоочередной ставилась задача в той или иной мере наметить пути разрешения противоречия между традиционными и научными основами консолидации и развития современного общества. Исходным пунктом к поиску этих путей явилась опора на существующий опыт их теоретического обоснования в западноевропейской и американской социальной философии, отраженный, в частности, в теории модернизма. Согласно этой теории, современное информационное общество развивается благодаря преодолению традиций аграрного производства в направлении индустриального и постиндустриального прогресса.

Иное дело, что источники этого прогресса усматриваются сегодня не только в технике и технологиях, но и социальной модернизации и социальной коммуникации. Проблемы социальной модернизации западного общества достаточно обстоятельно рассмотрены еще в работах Г. Спенсера, Ф. Тённиса и Э. Дюркгейма. «Для обществ традиционных характерна «механическая» солидарность или «солидарность по сходствам», что предполагает построение общества путем простого суммирования однородных исходных социальных ячеек – «кланов». Общество современное строится принципиально иначе, поскольку ему присуща «органическая солидарность», превращающая его в системную целостность, где каждый элемент выполняет собственную неповторимую функцию. Процесс разделения функций (разделение общественного труда) сообщает современному обществу внутреннюю динамику, которой принципиально лишено общество традиционное» [16, с. 598].

Более углубленное обоснование данной логики и преодоления логики классического рационализма нашло свое отражение в книге основателя понимающей социологии, немецкого ученого М. Вебера «Протестантская этика и дух капитализма» (1905).

Основы же классического рационализма были заложены еще в философии Р. Декарта. Его квинтэссенцией, как известно, явилось представление о познавательной активности субъекта. Оно изначально обретает здесь онтологическое обличье, выражением которого выступает представление о первичных (т. е. присущих «самой природе») и вторичных (т. е. конституируемых органами чувств человека) качествах. Субстанциональное противопоставление субъекта объекту в рационалистическом дуализме Р. Декарта являлось необходимым шагом в поиске незыблемой основы достоверности человеческого знания. Учению об активности субъекта познания соответствовало представление о социальном субъекте – покорителе природы и социальном конструкторе, свойственное идеологии техногенной цивилизации. Субъективность в данном случае ассоциировалась с рациональным и чувственным восприятием мира человеком в виде схоластической полемики о номинализме и реализме. При этом представления о самом познании в основном ассоциировались с антропологическим восприятием автономного природного индивида, познавательные способности которого определялись его биологической природой, а органы восприятия мира – с клавишами, по которым ударяет природа. Само же общество, благодаря такому мировосприятию, представало в виде своеобразного социального атомизма или «робинзонады».

Критический анализ И. Кантом познавательных возможностей гносеологического субъекта, выявление надличностных, общезначимых составляющих человеческого сознания (априорных форм чистого чувственного созерцания и форм конститутивной активности рассудка и разума) в социально-философском плане означал первую серьезную постановку философской проблемы основ человеческого взаимопонимания, интерсубъективности. Постановка проблемы диалектики социального субъекта и исторических обстоятельств его деятельности в рамках идеалистической онтологии принадлежит Георгу Гегелю. В основе развития всех социальных явлений, по Г. Гегелю, лежит сверхперсональное сознание – абсолютный дух, задающий в процессе логического развертывания собственных определений нормативные образцы всех мыслимых форм человеческой деятельности. Народы выступают орудиями абсолютного духа, который «в многосторонней деятельности самих народов многосторонне пробует себя». Но в философии истории гегелевский абсолютный дух конкретизирован применительно к определенной культурно-географической среде как «дух народа», вынужденный извечно состязаться с косной материей. Там, где дух терпит поражение, нет развития. Неисторические народы, по Г. Гегелю, не являются субъектом всемирной истории [17].

Это давало все основания считать, что деятельность человека не ограничивается лишь абстрактно-рациональной схемой познания, характерной для науки. Оно одновременно включает в себя как чувственно-эмоциональное восприятие мира, так и исторически сформировавшуюся традицию, ориентированную на мифологические, религиозные представления, художественные и другие образы повседневного сознания. В силу этого цель деятельности человека заключена не в нем самом, не в его психофизиологической природе и телесной организации, а в природе самого общества, его основополагающих ценностях и нормах. И эти представления легли в основу теории социального действия М. Вебера, интегральной социологии П. Сорокина и концепции инновационного развития А. Тойнби. Они и послужили основной предпосылкой зарождения методологии модернизма, ориентированного на преодоление органицизма и технократизма общественных наук. Любой тип действия, по М. Веберу, есть своеобразный результат социализации индивида или включения его в мир культуры, ее национальных, региональных, поселенческих, половозрастных, профессиональных и других ценностей и норм социального общежития.

Социальная мобильность каждого индивида имеет как локальный, так и глобальный характер. При этом глобальная культурная идентификация в качестве гражданина мира в этом случае невозможна без национальной, региональной, поселенческой, половозрастной, профессиональной и других идентификаций. И в этом плане, как отмечал М. Вебер, она предполагает соответствующие традиционные действия, характерные для каждой социальной общности, в которую включается личность, начиная с семьи; эмоциональные действия, обусловленные психологией и социально-культурным менталитетом этих общностей; целерациональные действия, характерные для жителей различных регионов страны, и наконец, целерациональные действия, осуществляемые на основе интеллектуальной культуры, обретаемой в системе образования и различных культурных учреждениях типа домов творчества, библиотек, музеев, клубов и т. д. и имеющей исключительно рациональный характер.

Сам же процесс этого включения представляет собой своеобразный лифт, движимый не сверху вниз с помощью абстрактного теоретического мышления и методологии науки, а снизу вверх, начиная с семьи и ближайшего социального окружения. Отдельно взятая личность интегрируется в общество благодаря своей социальной мобильности, или включенности в различные социальные группы и общности, меняя свой социальный статус: от члена семьи, семейно-соседских и семейно-родственных поселений до жителя определенного населенного пункта или поселения, от обретения специфики их жизнедеятельности в виде поселенческих и половозрастных ценностей и норм к региональным ценностям и нормам и от них к общенациональным ценностям и нормам, осознанию себя в качестве гражданина своего государства и гражданина мира.

«Индустриализация – лишь один аспект социальной модернизации, но он столь могуществен по своим последствиям, что изменяет недееспособные социальные институты и обычаи с помощью создания новых ролей и способов социального действия, основанных на использовании машины» [18]. Предполагалось, что чем глубже изменения традиционного общества по этим параметрам, тем более оно обретает способность использовать инновации, не разрушаясь при этом само. В конечном счете, социальная модернизация понималась как альтернатива социалистическому решению триединой проблемы так называемого третьего мира – проблемы искоренения голода, болезней и неграмотности.

Особая роль в этой модернизации в западноевропейской социальной философии и социологии отводится культуре и цивилизации, которые, в одном случае, в рамках французской философской традиции отождествляются, а в рамках немецкой, в частности, экзистенциалистской традиции, – различаются. По-разному оценивается здесь и роль родовых и духовных связей, традиций и инноваций, либеральных и социальных ценностей. Так, в частности, основатель немецкого философского экзистенциализма К. Ясперс приходит к выводу, что в качестве детерминирующей связи между народами выступает духовная, а не родовая, не природная связь. Именно духовное единство человечества, по его мнению, и обусловливает реальность мировой истории. С этих позиций, считает он, – феномен духовности имеет многообразную природу. Духовность, по его мнению, формируется в контексте особой формы бытия человека духовного.

«В самом общем смысле духовность понимается им как идеальная невещественная форма бытия, способная оказывать воздействие на окружающий материальный мир. Духовное бытие с различных философских традиций исследовалось как особая субстанция, самостоятельная основа мира, к которой человек причастен либо активно, либо пассивно. В результате духовной деятельности человечество творило сферу духовных ценностей… Дух, – по Карлу Ясперсу, – есть, прежде всего, освобождающая и преобразующая сила. Дух – это внутреннее измерение человеческого бытия… Духовность есть показатель существования определенной иерархии ценностей, целей и смыслов. Она относится к сфере смысложизненных ценностей человечества, определяющих содержание, качество и направленность его бытия» [19, с. 61].

Сущность социального субъекта не сводится лишь к его познавательным способностям или к гносеологическому субъекту как превращенной форме представлений о нем, свойственных созерцательному материализму ХVIII в. Свобода его воли всегда ограничена и не определяется лишь благими пожеланиями. «Дело ведь не только и не столько в том, чего субъективно хотим мы и на какое «хорошее будущее» претендуем. Не менее важно то, чего хочет и что может сама реальная историческая действительность общества с социалистическим прошлым, для какого постсоциализма она объективно созрела. И лишь соответствуя объективной логике исторического процесса, субъективный фактор, деятельность людей и в целом социальный и политический активизм могут сыграть позитивную, созидательную роль в общественном развитии» [20, с. 324].

Характер постсоциализма, считает В. Нерсесянц, во многом определяет направление развития последующей истории. Речь идет о путях развития всей человеческой цивилизации. Ведь воздействие коммунистической идеи в той или иной форме человечество испытывает несколько тысячелетий. «Уже два с половиной тысячелетия назад Платон предлагал свои проекты преодоления частной собственности и достижения «фактического равенства». А это – основная идея всего коммунистического движения, в русле которого в ХIХ в. сформировалось марксистское учение, а в ХХ в. практически возник и утвердился социалистический строй в России и в ряде других стран (в меру уничтожения там частной собственности и социализации средств производства» [20, с. 323].

Платон же, как известно, один из тех, кто явился родоначальником философской идеализации, основанной на рационализации и ориентации на трансцендентальный носитель духовной культуры. Разновидностями этих философских идеализаций и явились капитализм и социализм как возможные и желаемые модели общества. Насколько они оказались состоятельными, а насколько нет, судить современникам. «Расхождение «грубой» практики с «чистой» идеей, отклонение жизни от теоретического проекта, словом, разного рода «деформации» и «искажения» учения в ходе его воплощения в жизнь – эти и подобные упреки, обычно адресуемые жизни, по сути дела относятся к учению. Ведь максимум, что можно требовать от практического движения – руководствоваться соответствующей социальной теорией, и минимум, что следует адресовать данной теории, – это ответственность (и в высоком, позитивном смысле слова, и в обычном, негативном значении) и за реализованное, и не за реализуемое, и за «искаженное», «деформированное», «ложно» понятое и т. д. Как говорится, брошенный камень принадлежит уже дьяволу» [20, с. 325]. В этом и выражается основная особенность трансцендентального мышления и основанной на нем культуры.

Трансцендентальный носитель духовной культуры обращен к некой высшей реальности, существующей независимо от воли и желания самого человека и той ситуации, в которой он находится и с позиции которой воспринимает мир как некую идеальную или мыслимую метафизическую реальность, которая является независимой от физической реальности. «С распадом СССР закончился уникальный социальный эксперимент. Считается, что созданное коммунистическое общество потерпело крах. Однако в наступивший период анализа и выводов еще нет однозначного ответа на вопрос, был ли этот путь тупиковым» [21].

Китайский путь к социализму вывел эту страну на лидирующие позиции в мировой экономике. «Выявилось, – как отмечает наш белорусский исследователь С. Т. Кавецкий, – что само по себе упразднение частной собственности автоматически не исключает отчуждение. Считалось, что отчуждение – это исключительно проблема капитализма, а в условиях социализма его не может быть, ибо ведущей тенденцией развития социалистического общества является расцвет благополучия. Но реальность оказалась другой» [22, c. 91]. Изучение проблемы отчуждения оказалось в распоряжении западной социальной философии, и это, по мнению белорусского социолога, во многом предопределило как судьбу так называемой перестройки, так и особенности постсоветского общественного развития.

Как известно, «перестройка в СССР» начиналась в виде поиска нового мышления и философского обоснования требований гуманизации существовавших в то время общественно-политических и общественно-экономических отношений, а ее последствия во многом объясняются неспособностью соотнести идеальное с реальным в виде соответствующего проекта или прогноза будущего, а сам инновационный подход с социально-культурной традицией. «Личность, – считает С. Т. Кавецкий, – поглощалась бюрократической элитой, номенклатурой, превращалась в конформиста. Именно этим можно объяснить всеобщее согласие и митинговое одобрение любого решения власть придержавших. Отсутствие сомнения, соглашательская позиция – вот, – считает он, – индикатор политического, социального, этического, эстетического, научного и т. д. отчуждения. И в этом смысле конформизм – это одна из форм отчуждения личности от власти и от самого себя. Таким образом, одной из глубинных причин распада СССР как раз и явилось отчуждение личности от средств производства, от земли, от политической жизни, от культуры и т. д.» [22, c. 93].

Эти виды отчуждения невозможно не только разрешить, но и понять вне национальной, народной, региональной, поселенческой, половозрастной, профессиональной и других социально-культурных традиций. Вне осмысления их связей с социальной нормой и факторами ее трансформации, вне понимания социальной нормы как выражения жизни, внешнего стимула и внутренней самоорганизации индивидуального и общественного бытия, вне постижения природы нормативного и девиантного поведения личности. Социальные традиции и научные инновации в современной системе права и юриспруденции Западной Европы и Беларуси оказываются не только взаимообусловленными, но и в известной степени исторически детерминированными самими условиями жизни.

Противопоставление социально-культурной традиции и инновационного развития как метафизики и диалектики, по мнению П. А. Сорокина, далеко небезопасно для самой жизнедеятельности общества. И эта опасность была уже воочию продемонстрирована на примере «советской перестройки». Ведь строить социальную жизнедеятельность возможно не только с позиции эмпирического факта и уже имеющегося социального опыта, но и с позиции теоретических, религиозно-мифологических и других рефлексивных предположений, основанных на философских и научных обобщениях, а не только на собственном опыте исторического развития.

Учиться же на чужих, а не на своих собственных ошибках чаще всего не позволяет неразвитость национального самосознания. И основной причиной тому выступает трансцендентальный характер нашего философского сознания, являющийся и основным препятствием на пути к развитию национальной философии. Ведь национальные традиции, как правило, имеют свои этно-религиозные, мифо-семантические, психо-соматические и другие основания и служат не только основой национальной идентификации различных народов, но и важнейшей предпосылкой интеграционных форм самобытного и инновационного развития. Основой же национальной традиции как самобытного развития выступает национальный менталитет, объединяющий психологические, логические и космические начала в единое целое. Одна лишь вера в «разум», «просвещение», оправдание жизни в свете абсолютных истин не решают задачу культурного развития вне личностного и национального его смысла, истинного своеобразия нравственных переживаний и кризисов. Необходимое для этого развития нравственное самоопределение неразрывно связано с осмыслением онтологического, исторического, этнического содержания художественных, политических и других идей. Иное дело, что это осмысление до сих пор, как правило, не осуществляется ни в познании, ни в политической и других практиках и требует своего дальнейшего философского осмысления, выходящего за рамки уже имеющихся достижений западноевропейской философии, например, неомарксизма и экзистенциализма, принципиально по-разному понимающими саму природу духа культуры.

Этот дух культуры далеко не исчерпывается лишь искусственными конструкциями мыследеятельности, но включает в себя религиозные, нравственно-эстетические, патриотические и другие чувства, формируемые самой спецификой жизнедеятельности в данных геоклиматических условиях, на данной территории, национальные и этнические образы мировосприятия. Для того чтобы определить роль национальной философии в познании современных глобальных процессов, необходимо, по меньшей мере, определить, что представляют собой само познание и такая его разновидность, как философия, какую роль в этом познании играет менталитет и мировоззрение народа. Связь между ними в познании аналогична взаимосвязи между левым и правым полушариями головного мозга человека. У представителей различных национальных культур образно-эмоциональное восприятие мира определяет сам характер философской и научной рефлексии или тип мышления, и, наоборот, образно-эмоциональное восприятие мира определяет тип мышления. Они по-разному характеризуют национальные, народные, поселенческие, профессиональные и другие социальные общности, одни из которых схожи или близки по своему духу, а другие существенно различаются.

Это отчетливо проявляется уже в самом осмыслении и понимании феномена духовности. В одном случае он связывается со смыслом жизни, обретаемым в процессе исторического развития различных народов, в другом – с осевым временем и возникновением основных мировых религий. Национализм, тоталитаризм, бюрократизм, формализм и другие формы социальной деформации являются выражением одностороннего рационализма, оторванного от самих основ духовной жизни общества. «Формой аномии выступает тоталитарный характер мышления, оценка социальной действительности и перспектив развития с позиции монополии на истину, низкая информационная культура социума, отсутствие когнитивной зрелости в обществе, господствующее в обществе извращенное массовое сознание» [22, c. 95].

Иное дело, что сами основы духовной жизни общества и их влияние на существующий в обществе порядок сегодня понимаются далеко не однозначно.

Понятие современного общества или современности продолжает оставаться одним из центральных во многих социально-философских и социологических теориях. При этом можно выделить два основных подхода. Один состоит в том, чтобы определить современность не через привязку к конкретному пространственно-временному континууму, а через основной признак. Быть современным, согласно данному подходу, – значит воспринимать жизнь как выбор, как предпочтение одного другому, как альтернативность. Другой подход нацелен на описание институциональной структуры современности и наиболее полно представлен Э. Гидденсом. Данный исследователь выделил четыре основных института инновационного развития: 1) капитализм (накопление капитала на конкурентных рынках труда и товаров); 2) индустриализм; 3) вооруженные силы (контроль над средствами насилия в контексте индустриализации войны); 4) национальное государство.

Базовые понятия теории социальной модернизации могут продуктивно использоваться для описания и анализа процессов посткоммунистической трансформации на постсоветском пространстве, а также для реконструкции модернизационного процесса в России [23; 24].

Единство объективного и субъективного начал в культуре в данном случае выражается в том, что она есть мерило, отражающее уровень развития общества и человека. Цивилизационный подход рассматривает историю человечества как процесс становления и развития самостоятельных образований – регионов, государств, городов, отличающихся уникальностью культурно-исторических событий, спецификой материального производства, укладом жизни. Развитие цивилизационного подхода к истории человечества, особенно во второй половине ХХ в., по мнению нашего украинского коллеги О. Пунченко, было связано с необходимостью преодоления монополистического господствовавшего формационного подхода. «Когда мы сегодня говорим о цивилизации, мы подразумеваем не столько нынешнее ее состояние, сколько те ценности, которые унаследованы нами от прошлых поколений. Но цивилизации прошлого – это не некое вместилище материальных и духовных ценностей, а совокупность созданных ими исторических артефактов, раскодирование содержания которых дает нам представление об образе жизни конкретных сообществ прошлого» [19, с. 74–75].

В белорусской философии отношение к данной методологической позиции далеко не однозначно. Одни исследователи и, прежде всего, представители так называемой минской философской школы, родоначальником которой считается выходец из Беларуси академик Российской академии наук В. С. Стёпин, не видят достойной альтернативы цивилизационному подходу. Такие же известные белорусские исследователи, как Е. М. Бабосов, И. Я. Левяш, А. А. Лазаревич, Э. М. Сороко, С. Т. Кавецкий и другие полагают, что марксистская диалектика и формационная теория общественного развития не утратили своей актуальности и сегодня. Человеческая деятельность, по мнению, например, А. А. Лазаревича, структурирована в пространстве и времени и является творением формаций. Современное цивилизационное развитие, полагает он, имеет как глобальный международный, так и локальный национальный характер, имеющий в Беларуси несколько иную специфику, чем в соседней Украине или Российской Федерации. И эта специфика во многом определяется национальной традицией, без учета которой обозначить социально-культурную сущность той или иной цивилизации невозможно, ибо по своей сути цивилизация предстает «как уникальная комбинация традиций». Именно так ее воспринимает один из известных американских неомарксистов экс-президент Всемирной социологической ассоциации Иммануил Валлерстайн. Да и само общественное развитие, по его мнению, предстает не только как глобальный международный процесс, но и как фактически неисследованная проблема национальной философии.

Такой подход во многом вступает в противоречие с первоначальной версией рассмотрения философии в неразрывной взаимосвязи с методологией науки. Исследование проблем методологии науки, междисциплинарных и трансдисциплинарных ее отношений в последнее время здесь все больше вытесняется культурно-цивилизационным и коммуникационно-эпистемологическим анализом становления информационного общества и поиском путей гармонии и синтеза между философской эпистемологией, онтологией, аксиологией и праксиологией. Инновационное развитие современного белорусского общества его исследователями все больше рассматривается с позиции взаимосвязи и взаимообусловленности информационных, коммуникационных, этно-конфессиональных, интеллектуальных и других социально-культурных предпосылок. При этом исследование проблематики интеллектуальной культуры в Беларуси по существу явилось реальным вкладом белорусских философов в европейскую философию.

Так, в частности, А. А. Лазаревич теоретически обосновал взаимосвязь между научно-техническим и социально-культурным развитием, убедительно показав, что это – не параллельно протекающие и независимые друг от друга процессы, а две стороны общественного развития, истоки которых заключены в единстве культуры и цивилизации, их материальных и духовных источников. Цивилизационный подход к анализу проблем развития белорусского общества еще в советское время заложил устойчивую традицию рассмотрения проблем ее социально-культурного развития через призму пограничья Запада и Востока. В теории и на практике это вело к явному отклонению от объективной тенденции восходящей культурной субъективности белорусов в творении национальной культуры.

Акцент неизменно смещался в сторону социально-политической проблематики ее взаимоотношения с соседними странами. В русле такой устойчивой традиции, отмечают А. А. Лазаревич и И. Я. Левяш, Беларусь вступила в период суверенизации постсоветских государств. Данный период ознаменован возрождением интереса к духовно-нравственной проблематике, социологии духовной жизни и социологии трансформационных процессов переходного общества.

«Однако объективной тенденции восходящей культурной субъективности белорусов в творении национальной культуры и культуры соседних народов все более противостояла нисходящая цивилизационная и нередко впадающая в варваризацию тенденция – превращение Беларуси в приграничье Запада и Востока, в ристалище их противостояния» [1, с. 29].

Сам же возврат к традиционным для белорусской культуры ценностям и их воплощение в социальных, правовых и нравственных нормах жизнедеятельности белорусского общества оказался вновь контролируемым как с Востока, так и с Запада, начиная с принятия республикой собственной Конституции и Декларации прав человека. В данном случае сказались уже не столько социально-политические, сколько философско-этнографические установки в осмыслении прав человека и самого права как социально-культурного феномена и социального института. «Накануне Первой мировой войны, – как отмечают А. А. Лазаревич и И. Я. Левяш, – Вильгельм II в известной речи «О сущности культуры» (ее автором был известный этнограф Л. Фробениус) заявил, что всемирная история – это история «вечной борьбы» между западной цивилизацией, основанной на рациональном расчете, и восточной культурой, питаемой «непостижимыми метафизическими истоками» [1, с. 18].