Текст книги "Спутники Волкодава"

Эврих развернулся и зашагал к дому префекта. Жена Юния любила цветы, и огромные фиолетовые астры цвели в ее саду даже зимой. Он нарвет большой букет; клумба, где растут астры, всегда поражала его своими размерами; заметного ущерба она не потерпит. А Памела… Даже если она бросит цветы свиньям, он должен их ей принести. Хотя бы для того, чтобы облегчить собственную совесть. И еще он нарвет букет для… ночного визита, который отложить ну никак невозможно. Зато уж с завтрашнего утра его ни на какие "подвиги" никаким калачом не заманишь!

Эврих почесал в затылке, припоминая, что, кажется, похожий зарок уже когда-то себе давал. Ну да мало ли что было, теперь-то уж он наверняка образумится!

3

Обед превзошел все ожидания – Верцел Таний Рез был искренне обрадован появлением в его доме Хриса и сделал все возможное, чтобы должным образом почтить дорогого гостя. Пожилой торговец глубоко уважал Хриса Сертория Панонира как удачливого купца и отважного путешественника, высоко ценил его безупречную честность, широту души и верность данному слову. Все эти черты характера в большей или меньшей степени были свойственны едва ли не всем аррантским купцам, для которых торговля была не просто средством прокормиться, но и образом жизни, и ее целью. Сознательно или бессознательно, они сторонились тех, для кого нажива была превыше всего – в многотрудных и рискованных путешествиях алчный спутник легко превращался из ненадежного товарища в лютого врага. Верность слову для потомственного торговца была качеством естественным и жизненно необходимым, и в этом отношении Хрис тоже не особенно отличался от своих собратьев по ремеслу. Удивительным было другое – ему была совершенно чужда скрытность, за кружкой вина он не раз раскрывал Верцелу секреты, которые могли принести баснословные деньги, и не требовал ничего взамен. Так, походя, он продиктовал состав, излечивающий язвенную болезнь, рассказал о хинном дереве, кора которого соответствующим образом обработанная, излечивает малярию. Да мало ли еще всякого открыл он с таким простодушным видом, что Верцелу оставалось лишь глаза от изумления выкатывать.

Откровенность Хриса настораживала и поначалу даже пугала искушенного и опытного купца, который за полвека успел привыкнуть к тому, что никто и никогда даром не открывает тайн, продав которые можно сколотить изрядное состояние. Тайны – это тоже товар, причем не из худших. Приписать столь странное поведение глупости или юношеской доверчивости Хриса, с которым Верцел познакомился лет пять назад, тоже было никоим образом нельзя. Глупый купец – это и не купец вовсе, да и тридцать лет – возраст достаточный, чтобы изжить в себе детскую порывистость и непосредственность, столь неуместные в делах. Разъяснилось же все самым неожиданным образом, когда Хрис, прозванный Странником, в очередной раз появившись в Аланиоле, на вопрос, откуда прибыл, ответствовал, что давеча спустился из Верхней Аррантиады.

О существовании Верхнего мира и ведущих в него Врат в Аланиоле ходили самые противоречивые и порой ни с чем не сообразные слухи, и все же Верцел поверил Хрису сразу и безоговорочно. Поверил еще до того, как тот вошел со своими спутниками в святилище Богов Небесной Горы и не вышел из него. Поверил, ибо в Страннике и впрямь чувствовалась какая-то потусторонность – то, что удивительнейшим образом чувствовали дети, животные и женщины. Если бы Верцела попросили дать этому название, он не смог бы сказать ничего определенного. Аура добра и света – понятие более чем расплывчатое и как-то не вполне уместное, когда речь заходит о рослом бородатом мужчине с обветренным, прокаленным солнцем лицом. О человеке, способном тащить на плечах осла с поклажей и мастерски владевшем мечом, в чем Верцел мог убедиться собственными глазами.

И все же некая аура безусловно была. И заявление Хриса о том, что дом его, в котором он родился и куда время от времени возвращается, находится в Верхней Аррантиаде, многое объясняло. "Если я буду скрывать знания, которые могут спасти чью-то жизнь, то однажды найду Дверь в свой мир навеки для меня закрытой", – сказал как-то Хрис, и тогда-то Верцел понял, что "аура добра и света", окружавшая Странника, это не только свойство его характера, но и, образно говоря, "белые одежды души", которые тот не хочет и не смеет замарать. Главным для Верцела оказалось именно то, что "не смеет". Ежели сегодня хочет – завтра может перехотеть, желания наши – штука преходящая и ненадежная. Но если человек, дабы иметь возможность вернуться в свой дом, на свою родину, обязан вести себя достойно, – это совсем другое. Ему не колеблясь можно доверить богатство, честь и жизнь. И Верцел доверял Хрису больше, чем кому-либо. Более того, он любил его как сына, которым, увы, Морской Хозяин не наградил старого купца. И потому двери его городского дома и загородной виллы всегда были настежь распахнуты для Странника, а слуги и рабы оповещены, что, когда бы тот ни появился, принимать его и ухаживать за ним должно как за самим хозяином. Потому-то и обед, данный Верцелом по случаю возвращения Хриса из Мономатаны, был разорительно роскошен, и потому-то хозяин дома был несказанно удивлен, когда высокочтимый гость сообщил, что желает поговорить с ним в каком-нибудь укромном местечке и заранее просит пообещать, что содержание их беседы останется тайной для всех без исключения, включая домочадцев Верцела.

Отобедав, встревоженный и заинтригованный купец проводил гостя в свой рабочий кабинет, предупредив слуг, чтобы им ни в коем случае не мешали, и, наполнив кубки рубиновым саккаремским вином, приготовился услышать что-то из ряда вон выходящее. Как учтивый хозяин, он, впрочем, для начала рассказал Хрису кое-какие местные новости, позволив гостю самому выбрать момент для перехода к волнующей его теме. Момент этот наступил после того, как Верцел сообщил о поползших по городу слухах, что Кешо – повелитель государства Мавуно, занимающего срединную часть Мономатанского континента, – закрыл свои порты для заморских кораблей.

– К сожалению, дорогой друг, слухи эти полностью соответствуют действительности, – подтвердил Хрис, выбивая сильными пальцами барабанную дробь на инкрустированной драгоценными породами дерева столешнице. – Об этом-то я и хотел с тобой поговорить. Корабль, на котором я приплыл в Аланиол, был последним, вышедшим из Мванааке – столицы Мавуно. Теперь товары из этой страны сильно поднимутся в цене – чернокожие купцы будут просить за них втридорога, и, боюсь, это испортит жизнь многим торговцам в твоем родном городе да и во всей Аррантиаде.

– Ну, Мавуно – это ведь только часть Мономатаны. Мы, собственно, и раньше значительную часть товаров привозили из Афираэну и Кидоты, так что, сдается мне, Кешо поступил неосмотрительно и, приказав закрыть порты для заморских кораблей, принес собственным купцам больше вреда, чем кому бы то ни было.

– Вероятно, ты прав, и он еще пожалеет о содеянном. Но мне-то от этого не легче. Кое-какие растения, жир нарлы, экскременты рахисиамбы и другие ингредиенты, необходимые моему отцу для составления лекарственных снадобий, я приобретал именно в Мавуно. Это все редкий товар, доставать который хлопотно, и тамошним купцам едва ли придет в голову везти его сюда. Слишком мал спрос, – пояснил Хрис, оставив столешницу в покое и сцепив пальцы на колене. – Конечно, некоторые растения я смогу достать в Афираэну, но надо будет заводить там новые знакомства, искать нужных людей… А кое что мне не удастся приобрести ни там, ни в Кидоте, ни в Висивабави.

Верцел кивнул. Он, случалось, приторговывал лекарствами, амулетами от сглаза и порчи, драгоценными камнями и ювелирными украшениями, но все это было побочным товаром. А мономатанские ковры, тончайшую, полупрозрачную бумагу, делавшуюся из тамошнего тростника и значительно превосходящую саккаремскую, различного рода древесину, включая драгоценный маронг, можно было купить в Афираэну по такой же примерно цене, что и в Мавуно. Однако налаживать связи в незнакомой стране действительно трудно. На это уходит много времени, сил и денег.

– Погоди-ка, но ведь у вас-то, в Верхнем мире, все, наверно, по-другому, и Кешо…

– Вот именно – по-другому. Я говорил тебе об этом не раз и могу напомнить, что наш мир во многом отличается от этого. Континенты у нас имеют несколько иные очертания, и, если уж на то пошло, западной и срединной части Мономатаны в нашем мире вообще не существует. Их просто нет, и, разумеется, из-за этого климат нашей и вашей Мономатаны совершенно не похожи.

– Да, ты действительно говорил об этом, – припомнил Верцел. – И даже привозил семена растений, которые неизвестны в нашем мире.

– Вот видишь. Теперь тебе понятно, почему я пасусь здесь. Но я вовсе не собираюсь жаловаться на то, как уел меня своим дурацким приказом его чернозадое величество Кешо. Напротив, я намереваюсь пригласить тебя принять участие в довольно прибыльном деле. – Хрис понизил голос. – Ты слышал о цветке, который мономатанцы называют хуб-кубава, что означает Глаз Дракона?

– Ха! Кто же о нем не слышал! Ведь это из него делают лечебное средство, положившее конец мору, поразившему Саккарем около двух лет назад. Эта отвратительная болезнь унесла немало жизней и в Аррантиаде и, говорят, проникла даже в Озерный край и на Западные острова.

– Верно, это знают все. Значительно меньшему числу людей известно, что из Глаза Дракона можно приготовить еще несколько десятков лекарств. Листья, корни и цветы этого растения обладают удивительными свойствами. Увы, из него же варят ужасный яд и изготовляют серый порошок, принимая который люди испытывают ни с чем не сравнимое блаженство, а потом сходят с ума. Об этом ты слышал?

– М-м-м… – Верцел задумчиво пожевал губами, и на его крупном, испещренном морщинами лице появилось задумчивое выражение. – Мне доводилось слышать об этом, но я не знал, что его получают из Глаза Дракона.

– Ничего удивительного. Способ приготовления этой отравы держится в тайне, хотя проникнуть в нее, прямо скажем, не так уж сложно. Несравнимо труднее достать сам Глаз Дракона. До недавнего времени считалось, что растение это встречается только в Мавуно, и тамошние купцы драли за него такие деньги… Причем семена, которые тоже используются в лекарственных целях, они предварительно обрабатывали некими составами или дробили, чтобы их нельзя было прорастить. Догадываешься, к чему я клоню?

– Догадываюсь, – медленно промолвил пожилой купец. – Тебе стало известно место, где произрастает Глаз Дракона, и ты хочешь отправиться туда. Но поскольку путь предстоит неблизкий и потребует солидных расходов…

– Точно! Я знал, что тебе не придется ничего объяснять. Торговцы из Мавуно конечно же будут по прежнему привозить Глаз Дракона, уж что-что, а его-то они своим вниманием не обойдут. И потребуют цену ему немалую. Но ты ведь понимаешь, лекарство – не драгоценный камень, который можно один раз купить и потом любоваться им всю жизнь. Кроме того, лекарства нужны не только тем, кто способен расплатиться золотом или упомянутыми драгоценными камешками… Я намерен добыть семена Глаза Дракона. Полагаю, здесь, в Аланиоле, найдется кто-нибудь, способный их прорастить. Во всяком случае, в Верхнем мире людей, сумеющих сделать это, долго искать не придется.

– Но яд… Серый порошок… Не боишься ли ты, что, привезя семена этого растения… – Верцел охватил рукой мясистый подбородок и замолк.

– У тебя на стене висят скрещенные мечи. Разве тебе приходила когда-либо мысль снять один из них и отрубить им голову сначала жене, а потом дочери? – Заметив, как дернулось лицо купца, Хрис поспешил сменить тему: – К слову сказать, малышка Вивилана так быстро убежала из-за стола, что я ее и рассмотреть-то как следует не успел. Мне показалось, она сильно подросла, и недалек тот день, когда у тебя появятся внуки.

– Если будет угодно Морскому Хозяину, появятся и внуки. Она стала совсем невестой. Жаль, жена не дожила, то-то порадовалась бы, глядя на дочь, – пробормотал Верцел. – Значит, ты говоришь – меч. Сравнение уместное. И люди, способные прорастить семена, если надо будет, сыщутся. Погоди-ка, – внезапная мысль заставила пожилого купца вперить в гостя недоверчивый взгляд, – почему ты предложил это мне? Неужели только из-за денег, которые понадобятся на путешествие?..

– Ты мудрый человек, и я не собираюсь тебе льстить. Многое из того, что я говорил тебе, другие не узнали бы от меня и под пыткой. Ведь не о деньгах же, которые способен выручить за Глаз Дракона, ты подумал прежде всего? Нет! Ты подумал о том, как бы вместо лекарства не занести на свою родину страшную отраву, отвратительный, губящий души и тела бич. Значит, я не ошибся. Ты именно тот, кто мне нужен, кто сумеет использовать меч для защиты, но не обернет против ближнего своего, какие бы выгоды это ему ни сулило, – удовлетворенно заключил Хрис, извлекая из висящего на поясе пенала листок тонкой мономатанской бумаги. – Взгляни, вот карта, на которой показано место, где, кроме Мавуно, растет Глаз Дракона. Аскул – не близкий свет, но этот город построен аррантами, и Кешо не может запретить нашим кораблям бросать якорь в его порту.

– Ха! Это потребует немалой суммы, но, думаю, расходы окупятся. Не сразу, быть может, однако деньги приходят и уходят, а жизнь коротка, и надо спешить делать добро своим ближним, пока Морской Хозяин не затрубил в раковину!

– Истинно так, – подтвердил Хрис, раскладывая карту на столешнице.

– "Истинно так"! – чуть слышно передразнил его Фрок, слуга Верцела, прижимаясь к щели между дверями. – Жирным и богатым легко творить добро. Много спросится с тех, кому многое дано. А с тех, у кого ничего нет, какой спрос? Быть может, со временем я тоже подумаю о своей совести, а пока… Пока надо сделать так, чтобы хоть в будущем у меня появилась возможность думать о ней в собственной лачуге…

Даже говоря сам с собой, Фрок лукавил – лачуга, а точнее, маленький хорошенький домик у него был. И он вполне мог рассчитывать, что за сведения о месте, где растет Глаз Дракона, ему удастся выторговать у Мурия Главира Юга что-нибудь посолиднее жалкой лачуги.

– "Истинно так", – повторила Вивилана слова Хриса, не сводя со Странника зачарованного взгляда. Она знала, что подглядывать и подслушивать нехорошо, но ей так хотелось посмотреть на долгожданного гостя! Он ничуть не изменился с тех пор, как она видела его в последний раз. О, как она мечтала вновь поговорить с ним, но он, кажется, продолжает относиться к ней как к несмышленой девчонке. Да и кто она еще, если решилась, чтобы только видеть и слышать его, залезть и спрятаться в отцовском шкафу? О Морской Хозяин, да что же это с ней происходит?! Так бы смотрела на него и смотрела! На Хриса… Хрис. Какое красивое имя!

4

Полная луна сияла над городом подобно гигантскому, окованному серебром щиту, когда Эврих подошел к роскошному двухэтажному дому Палия Авгириона Драга – торговца вином, мукой и прочими разностями. В руке юноша держал большой букет фиолетовых астр, цветом и бархатистостью напоминающих усыпанный бесчисленными звездами небосвод. Букет, предназначенный Эларе, младшей дочери Палия, размерами уступал тому, который он оставил на крылечке «Борова», где его должна была найти вышедшая на стук Эвриха Памела. Был он, однако, тоже весьма недурен, и то, что цветы сорваны в тщательно охраняемом саду префекта, должно было в глазах Элары по крайней мере вдвое увеличить ценность подношения. Зимы в северной части Аррантиады не слишком холодные, но цветы в это время года продолжают здесь цвести далеко не в каждом саду, и потому зимний букет не чета тем, которые дарят друг другу юноши и девушки в Праздник Урожая.

Во время этого праздника Эврих и заприметил Элару – нескладная прежде девчонка, казавшаяся сорняком в окружении своих трех старших, прекрасных, как розы, словно налитых соком жизни, сестер, за одно лето похорошела, оформилась и стала так постреливать черными сияющими глазками, что парни вокруг нее вились, как пчелы над цветущей липой. Она же с очаровательной улыбкой принимала их ухаживания, причем, не отдавая кому-либо предпочтения, делала это так ловко, что каждому казалось, будто девчонка улыбается именно ему.

Праздник Урожая длится несколько дней, и молодые люди по издавна укоренившейся традиции пользуются на нем такой свободой, что родившихся в начале лета младенцев принято было называть "Праздничными" детьми или "Детьми Урожая". Дети Урожая угодны Отцу Созидателю и, если истинные папаши не желают их признавать, считаются посланными Богом, так же, впрочем, как и все другие младенцы, отцовство которых не установлено. Таких, правда, находилось не много – от детей в Верхней Аррантиаде не принято было отказываться, на такое способны только слабоумные и чудаки из заморских стран либо выходцы из Нижнего мира. Кто в здравом уме, найдя на дороге самоцвет, не поднимет его и не назовет своей собственностью?

О том, что в результате осеннего веселья в летнюю пору могут появиться дети, на Празднике Урожая, по понятным причинам, не слишком задумывались. Пляски с утра до ночи и с ночи до утра, благодарственные молебны за ниспосланный урожай, свадьбы, всевозможные состязания, представления, даваемые местными и заезжими певцами, жонглерами, фокусниками и акробатами, льющееся рекой пиво и вино – все настраивало на то, чтобы повеселиться от души и о будущем не думать. И Эврих, как и большинство его сверстников, не думал. И вручив – так же как и многие другие юноши – букет солнцевиков Эларе, приглашая ее на танец, совершенно не предполагал, что девчонка положит на него глаз. Более того, он и сам не слишком-то стремился ей понравиться: длительные ухаживания были ему нестерпимо скучны, приехавшие на праздник из окрестных сел вместе со своими отцами и матерями девчонки, так же как и местные девушки, весьма благосклонно поглядывали на бойкого и пригожего золотоволосого юношу. Толкаться же в толпе поклонников Элары, не забывавших, что она не просто хорошенькая девчонка, но и младшая дочь, любимица одного из самых богатых людей города, представлялось ему занятием в высшей степени неблагодарным.

Отметив, что пляшет Элара с огоньком, и угостив крепенькую фигуристую девчонку стаканом вина, Эврих поболтал с ней о каких-то пустяках и думать забыл о дочери Палия. Но она-то о нем, похоже, помнила и в сумерках пригласила на "девичий" танец, что, конечно, было сразу замечено приятелями юноши, облюбовавшими, как обычно, площадь перед префекторатом – самое оживленное место в городе во время Праздника Урожая.

Во время медленного "девичьего" танца на дочку Палия глядели во все глаза, и, сознавая это, она, в отличие от других девиц, не сделала ни одного нескромного движения. Со стороны все выглядело чинно и благопристойно, но переплетенные с Эвриховыми пальцы девушки сжимались так выразительно, а в глазах сиял столь откровенный вызов и приглашение познакомиться поближе, что юноша счел своим долгом приударить за милашкой, которая и в самом деле при желании могла влюбить в себя кого угодно. Румяная, с алыми, капризно изогнутыми пухлыми губами, волосами цвета мореного дуба и кругленьким сдобным подбородком, она была то мечтательной и задумчивой, то беспечной и легкомысленно-смешливой, и настроение ее менялось с такой быстротой и легкостью, что другие девицы казались рядом с ней деревянными куклами.

В последний день праздника Эврих не отходил от Элары ни на шаг, то и дело ловя на себе завистливые взгляды менее удачливых поклонников девушки. Сама же она веселилась, смеялась и щебетала, как птичка, и, подобно птичке же, не давалась в руки птицелова, даря лишь редкие прикосновения, заставлявшие Эвриха вздрагивать и скрипеть зубами.

После Праздника Урожая жизнь в городке вошла в прежнее русло и Эвриху удавалось видеться с Эларой нечасто. Порой они виделись в храме, на базаре, в лавках, но встречи эти были столь мимолетны, что юноша все реже и реже вспоминал о младшей дочери Палия, и когда тот прислал Нетору Иллирию Веру традиционное приглашение на празднество, посвященное дню его рождения, юноша поначалу даже отказался сопровождать отца. Однако торжественный обед, который должны были украсить выступления жонглеров и певцов, обещал внести в монотонную жизнь подмастерья резчика по дереву приятное разнообразие, и, поразмыслив, он все же отправился на него вместе со всей семьей – отцом, матерью, старшими братьями и сестрой – и должен был признать, что пошел не зря. Уже в середине многолюдного застолья, на котором присутствовал цвет Феда, Элара сделала ему знак следовать за собой и незаметно покинула пиршественный зал. Упрекнув Эвриха в том, что тот совсем забыл о ней, она расспросила юношу о его жизни и попутно рассказала кое-что о своей, предложив до начала выступления артистов побродить по дому ее отца, славящемуся своим убранством, коллекцией скульптур, шпалерами и великолепной мебелью. Последняя, по мысли Элары, должна была особенно заинтересовать Эвриха, но легкомысленного школяра несравнимо больше привлекала сама девушка, что он и не преминул ей сказать, едва только они оказались в уединенной части дома. Девчонку это, как и следовало ожидать, нисколько не огорчило и не удивило, и, сообщив юноше, что резная мебель – предлог для того, чтобы остаться наедине, ничем не худший, чем любой другой, она подставила ему губы и впервые за время знакомства не стала избегать объятий.

Элара была вовсе не такой недотрогой, какой казалась на людях, и, хотя дальше поцелуев и целомудренных объятий дело не пошло, Эврих потом не одну ночь ворочался с боку на бок, не в силах уснуть, вновь и вновь вспоминая длинные сильные ноги, высокую шею и крепкие, как яблоки, груди младшей дочери Палия…

Расставшись, они договорились обмениваться записками, пряча их в каменной садовой беседке. Благодаря этому, им удавалось время от времени встречаться, и Эврих чувствовал, что с каждым разом все сильнее влюбляется в своевольную девчонку, которая, казалось, получала удовольствие, всячески поддразнивая и распаляя его. В конце концов юноша, лелея несуществующую обиду, решил более не писать записок и в сад, разбитый у дома Палия, не ходить. Если уж Эларе так хочется дразнить кого-то своими прелестями и выслушивать пламенные признания, оставаясь при этом недоступной, как луна, на которую можно только смотреть, то ей стоит подыскать кого-то более подходящего, более терпеливого. Будучи избалован женским вниманием, юноша не слишком страдал от принятого решения и был несказанно удивлен, когда вчера средь бела дня в столярную мастерскую Хазарана Реция Биона, где он постигал искусство резьбы по дереву, грунтовки и позолоты, заявилась сама Элара в сопровождении слуги, принесшего нуждавшееся в починке исключительно добротно сработанное кресло. Желание осмотреть мастерскую Хазарана было, разумеется, всего лишь предлогом – девушка во что бы то ни стало хотела поговорить с Эврихом, но из-за присутствия еще трех подмастерий единственное, что ей удалось, – это сунуть в руки юноши приготовленную на этот случай записку, которая, на его взгляд, стоила самой долгой беседы. В записке сообщалось, что Элара будет ждать его этой ночью в своей спальне.

В глубине души Эврих подозревал, что эта очередная шутка взбалмошной девчонки, но при виде свисающей из окна второго этажа веревки последние сомнения его рассеялись. В голове юноши мелькнула мысль, что со стороны Элары было крайне неосмотрительно спускать веревку до его появления в саду: если бы кто-нибудь из домочадцев Палия увидел ее, то пятнадцатилетней девчонке было бы трудно подыскать происходящему правдоподобное и невинное объяснение. Веревка эта почему-то вызвала у него чувство необъяснимой тревоги, которая тем не менее не могла остановить юношу. При мысли об ожидающей его Эларе мьшщы школяра налились силой, и он, зажав букет астр в зубах, мгновенно взлетел по толстой веревке и юркнул в распахнутое окно.

Ни свечи, ни светильника Элара не зажгла, движимая, как подумалось юноше, не только предусмотрительностью, но и смущением. В серебристом свете луны он не сразу разглядел спрятавшуюся под грудой одеял девушку, которая, как ему показалось, не столько ждала, сколько страшилась его прихода. Чтобы дать ей возможность прийти в чувство, он прежде всего деловито смотал веревку, затворил окно, положив букет на стоящий в изголовье кровати столик, а потом, опустившись на колени перед лежащей Эларой, попытался отыскать губами губы девушки. Сначала это ему не удалось; пряча губы, она подставляла под его поцелуи лоб и глаза, но юноша не торопился – впереди была длинная ночь наслаждений, а поспешность в делах любви, как ему было известно по собственному опыту, неуместна точно так же, как и при резьбе по дереву.

Вдыхая чистый, призывный аромат девичьего тела, не заглушаемый никакими благовониями и притираниями, Эврих бесконечно долго целовал лоб Элары, прямой маленький нос и круглый нежный подбородок. Он ласково сжимал губами ее пылающие щеки, трогал мочки ушей, чувствуя, как прекрасная его возлюбленная начинает оживать. Как потихоньку отползает к ее ногам гора одеял, предоставляя возможность губам и языку его все больше свободы и простора. Юноша не спешил, ему и так было несказанно хорошо, и к тому же он знал, что, когда Элара войдет во вкус любовной игры, она сама, подобно любопытной улитке, вылезет из своего домика, чтобы получить от любимого все те ласки, которых достойно ее божественное тело. И девушка, словно услышав его мысли, внезапно тихо и мелодично рассмеялась, губы ее потянулись к губам любовника, а гибкие руки, высвободившись из плена одеял, обвились вокруг его шеи.

Опьяненный ароматом чистого, сильного тела девушки, вкусом ее сочных, медовых губ, нежной упругой кожей, Эврих в перерывах между поцелуями бормотал признания и клятвы, показавшиеся бы, вероятно, и ему самому, и Эларе смешными и нелепыми в любое другое время. Но сейчас пылкие слова эти были уместны и даже необходимы, о чем свидетельствовали все дальше и дальше сбивавшиеся к изножью кровати одеяла, обнажившие покатые белоснежные плечи девушки и тугие яблоки ослепительных грудей, на которых заманчиво темнели спелые вишни сосков. Подобно тому как истомленный жаждой путник припадает к звенящим струям прохладного родника, прильнул к ним Эврих, и тело девушки ответило на его горячие поцелуи благодарным трепетом. Ее пальцы погрузились в золотую шапку его волос, взволнованное дыхание сменил невнятный любовный лепет, срывавшийся с губ Элары, и любовники не заметили, как сами собой спали ненужные уже покровы. Ворох одеял сполз на ковер, и светящееся в лунном свете, подобно лучшим сортам мрамора, точеное тело девушки изогнулось, не то взывая о пощаде, не то требуя, чтобы губы Эвриха продолжили свое паломничество по Стране Любви. И они пустились в странствие по долине Шелковистого Живота, остановились на привал в гроте Пупка, затем, достигнув предгорий Божественных Ног, исследовали их возвышенности, впадины и ложбины. Едва не заблудившись в Сказочной Роще, припали к Источнику Наслаждений, и Страна Любви встречала их появление сладострастным содроганием…

Дурман любовного забытья начал рассеиваться, лишь когда Эврих ощутил, что впившиеся в его плечи ногти девушки готовы порвать кожу, и услышал ее прерывистый шепот:

– Ну хватит, довольно! Я больше не могу! Возьми меня немедленно, не тяни, я же не каменная!

Искусанные губы ее дрожали, глаза щурились, как от нестерпимого света, грудь бурно вздымалась и опадала, словно девушке пришлось совершить пробежку, от которой зависела ее жизнь. Согнутые в коленях ноги были широко расставлены – вся поза выражала неистовое желание; девичьи страхи были забыты, и Эвриху невольно вспомнились слышанные как-то в "Глубоком горле" стихи, в которых мужчина сравнивался с несущей дождь тучей, а женщина – с изнывающей от засухи землей.

– Ну же! – прохрипела девушка, извиваясь под его умелыми руками, то разводя, то судорожно стискивая ноги. – Ну прошу тебя, не медли!

И Эврих не стал медлить. Прочитав короткую молитву Всеблагому Отцу Созидателю, чтобы тот избавил лежащую в его объятиях девушку от боли и даровал ей жизнь, полную любви, он совершил то, чего оба они так страстно желали. И крик боли сменился любовными признаниями, а кровь, испачкавшая простыни… Что ж, кровь, пролитая в любовной битве, угодна всем без исключения Богам. Ибо свято в их глазах все, что сделано любящими, и проклято сотворенное ненавидящими…

– Ты любишь меня? – спросила несколько позже Элара, обвившись вокруг Эвриха подобно виноградной лозе. – Скажи как? Горячо, страстно, безумно?

– Люблю, – ответил тот и покорно начал перечислять, как он ее любит. Слова ничего не стоили и не значили, но почему-то всем женщинам, какие у него были, хотелось слышать, как их любят. Среди них встречались умные и глупые, наивные невинные девчонки и многоопытные матроны, и всем им совершенно необходимо было услышать из уст любовника избитые, затасканные от частого употребления слова. Понять их Эврих не мог, но, чтобы не разочаровывать, никогда не скупился на самые лестные отзывы и неправдоподобные похвалы – почему бы не дать любимым то, что они так желают получить и что, быть может, единственное и останется в их памяти, когда придет рассвет? Ведь память тела так коротка…

– Я тоже тебя люблю и была бы счастлива выйти за тебя замуж. Почему ты не сделаешь мне предложения, если любишь так, как говоришь? – спросила девушка, по-кошачьи гибко поднимаясь с кровати и наполняя высокий кубок из изящного узкогорлого кувшина. Эврих улыбнулся, наслаждаясь видом обнаженного тела своей грациозной возлюбленной.

– К чему спешить? Мы так молоды, что свадьба вполне может подождать, – ответил он, не особенно задумываясь, – так, как привык отвечать в сходных ситуациях.

– Но для чего ждать? Зачем залезать по веревке туда, куда ты можешь входить как хозяин? – Девушка отпила из кубка и протянула его Эвриху. Тот сделал солидный глоток в меру разведенного водой вина и рассмеялся:

– Запретный плод сладок, и, говорят, один сорванный украдкой поцелуй стоит дюжины подаренных при свидетелях. К тому же я пока что всего лишь подмастерье и едва ли смогу зарабатывать столько, чтобы семья моя могла жить безбедно. – Говоря так, юноша намеренно умалял свои возможности, он слыл искусным резчиком и, если бы захотел, зарабатывать мог бы весьма прилично.

– Брось, денег у моего отца довольно, чтобы я могла о них не думать. После свадеб моих сестер дела его не стали идти хуже, и если хочешь открыть собственную мастерскую и даже нанять работников… – Элара взяла со столика полированный серебряный поднос и погляделась в него, как в зеркало. – У тебя будет красивая, богатая жена, и если ты любишь меня, то я не понимаю твоих колебаний.