Текст книги "Наследники империи"

Прежде других заметили шуйрусов приставленные к Уагадару соглядатаи Вокама, переполошившие криками своими весь дворец и тут же заколотые оказавшимися поблизости высокородными. А затем крылатые твари, повинуясь движениям воздетых в небо рук желтохалатных жрецов, сбросили к их ногам присланные Хранителем времени тюки с оружием. Загремевшие во дворе горбасы и появившиеся из-под укрывавших скульптуры холстин лучники Ильбезара уведомили имперского казначея, что меры по пресечению большой резни приняты и если он не хочет оказаться в числе жертв, то должен немедленно исчезнуть с верхней террасы.

– Ко мне! Все верные яр-дану, ко мне! Мананг! Ма-нанг! – зычным голосом воззвал Пананат, без особого удивления отметив, что в призыве этом особой необходимости не было. Большая часть находившихся на верхней террасе высокородных, не посвященных в замыслы Базурута, ведомая безошибочным чутьем, уже спешила к нему со всех сторон. За ними следовал оказавшийся на крыше дворца десяток лучников Ильбезара, сообразивших, что попали они в самую гущу событий и пользы здесь от их дальнобойного оружия будет мало, если им не удастся объединиться.

Имперский казначей не задумывался над тем, почему все эти люди устремились к нему еще прежде, чем он позвал их. Это было естественно: случалось, над ним хихикали и потешались за глаза, но едва ли кому-нибудь из парчовохалатных хоть раз пришло в голову усомниться в его честности и граничащей с безрассудством отваге. Высокородные знали, что, к кому бы он ни примкнул, сделано это будет из самых чистых побуждений, ибо честь свою Бешеный казначей привык блюсти так же строго, как и вверенную его попечению казну. А это значило, что безоружных он в обиду не даст и кровь невинных даже союзникам своим проливать не позволит.

– Связывайте ремни! Рвите одежду на полосы! Нам , не пробиться к лестницам, придется спускаться тут! – скомандовал Пананат и, подавая пример, первым расстегнул пояс с измятой серебряной пряжкой. Соединил его с перевязью и зацепил за похожее на каменное кружево ограждение террасы. – Лучники, будете прикрывать отход! Без моей команды не стрелять!

Несколько высокородных, замешкавшихся на находившейся по другую сторону двора верхней террасе, попытались пробиться к лестницам и были зарезаны на месте. Три или четыре парня, взобравшись на ограждение, сиганули без веревок на крышу второго этажа. Кое-кто попытался сдаться заговорщикам и был посажен ими на скинутые шайрусами копья. Однако человек тридцать, не считая лучников, все же собрались вокруг имперского казначея – сторонники Базурута, несмотря на кажущуюся сноровистость, проявили непозволительную в подобных обстоятельствах суетливость, нервозность и нерешительность. Понять их было нетрудно: начать вот так, вдруг, ни с того ни с сего, убивать растерянных, безоружных людей, с которыми были знакомы долгие годы и только что вместе сидели за пиршественными столами, оказалось совсем не просто. Но первые капли крови уже пролились, и следовало ожидать, что скоро она потечет ручьями и потоками.

– Эй, кто половчее! Тимотай, Бамеро, проверьте, выдержат ли веревки! Держат? Тогда спускайте женщин, да поживей! Лучники, отдайте свои мечи высокородным, они прикроют вас в случае нужды! Подпустите предателей ближе! А теперь… стреляйте!

Бегущие справа и слева заговорщики один за другим начали валиться на каменные плиты. Брошенные ими копья не достигли цели, а до мечей и боевых топоров дело, может статься, и вообще не дойдет. Женщины, наконец, переправлены на нижнюю террасу, и по наспех связанным веревкам уже соскальзывают безоружные мужчины, Ага, полдюжины предателей, проявивших удивительную прыть и сумевших-таки прорваться сквозь заслон из стрел, встречены теми из высокородных, кто успел разжиться у лучников короткими широкими мечами. Собравшийся было ввязаться в драку Пананат, поколебавшись, вернул кинжал в ножны и попытался отыскать глазами Уагада-ра. Он не любил кровопролития, какими бы причинами оно ни было вызвано, и готов был вступить в переговоры со жрецом до того, как лучники Ильбезара перестреляют всех горе-заговорщиков…

Уагадар понял, что «тысячеглазый» переиграл его, едва только Азани и Кулькеч схватились за кинжалы. Звон стали, как и следовало ожидать, подействовал опьяняюще на молодых высокородных оболтусов, и они, не видя вокруг Баржурмала телохранителей, бросились на него, как стая падальщиков на издыхающего джайгара. Глупцы ринулись в капкан с такой быстротой, что специально подготовленные Базурутом убийцы, наряженные для отвода глаз в желтые халаты жрецов, не успели поразить сына рабыни. Но даже когда отлично справившиеся с порученным делом телохранители уволокли Баржурмала в безопасное место, все еще можно было исправить, если бы не лучники Ильбезара. Их не должно было быть в столице – лазутчики Базурута клялись Предвечным, что видели, как все три сотни их отправились в Хуанкор, дабы разгромить шайку Лимик-Рвиголова, – и вот… Четыре дюжины их оказались во дворе и, судя по крикам и, стонам, столько же, если не больше, засело в стенах дворца и хладнокровно расстреливало джангов, которые, покинув расставленные под открытым небом вокруг Золотой раковины пиршественные столы, пытались прийти на помощь своим господам.

Ярунд стиснув зубы смотрел, как, повинуясь его приказу, парчовохалатные недоумки сбегают по лестницам на треррасу, являвшуюся крышей второго этажа, ломятся в предусмотрительно запертые двери и наглухо заколоченные проемы, ведущие во внутренние галлереи дворца. И гибнут, устилая своими телами лестницы и террасы, пораженные меткими стрелами немногочисленных лучников. Увы, план Базурута оказался никуда не годным – не стоило вовлекать в это дело такую толпу парчовохалатной знати, не надо было одним махом пытаться срубить все неугодные Хранителю времени головы. Нечего было жадничать, для начала хватило бы и одной головы – яр-дана. Впрочем, теперь об этом рассуждать бесполезно – сделанного не исправишь, пора позаботиться о собственной шкуре.

Толстый жрец ловко скинул с себя желтый халат и, вывернув наизнанку, вновь набросил на плечи. Трое ярундов, наблюдавших за Уагадаром с трех разных сторон окружавшей внутренний двор Золотой раковины верхней террасы, повторили его действия. Черно-красные вертикальные полосы, украшавшие изнаночные стороны халатов служителей Кен-Канвале, были теперь хорошо видны в лучах заходящего солнца, и снабженные специальной упряжью шуйрусы, не раз летавшие над дворцом яр-дана в последние полгода, заметят их издалека. Пусть Баржурмал думает, что противники его разгромлены: две с половиной сотни высокородных – ощутимая потеря, однако если кое у кого из погибших сегодня ради чистоты веры не отыщутся наследники, то ярунды утешатся тем, что возьмут на себя заботы об их домах и землях. Если взглянуть на сегодняшнее поражение с этой точки зрения, то придется признать, что даже не слишком удачные замыслы Базурута обладают удивительной способностью приносить щедрый урожай.

Рассуждая подобным образом и поглядывая на четырех быстро приближающихся шуйрусов, ярунд вновь обрел утраченное было душевное равновесие, и лишь одно соображение внушало ему некоторое беспокойство. Хранитель времени был, безусловно, великим человеком и вынашивал в мудрой своей голове огромное количество всевозможнейших и воистину блистательнейших планов. И ближайший сподвижник его – некий Уагадар – занимал в них далеко не последнее место. Так вот, не похоже ли оно на то, которое отведено было выступившим ныне против яр-дана высокородным? Гибели их Базурут, разумеется, не желал, но… Это-то «но» и навело почтенного жреца на неожиданную мысль, что если бы мог он перекинуться на сторону яр-дана, Вокама и Пананата, то чувствовал бы себя, наверно, более счастливым, чем теперь. Ибо Уагадар имел все основания полагать, что зреют, ох зреют в голове Хранителя времени хитроумнейшие замыслы и многим предстоит лишиться жизни, когда он возьмется за их осуществление.

Глава вторая
МАРИКАЛЬ

Уматарой – «Глазом, глядящим в небо» – называли уроборы озеро, окруженное со всех сторон утесами, показавшимися Мгалу похожими на зубцы колоссальной каменной короны. Место это почиталось Народом Вершин священным – не случайно именно сюда доставляли шуйрусы тех, кого Девы Ночи приносили в жертву Сыновьям Оцулаго. Здесь бывшие жертвы жили в течение года, на исходе которого либо приносили клятву верности Народу Вершин и селились в окружающих Озерную твердыню долинах, либо покидали горы Оцулаго, если обычаи горцев не находили отклика в их сердцах или сами уроборы отказывались принимать чужаков в свое племя. Случалось такое не часто, но все же случалось, и тогда шуйрусы летели к южным отрогам гор, дабы отнести не пришедшихся ко двору женщин на границу империи Махаили.

Узнав, что туда-то Лив с северянином и мечтают попасть, уроборы не стали чинить им препятствий. Мужчина, отважившийся биться за свою возлюбленную с целым племенем нгайй, заслуживал, по их мнению, того, чтобы быть усыновленным любым народом, в том числе, разумеется, и Народом Вершин, но если путь его лежит в Земли Истинно Верующих, кому придет в голову препятствовать ему? Услышав же от дувианки, что направляется он туда, дабы отыскать своего друга, похищенного мланго из Бай-Балана, они прониклись к нему еще большей симпатией и уговарили погостить на берегах Уматары по крайней мере до тех пор, пока не затянулись раны. И так бы, вероятно, Мгал и поступил, ибо давно уже не встречались ему такие радушные, разумные и достойные люди, если бы на пятый день пребывания северянина среди Народа Вершин дозорный, облетавший владения уроборов, не принес известие, что видел плывущий по Ситиали плот, на котором, среди прочих, находилась девушка, по описаниям похожая на принцессу из рода Амаргеев.

Чтобы не разминуться с Батигар, Мгал обратился к вождю уроборов, живших на берегу Уматары, с просьбой помочь им с Лив как можно скорее добраться до того места, где Ситиаль пересекает границу империи Махаили, и уже на следующее утро три шуйруса взмыли в небо. Лив, Мгал и вызвавшийся проводить их юноша, переливчатый свист которого крылатые существа понимали не хуже, чем люди свой родной язык, без всяких происшествий пересекли горы Оцулаго и к вечеру опустились у Приграничного кряжа, где мланго и уроборы четыре раза в год обменивались товарами уже более полусотни лет.

За пять дней северянин узнал много интересного как о Народе Вершин, так и об имперцах, в делах которых уроборы неплохо разбирались. Почитая нгайй дикарками, не слишком жаловали они и южных своих соседей, что не мешало им успешно торговать с ними. Лишь немногие из Народа Вершин занимались приручением шуйрусов, остальные обитатели Флатарагских гор пасли скот, пахали землю и время от времени промышляли «охотой за подземными цветами», ради которых мланго гнали вверх по течению Ситиали лодки, груженные тканями, железными и медными чушками, готовыми изделиями из металлов и прочим добром. Сапфиры, аметисты, яшма, опалы, топазы и многие другие драгоценные и полудрагоценные камни, добытые уроборами в горах Оцулаго, расходились потом в тюках караванщиков и лодочников по всей империи, и торговля с Народом Вершин считалась прибыльным делом. Затрудняло ее лишь то, что уроборы, довольствуясь теми камнями, которые находили на поверхности, не углублялись в недра гор сами и не позволяли делать этого предприимчивым пришлецам. По словам уроборов, мланго, будь их воля, давно выпотрошили бы, а то и вовсе сровняли до основания горы Оцулаго. Несмотря на строжайший запрет, группы добытчиков все же начинали порой ковыряться в приграничных южных отрогах, однако Народ Вершин бдительно охранял свои владения. Укрыться от взоров парящих в поднебесье дозорных, один из которых, кстати, и заметил плывущий по Ситиали плот, удавалось немногим, а тех, кто имел насчастье попасться им на глаза, ждала неминуемая смерть.

О богатствах, таящихся в горах Оцулаго, Мгал не слышал ни от бай-баланцев, ни от нгайй и узнал только после того, как, будучи приглашенным к Бехлему – вождю озерных уроборов, – увидел на низком столике большую глиняную миску, наполненную до половины крупными аметистами, сиявшими в лучах проникавшего в пещеру утреннего солнца дивным голубовато-лиловым огнем. Северянин представлял, сколько стоит горсть таких камешков, и сразу догадался, что позвали его в пустую пещеру не случайно, а потому, полюбовавшись причудливой игрой света в кристаллах, ограненных самой природой, не стал даже близко подходить к грубо оструганному столу, вид которого так не вязался с лежащим на нем сокровищем.

– Разве тебе не хочется взять их в руки? Посмотреть сквозь них на солнце? Попересыпать из ладони в ладонь? – Встретивший Мгала при выходе из пещеры Бехлем, взяв гостя под руку, заставил вернуться к столу. – Почему ты не пожелал полюбоваться ими вдоволь? Или тебе каждый день удается усладить взор подобным зрелищем?

Произнося это, темнолицый мужчина вглядывался в Мгала так пристально, будто ожидал, что у того от созерцания миски с аметистами не то вторая пара рук вырастет, не то лишняя пара глаз появится, и северянин, дабы не разочаровывать вождя, согласился:

– Камни превосходные, слов нет. Но, на мой взгляд, безопаснее спать в яме со змеями, чем в пещере с подобным сокровищем.

– Ты прав, даже в наших горах они могут принести несчастье, хотя Народ Вершин не теряет разум при виде подземных цветов. Не обижайся, что я оставил тебя наедине с ними. Мы поступаем так со всеми чужеземцами. Там, внизу, у подножия гор, рождаются иногда люди, которые не могут смотреть спокойно на подземные цветы, и такие не должны здесь оставаться.

– К сожалению, я тоже не могу задерживаться в горах. Я рассчитывал, что нам с Лив удастся построить плот и по Ситиали добраться до империи мланго… – После вчерашнего разговора с вождем у северянина создалось впечатление, что держать их тут насильно не будут, и он решил воспользоваться первым же подходящим случаем, чтобы проверить справедливость своих предположений.

Бехлем заверил гостя, что тот может покинуть горы Оцулаго, как только пожелает, – Народ Вершин не всем позволяет оставаться на своей земле, но никому не препятствует уйти из нее. Затем вождь попросил Мгала рассказать о том, как они с Лив попали к нгайям, и северянин, желая хоть чем-то отплатить за гостеприимство, поведал Бехлему, всячески избегая каких-либо упоминаний про кристалл Калиместиара, о плавании по Жемчужному морю, Сагре, полноводной Гатиане, старом и новом Чиларе и других местах, где ему пришлось побывать. Заслушавшись гостя, Бехлем забыл и о времени, и о приготовленном Оматой завтраке, так что когда молодая жена его вошла в пещеру и поинтересовалась здоровьем дражайшего супруга, «способного запамятовать о чем угодно, кроме жареной с водяным луком сурьераллы», он смутился и, заявив, что столь занимательный рассказ требует соответствующей награды, выудив из миски роскошный аметист, вручил его Мгалу. Теперь наступил черед северянина смутиться – он попытался вернуть драгоценный камень, но Бехлем и слушать об этом не желал. Тогда-то в голове Мгала и родилась идея, за осуществление которой он взялся сразу после завтрака, когда вождь был вызван по каким-то неотложным делам на дальний конец пещерного поселка, растянувшегося вокруг всего озера.

Узнав у Оматы, где обитает кузнец, северянин отыскал приспособленную под кузню расщелину в скалах и, быстро найдя общий язык со здешним ковалем, за полдня изготовил из оставшихся у него трех серебряных «парусников» фибулу, в которую вставил подаренный Бехле-мом аметист. Навыки работы с металлом, приобретенные им некогда в селении дголей, не забылись, и вещица получилась хотя и грубоватая – с изделиями настоящих ювелиров не сравнить, – но все же достаточно красивая, и по тому, как восторженно ахнула Омата, принимая от северянина его скромный дар, было ясно, что тот пришелся ей по душе.

– У тебя не только отважное сердце, но и искусные руки! – Молодая женщина покрутила в руках серебряную застежку, рассматривая не виданный в здешних местах узор, и с сожалением добавила: – Жаль, что среди Народа Вершин не принято носить украшения из подземных цветов.

Тогда-то Омата и поведала Мгалу о торговле уроборов с имперцами и особом отношении Народа Вершин к драгоценным камням, которым горцы приписывали способность определенным образом влиять на судьбы людей. Послушать жену вождя, расположившуюся с северянином на берегу озера, где у самой воды находилось некое подобие огромного очага, подошли пять или шесть вернувшихся с лова рыбаков, среди которых оказалась и Лив. Дувианка еще поутру изъявила желание поглядеть, как добывают рыбу обитатели пещерного поселка, и быстро освоилась среди уроборов, однако на Омату посматривала с нескрываемой враждебностью и несколько раз прерывала ее рассказ язвительными замечаниями.

Когда на небе появились первые звезды, слушатели начали расходиться по пещерам, и северянин, изрядно натрудивший в кузне раненую руку и давно уже чувствовавший легкое недомогание – обильные ссадины, царапины и синяки давали-таки о себе знать, – тоже отправился на покой.

Отведенная им с Лив крохотная «гостевая» пещерка показалась ему невероятно уютной после пастушеского шатра, но не успел он улечься на длинношерстную козью шкуру, как вошедшая следом за ним дувианка поинтересовалась, не собирается ли Мгал ложиться спать голодным. Именно так он и намеревался поступить, хотя днем отклонил радушное предложение кузнеца разделить с ним скромную трапезу, а вечером, вручив Омате фибулу и разговорившись с женой вождя, совершенно забыл о похлебке, которой та предложила накормить его. Ожидая, что Бехлем вот-вот позовет супругу в пещеру, ибо, какими бы странными ни были обычаи уроборов, негоже было замужней женщине проводить столько времени с чужеземцем, вдали от мужа, он постарался воспользоваться словоохотливостью Оматы, чтобы узнать как можно больше об уроборах и мланго, и искренне считал, что почерпнутые им из ее рассказов сведения стоят пропущенного обеда.

– Ясно. Она накормила тебя всевозможными байками, забыв, что даже легендарные герои должны время от времени набивать чем-нибудь свое брюхо, – проворчала дувианка, ставя на пол пещеры глиняный горшок. – Днем рыбаки причаливали к берегу, чтобы сварить пальгу, и хотя есть ее надобно горячей, даже давно остывшая она все же лучше поддержит силы неудачливого воздыхателя, чем сон на пустой желудок.

– Спасибо, но, с твоего позволения, я отведаю это кушанье утром. А насчет воздыхателя ты совершенно напрасно… – пробормотал северянин, смеживая веки.

– А вот и не напрасно! Я же видела, какими глазами ты на нее смотришь!

– Обычными. Какими смотрят на красивую женщину.

– Ты для того меня у нгайй отбивал, чтобы о красивых женщинах со мной говорить? – В голосе Лив послышалась такая ярость, что Мгал открыл глаза и уставился на дувианку в полном недоумении: чего это на нее вдруг нашло?

– Что глаза таращишь? Я же не Омата! И не принцесса из рода Амаргеев! Можешь отвернуться и спать, коли есть не желаешь!

– Так я и сделаю, – пообещал Мгал. – Позволь только сказать тебе несколько слов. По секрету. Нет, ты лучше пригнись, чтобы мне на весь поселок не орать…

Лив наклонилась к северянину, и он, привстав, обхватил ее за плечи здоровой рукой и перекатился на левый бок, увлекая девушку за собой.

– Я хотел сказать тебе, что ты несравнимо красивее Оматы и Батигар вместе взятых, и я с первого же взгляда влюбился в тебя, – зашептал он на ухо дувианке. – Такой белой кожи я не видел даже у женщин, живущих за облачными горами, а волосы твои нгайи не зря называли «живым золотом»…

Он говорил и говорил, и прижатая спиной к стене Лив, затихшая лишь для того, чтобы, собравшись с силами, отшвырнуть подальше дерзкого наглеца, мерзавца и сластолюбца, не только не привела свой замысел в исполнение, но, напротив, неожиданно всхлипнув, притянула к себе бессовестного лжеца. И коварный соблазнитель вдовы Дижоля, разумеется, воспользовался этим.

Продолжая шептать какую-то заведомую чушь про вечную любовь, неземную красоту и сжигающую его страсть, засыпавший несколько мгновений назад северянин коснулся губами шеи дувианки, облобызал ее плечи, попутно освободив их от грубой холщовой блузы, пахнущей рыбой и водорослями. Язык его начал вычерчивать спирали на высокой груди, а когда Лив, спохватившись, буркнула, что Мгал все равно не любит ее и «мерзкий поклонник Оматы не достоин целовать ей ноги», принялся нежно посасывать отвердевший сосок, распуская в то же время завязки на юбке ворчливой вдовы. Потом он вновь взялся нести какой-то удивительно приятный вздор, покрывая поцелуями стройные мускулистые ноги дувианки, тугие бедра, плоский живот, ямку пупка и все-все, до чего мог добраться. А поскольку Лив, уверившись в чистоте его намерений, позволила пылкому северянину крутить и вертеть себя, как тому вздумается, добраться он смог решительно до всего, и вскоре стоны и страстные вздохи бывшей пиратки сменились нечленораздельными подвываниями.

Лив плакала и смеялась, рычала, хихикала, кричала и умоляла оставить ее в покое, ибо почувствовала себя на верху блаженства задолго до того, как северянин взялся за дело всерьез. Когда же это произошло, она и вовсе перестала понимать, сколько у нее рук и ног, откуда что растет и как может мужчина быть таким неутомимым, грубым и ласковым одновременно. Палач и целитель, разрушитель и созидатель в одном лице, он разрывал ее на части, а потом составлял из них что-то новое, с тем чтобы опять разрушить созданное, собрать совсем по-иному и вновь заставить почувствовать восторг, с которым тело принимает в себя вездесущее чужое естество, могучее, как корабельный таран. А северянин, не останавливаясь на достигнутом и не слушая звериных воплей жертвы, отрабатывал на ней все то, чему научили его женщины собственного племени, Лесных людей, дголей, монапуа, ас-сунов и всех прочих народов, встречавшихся ему на пути от Облачных гор до гор Оцулаго. Несмотря на разные верования, образ жизни и обычаи, все они хотели в общем-то одного, и Мгал никогда не скупился давать им то, чего они всем сердцем желали получить, и то, что сам он хотел дать каждой из них. Ибо, сколь бы ни отличались они по возрасту и цвету кожи, он обладал счастливой способностью, не стремясь к недостижимому идеалу, разглядеть и оценить прекрасное, какие бы чудные и непривычные формы оно порой ни принимало. С мыслью о том, что все женщины по-своему прекрасны, но прекрасней всех, безусловно, Лив, он и уснул после того, как дувианка в изнеможении застонала в последний раз и затихла, уткнувшись лицом в густой и длинный, влажный от пота козий мех.

Проснулся он от ласкового прикосновения и чужого запаха и, подняв голову, обнаружил, что Лив в пещере нет. Стоявшая над ним Омата отдернула руку и, смущенно улыбаясь, произнесла:

– Твоя подруга опять отправилась с рыбаками. Мне показалось, тебя заинтересовали мои рассказы о подземных цветах, и я подумала…

– Да, конечно, – пробормотал Мгал, поспешно натягивая оказавшуюся под рукой шкуру на живот.

– Я хотела показать тебе места, где мы собираем подземные цветы. Быть может, наша земля сама пошлет тебе то, что ты отказался принять из рук Бехлема. Пойдем, мой муж ждет тебя к завтраку, а потом…

Вода в Уматаре оказалась холодной и совершенно прозрачной, приправленная рыбой каша – восхитительно вкусной, вождь озерных уроборов – предупредительным и на редкость дружелюбным, и потому настроение у Мгала было просто великолепным. По дороге от пещерного поселка Бехлем рассказал ему о том, что вторым после подземных цветов сокровищем здешней земли является каменный уголь, без которого жить на берегах Уматары было бы совершенно невозможно: поднимать в Озерную твердыню дрова – занятие слишком хлопотное и трудоемкое. Познакомившийся уже в кузне с горючим черным камнем, северянин живо заинтересовался его свойствами, однако вынужден был повременить с расспросами, ступив на тропинку, вьющуюся между розовато-серых утесов, залитых ослепительно ярким солнцем, которого так не хватало ему во время бесконечных блужданий по раскисшей от дождей степи.

Когда же путники поднялись на небольшую площадку и Мгал уже раскрыл рот, собираясь возобновить разговор на интересующую его тему, Бехлем неожиданно заявил, что вспомнил об одном совершенно неотложном деле, которое лишает его удовольствия сопровождать дальше дорогого гостя. Произнеся это, вождь озерных уроборов взглянул на потупившуюся жену и устремился вниз по одной из множества разбегавшихся в разные стороны тропинок. Следуя по ней, выйти к озеру Бехлем определенно не мог, и в душу северянина начали закрадываться скверные предчувствия, а раны, о которых он уже и думать забыл, неожиданно заныли с новой силой. Не желая осложнять ситуацию, он помалкивал до тех пор, пока Бехлем не скрылся за краем утеса, а потом, не глядя на Омату, сказал:

– Я плохо знаком с обычаями Народа Вершин, но не слишком ли опрометчиво поступает твой муж, оставляя нас одних? Он поступает так не в первый раз, а злые языки найдутся везде.

– Вчера вечером он напрасно не вышел к Очагу, однако сегодня не даст повода для лишних пересудов, – тихо сказала молодая женщина и, не поднимая глаз на северянина, добавила: – Пойдем, я покажу тебе места, где растут красивейшие из подземных цветов.

Следуя за быстроногой и ловкой, как горная коза, проводницей, Мгал пытался отыскать смысл в сказанном ею о Бехлеме, но вскоре вниманием его завладел открывавшийся с этой стороны утеса вид на горную страну, раскинувшуюся у подножия Озерной твердыни. Длинные, тянущиеся с юго-запада на северо-восток хребты скал и зеленеющие между ними долины словно приковывали к себе его взгляд, и он несколько раз оступался, ибо неровная, еле заметная тропка, ведущая к вершине утеса, была сильно загромождена обломками камней. Сообразив, что карабкаться по ней и одновременно любоваться страной гор совершенно невозможно, северянин подумал, что с большим удовольствием поглазеет по сторонам, чем будет искать подземные цветы, и собрался уже было сказать об этом Омате, но как раз в этот момент шедшая впереди женщина скрылась за большим валуном.

С крохотной, окруженной серыми глыбами площадки горы Оцулаго были почти не видны, зато в розоватом теле утеса открылся вход в пещеру, из которой на северянина дохнуло холодом и тайной.

– Мы называем это место Лиловым гротом и редко посещаем его, – промолвила Омата. – Я вижу, ты предпочитаешь смотреть в бескрайнюю даль, а не под ноги. Подземные цветы не так прельщают тебя, как вид зеленеющих долин и тянущихся в небо утесов. У тебя душа уробора, хотя ты и не хочешь в этом признаться.

– Я люблю горы, но каждый должен идти своей дорогой. И моя ждет меня внизу, вне зависимости от того, нравится это мне или нет.

– Это хорошо, – сказала Омата, и вновь северянин не понял, что она имеет в виду. – Ты еще насмотришься на горы, а пока я прошу тебя – войди в грот.

Пожав плечами, Мгал шагнул к устью пещеры и, войдя в нее, едва удержался от изумленного возгласа. Неглубокая, шагов восемь в длину, вся она искрилась и сияла голубовато-фиолетовыми кристаллами, густой щетиной покрывавшими ее стены и потолок. Аметисты! Маленькие – с фасолину, побольше – с гороховый стручок и громадные – с ладонь взрослого мужчины, камни мерцали таинственным светом, заставляя вспомнить истории о блистающих чертогах небожителей.

– Поразительно! Никогда бы не поверил, что такое возможно, не доведись мне увидеть это собственными глазами! – Мгал повернулся к Омате и с удивлением заметил, что ее бьет крупная дрожь. – Что с тобой? Почему ты трясешься?

Припомнив рассказы Оматы о том, что драгоценные камни способны якобы влиять на судьбы людей, он, подхватив молодую женщину под локоть, поспешно вывел ее из Лилового грота.

– Со мной все в порядке. Но… Я привела тебя сюда не для того, чтобы показать аметисты. Мы не берем подземные цветы из этого грота. Женщины и мужчины приходят сюда, дабы испросить у Подземной Богини детей. Посетить Аметистовое чрево – самый верный способ обрести потомство, однако случается, что не помогает даже обращение к Подземной Богине. – Омата говорила запинаясь, и видно было, что слова даются ей нелегко, но все же она продолжала: – Ты, быть может, заметил, что у нас с Бехлемом нету детей, хотя мы живем вместе уже семь лет. Четырнадцать раз приходили мы в Аметистовое чрево, и все же Подземная Богиня осталась глуха к нашим мольбам…

Омата говорила что-то еще, но северянин уже понял, чего ждут от него эта женщина и ее муж. Сильный, удачливый незнакомец, который намеревается вскоре покинуть горы Оцулаго, – это как раз то, что нужно, если Бехлем хочет и не может иметь детей. И если причина этого в нем, а не в его жене…

– Сделай так, чтобы в чреве моем зашевелилось дитя, и мы с мужем вечно будем просить Подземную чету о том, чтобы она оберегала тебя на всех дорогах, по которым придется ступать твоим ногам. Сделай это как гость и как друг, как человек, чья душа столь похожа на души Народа Вершин! Твой труд будет вознагражден так, как ты того пожелаешь. Что же ты молчишь? – Омата подняла, наконец, на северянина расширившиеся глаза, и он, склонив голову, коротко ответил, что исполнит ее желание, которое почитает великой для себя честью.

– Благодарю! Благодарю тебя и… не медли, пожалуйста. Мне так страшно. Я никогда не делала этого ни с кем, кроме Бехлема, и боюсь… боюсь… – Продолжая трястись и бормотать что-то невразумительное бескровными губами, Омата отвернулась от северянина и, опустившись на четвереньки, закинула на спину подол белой, расшитой синими цветами юбки, обнажив смуглые ягодицы и плотные округлые бедра.

Мгал с трудом подавил готовые сорваться с языка проклятия. Вот так раз! Наверно, Омата считает, что выбрала лучшую позу для зачатия, но не думает же она…

– Хм! Э-э-э… Омата… Клянусь Вожатым Солнечного Диска, я исполню все, о чем ты просишь… Однако, видишь ли… – Северянин скрипнул зубами. Разъяснять двадцатипятилетней женщине, что орудовать он будет не кулаками, а другим инструментом, который при виде дрожащего, заикающегося существа, ведущего себя как овца перед закланием, теряет всякую пригодность к работе, – это уж, ведьмин сок, слишком! – Послушай… Я… Понимаешь, я не могу вот так просто взять и сделать тебе ребенка! Ну вспомни сама, Бехлем же не бросается на тебя ни с того ни с сего!

Омата повернула голову и покорно спросила:

– Я что-нибудь должна сделать?

– Нет! Сделаю я сам! Ты только не должна мне мешать. Представь, что я и есть Бехлем, и перестань, наконец, трястись!